Текст книги "Леона. Книга 2 (СИ)"
Автор книги: Лана Яровая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Алешка, – подал голос Гостомысл, позвав девчушку, которая по осени отметила свой двенадцатый день рождения. Сейчас девочка уныло возилась с корявенькой вязкой. – Сбегай-ка к Верхуславе. Она верно уж все подготовила. Скажи, что пора.
Рыжеволосая Алешка с готовностью бросила ненавистную пряжу, поднялась с места и, сбежав по крыльцу, помчала к женской избе.
– Ой, девки, поскорей бы уже ярмарочные седмицы пошли… – вздохнула Агнеша, выплетая себе кружевной покров для близящейся свадьбы. – Как там, в княжграде, не готовятся еще к торжищам? – повернувшись, спросила она Леону.
– Мы особо не гуляли по городу, – пожала она плечами, продевая иголку под стежками. – Может и готовятся где, я того не видела.
– А гдеж вы весь день пропадали тогда? – удивилась сидевшая рядом Лесяна.
– Да мы до полудня у моря просидели – пережидали, пока народ поразъедется.
Зоря поджала губы – горько ей было слышать, что любый ей молодец с другой у моря сидел, с другой любовался прибоем. Права была Агнеша – жгла ей грудь колючая ревность.
Леся обратила внимание на пяльцу в руках Леоны, пригляделась.
– Ой, а чего это ты вышиваешь? – спросила она склоняясь к ее руке да стараясь рассмотреть узор.
Леона неловко попробовала прикрыть вышивку.
– Ленту обережную…
– А от чего оберегать будет? – спросила Витана, любопытно глянув на ее рукоделие.
– От нечисти.
– И вправду чтоль убережет? – удивилась Зоря.
Не таила она на Леону злобы. Но порой не могла сдержаться, брала ее за живое горькая обида – ну чем она хуже?
– Совсем-то уж не спасет, – покачала головой Леона. – От навки той же или лоскотухи лентой не сберечься. Но чары наведенные ослабит. Блуд в чащу не заведет уж точно… Да и кикимору спугнуть может.
Заряна поглядела на растянутую в пяльце ленту, заметила торчащую из-под ладони часть вышивки и насмешливо фыркнула – не тягаться Леоне с ее мастерством. Отчего-то ей жуть, как захотелось уколоть девушку, указать на ее неумелость. Черная горделивость взыграла в ней сейчас: никогда прежде не разгоралось у нее столь сильное желание бахвалиться своим мастерством.
– Ты чтоль впервой за вышивку села? – снисходительно поддела она и небрежно добавила: – Я так лет в двенадцать вышивала. Или ты и рукоделию женскому не обучалась?
Леона вспыхнула об обиды. А девушки неодобрительно посмотрели на Зорю – последнее дело укорять менее искусных мастериц, высмеивая их работы.
– Пока ты с ниткой училась управляться, я науку знахарскую постигала, да людей выхаживала. Не до ровности узоров мне было, – холодно ответила Леона.
– Знахарство в сундук с приданным не положишь, – заносчиво хмыкнула Зоря.
Леона равнодушно пожала плечами.
– У меня его и нет вовсе.
Девушки в ужасе посмотрели на нее.
– Глядите! – крикнул кто-то из сидевших возле окна парней. – Возвращаются!
Все побросали свои работы и кинулись скорее к окнам. Оперевшись на посох поднялся и Гостомысл.
Из леса, на который уже опустились сумерки, бок о бок вышли двое парней. Дар нес на руках завернутого в плащ и верно обессиленного человека. Бойко шел с так и не зажженным фонарем и то и дело поглядывал на ношу друга. Не заворачивая на тропку, ведущую к избам, они сразу направились в сторону дальней бани, что стояла по другую сторону заимки.
Гостомысл удовлетворено кивнул и повернулся к столпившимся у другого окна девицам.
– Агнеша, – позвал он. – Пойди к ним. Там верно пригодится твоя помощь.
Она удивленно переглянулась с Витаной – прежде отправляли ее, – кивнула старцу и, подобрав со скамьи свои кружева, вышла из избы.
Парни расстроено загудели, у оставшихся девушек же, напротив, весело засияли глаза – видно неизвестный гость женского роду будет, раз девицу в помощь отправляют.
