Текст книги "Выстрел в Опере"

Автор книги: Лада Лузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– В смысле?

– Возможно, – пожал он плечами, – вам нужно пойти ночью на Лысую Гору и вырвать сердце у голубя. А возможно – достаточно поесть обычной клубники, и голос вернется. Суть не в этом, а в том, что эту тайну знает только она – Акнир. Это ее чары.

– Так что же мне есть? – напряглась Землепотрясная. – Клубнику? Или все подряд?

– Безусловно, у Трех хватит сил, чтобы вернуть вам ваш дар. Но хватит ли у вас ума применить свою силу? – Демон помолчал и ответил себе сам. – Сомневаюсь. Что ж, и слепым иногда свойственна мудрость… У вас есть хорошее выражение: «Своего ума не вставишь». И все же попробую вам его одолжить. Вы проиграете Суд, это уже очевидно. А потому дам вам последний совет. Забудьте про голос. Очень скоро он вам не понадобится. Неужто вы думаете, что, победив, Акнир оставит Трех в живых? Никогда!

– Да пошел ты! – взвизгнула Даша. – Помог называется! Сноб рыжий…

Но в эту секунду ей стало по-настоящему страшно.

* * *

– Демо… Дм… Господин Киевицкий? Вы здесь?

Перед Машей стоял черноглазый брюнет с ярко выраженными татаро-монгольскими глазами, губами и скулами.

Его рука, отмеченная крупным серебряным перстнем с прозрачным камнем, приподнимала щегольскую трость с рукоятью в виде человечьей руки. И в данный момент вытянутый – указующий перст руки-рукояти показывал на Анину залетную шляпку.

Рядом с Демоном маячил молодой человек с подозрительно знакомым лицом, почти мальчик в фуражке с общегимназической «птичкой» и аббревиатурой «К1Г» между листиками.

«Киевская 1-я гимназия», – расшифровала Маша.

Получив вопрос, Демон вежливо поклонился Марии Владимировне и отвесил еще два коротких кивка за правое и левое плечо Киевицы.

«Странный ритуал…»

За Машиным левым плечом стояла Анна, сконфуженная появлением двух незнакомых господ, ставших свидетелями ее экспансивного жеста.

За правым плечом (зыркнула Маша) не было никого.

– Вы знакомы? – спросила Анна у спутницы.

– Да. Мы давние знакомые, – сказала Маша, пристально всматриваясь в спутника своего знакомца.

– Мы познакомились еще в прошлом веке, – пошутил Киевицкий.

И тут Маша поняла: он не шутит!

Это не ее Демон!

Ее Демон находится там, где ему и положено быть, – в начале XXI века.

А это он же – на сто лет моложе!

И упомянутый им прошлый век – подсказка растерявшейся Марии Владимировне: с ним – Демоном Прошлого – она виделась единожды, в 1884 году, в кафе Семадени, куда водил ее Врубель.

Тот Демон знал: она – Киевица, Киевица захожая…

И ныне держал себя с нею соответственно рангу.

– Да, давненько мы с вами не виделись, – задушевно пропел Киевицкий. Его черные, как волчьи ягоды, глаза лоснились влажной любовью. Он был красив (хоть и не так, как Мир Красавицкий!). И, при желании, мог быть обворожительным. – Впрочем, я вас видел давеча… В Царском саду. Когда ж это было? Точно вчера…

«Сегодня утром – двенадцать лет назад», – поправила Маша, проглатывая подсказку вторую.

– А вы меня и не приметили, – улыбнулся Демон хитро.

– Приметила, – ответила разведчица Прошлого. – Да сомневалась, вы это или не вы.

– Я, я, кто же еще! – подтвердил Демон-ворон. – Догадываюсь, каким ветром вас сюда занесло. Так и помышлял, что вас тут повстречаю. Примете нас с моим другом в компанию? Или у вас иные планы имеются, с нашими несовместимые?

Теперь он сам просил у залетной Киевицы подсказки:

Что привело ее в его время?

