Текст книги "Твой или ничей(СИ)"
Автор книги: Лана Жаданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Как ни странно, облегчение в некотором роде пришло с совершенно неожиданной стороны... Говорят, что есть такое явление, "эффект попутчика" называется. Когда ты выкладываешь все, что накипело на душе, абсолютно незнакомому человеку. Выплескиваешь эмоции, чувства, боль. Весь тот ядовитый коктейль, в котором столько времени варилась душа без возможности поделиться хоть с кем-то. И становится легче, на самом деле. Словно гора рухнула с плеч. И мир уже не кажется сплошными оттенками черного и серого, и где-то там впереди начинает заманчиво поблескивать долгожданная белая полоса. Но ведь по логике вещей, такое должно срабатывать только с совершенно незнакомым человеком, не так ли? Хотя, когда это Соколовского волновал общепринятый порядок вещей? Он даже в таком простом правиле умудрился все сделать по-своему...
Они столкнулись едва ли не лоб в лоб, не разминувшись в коридоре звукозаписывающей студии. Минута немого изумления, и голубые глаза, устремленные в чуть насмешливые серо-зеленые, а потом грянул дружный смех.
– Да уж, не так я представлял нашу встречу, Владиус. Мог просто позвонить. Все-таки голова мне еще дорога как память. – Димка только закончил репетировать с ребятами, был в отличном настроении, а поэтому не мог отказать себе в удовольствии немного беззлобно подшутить над младшим товарищем. Что бы там ни кричала пресса, и не думали все остальные о распаде дуэта БиС, они остались друзьями. Пусть виделись не так часто, как хотелось бы, поскольку графики и ритм жизни были порой настолько загружены, что даже на нормальный сон времени не оставалось. Зато очень часто созванивались, и могли подолгу обсуждать только им двоим понятные темы.
– Твой голове ничего не грозит, Димс. Она у тебя чугунная, я на своей прочувствовал. – Влад сполна оценил юмор друга, крепко пожимая протянутую ладонь. – У тебя свободное время есть? А то мы давно уже не болтали просто так...
– Думаю, пару часов могу выкроить. Куда пойдем? В наше любимое? – И вот так бывало всегда, в те короткие моменты, когда им удавалось пересекаться. К тому же, сейчас было о чем рассказать. И Диме, и Владу не терпелось поделиться тем, что накопилось у обоих. И шагая к машине Димки, Соколовский думал о том, что именно рассказывать. Ему самому подобная одержимость казалась мальчишеской глупостью, не достойной настоящего мужчины, коим он себя, без сомнения, считал. Но выбросить из головы прочно засевший там образ рыжей чертовки никак не получалось. Словно выжгли каленым железом на изнанке век, нарисовали белым по алому полотну души ее смеющиеся глаза и озорную улыбку. Хотелось писать ей стихи, дарить охапками цветы, и плевать на то, что их разделяли сотни километров и граница двух стран. Когда его могли остановить подобные мелочи? В том-то и дело, что не могли, но что-то сдерживало, не давая сорваться тут же, и взять билет на самолет до столицы Украины. И он вполне знал, что именно – ее реакция. Не хотел бы, чтобы Лана просто рассмеялась ему в лицо, в ответ на подобное безрассудство. В конце концов, за те несколько часов, что они проговорили в его гостиничном номере, он сумел составить о ней свое мнение. Гордая – это если обтекаемо говоря. Вспыльчивая и темпераментная, словно пороховая бочка, которая рванет, стой поднести к ней зажженный фитиль. Интересная собеседница – в ней чувствовалась та неуловимая грань между нарочитой демонстрацией своего интеллекта, и умением красиво поддерживать беседу, умея разбавить в нужный момент разговор юмором. Она была идеальна, и пусть их объединяла лишь ночь, проведенная в одной постели, Влад чувствовал то, что никогда и ни к кому раньше не ощущал.