– Ну, чтож, – обратился Гостомысл к оставшимся, проследив в окно, как Агнеша спешит в сторону дальней бани. – Вот и стало нас на одного больше.
Народ улыбался. Но улыбки сиявшие на лицах собравшихся были печальны – многие здесь помнили, как сами лишились дома, помнили поглощающий страх, который накрывал в своем время каждого из них. Все они здесь таили в душе тоску, что затапливала сердце в мгновенья одиночества.
– Не засиживайтесь допоздна, – предупредил он и направился к выходу из избы. У самых дверей повернулся к женскому углу и велел: – Витана, проследи.
Напоследок Гостомысл на краткий миг посмотрел на Леону. В глазах его мелькнул веселый прищур от ее немого удивления, от проступавшего на лице девушки осознания. Дрогнули его седые усы, скрадывая легкую улыбку, и он шагнул из избы.
Закрылась за старцем дверь. Послышался стук посоха по деревянному крыльцу.
Леона проводила его взглядом. Ей бы сейчас кинуться за учителем, рассказать об увиденном в городе, но его диковинное поведение на вечере и прибытие нового, пока неизвестного члена общины прогнало из ее головы тяжелые думы.
Гостомысл ушел, а собравшиеся в общинной избе стали возбужденно переговариваться.
– Что-то новенькая не своими ногами шла, – посетовала Леся. – Обессилила видно.
Леона поймала недоуменный взгляд друга и тихонько пожала плечами.
– А может дите там? – предположила Витана. – Оно ж из далека не видно, кто там был-то.
– Или чего недоброе с ней приключилось, да она сознания лишилась, – вновь сказала Леся.
– Да много ль доброго в том, чтобы дома родного лишиться, – с тоской ответила Зоря.
Девушки грустно вздохнули, соглашаясь с подругой, и замолчали: каждая о своем думала в тот миг, каждая свое вспоминала…
Леона, хоть и изнывала в этот миг от любопытства, не стала мучить их расспросами – не сейчас, не в то мгновенье, когда сердца их полнятся тоской.
Как прогорели еще две лучины, Витана поднялась с места, оправила замявшуюся спереди запону, и, взяв свой урок, огласила:
– Пора расходиться уж.
Спорить никто не стал. Подобрали свои работы да стали потихоньку покидать избу, прощаться.
Словцен задержался у двери, выжидающе поглядывая на подругу. Леона заметила его и поторопилась. Она споро собрала нитки, быстро завернула их вместе с пяльцем в подшитые штаны, оглянулась на Витану, еще болтающую с девушками, и, взяв свой сверток, подошла к парню.
С крыльца они спустились вместе.
Леона остановилась у избы и подняла взгляд кверху: с черного неба глядело на них несчетное число звезд. Несчетное число иных миров…
– Добрых снов! – пожелали Леоне спускавшиеся с крыльца парни.
Она опустила взгляд, кивнула с улыбкой.
– Добрых.
– Словцен, ты идешь? – позвал один из них – невысокий, русоволосый парень восемнадцати лет. Свои волосы, что были немногим короче плеч, он, как и многие здесь, носил распущенными, схваченными на лбу кожаным ремешком.
Словцен качнул головой:
– Позже.
Парень кивнул и пошел с остальными в сторону мужской избы.
– Нежата, – окликнул вдруг Словцен, – подождите меня в горнице, я скоро.
Нежата кивнул.
– Ты чего-нибудь знаешь? – спросил Словцен у подруги. Уточнять о чем он не было надобности – и так ясно.
Леона покачала головой. Парень недоверчиво прищурился.
– Лукавишь, – вздохнул он.
– Нисколько. Подозрения у меня есть, но знать – не знаю.
– Расскажешь? – спросил он.
На крыльце, наконец, показалась Витана. Она вышла последней и плотно закрыла за собой дверь, чтоб не выстудить за ночь избу.
– Обязательно, – кивнула Леона и заметила девушку.
Та спустилась с крыльца, прижимая к груди законченный урок – аккуратно смотанную кроличью пряжу, и направилась к женской избе.
– Доброй ночи, – пожелала она им проходя мимо.
– Доброй, – попрощался Словцен.