Что она намеревается выправить или предотвратить, дыбы отвратить беду в неведомом ему далеком грядущем?

И совпадают ли ее планы с его намерениями… насчет Анны!

– Дайте подумать, – сказала Мария Владимировна.

Ослабевшая помощница «Рать» помогла взять себя в руки и мыслить логично.

Итак:

Демон-ворон был в Царском саду зимой 1894 или -5 года.

Демон знал, где пятилетняя Анна спрятала Лиру.

Демон ждал, когда она вернется за ней.

Прочее пока представлялось загадкой, а вопрос «Можно ли просто расспросить его обо всем?» – безответным.

«В любом случае, – рассудила она, – Демоном его зовут только люди. Он не искушает – он контролирует Равновесие со своей стороны. Врубелю он даже пытался помочь. Но кто это с ним?»

Она снова взглянула на друга Киевицкого-Прошлого – мальчика, светловолосого, голубоглазого.

Подумала: «Глаза у него точно такого же цвета, как камень в перстне Демона…. Откуда ж я его знаю?»

Черты его подросткового лица – некрасивого, но отчего-то столь притягательного для Маши, – были весьма характерными, выписанными крупными запоминающимися мазками.

«А по возрасту он такой же, как Анна. Нет, младше, младше… Но он другой. Кто он?»

– Анечка, вы не против компании? – не оборачиваясь, вопросила она, не сводя глаз с любопытного юноши.

Любопытство, неудовлетворенное, собственно, и перевесило чашу весов:

«Почему бы и не прогуляться всем вместе?»

– Как вам будет угодно, – откликнулась Анна без всякой охоты.

– Так прикажете вызволить вашу шляпку из плена? – улыбнулся ей юноша.

Ему шла улыбка.

Он сделал шаг к «шляпному» дереву.

– Буду вам признательна, – суховато поблагодарила его Анна Горенко.

Он был младше ее и неинтересен ей, взрослой.

– Позвольте представить вам, Анна, – господин Киевицкий! – провозгласила Мария Владимировна. – Личность, уж поверьте мне, необыкновенная. А это мой друг – Анна Горенко.

Гимназистка церемонно качнула носом с потенциальной горбинкой.

И сразу стала высокомерной – настолько, что Маша сразу же вспомнила: учась в Киеве, приживалка Вакаров держалась в гимназии как королева не только с девочками из богатых семей, с преподавательницами, осмелившимися сделать ей замечание!

– А я, в свою очередь, – подхватил Киевицкий, – хочу представить вам моего юного друга…

С похвальною ловкостью юный друг вскарабкался на высокое дерево и вызволил летательный головной убор из ветвей.

– Не смотрите на молодость, я пророчу ему блестящее будущее…

В тот же миг «блистательный в будущем» гимназист бесстрашно спрыгнул с ветки на землю, представ пред отшатнувшейся Машей.

– Не взыщите, он питает некоторую склонность к театральным эффектам, – любовно пожурил его Демон с видом горделивого папеньки. – Прошу любить и жаловать, Михаил Булгаков…

«Бул…гаков!!!»

Тут, оказавшаяся подлою дезертиршею, «Рать» в одночасье покинула Машу. Выветрилась из головы.

А голова представилась Маше расстроенным пианино, по клавишам которого колотят чьи-то интенсивные пальцы, не извлекая, однако, ни звука – только раздражающе глухой деревянный стук.

Так и ее перенапряженные мозги не могли извлечь ни единой мысли.

Пред нею стоял Миша Булгаков – и он был мальчишкой…

Младше ее!

Еще младше Ахматовой!

Вот только Михал Афанасьевич Булгаков для Марии Владимировны Ковалевой Ахматовой не был.

Кабы студентка-историчка участвовала в конкурсе знатоков биографии М. А. Булгакова, она бы наверняка заняла коли не первое, то, как минимум, второе почетное место.

Историческая Машина память, и без того благоволящая к столь ненавистным иным точным датам, в отдельных случаях могла дать фору любому компьютеру. Случалось же это тогда, когда ее обладательница влюблялась в какой-нибудь период истории или отдельно взятого деятеля.