Наверное, именно это обычно и называют любовью с первого взгляда. Той самой, о которой поют дифирамбы авторы бульварных романчиков, столь любимых барышнями всех возрастов, наций, профессий и далее по списку. Когда все настолько розово, пушисто и ванильно, что сахар скрипит на зубах, и хочется невольно прополоскать рот, и чем быстрее,тем лучше. Когда хочется распинаться высокохудожественными словесными оборотами, подбирая эпитет за эпитетом, и при этом ни разу не повториться. Когда хочется нести разную романтическую чушь вроде того, что за спиной распахнулись крылья, и можно смело воспарить в небо (этажа этак с девятнадцатого, чтоб уж наверняка). В общем, это здорово напоминало помешательство, а каждый сходит с ума по-своему. Вот и Сокол быстро нашел выход из сложившейся ситуации. Он просто выплескивал то, что чувствовал, на бумагу. Рассказывал о том, о чем не мог сказать просто так. В итоге родилась песня, а с ней идея посвятить это признание той, что вдохновляла уже почти два месяца, не давая освободиться и вздохнуть полной грудью...
– Ну рассказывай, что ли, как жизнь молодая? – Димка сделал глоток заказанного кофе, с удобством устраиваясь на мягком диванчике в том кафе, которое полюбилось им еще пару лет назад. Небольшое, но невыразимо уютное. Оформленное в итальянском стиле с присущей только этому народу изысканностью, и тихая музыка фоном, не отвлекающая от разговора, но настраивающая неизменно на мирный лад.
– Все как всегда. Репетиции, выступления, песни, любовь... – Влад улыбнулся, изучая друга. За то время, что они не виделись, Бикбаев как-то неуловимо изменился. Да они оба стали другими, повзрослели, поумнели, если можно так сказать.
– Любовь? Сокол, только не говори, что ты влюбился... – И такое неверие в голосе, что захотелось невольно улыбнуться. – И когда с тобой случилось столь знаменательное событие?
– Не поверишь, после киевского концерта. Но ты бы видел ее, Димка! Она же совершенно удивительная. Язвительная, саркастичная, но такая... Черт, у меня просто слов не хватает. – Соколовский улыбнулся, качая головой, задумчиво покручивая в ладонях бокал с холодным чаем. На самом деле, о рыжей он мог говорить часами, было бы кому слушать. Но с последним – то бишь наличием хоть сколько-нибудь благодарного слушателя, возникали определенные проблемы.
– Верю. Знаешь, это прямо бум какой-то. Я тоже познакомился с девушкой. Совершенно нереальное создание. Мне еще никто так профессионально мозг не выносил. – Доверительно поделился с другом солист 4Post, заговорщически усмехнувшись. – Только никому, это бо-о-ольшая тайна, ага. – Ребята тихонько рассмеялись. Где-то в глубине души грело приятное тепло от того, что они не перестали понимать друг друга так, как понимали еще тогда, на Фабрике, и после нее... Время летело незаметно, каждый делился подробностями, даже не подозревая о том, как икалось в этот момент предмету их разговора. В прочем, как и о том, что предмет этого самого разговора был одним и тем же, и отчаянно скучал, не зная, чем же занять себя в виду такой прорвы свободного времени...
Мне бы робкую любить, мне бы нежную,
Только встретил я тебя – душу грешную,
Мне бы нежную любить, мне бы тихую,
Только встретил я тебя – кошку дикую... (с)
– Не могу поверить. Вы даже не подозревали, что все время говорили об одной и той же девушке? – Шам даже вперед подался на диване, едва не свалившись от такой активности. История Влада захватила всех ребят, а Димка иногда вставлял свои комментарии. А учитывая то, что ребята перекидывались шутками, делясь общими воспоминаниями, то было весело. И никто не обратил внимания на то, что рыжая успела задремать, уютно устроившись в кольце рук Бикбаева. Она уже слышала эту историю, более того, сама была непосредственным участником. К тому же, в последнее время ее часто клонило в сон в самые неподходящие моменты. Беременность протекала достаточно легко, но Ланка стала быстрее уставать, и это немного злило привыкшую быть всегда активной девушку. Хотя, тот энтузиазм, с которым вокруг нее носился Сокол, не мог не умилять.