– Давай завтра к Гостомыслу подойдем, – предложила Леона, проследив за девушкой взглядом. —Думаю, он объяснит. А пока разузнай у парней, что сможешь.
Словцен кивнул.
– Добрых снов, Леона, – сказал он мягко коснувшись ее руки.
– Добрых снов, братец, – быстро пожелала она в ответ и, уходя махнув ему на прощанье рукой, поспешила за Витаной.
Словцен посмотрел ей вслед. Горькая усмешка мелькнула на его лице, когда он отвернулся и пошел в мужскую избу.
Леона нагнала Витану. Девушка улыбнулась, подставила ей локоток, и, взявшись под руки, дальше они пошли вместе.
– Ты верно не понимаешь, что произошло, – проговорила Витана, пока Леона искала верные слова и думала, как начать разговор.
– Я догадываюсь, – чуть помедлив ответила она. – Та, кого сегодня принес Дар… Она из другого мира, да? Из Соллары?
Витана с легким изумлением посмотрела на Леону и улыбнулась.
– Ты чего, забытых легенд наслушалась?
Леона озадаченно отвернулась.
– Я просто подумала… Не важно, – махнула она рукой, чувствуя жгучее разочарование.
Давно уж жители заимки разошлись по домам, опустела улица, и девушки теперь одни прогуливались по вытоптанной дорожке. Ноги отчего-то несли их не к избе, а к мощеной площадке для собраний, где вкруг уличного очага стояли короткие лавки.
– А почему увели новенькую? – спросила вдруг Леона.
Девушки шагнули на мощеную площадку и опустились на одну из лавок. Витана положила свою пряжу подле себя.
– Так завсегда делается, – пожала плечами Витана и запнувшись добавила: – ежели кого из леса принесет.
– Зачем?
– Отогреть да пропарить. Верхуслава сейчас с ней будет, проследит, чтобы не захворала да других не наградила никакой хворью. Кто знает, может она заразу какую на себе принесла?
– А Агнешу туда зачем отправили?
– На подхвате быть. Да и девку чтоб не напугать. Все же домовушек мало кто видел. Вот Агнешку и послали, она сейчас там пока поживет.
– Поживет? – удивилась Леона. – Они там на долго?
– Да кто их знает. Может и завтра уже познакомимся, а может через тройку дней. Или вовсе пару седмиц может пройти до того, как увидим ее. Оно по-всякому случается, от здоровья зависит. А пока к ней больше никому нельзя ходить, кроме тех, кто из леса привел – строгий наказ Гостомысла.
– А потом?
– Как Верхуслава дозволение даст – в общину приведут.
Девушки замолчали. Они глядели в затянутые черной простыню небеса на рассыпавшиеся по темному куполу звезды и, слушая тихий шорох травы да стрекочущее пение сверчков, думали о своем.
Леона представляла, как пройдет ночь без пригляда заботливой Верхуславы, и по спине начинал ползти морозец.
– Леонка? – тихо позвала Витана.
– М?
– Не сердись на Зорю. Она не плохая ведь. Правду Агнеша тогда сказала: приглянулся ей Словцен, а он на нее и не смотрит. Вот она и ершится…
– Я не сержусь, – просто ответила Леона. Она правда не держала обиды на Зорю. Не в первой. Бывало уже такое в Яровищах, что девицы, что за Словценом увивались ершиться на нее начинали.
Они снова помолчали.
– А ведь и правда, зачем тебе все это? Ну, я про меч говорю, борьбу вон твою… Ты ж девка пригожая, на тебя и среди наших парней есть уже кто заглядывается. И Словцен вон твой с тебя глаз не спускает.
– Словцен мне, что братец названный, – возразила Леона, не став отвечать на неудобный вопрос.
– И братались никак? – любопытно спросила Витана, повернувшись к ней.
– Нет, – покачала головой Леона.
– Тогда и не брат с сестрою вы.
И снова тишина в которой слышны лишь стрекот сверчков да доносящийся из женской избы смех. Видно разыгралось настроение у девушек, а Верхуславы и нет в избе, чтобы приструнить – ушла она в дальнюю баньку, гостью встречать, – вот и пользуются.
Леона задумчиво глядела на мерцающие в вышине огоньки и не обращала на шум внимание… Только зябко уже становилось, пробирался ночной холодок под тонкую рубаху.