Булгаков же был для Маши случаем не просто, а совершенно отдельным! Не зря лишь один из тысячи тысяч ключей в шкафу круглой Башни удостоился чести храниться на груди одной из Трех Киевиц – ключ от дома на Андреевском спуске, 13. Не зря книга «Мастер и Маргарита» была у Маши настольной, выученной почти наизусть! Не зря все и вся, виденное ею вокруг, немедленно сопоставлялось с тем или иным фактом булгаковской жизни, его фразой иль убеждением…

И чтобы вам, мой любимый читатель, стала понятна вся глубина провала, в который угодила моя бедная Маша, я скажу: земля разверзлась у нее под ногами, и она пролетела ее насквозь – туда и обратно! – и вновь оказалась на том же месте.

Безумно блуждающим взором Ковалева ощупала окружившую ее Владимирскую горку.

«Булгаков считал ее „лучшим местом в мире“!»

Скользнула по крестам Златоверхо-Михайловского, построенного в честь архангела-воина.

«Булгаков был крещен в Крестовоздвиженской церкви именем Архангела Михаила, защитника и покровителя Киева!»

Обнаружила желтеющие листья на дереве, определила на глаз наступившую осень, и правое – умное – полушарие Маши мгновенно выплюнуло «бегущей строкой»:

«Осенью 1906 семья Булгаковых переехала на Андреевский спуск № 13.

Тут сразу заболел отец – Афанасий Иванович, философ-историк, доцент Киевской духовной академии. Читал курс истории и разбора западных вероисповеданий. Знал греческий, английский, французский, немецкий языки. Автор книг „Старокатолическое и христианско-католическое богослужение“, „О законности и действительности англиканской иерархии с точки зрения православной церкви“. Заболел безнадежно. Умрет через год. Гипертонию почек не умели лечить. Похоронен на Байковом кладбище, как и сын Миши Врубеля…

Булгакову сейчас пятнадцать лет.

Учится в 1-й Александровской гимназии уже пятый год.

В пятом классе впервые начал писать – юморески. Вместе с ним учатся Паустовский, Сикорский, Богров… Нет, это не важно.

…Боже!!!»

Пятнадцатилетний гимназист Миша Булгаков протягивал Анне Горенко спасенную шляпку.

Семнадцатилетняя гимназистка взяла ее двумя пальцами правой руки – прочие три были сжаты в кулак. А в кулаке таилась воскрешенная Лира.

Руки будущей поэтессы и будущего великого писателя соприкоснулись…

«Его отец умрет!

его отец умрет…

…как и сестра Ахматовой Инна.

Как и все, кто соприкасается с Лирой!

НЕТ!!!»

* * *

– Почему ты не сказал мне, что был знаком с Булгаковым?

Демон откинулся на стуле и посмотрел на Машу с почти человеческим изумлением:

– Вы вызвали меня исключительно ради этого? – произнес он, каждой буквой очерчивая свое изумленное презрение.

– Ну… – смешалась Маша.

На миг она почувствовала себя школьницей, страдающей у стола злого учителя, который безжалостно черкает красною ручкой ее домашнее задание.

– Вы способны оживлять мертвое! Летать над Землей. Сдуть площадь Независимости, как крошки со стола, и отобедать в кафе Семадени, стертом с лица этой площади полвека тому. И главное – можете потерять все это через тридцать часов! И самым поразительным для вас фактом по-прежнему остается мое знакомство с Булгаковым?! До чего же вы все-таки человек… Уж простите, что я вас так называю.

– Ничего. Я не обижаюсь, – пробормотала «школьница».

– А стоило бы! – с обидой ответил «учитель». – Вы безнадежно слепы. Мать моя, что с вас взять, если еще неделю назад вы считали меня булгаковским Воландом. Дьяволом. Сатаной!

И тут Маша внезапно обиделась.

«Рать», угасшая, возродилась, восстала, забурлила с новою силой.