– Ага, ты даже не представляешь, какое лицо было у Ланки, когда мы пересеклись все втроем, и правда открылась. Это было бесценно, правда, Рыж? – Влад повернулся, чтобы посмотреть на жену, и на его губах появилась улыбка, зеркальным отражением на лице лучшего друга. – Надо же, уснула...
– Она – такая прелесть, когда спит. Только ей об этом не говорите. – Боря тихонько рассмеялся, потянувшись к кружке с кофе. Рыжая стала еще красивее сейчас, каждый из них мог смело это отметить. Тот внутренний свет, который всегда горел в ее взгляде, стал будто бы ярче. Сам парень невольно вспомнил тот момент, когда они познакомились. Ланка пришла к ним на репетицию вместе с Димой. Тогда еще подумалось, что совсем девчонка-сорванец – потертые джинсы, кеды и мужская рубашка в синюю клетку поверх простой белой борцовки. Рыжие волосы, повязанные в небрежный хвост, спускались почти до талии, а в косой челке отсвечивала пара выбеленных прядей. Кто бы мог предположить, что она окажется настолько начитанной и интеллигентной? Стоило только вспомнить, как эти двое, забыв обо всем на свете, горячо спорили, обсуждая "Портрет Дориана Грея". И влезать в их разговор было себе дороже. Фанатики, одним словом... А потом было более близкое знакомство, и общение. И каждый из них не заметил, как успел прикипеть к ней душой. Она стала кем-то вроде коллективной музы, ходячий комок позитива, порой такой неуловимо саркастичный, но неизменно вдохновляющий на подвиги.
Помнил, когда впервые увидел, как она танцует. Кажется, это было летом, они готовились к очередному выступлению и выдалась свободная минутка. Ланка тогда скучала без укатившего куда-то по делам певческим Сокола, и практически все время проводила в их компании. Каждый понимал, что таким образом девушка пытается заполнить пустоту в душе из-за отсутствия любимого. Но они были слишком эгоистами, чтобы признаться себе в том, что им банально нравилось ее общество. Так вот, тогда они все дружно выбрались на крышу из душного помещения, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха, и Бикбаев поставил что-то ритмичное на телефоне, подначивая подругу, как-то обмолвившуюся, что она довольно долгое время занималась танцами, показать им мастер-класс. Ну она и показала... Это было что-то из латино, рыжая закрыла глаза, словно погружаясь в музыку, отключаясь от окружающего мира. Плавные покачивания бедрами, в попытке поймать такт, а потом они слаженно задержали дыхание, забывая о том, что кислород – это как бы очень необходимая организму вещь. Просто потому, что она была нереальна. Тягучие, плавные движения, словно парила над поверхностью, чувственно изгибаясь вместе с мелодией, рассказывая лишь одной ей известную историю каждым па, каждым шагом и поворотом. Как умелый художник, рисовала яркими красками картину южного лета, обжигающей страсти в ритме аргентинского танго. И они верили ей, просто не могли не верить. А потом музыка закончилась, сменяясь на что-то роковое, и Лана остановилась, открывая глаза, и окидывая их слегка затуманенным взглядом, будто на самом деле только что прожила этот танец, отдаваясь целиком и полностью звучавшей из динамиков мелодии.
– Это было... Вау... – Первым молчание решился нарушить тогда именно Боря, но на более красноречивый комментарий его не хватило. Остальные лишь молча покивали, а девушка улыбнулась немного устало, опускаясь прямо на покрытие крыши, и подтягивая коленки к груди. Он уже не помнил, кто из них тогда первым задал вопрос о ее танцевальной карьере, но никто не пожалел об этом. Рассказывать рыжая умела так, как не умел никто другой – пред глазами как живая вставала картинка. И таких вот моментов можно было вспомнить очень много. Все они запечатлелись в памяти так ярко, как будто фотокарточки в новеньком альбоме, которые хочется пересматривать снова и снова потому, что воспоминания заставляют улыбаться. И сейчас каждый из них вспоминал обо всем, что так или иначе было связано с этим удивительным рыжим созданием, мирно спящим сейчас в объятиях Бикбаева. Говорить не хотели, боясь ее разбудить. Но молчание не казалось тягостным, скорее таким неуловимо уютным, будто бы обещающим впереди еще много интересного...