– Пойдем что ли?.. – предложила Витана.
– Пойдем, – согласилась Леона.
Девушки поднялись с места и пошли наконец в избу. Глаза слипались.
В мужской же избе народ пока не утихал.
Летом на втором этаже спать делалось душно и парни обустраивались спать в горнице. Кто на лавки укладывался, кто прямо на пол: постелют соломенные тюфяки в ряд и знай себе сопят сладко.
Словцен тащил себе постель и глядел со ступенек на раскладывающихся в горнице ребят.
– Парни, скажите вы хоть! – обратился к ним Словцен. – Чего это было за столом за Гостомыслом?
Парни переглянулись.
– Видящий он, – просто сказал Нежата, стаскивая со спины рубаху.
– Чего видит-то? – не унимался Словцен. Он подтащил свой тюфяк поближе к Нежате и устало бухнулся сверху. – Людей в окрест чтоль?
– Можно и так сказать, – кивнул Нежата, стягивая штаны, следом за рубахой.
– Это за ним Бойко с Даром кинулись, получается?
– За ней, – поправил парень. – Агнешку туда послали, значит девку принесли.
– Шибко она заплутала, – заметил Словцен. – С той стороны леса ведь не живут люди-то?
Нежата сел на свою постель. Переглянулся с притихшими парнями.
– Лес здесь в округе не простой, – помедлив ответил он и многозначительно поглядел на Словцена.
– А чего с ним такого? – спросил тот, взявшись разматывать с ног портки. – Деревья да кустарники, от наших Яровищинских не шибко отличаются.
Ребята молчали. Только Прошка тут возьми да ляпни:
– А в вашем лесу тоже народ сам собой появляется?
– А у вас здесь с неба сыплется? – усмехнулся Словцен, глянув на заметно подросшего за прошедший оборот мальца.
Прошка надулся.
– Из мира другого! – выпалил он, задрав голову.
Тут в горницу вошел Бойко да, видно, успев услышать о чем шла речь, дал парнишке легкий подзатыльник.
– Думай чего говоришь, – строго сказал он. – А ты слушай его больше, – усмехнулся парень, повернувшись к Словцену. – Блуд здесь шалит. От княжграда людей уводит. Пойдут бабы по грибы в окрест города, а чуть в лес возьмут, то выйдут в чаще с другой стороны. Так что и вы тут с Леоной осторожнее будьте – с проложенных торопок не сходите, – предупредил парень.
***
Спать хотелось до слепоты в глазах. Но Леона боялась ложиться в постель – в голову все лезли обрывки мучивших ее кошмаров. Дождавшись пока уснут домочадцы, она тихонько прокралась к лестнице и спустилась в горницу, чтобы выйти из избы.
Прохладный ночной воздух холодил кожу, выстуживал тягостные мысли, гоня их прочь. Она зябко укуталась в кожух и, глядя на искорки в небесах, пошагала вперед к уличным лавкам, пока не заметила впереди одинокую фигуру.
На площадке для собраний сидел Гостомысл.
– Присаживайся, дитя, – пригласил он, когда девушка подошла ближе. – Нам, старикам, не спится по ночам.
Леона опустилась на лавку подле него точно так же, как недавно сидела рядом с Витаной.
– Но от чего не спится тебе? – Гостомысл повернулся к девушке.
Леона напряглась. Говорить о своих кошмарах она не собиралась.
– Не сегодняшний ли день завладел твоими думами? – предположил старец.
– Кого принес Дар? – спросила Леона.
Гостомысл покачал головой.
– Ты, верно, и без меня догадываешься о том, кто наша гостья.
Девушка кивнула.
– В скором времени наступит час, когда вам должно будет выбирать, – вдруг сказал старец. – Каждый, кто становится членом общины приносит клятву хранить ее тайны. Нарушение оной может повлечь за собою страшную кару. Не каждый готов пойти на это. Но каждому, кто хочет быть частью нашего мира, придется это сделать. Мы не просто община, Леона. Мы – семья. Каждый новый член становится частью нашего рода. У вас же есть выбор. Подумай дитя. Через несколько дней, вам со Словценом предстоит его сделать.