«Какие-то остаточные явления…» – отметил край сознания.

«Я – Киевица!»

– Я – Киевица! – сузила глаза она. – А ты – не Дьявол. Ты – всего лишь дух этого Города. Стоящий по левую сторону руки – моей руки! Кстати, если не секрет, кто будет стоять на Суде по правую?

– Не трудно догадаться, – нахмурился Демон. – Есть Земля. Есть Небо.

– Мать-земля, Отец-небо… – сказала Маша. (Так начиналось одно из заклятий.)

– Твой Отец – Киев! – срезал Киевицу дух Города. – Ты – его хранительница! Я – хранитель Земли под ним. Но и мне, и Городу, и тебе, и всем слепым – роднее Земля. Она вас кормит и поит, и принимает ваш прах.

– Есть Земля, – насмешливо повторила науку Маша, – есть Город, есть Небо. Ты и я… Я правильно поняла, с Неба тоже кто-то придет?

– Один из Трех, – сказал он неохотно. – Но не обольщайтесь! Последние девяносто лет трон по правую руку пустует.

– А что случилось девяносто лет назад?

– Вы не знаете даже этого? Революция. Вы сами разрушили ваши церкви. И Киев перестал быть Столицею веры. Но остался Столицею ведьм.

– Значит, – пренебрежительно фыркнула Маша, – судить нас будешь ты? Смешная новость.

Глаза Киевского Демона стали тяжкими как камень.

– Не я, – издал скрежещущий звук он. – Ведьмы.

– А ты у них, – рассмеялась «Рать» в Ковалевой, – для красоты? Я думала, ты их хозяин.

– Я, – вымолвил он. – Но ведьмы свободны.

– «Невидимы и свободны».

– И когда видимы, свободны тоже, – жестко окоротил ее он. – Вы знаете, что такое свобода, уважаемая Мария Владимировна?

– Я знаю, – сказала она. – Теперь знаю. Свобода, это когда ты можешь все. Кроме одного…

– Свобода – это пренебрежение к расплате! За все в жизни приходится платить, – пропечатал Киевский Демон. – И я вправе заставить киевских ведьм расплатиться за их свободу смертью. Но поскольку они свободны, они пошли за Акнир, пренебрегая смертью.

– И ты ничего не можешь поделать? – тихо и слегка удивленно поинтересовалась Мария Владимировна.

– Почему же? Я могу казнить их, когда вы победите. Вот только вряд ли это произойдет. Вы насмешка над именем Киевиц!

– Мы – Киевицы!

Маша встала из-за стола.

Взглянула в окно – на профиль первого дома № 13, где до 1913 года жил ее кумир, крещенный именем защитника Киева. Положила руку на грудь, где на шнурке под одеждой висел ключ от Его дома.

Странно, ключ словно придал ей сил.

– Ты пытаешься запугать меня проигрышем? – уничтожила Демона взглядом она. – А мне не страшно! Я знаю, мы проиграем. Знаю, ночью твои свободные ведьмы собираются на Лысой Горе вершить Великий ритуал. Знаю, мы можем погибнуть. Но я – Киевица! И у меня есть дела поважней моей жизни. Весы покачнулись. Сильно! И я пришла сюда не для того, чтоб ты сидел и рассказывал мне, как тебе не нравятся люди.

– Весы покачнулись? – И тон, и поза ночноглазого брюнета в секунду стали поджарыми, деловыми. – Простите, моя Киевица, простите Стоящего по левую руку. – Лоб опустился, став покорным, – покорно испрашивающим прощения. – Если Вам нужна моя помощь, я верноподданно внимаю Вам.

– Ты же не выносишь меня! – оборвала обозленная Маша. – Ни меня, ни Дашу, ни Катю. Мы для тебя – слишком люди! Мы кажемся тебе смешными. Мы были нужны тебе раньше, чтобы спасти Город и свою шкуру. Но ты не сделал ни шага, чтобы помочь нам теперь. Зачем тебе нам помогать? Акнир – вот кто подходит тебе идеально. Она такая, как надо! Она бы уж точно обиделась, если бы ты назвал ее человеком!