– Слушай, Сокол, я помню, что Лана рассказывала о ее приезде в Москву. Кажется, это было в начале сентября 2013-го? А как вообще получилось, что она прилетела с тобой? – Шам поинтересовался полушепотом, боясь нарушить этот хрупкий баланс тишины, наполненной фантомным, едва уловимым шелестом страниц воспоминаний каждого, и всех вместе. Словно листали огромный фолиант, бережно касаясь пожелтевших от времени страниц, позволяя себе окунуться в то, что было, и не думать о том, что еще только грядет. Шептал что-то тихо снегопад за окном, и даже стрелки часов практически замерли, с любопытством маленького котенка отсчитывая песчинки секунд, давая возможность сполна окунуться в приближающееся неслышными шагами, на мягких лапах, волшебство новогодней ночи. Все сегодня было особенным, не таким как всегда, не таким как до этого вечера. И каждый из парней вдруг отчетливо осознал, что если бы не одна немного взбалмошная, и бесконечно удивительная рыжая особа, у них могло бы не быть этого – могло не быть чувства, которое бесценно уже само по себе, а разделенное между теми, кто дорог, становится самым настоящим сокровищем всех времен и народов...
– О, это было очень занимательно. Как сейчас помню – конец августа, у меня окончательно сдали нервы после записи нового клипа, который я решил посвятить Ланке. – Влад откинулся на диване, задумчиво почесав кончик носа. – Тогда я понял, что не смогу без нее. Не избавлюсь от ее образа, как бы ни старался, и набрал тот номер, который мне удалось достать. Честно говоря, даже не надеялся, что мне ответят. Ведь на часах было начало первого ночи по московскому времени, да и для Украины – довольно поздновато. Но она взяла трубку... – Он говорил тихо, и в голубых глазах, устремленных будто бы в никуда, застыло мечтательное выражение. Дима тихонько усмехнулся, уткнувшись носом в рыжую макушку той, которая никогда не будет принадлежать ему. Сейчас он смотрел на совершенно изменившегося, повзрослевшего друга, и втайне радовался тому, что ее обнимает он, а не Сокол. Да, в этом было что-то не правильное, но кто запрещал ему помечтать немного для себя? Честно говоря, Бикбаев сомневался, что сможет полюбить кого-то еще настолько же сильно, насколько он любил это невозможное создание, умевшее одним взмахом ресниц вызывать ураганы чувств, и успокаивать бури эмоций. А Влад просто вспоминал, и никто так и не озвучил вопроса вслух, хотя многим было интересно. Просто ждали, когда Соколовский соизволит поделиться тем, что было, возможно, слишком личным, слишком своим...
Она любила дождь. Возможно так, как не любил его никто другой. Эти холодные, затяжные ливни, когда небо куталось в тяжелое покрывало свинцово-серых туч, словно в саван. И невозможно, почти болезненно, яркие вспышки молний разрывали его открытыми ранами, заставляя рыдать раскатами грома. Она любила грозы, когда воздух неуловимо сильно пах озоном, горча на языке привкусом любимых ментоловых сигарет, что таяли в открытое окно почти прозрачным дымом. Любила это первобытное, первозданное буйство стихии, когда казалось, что мир сошел с ума, решив погрязнуть в падающих с неба каплях, утопить себя самое, смыть всю ту грязь, что копилась в зеркалах людских душ из века в век. Очиститься, и предстать обновленным, купаясь в отблесках солнечных лучей на зыбкой поверхности луж. Улыбнуться где-то там, по краю горизонта, разноцветной лентой радуги. Она любила слушать этот ненавязчивый шепот, по карнизам и крышам, рисующий красивую сказку о любви и грусти, о боли и счастье. Прозрачными слезами по холоду оконного стекла.