– Я поняла тебя, учитель. А Словцен…
– Не останется в неведении, не переживай об этом. Наш с ним разговор случится немногим позже. Думается мне, он не будет счастлив, если ради этого я разбужу его. Как думаешь?
Леона улыбнулась.
– Вы, помнится, сегодня ездили в Белый Град. Удалась ли поездка?
– Я как раз хотела поговорить с тобой об этом.
– Чтож. Говори, дитя.
– Мы хотели навестить Бальжина и заглянули в мастеровой конец, – начала девушка. – Но то, что мы увидели там нас напугало. В одном из переулков на стене была сделана надпись. «Бойся несчастный этого мира, нет в нем теперь защиты. Боги отреклись от нас» – припомнила она выведенные слова.
Старец тяжело вздохнул.
– Не думай об этом дитя, это не твоя забота.
Гостомысл поднялся.
– Но учитель, – позвала девушка. – Неужто Боги отреклись от нас?
Гостомысл удивлённо поднял кустистые брови.
– Разве Боги говорили тебе об этом?
– Нет, – нахмурилась Леона.
– А давно ли Боги являют свои веления, портя стены несчастных лавочников?
Леона хмыкнула, представив, как Живана крадется в ночи, чтобы размалевать стену.
Гостомысл покачал головой.
– Добрых снов, дитя, – проскрипел он.
– Добрых снов, учитель.
Старец развернулся и, по-старчески тяжело опираясь на свой посох, пошагал к мужской избе. Леона удивленно посмотрела ему вслед: раньше она не замечала тяжести в походке завсегда полного силы учителя. Не приболел ли часом?
***
Первая же ночь без Верхуславы в женской избе принесла с собой страшные сны.
Леона резко раскрыла глаза, проснувшись от небывалого доселе ужаса. На мгновенье ей показалось, что от кровати рванули в разные стороны густые тени.
Сердце колотилось от страха.
Сон ее вновь привел на поляну мертвецов. Только на этот раз некому было прогнать поганую нечисть из ее сновидения. Черный безжизненный лес сжимался кольцом вкруг нее, принося из своих мрачных глубин шебуршащие звуки хруста и хриплого рева. Изломанные трупы ворвались на поляну, набросились на нее, извергая из черного гниющего нутра белых червей, сдирая с нее одежду, разрезая черными когтями плоть. Разверзлась под ней земля и затянула внутрь вместе с накрывшими ее мертвецами. И лишь жесткий окрик разъярённой наставницы, что она успела услышать прежде, чем земля накрыла копошащийся комок мертвечины, помог проснуться.
Леона с трудом поднялась с кровати, чувствуя себя столь обессиленной, что подрагивали руки, и, склонившись над умывальным тазом, резко плеснула холодной водицы в лицо, окончательно возвращая себя в сознание. Казалось, она все еще ощущает на своем теле холод мертвой плоти и боль от острых когтей. Девушка подняла руку к лунному свету и с ужасом заметила свежие царапины.
[1] Запона – верхний слой женской одежды из цветной грубой ткани, представляющий собой накладную накидку: прямоугольный кусок ткани с прорезью под голову, не сшитый по бокам. Запона была короче рубахи и носилась поверх нее, затягиваясь с поясом.
Глава 4
Глава 4
Огромный черный волк, что крупнее доброго быка, степенно шагает по знакомому ночному лесу. Мягко стелется трава под тяжелыми лапами. Льется сквозь темную крону холодный свет седой луны, отражается от сизых прядей, густо покрывающих его толстую шкуру. Уступают дорогу пушистые ветви кустарников, склоняются перед его горем. Наконец, расходятся в стороны и грузные деревья, и открывается впереди путь к родному дому…
Волкодлак останавливается на границе леса, не решаясь шагнуть вперед. Поросло травой старое пепелище, разошелся лесной молодняк по некогда утоптанному двору. Он глядит на останки родного дома, и будто наяву встают перед ним видения из далекого прошлого: вот своими руками складывает он избу, лелея сладкие думы о том, как приведет в нее любимую; вот готов добротный дом, и округлившаяся женка нежно поглаживает живот, сидя на лавке подле печи, да, кутаясь в шаль, шьет ему новую рубаху; вот разыгралась за окнами вьюга, а в избе натоплено, тепло, и он качает в резной люльке свое новорожденное дитя; вот слышит он отчаянный зов любимой и срывается с места, забыв об охоте, мчится, не жалея лап, домой; вот пожирает жадное пламя их уютный дом, истекают бревна смолой, будто кровью; вот выносит он из жалящего огня бездвижную женушку, вот опускает он рядом хладное тело дочери…
Горе заполняет душу волкодлака, раздирает острыми когтями. Неистово рыдает внутри него человек, разрывается горестным криком. Но волк не может выразить свою скорбь слезами. Он поднимает голову к черному небу, с болью глядя на бесчувственную луну, и по темному лесу разносится исступленный вой.