– Да, я не люблю вас, – признал Демон со спокойным достоинством. – Вас не за что любить, – прибавил он убежденно. – Слепые уродливы в своем ничтожестве, и псевдовеличие, которое дарует вам ваш прогресс, делает вас еще ничтожнее год за годом. Мне много лет. Но ваша способность не понимать простейших вещей не перестает меня изумлять. Семь веков вы решаете одни и те же проблемы: страха смерти, любви, не-любви, проблемы отцов и детей, проблемы выбора… И семь тысяч лет не можете их решить. Неужели вам никогда не приходило в голову, что список вопросов, которые мучают каждого из вас, неизменен! Он неизменен все семь тысяч лет!

– Я не совсем понимаю, – пытливо сказала студентка.

Она уловила одно: Демон больше не попрекает ее. Впервые за их знакомство он пытается объяснить ей, почему не в силах принять людей.

– Вот еще одно ваше качество. – Его голос был безвкусным, как жеваная бумага. – Даже если подсунуть вам правду прямо под нос, вы не видите ее. Вы, Мария Владимировна, страдаете оттого, что ждете ребенка и будете растить его без отца. Страдаете из-за ваших отношений с родителями. Страдаете, считая, что, спасая Отца, вы, сами не желая того, предаете отца родного. Я не ошибся?

– Нет, – придушенно сказала она.

Она была для него прозрачною, как стекло.

И быть прозрачной было неприятно.

«Он просто… не-слепой».

– Но неужели вы и правда считаете, что являетесь первым человеком Земли, который решает подобные вопросы? – спросил он со скукой. – Их решали миллионы до вас. И, что интересно, решили. Иные описали свои решения в книгах. Но человечество похоже на умалишенную бабу, которая день за днем вновь и вновь изобретает рецепт борща, ошибается, варит жуткое пойло, пробует его, мучается несварением, рвотой, поносом, а поутру начинает все наново… вместо того, чтобы снять с полки книгу и прочесть там рецепт. Так и вы, вновь и вновь страдаете из-за своей несчастной любви, из-за того, что вас не понимают родные…

– Спасибо. Кажется, я вас поняла, – сказала она. – Я же историк.

Она села, забывая раздор, положила руки на стол, ставший столом переговоров.

– Я тоже думала об этом. История постоянно повторяется. Та же революция… Их было так много. И все они происходят по одной и той же схеме. И я хотела понять, почему сто, пятьдесят лет спустя люди повторяют те же ошибки? Ведь все описано в книгах. Их можно прочесть. И ни одна революция не приносила людям свободы. Революция – это смена хозяина. Но проходит сто, пятьдесят, двадцать лет – и люди опять верят, что борются за свою свободу… Мне казалось это странным.

– Теперь вы понимаете меня?

– Частично.

Она поняла, почему их называют «слепыми».

И постаралась представить, каково это, быть Киевским Демоном, жить сто-двести-триста лет и видеть своими глазами, как слепые убивают друг друга, затем провозглашают убитых ими героями, затем развенчивают этих героев; строят, разрушают церкви, затем восстанавливают их…

И ничего не меняется.

Те же слова, те же ошибки, те же надежды, те же вопросы, которые не зря именуются «вечными».

– Вера слепых в свободу – рудиментарна, – ответил на один из Машиных вечных вопросов Киевский Демон. – Когда-то они были свободны. Но теперь они слепы. Им нужен поводырь. Потому слепые не могут жить без хозяина. Как и вы, – добавил он секунду спустя.

И Маша снова не поняла его.

– Послушайте меня, Мария Владимировна. – Он порывисто наклонился к ней через стол. – Я не люблю вас, не буду лгать. Но вы неотделимы от того, кого я люблю больше жизни. Это мой Отец, мой Город. И Он выбрал Вас. Значит, Он увидел в вас нечто… Я не вижу этого. Я вглядываюсь в Вас и вижу перед собой стандартный клубок человеческих противоречий, слабостей и заблуждений, наделенных несколькими продуктивными качествами. Но Город не ошибается. Знайте об этом. В вас есть некое зерно… И прорастет оно только тогда, когда вы примете силу Киевиц. Но вы отказываетесь ее принимать!