Она любила горячий кофе, и прохладные капли на вытянутой ладони. Любила запах типографской краски на страницах новой книги, и это чувство погружения куда-то в атмосферу совершенно удивительного мира, который мастерски раскрывал автор произведения. И тогда мир переставал существовать, споткнувшись где-то за поворотом, замирая на виражах. И все отходило на второй план, и ничто не имело значения большего, чем та захватывающая история, что укачивала ее на волнах очередной сказки о любви. Она любила читать, когда можно было забыть обо всем на свете. О проблемах в жизни, о той самой любви, что снилась ей теперь ночами, заставляя просыпаться на смятых простынях, в холодном поту. Книги дарили покой, пусть лишь на короткое, равное удару сердца, пока не закончится повесть, мгновение...
Вот и сейчас, рыжая читала, уютно свернувшись клубком на кровати, в теплом коконе из пледа. Рядом, на тумбочке, дымилась полупустая кружка с кофе, так привычно, так по-домашнему. А перед глазами мелькали картинки полюбившегося еще со школьной скамьи произведения. Сколько раз она перечитывала "Портрет Дориана Грея"? Ответить на этот вопрос она не смогла бы, даже если бы очень хотела. Просто эта книга была чем-то сродни откровению, личной Библии, Корану, Ведам и так далее в этом же ключе. Говорить можно было бесконечно долго, но сегодня не хотелось. В последнее время было совсем плохо, и становилось только хуже с каждым прошедшим днем. Оставалось только радоваться, что завтра не нужно было на работу, последнего инцидента ей вполне хватило. И Лане было нестерпимо стыдно за то, что она вот так сорвалась на ни в чем не повинном парне просто за то, что он был похож на Него. Это было глупо, это было неправильно, но она ничего не могла с собой поделать. Образ Соколовского преследовал ее по пятам. В отражениях витрин, в чужих глазах спещаших по своим делам прохожих, даже в собственном измученном взгляде она видела его. Это выводило из себя настолько, что девушка стала злой и раздражительной, все валилось из рук, и даже отпуск не помог хоть как-то разрядить обстановку. Еще и Бикбаев в последнее время доводил вопросами о том, что у нее случилось. И ссориться с ним не хотелось, и рассказать она не могла, хотя успела настолько к нему привязаться, что не таила почти ничего, привыкнув делиться наболевшим.
Сквозь приоткрытое окно врывался прохладный ночной воздух, приправленный едва уловимо терпким запахом дождя. Капли шумели по карнизу, настраивая на немного лирический лад. И мысли невольно ушли в сторону от текста на потертых от постоянного чтения страницах. Она не знала, что будет делать, если не получится забыть. Не знала, как жить с этим глупым чувством, что так прочно угнездилось в груди, и теперь мешало дышать. Так привыкла считать себя циничной сволочью, насмехающейся над романтичными бреднями, и влюбленными дурочками, меняющими свои статусы в социальных сетях на оды о разбитых сердцах и искалеченных душах. Лишь презрительно фыркала, спрашивая себя, что они могут знать в их возрасте о том, что такое разбитое сердце на самом деле. Что они могут знать о том, каково это, когда душа рассыпается на части от осознания того, что самый близкий, самый родной, тот, кому отдала всю себя, предал, вонзив нож в спину тогда, когда меньше всего ждала? Что они вообще могут знать о жизни в свои неполные шестнадцать? И приходила к выводу, что эти драмы так ничтожны, и гораздо проще ожесточиться, перестать наивно верить в то, что все будет радужно и пушисто. Снять, наконец, розовые очки, и выбросить к черту в ближайшую урну. И тогда станет значительно проще воспринимать окружающую действительность во всей ее отвратительной, серой неприглядности.