Долетает волчий плач до стоящей невдалеке деревни, будит селян. И каждый из них знает по кому звучит эта песня.
Нет-нет да зарыдает чья-нибудь женка в отчаянном страхе, возьмется за топор напуганный мужик. Помнят селяне, страшную ночь. Помнят цену предательства.
Волкодлак выплескивает без остатка накопившуюся за еще один оборот темную тоску, оставляя все свое горе на старом пепелище – там, где ему есть место. Он опускает голову, в последний раз глядя на останки избы, тяжело поднимается с места и уходит, так и не ступив за пределы леса. Подобрав, оставленный в лесу узелок, со всех лап мчится он теперь к заросшему голубыми цветами лугу, чтобы успеть до зари. Чтобы встретить этот рассвет с любимыми.
Совсем зарос одинокий погост у самой кромки леса, сравнялась с землей могилка – чужой и не заметит, не узнает, что спят здесь крепким сном молодая дева и ее дитя.
Посветлел небосвод, когда на лесной границе показался седой волкодлак. Огромный зверь шагнул из-под тени деревьев, но на луг ступил человек. Он развязал принесенный в зубах узелок, надел порты, скрывая наготу, и облачился в нарядную рубаху – не абы куда пришел, на свиданье с милыми сердцу девами: женушкой любой и доченькой малой. Надел на голову кожаный ремешок, пригладил черные с проседью волосы.
С легким сердцем опустился мужчина на могилку – не гоже к любимым тоску нести. Расстелил подле поминальную скатерку, опустил поверх цветастый платок – подарок любимой женке, а рядом резного крашенного конька поставил – новую игрушку для доченьки. Да стал раскладывать рядом с подарками принесенную снедь: разлил по кружкам сладкий кисель из баклаги, развернул вощеную холстину с мягкими блинами, открыл туесок с кутьей, вставил в кашу три деревяные ложки.
Когда опустились на луг первые солнечные лучи, мужчина поднял кружку, отпил киселя да отведал поминальную кашу, глядя на залитый туманном луг. И в пронзенном солнечными лучами мареве виделась ему семья: прекрасная дева, плавной походкой идущая к нему из белесой дымки, и совсем еще малое дитя, бегущее навстречу с распростёртыми объятиями. Но стоило моргнуть, и исчезло сладкое виденье.
Он вздохнул, тяжело опуская голову.
Но вот послышался сзади звонкий детский смех и едва различимый голос любимой. Легла на мужское плечо холодная невесомая рука, провела по его буйной голове, покрытой сединой, словно инеем.
Мужчина не смел шевельнуться – нельзя, а ну как увидит их Морана, уведет любимых с долгожданного свидания: нельзя мертвым к живым приходить, так Боги еще на заре веков наказали. Лишь раз в оборот на восходе, в краткое мгновенье, пока не поднимется над землею солнце, можно попытаться нарушить божий наказ и свидеться с ушедшими в этот день за грань.
– Множится твоя седина… – слышится тихий потусторонний голос.
– Пусть…
– Нельзя нам видеться, с каждым разом все больше жизни своей отдаешь за наши встречи.
– Пусть, – повторяет он. – Тем скорее к вам приду.
Она молчит. Лишь качает призрачной головой. Но он не видит того – нельзя ему обернуться, нельзя, а то разрушит и без того тонкую связь.
Мужчина смотрит в небеса, пристально глядя на то, как поднимается солнце, отсчитывающее время до конца их свидания.
– Прости меня, любушка моя… – в который раз за прошедшие обороты молит он о прощении.
– Я не держу зла, – звучит ласковый голос. И она, как и много раз прежде, заверяет терзающегося супруга: – Не твоя в том вина.