– Откуда вы знаете? – вздрогнула Маша.

– Я не слеп. И не глух, – сухо пояснил он. – Я услышал ваши слова. Вы испугались свободы. Вы можете снести церковь движеньем руки, но не можете войти в нее. Это противоречие вцепилось в вас. Вы раздвоились. Одна может все. Вторая ощущает себя ущербной и жалкой. Но это не так. Все проще. Став свободной, вы перестали быть божьей рабой, потому что свобода несовместима с рабством.

– Тогда…

– Вы не хотите быть Киевицей? Не знаете, хотите ли… Вам страшно. Типичный человеческий страх. Обретя свободу, вы потеряли хозяина – заступника и покровителя. Но поймите же, нельзя обрести не потеряв! Вам не стать Киевицей, пока вы не примете первый закон всего сущего: добро – лишь изнанка зла! Ни зла, ни добра не существует.

– Я не могу принять это. – Машины глаза помутнели от мысли, как всегда, когда она заглядывала в глубь себя. – И не смогу. Это не принцип. Я понимаю. Но не могу. Потому что не могу. Не знаю, как иначе сказать.

– Тогда, – уверенно сказал Машин Демон, – сила, которую дал вам Отец и которую вы не в силах принять, раздавит вас. Вы будете бояться ее, самой себя, делать два шага вперед, два назад. И закончите тем, что запутаетесь окончательно, забьетесь в какую-то дыру и погибнете там. А я так и не узнаю, какую дивную тайну Город узрел в вас.

– Я слишком человек, – сказала Маша. – Я – слишком человек.

Она осознала это.

Она увидела себя его глазами и испытала к себе его презрение.

Правда лежала перед ней. И она знала уже: «Это правда!» Добро – это зло, и нельзя совершить добра, не совершая зла. Нельзя получить, не потеряв. Нельзя спасти, не убив.

Но она не могла принять это!

– Я хочу, чтобы добро было без зла. Чтобы люди не убивали друг друга. И животных. И дети не были злыми… – сказала она.

– В общем, рай, – сказал ее Демон.

– Я слишком человек, – не стала оспаривать его определенье она.

– Нет, – отрубил он. – Вы – Киевица! Избранная Городом. И я не могу не уважать его выбор. Простите, что я медлил, простите, что дал чувствам право пренебречь его Истиной. Вы сказали, Весы покачнулись, и сильно…

– Они практически встали дыбом, – живописала студентка.

– Так я и думал, – сказал Демон угрюмо. – Не знаю зачем, Городу нужны Вы. Если Вас не будет, Равновесие нарушится.

– Да при чем здесь я? – Маша и впрямь не понимала, с чего Демон уделяет такое внимание ее рыжей персоне? – Киеву угрожает опасность! И я пытаюсь понять, чего он ждет от меня.

– Когда покачнулись Весы? – спросил темноглазый.

– Когда Акнир пришла к нам и объявила войну. Той же ночью на небе загорелся красный огонь. И мы спасли женщину, странную, она пыталась повеситься. Она рассказала про Лиру. Но самое странное то, что как только мы спасли ее – Весы уравновесились. Немного, но все же…

– Очень любопытно, – в неподдельном возбуждении подался к ней он. – Как только вы спасли ее?

– Не совсем, – исправилась Маша. – Как только я пошла в Прошлое и убедилась: Лира – не выдумка.

– Конечно же, Лира – не выдумка. Это я мог сказать вам сразу. Вы зря потратили время.

– Оно все равно останавливается, – глуповато оправдалась разведчица. – Я поняла, что иду правильно, и пошла дальше. И в 1906 встретила вас. Вместе с Михал Афанасьевичем…

– Это произошло всего минут тридцать назад?