Убедила себя в том, что никогда больше не попадется на удочку любви, никому больше не позволит втоптать в грязь собственное сердце. Но так жестоко ошиблась, утонув в поразительных голубых глазах вздорного мальчишки. Повелась на веселую, немного бесшабашную улыбку и обещание того, что они никогда больше не вспомнят об этой ночи, когда сгорали в обжигающей страсти. Когда дотла чувства, в пепел душа. И ничто не имело значения большего, чем чувствовать его губы и руки, блуждающие по ее телу, заставляющие медленно сходить с ума. Уйди из моих мыслей, Сокол... Просто оставь меня, дай и дальше так же насмешливо смотреть на мир, и наивно полагать, что я не рождена для любви... Выдохнула, прикрывая глаза, и отбрасывая книгу в сторону. Все равно сосредоточиться на чтении не получалось, и слушая тихую сказку дождя по ту сторону уютного тепла своей квартиры, Лана устало выдохнула. Это выматывало, не физически – морально. И что-то надо было делать, но основная проблема заключалась как раз таки в том, что она не знала, как ей поступить.
Где-то в ворохе подушек послышался бархатный, глубокий голос Криса Дотри, заставляя вздрогнуть, и немного недоуменно перевести взгляд на часы. Электронное табло показывало начало двенадцатого ночи, мелодия стояла на рабочем номере, и звонить ей в такое время, да еще и в преддверии выходного, мог осмелиться только Костик. Но рыжая прекрасно знала, что босса нет в городе, он укатил с семьей куда-то в сторону солнечной Италии, и настоятельно просил не беспокоить, свалив все рабочие обязанности по управлению ордой раздолбаев, гордо именующих себя креативной командой, на нее. С неохотой высунув руку из тепла пледа, она нашарила мобильный и воззрилась на русский номер, пытаясь осознать, кто это может быть. Неизвестный оказался весьма настойчивым, и с усмешкой решив, что дело, видимо, просто на миллион, если чуваку вообще жить надоело, Ланка ответила.
– Слушаю. – И температура вокруг падает на пару градусов, уходя в минус, настолько холоден был тон.
– Включи muz.tv, прямо сейчас... – Ни тебе "привет, как дела? Я тут соскучился", просто просьба, но таким голосом, что она будто бы зачарованная, выполнила требуемое, не сразу осознавая, что это именно Влад. И сердце просто остановилось, на бесконечно долгое, растянувшееся километрами ночного шоссе вечности в сознании, мгновение. А потом сорвалось на рваный ритм, колотясь о хрупкую клетку ребер, словно вот-вот вырвется наружу потому, что там ему тесно, там ему больно и одиноко. Потому, что там был Он. И пел, для нее. Для этого не нужно было обладать IQ как у Эйнштейна, чтобы понять. А глаза обожгло предательскими слезами, замирая солеными каплями на закушенных до крови губах. За что ты так со мной? Что плохого я сделала в этой жизни, чем провинилась? Тебе ведь так легко сделать широкий жест, Соколовский... Но разве ты думал о том, каково будет мне понимать, что это не судьба, и сказок в жизни просто не бывает? Не будет бала, платья, хрустальных туфелек и принца. Карета так предсказуемо превратилась в тыкву, а наряд – в лохмотья. И нет у меня феи-крестной...
– Зачем?.. – Наверное, что-то такое было в ее голосе. Как бы ни старалась быть сильной, давить в себе рвущиеся наружу всхлипы, эту боль, кромсающую на куски. Но что-то почувствовал, запинаясь на полуслове.
– Лан, ты чего... Тебе не понравилось? – Беспокоится, надо же. А ей хотелось то ли истерично смеяться, то ли реветь в голос, как какая-нибудь особо впечатлительная школьница, которой в любви признался самый красивый мальчик школы.