– Моя. Я тебе слово беречь давал. Я не сберег… – С трудом молвит он, преодолевая вставший в горле комок.
– Так, видно, было нам суждено, – смиренно произносит прекрасная дева.
На голове ее лежит кружевной покров, что опустил на нее супруг, хороня, но лицо не скрыто. И хоть пролегла на нем светлая печаль, глаза ее светятся нежной любовью.
Мужчина опускает руку на скатерку и, не глядя, протягивает назад.
– Не думай о худом, – говорит она, касаясь его ладони, переплетая призрачные пальцы с его – горячими и живыми. – За подарки спасибо тебе, порадовал. – Голос ее мягок, льется серебристым ручейком.
Солнце все выше встает, оставляя им до конца встречи краткие мгновенья.
– Отпусти нас, – молит она, невесомо сжимая его ладонь. – Нам давно уж пора. А тебе дальше жить должно.
Мужчина напрягается.
– Нет, – горько выдыхает он. – Нет. Скоро уж свидимся, родная. Чувствую я близко моя смерть ходит. Подождите еще немного.
– Рано тебе, – хрустальный голос ее звучит тише. – Тебе теперь есть о ком заботиться. Береги ее, Воимир…
Совсем уж почти встало над землею солнце. Тает ощущение руки супружницы. Но вот шевелится сбоку резной конек, и мужчина не выдерживает, чуть поверчивает голову и смотрит в его сторону: сидит его доченька ненаглядная, смеется, качая игрушку.
– Тятя, – лепечет дитя и протягивает к нему ручки.
Воимир улыбается ей нежно, но, стремясь хоть краем глаза успеть увидеть возлюбленную, скоро оборачивается назад – все равно уже нарушен один запрет, все равно подходит их время к концу: нечего теперь терять.
Она все такая же прекрасная, как и раньше. Только в глазах теперь застыла печаль. Лицо ее озаряется светлой улыбкой, и она склоняется к милому своему избраннику, касается горячих губ невесомым поцелуем.
Но вот солнце полностью встает на небосводе, и теперь уже все его лучи касаются проснувшейся земли, разрывая призрачный туман. И любимые истаивают туманной дымкой.
Он тяжело вздыхает, пряча лицо в ладонях. Вновь накрывает его темная тоска.
***
К вечеру того же дня в трактире небольшого городка на окраине Милонежского княжества появился уставший пеший мужчина. Он ненадолго зашел в конюшню – проведать оставленного со вчера конька, и скоро отправился в харчевню.
На небольшом помосте у стойки готовился к выступлению молодой песняр в цветастых одеждах. Худенький парень сидел на трехногом табурете и увлеченно перебирал струны.
Мужчина вошел в залу, полную кутящего народа, отыскал небольшой свободный столик в дальнем углу и опустился перед ним на скамью. Тут же подошла к нему шустрая разносчица, игриво стреляя в пригожего мужчину глазками.
– Чаво принести гостю дорогому? – спросила она и невзначай поправила пышную грудь.
Мужчина равнодушно глянул на девицу.
– Меда жбан. Да покрепче. – коротко сделал он заказ и перевел взгляд на менестреля.
Девица чуть сдвинулась, загораживая обзор, и, лукаво улыбнувшись, спросила:
– Может добрый путник еще чаво желает?
– Меда жбан, – повторил он, подняв не нее тяжелый взгляд. – Да покрепче.
Девушка сникла, тут же спрятав улыбку, потухли в еще миг назад блестевших глазах озорные искорки. Она понятливо кивнула и ушла к стойке, виляя меж густо расставленных по зале длинных столов.
Едва перед мужчиной опустился высокий жбан, как он тут же подхватил его и, лишь ополовинив, поставил обратно на стол.
Наконец, менестрель, сделал знак, что готов к выступлению. Хозяин – упитанный высокий мужик с грозными кулаками, – поднял руки, привлекая внимание.
– Господа! – раздался его тяжелый бас. – Гости наши дорогие! Да. Просим тишины! Щас, значится, песня буд.