– А вы разве не знали? – смутилась Маша.

– Откуда мне знать?! – Демон был раздражен. – Об изменениях знает лишь та, кому позволено менять Прошлое, – лишь Киевица. Прочие знают лишь то, что есть, и думают, будто так было всегда. Теперь, – безрадостно растянул губы он, – вы понимаете меня? Вы – слепая, – наделены безграничною силой. В сравнении с вами я – щепка, попавшая в водоворот.

– Выходит, – не смогла сдержаться «наделенная силой», – сейчас на Крещатике стоит здание старокиевской почты?!

– Стоит. Вижу, вы развлекались вовсю. – Он ухмыльнулся. Он больше не злился на Машу. – Хорошо, что вы пробуете силу… Старокиевская почта, – любезно известил ее он, – единственное здание в центре Крещатика, пережившее вторую мировую войну. Должен заметить, в окружении сталинских высоток оно смотрится преглупо. Но киевляне гордятся своей почтой – первым домом Крещатика.

– И все думают, что он стоял там всегда? – Маша испытала детский восторг.

– Я ж сказал. Что-нибудь еще, Мария Владимировна? Владимирский собор, ваш любимец, не был, случайно, взорван в 1941? На площади Независимости не была возведена безобразная башня? Насколько мне известно, это был только проект. Но откуда ж мне знать.

– Нет-нет, – засмущалась она. – Просто почта сама заговорила со мной…

– Вы слышите дома? – вскинулся Демон. – А вы не слышали иных голосов? Вы не слышали… Города? – спросил он с почтением.

– Нет.

Он замолчал.

Кто знает о чем?

Киевица, в сравненьи с которой Дух Города был «щепкой, попавшей в водоворот», не могла пройти в темноту его глаз, черных непроглядной тьмой траура оникса.

– Что ж… – Его голос вновь стал бесцветным. – Вы правы в одном – раз Весы выпрямились, вы на верном пути. Город указывает вам путь. И Лира – первый дорожный знак. Даже странно, что Отец подсунул вам Аннушку. Чтоб завлечь вас, больше подошел бы Булгаков.

– Но он там был.

– Вот вам и второй знак.

– Я не очень понимаю про знаки.

Демон облокотился на спинку стула, сложил руки на груди – «закрылся» опять.

– Исходя из того, что я знаю, уважаемая Мария Владимировна, Город относится к вам, лично к вам, с удивительной снисходительностью и нежнейшей любовью. Он нянчится с вами, точно с малым дитем, и трясет над вашею люлькой тряпичными куклами. Отец спокойно принимает тот факт, что вы ничего не знаете, не видите и не понимаете, и пытается общаться с вами на понятном вам языке. Агу-агу, Маша, Ахматова, Булгаков… Ведь если на тротуар ляжет бумага, на которой вы приметите надпись «Булгаков М. А», вы непременно поднимете ее!

– Подниму, – созналась Маша (тоном «И что из того?»). – Расскажи мне лучше про Лиру.

– Как прикажете, моя Ясная Пани, – молвил он. – Талисман был найден в Царском саду и приведен в действие с помощью крови…

– Анна уколола палец, – засвидетельствовала разведчица Прошлого.

– Я почувствовал: Лира нашла хозяина. И счел нужным познакомиться с ним.

– Но что это за талисман? – потребовала информации очевидица всего перечисленного. – И какое Лира имеет отношение к Киеву? – приобщила она подковыристый Дашин вопрос.

– В Киев ее привезла Киевица Марина.

– Та самая? Великая Марина? – подпрыгнули Машины брови.

– Марина, – опустил Демон оспариваемый иными вопрос о степени величия той. – Она считала, что древний род киевских ведьм, к коим, смею надеяться, хоть каплею крови относитесь и вы, происходит от амазонок, обитавших на территории Крыма.

– Амазонок?! – ошалела студентка-историчка. – Но ведь они полулегенда…

– Ведьм слепые и подавно считают сказкой, – парировал он. – На то они и слепые.