– Зачем ты так со мной, Влад? Я же не игрушка... – И уже нет сил сдерживаться, тихий всхлип, и рыжая нажала кнопку отбоя, отбрасывая телефон куда-то в сторону. Уткнулась носом в подушку, накрываясь с головой одеялом. Как когда-то в детстве, будто бы прячась от монстров, живущих в шкафу или под кроватью. Когда еще свято верила в то, что это непременно их прогонит, и с первыми лучами солнца исчезнет любое напоминание о ночном кошмаре. Отпустила себя, позволяя выплакать то, что два месяца копилось внутри, словно кипящая лава на поверхности вулкана. И теперь выплеснулось наружу, затапливая отчаянием и безнадежностью, осознанием собственной глупой недальновидности, верой в собственную непогрешимость, которая расстаяла подобно росе под первыми лучами солнца. И где была та пресловутая гордость, которой она всегда так кичилась, демонстрируя другим, что ее не сломать? А теперь самой себе напоминала безнадежно изломанную куклу, выброшенную за ненадобностью. И рвалась наружу душа судорожными всхлипами в полумраке одинокой квартиры, а Лана стискивала до боли в пальцах края покрывала, не в силах успокоиться. И думала о том, как же могла так глупо попасться. Ведь всегда с таким гордым видом заявляла, что ее не постигнет эта участь, что полюбит только того, кто на самом деле будет достоин ее. А в итоге... А что в итоге? Попалась на нахальную улыбку и невинные голубые глаза, безнадежно пропала в его взгляде... А за окном все так же что-то пел дождь, словно вторя той грозе, что бушевала в девичьей душе...
Сокол не находил себе места. Он так надеялся, что ей понравится, что рыжая поймет все те чувства, которые он вложил в эту песню. А она просто бросила трубку, но он успел услышать боль в ее голосе. И это заставляло сердце тревожно биться в груди, а на душе скреблось нехорошее предчувствие.
– Ну что она сказала, Владиус? – Димка, сидевший рядом, крутанулся на стуле, вопросительно глядя на друга.
– Она плакала, Дим. Я вообще не понимаю, что происходит. Думал, ей понравится, а тут... – Он беспомощно развел руками, запуская пальцы в и так растрепанные светлые волосы. Мысли прыгали одна с другой, словно стая взбесившихся тушканчиков, ни на чем конкретно не задерживаясь. А потом его будто бы осенило. – Черт, я лечу в Киев. И мне плевать, что это глупо. Даже не думай меня останавливать! – Соколовский вскочил, принявшись метаться по комнате, бросая вещи в вытащенную откуда-то спортивную сумку.
– Даже не думал... – Бикбаев с усмешкой наблюдал за другом, прекрасно понимая все то, что чувствовал младший товарищ. Его самого переполняли эмоции, и не сказать, чтобы они были положительными. Рыжая отказывалась выходить на связь, мотивируя это сильной загруженностью на работе, а ему отчаянно не хватало той легкости в общении, которую могла дать только она. Не хватало немного саркастичных комментариев и ее заразительного смеха. Не хватало солнечной улыбки и бесиков в зеленых глазах, которые можно было рассмотреть даже через преграду компьютерного монитора. Она так быстро стала необходима ему, будто воздух, что он банально подсел. "Ты – мой личный сорт героина" – кажется так говорил герой одного известного фильма? Сейчас эта фраза была уместна, как никогда сильно. А главное – подходила к общему абсурду ситуации... Набрав знакомый номер на телефоне, и продолжая краем глаза наблюдать за нарезающим круги по комнате Соколом, Дима сделал заказ на ближайший рейс, прекрасно понимая, что по уши успевшему втюриться другу сейчас не помогут никакие доводы. И гораздо проще будет просто сделать так, как он хочет. – И вообще, я тебе билет заказал на самолет. Вылет через час, давай подброшу. Чего только не сделаешь ради любви и друга... – Театрально развел руками, и тут же едва не навернулся со стула, когда Влад кинулся его обнимать, явно припомнив дни "фабричной молодости".
– Я тебя обожаю, ты в курсе? Подбросишь?
– Да куда тебя денешь-то? Конечно подброшу... – Это было сиюминутным, импульсивным желанием. И тогда Соколовский совершенно не думал о том, что бросает все, и просто срывается в чужую страну, в другой город, не зная даже адреса той, к которой собирался лететь. Ему просто важно было увидеть ее, услышать голос и понять, что она имела в виду этим своим "зачем ты так со мной". И да, в этом был весь он – вот так вот сгоряча, совершенно не задумываясь о последствиях...