Гомон в харчевне постепенно смолк – все приготовились слушать балладу странствующего сказителя. Разнесся по зале тонкий перелив домры, и зазвучал глубокий, мелодичный голос песняра:
Я жду тебя из дальних лет, Любимая. Но навсегда пропал твой след Во времени. Мне часто снится – Я и ты На поле высохшем. И у тебя в руках цветы… Нет! Только стебли их! А ты по полю босиком бежишь навстречу мне, Трава сухая – в ноги боль, как на углях. И с каждым шагом путь становится еще длинней, И с каждым шагом ты все дальше от меня. Ищу тебя среди толпы, Любимая. Глаза чужие… Вижу в них Укор себе. Я не сберег твои цветы На поле высохшем. Мне нет прощенья от судьбы – Не знаю, слышишь ли? А ты по полю... Ты ко мне, но болью хлещет в грудь, Твои слова куда-то по ветру летят... И с каждым шагом все длинней становится твой путь, И с каждым шагом ты все дальше от меня. Иду к тебе в небытие, Любимая. Но дверь закрыта, нет ключей… Не странно ли? Я помню запах тех цветов На поле высохшем. Я слышу твой кричащий зов, Покрытый травами. А ты по полю... Но закрыла ночь глаза твои, И путь, наверное, запутался во мгле... Уже давно на этом поле не растут цветы, Но я хожу сюда, чтоб вспомнить о тебе...
Затихла песня менестреля, раздались в притихшей зале хлопки завороженных слушателей. И никто не увидел, как в углу, куда едва доходил свет от масляных фонарей, спрятал лицо в широких ладонях одинокий мужчина, чьи темные волосы, густо покрыла седина. И никому не было ведомо, как сыро стало его рукам от градом катящихся горьких слез.
***
Утром следующего дня Леону разбудил глухой звук удара – будто в комнате упало что-то тяжелое. Она сонно разлепила глаза и недоуменно покосилась на валявшийся на полу булыжник.
Девушка медленно встала с постели, подняла камень и подошла к окну, удрученно отметив, как ярко светит солнце – опять не встала с зарей, опять проспала утренние занятия.
Внизу стоял веселый Словцен.
– Доброе утро! – поздоровался он, повышая голос.
– Ты чего камнями швыряешься? – удивленно спросила Леона, болезненно щурясь от яркого света.
– Дак ты же спишь! – развел руками парень. – Я из горницы тебя звал, да ты так и не проснулась. И в избе у вас пусто – некого было попросить, чтобы заглянули к тебе.
– А сам-то чего не разбудил, – вяло спросила она, закидывая камень в траву.
– Дак ведь Верхуслава запрещает к вам подниматься.
Леона изумленно подняла брови: она об этом слышала впервые.
– Сейчас я, спущусь, – пообещала она и скрылась из окна.
Девушка устало протерла глаза, взяла небольшое зеркальце и с грустью взглянула в свое отражение – на костер и то краше кладут: лицо бледное, под опухшими глазами расползлись темные пятна, и вся она стала будто на несколько лет старше. Она вздохнула и положила зеркальце обратно на столик.
Взяв кувшин с прохладной водицей, Леона подошла к табуретке с тазиком и стала умываться, с силой растирая лицо и прогоняя из головы обрывки темных сновидений, которые мрачными образами неустанно лезли в голову.
– Гляди, что у меня тут! – воскликнул Словцен, когда девушка, спустилась в горницу.
– Что там? – спросила она, подходя ближе.
Парень протянул ей конверт из желтоватой грубой бумаги.
– Это же от Ружены! – радостно воскликнула Леона, разглядев подпись. На мгновенье даже почудилось, что к ней вернулись силы. – Откуда оно у тебя?
– В мое письмо вложено было, – сказал парень, усаживаясь на лавку. – Матушка написала, что Ружена приезжала по весне и оставила ей письмо. А я только утром увидел, когда свое открыл.
– Спасибо! – улыбнулась девушка, скрывая разыгравшееся внутри нетерпение – прочесть письмо от любимой наставницы хотелось прямо сейчас.
– Нас Дар зовет уже, – расстроил парень подругу.
Девушка громко вздохнула.
– Прочту позже, – кивнула она. – Подожди, я наверх только отнесу.
Пару мгновений спустя Леона уже сидела в коротких сенях и вяло натягивала сапоги. Спал былой подъем силушек, разыгравшийся при виде письма. Улетучился, как и не бывало его. Вновь на плечи опустилась усталость.