Ей не хотелось совершенно ничего. Только умереть, чтобы не было так отчаянно больно, чтобы не преследовал его образ, не давая вздохнуть свободно. Отражение в зеркале совершенно не радовало, пугая красными, как у вампира с перепоя, глазами. Волосы растрепались и теперь оставалось только обреченно застонать, представляя, КАК это все расчесывать. Но даже не это было главным. В душе бушевало такое торнадо, что куда там каким-то ураганам Катрина, и прочим излишествам природы. И все так же льющий за окном дождь отнюдь не добавлял позитива. Люстра казалась весьма заманчивым вариантов развития событий. Ага, веревку мне и мыло – помоюсь и в горы... Или как Ньютон – убей себя яблоком? Такая масса вариантов, просто не знаю, что выбрать... Внутренний голос был послан далеко, надолго, но легче от этого не стало. И сомнамбулой передвигаясь по квартире, едва не хлопнулась в обморок, когда раздался звонок в дверь. Да, и оттуда таким замогильным голосом – ты умрешь через семь дней... А потом эта дура патлатая из телевизора вылезет, и загадит весь пол своей болотной тиной... Оно тебе надо?.. Этот чертов советчик вошел во вкус, и оказался недалек от истины. Вот только за дверью оказалась не печально известная Самара...
Рыжей показалось, что сердце сейчас банальным образом остановится, просто не выдержав. И почувствовав, как ноги отказывают держать, вцепилась пальцами в дверной косяк. Потому, что этого просто не могло быть. Его не могло быть здесь, на ее пороге, мокрого насквозь потому, что дождь лил как из ведра, так и не прекратившись с ночи. Но он был, стоял, улыбаясь так же нахально, как она помнила с той единственной ночи, словно и не было этих двух месяцев мучительной неизвестности и напрасных надежд, которыми она искренне пыталась себя не баловать потому, что была слишком рационалисткой.
– Сокол? – И голос хриплый, с надрывом, словно разучилась разговаривать.
– Выходи за меня замуж... – И земля уходит из-под ног, а мир закручивается бесконечностью, падая на колени где-то за поворотом. Ведь так не бывает. Ну скажите мне, что так на самом деле не бывает. Что все это мне просто снится. Что еще мгновение, и я проснусь, осознавая, что снова одна в своей постели...
– А если я скажу нет? – Проснулся сарказм, защитной реакцией на пребывающий в шоке организм.
– Тогда я свяжу тебя, перекину через плечо, и отнесу в ЗАГС так! – И все та же нахальная улыбка, за которую нестерпимо захотелось двинуть по этой смазливой морде лица. Просто чтобы он перестал улыбаться, перестал дарить ей эту надежду и вести себя так, словно сейчас серьезен как никогда.
– И желтая пресса будет любить тебя вечно... Влад, ты что, пьян? – Рыжая рефлекторно сделала шаг назад, уже зная, что ноги ее просто не удержат, но ей не дали упасть. Сильные руки прижали к мокрой груди, заставляя захлебнуться вдохом. И на глаза снова навернулись слезы.
– Нет, Лан, я стекл как трезвышко... Всмысле, трезв как стеклышко. И я абсолютно серьезен. – Он приподнял ее подбородок, заглядывая в глаза. Коснулся подушечкой большого пальца щеки, стирая все таки успевшую предательски скатиться слезинку. – Ты выйдешь за меня?
– Мы об этом еще пожалеем. Я тебе уже говорила, помнишь? – Попыталась воззвать к рассудку, который собирал чемоданы с явным намерением свалить в бессрочный отпуск, но потерпела оглушительное поражение в войне себя с собой. Слишком открытым был его взгляд, слишком искренним. И так невозможно, так сложно было не поддаваться его очарованию. Она не знала, что будет дальше, просто не хотела об этом думать. Все, что имело хоть какое-то значение – это здесь и сейчас. А остальное могло гореть синим пламенем. Хотелось ринуться, словно в омут с головой, и плевать, что ее ответ мог оказаться самой большой ошибкой в жизни.
