Текст книги "Меч и Крест"

Автор книги: Лада Лузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– А ты что думала, ведьмы свои горы официально патентовали и сообщали координаты в горсправку? – Даша почувствовала, что резко разочаровалась во всезнающей умнице. – То, что написано в твоих книжках, такие же слухи, как и все остальное! Бы даже не знаете, сколько Киеву лет! А где ведьмы собираются на самом деле, во-още знают только они одни! Может, как раз там, где никто и не подумает. И я, между прочим, это первая говорила! – сорвалась она, компенсируя поруганное Катей достоинство. – Это гора, «породившая Город»! Потому он и время не указал: знал, что мы, как и прошлой ночью, притащимся ровно… Кажется, тогда было часов одиннадцать! А сейчас еще нет… Скажите спасибо, что я машину не отпустила!

* * *

– Слышь, Сергеич, ты точно того! – Николай Петрович недоуменно и тревожно огляделся. – На ночь глядя, самому в коллектор лезть. Что ты там нового увидеть хочешь?

Они стояли на верхней площадке каменной лестницы, карабкающейся на Кирилловскую гору от улицы Телиги. И с каждой секундой недоумение на лице Петровича становилось все более и более живописным.

– Я ж не один – с тобой, – ответил Сергеич.

– Да я сюда с тобой поперся, только чтоб тебя, дурака, остановить! – осерчал Петрович.

– Смотри, что это там? – перебил его Машин отец, глядя ему через плечо.

Тот недовольно обернулся, но увидел лишь насупившуюся белую церковь, в которой, если верить другу и горячим выпускам новостей, безбожная пацанва принесла в жертву двадцатидвухлетнюю девушку…

– Кажись, побег кто-то, – напряг слух Петрович, неприязненно ежась в сторону неприятной церкви. – Там, со стороны психушки… Может, собака.

– Нет, – помрачнел Владимир Сергеич, – какой-то мужик. В красной куртке. Молодежь такую носит…

– Да нету там никого!

– Пойдем посмотрим.

– Да мало ли кто это мог быть! – пришел в негодование Друг.

– Коль, я ж тебе уже объяснял, не так тут что-то.

– Ежу понятно – не так! – взорвался Николай. – Как труп «так» может быть?! И девку жалко, конечно. Только тебе что, больше всех надо, да? Сам мне рассказывал, сколько сюда вчера ментов понаехало. Без тебя, небось, разберутся.

– Ты что, не понял? Она с Машкой моей училась! – вскипел Владимир Сергеич, выпячивая решительный подбородок. – Маша моя в этого подонка влюблена. А его сегодня выпустили! Я думал, следователь нормальный, а он… – Машин отец неприязненно махнул рукой. – Такой же, как они все! Я ему дело говорил: Кирилловские открыты! А они в эти пещеры даже сунуться забоялись.

– Так вот ты куда намылился? – обалдел Петрович. – Нет, Сергеич, тебе не в пещеры, тебе прямая дорога в Павловку! Вот, прямо и направо, – указал он, резко рубанув воздух ребром ладони. – Ты че, совсем уже спятил? Не хуже меня знаешь: там все на соплях держится! И менты наши – не самоубийцы. Девку в церкви прирезали. Так какого хрена под землей искать?!

– Есть там что-то, – упрямо набычился Владимир Сергеич. – Я чувствую, есть.

– Все! Пошли домой, – восстал его друг. – Последний раз говорю! Погеройствовал, и будя!

– Значитца, так: ты со мной или нет? – Владимир Сергеич непреклонно сжал посеревшие губы.

– Я – домой! У меня уже терпец урвался! Ну что ты за человек такой? – возмущенно посетовал приятель. – Вечно на рожон прешься! Мы с тобой уже раз браконьеров ловили у тебя на даче! Помнишь, чем оно все кончилось?

– Ты, как баба, ей-богу, – презрительно скривился Владимир. – Все, пошел я. Некогда мне… Только время из-за тебя зря потратил. Если б с тобой полдня не препирался, я б сюда еще в пять пришел.

– Ну, так и придем сюда завтра засветло! – пошел на попятную напарник. – Что за нетерплячка среди ночи, в самом деле?

– Под землей всегда ночь, – угрюмо буркнул Владимир Сергеич. – Один черт – сейчас или днем. Ночью даже лучше. Как раз ночью они сюда и приходят… Все, вали домой, к жене под бочок!

Николай Петрович остался на площадке, растерянно глядя в спину уходящего друга. Сплюнув, он присел на парапет.

«Не могу ж я его самого кинуть, – натужно подумал он. – Может, и хорошо, что кто-то наверху остался. Если через час не вернется, спущусь, погляжу, чего там, – укачал он свою смущенную совесть, вступившую в непримиримый конфликт со здравым смыслом отца семейства. – Ну Сергеич, ну ненормальный…»

Он неприязненно подобрал губы и неуютно огляделся вокруг. Стоило Ковалеву раствориться среди деревьев Кирилловского косогора, как ощущение безопасной цивилизации исчезло и стало темно и тревожно, как в лесу. И мысль о том, что освещенный и понятный центр где-то рядом, уже не спасала. А всего-то несколько шагов… Странный все-таки город Киев! Странное место. Темень и абсолютная, давящая на уши тишина.

Нет, Николай Петрович не боялся темноты. Просто тьма настораживала его. Но еще больше Петровича нервировала неопределенность его положения и еще что-то – еще более неопределенное, смутное и неназванное.

Проклятая церковь словно таращилась ему в спину тяжелым и гнетущим взглядом изнасилованной, а сумасшедший дом за ее забором беззвучно лыбился и неслышно подкрадывался ближе и ближе, тянулся к нему полоумными, призрачными, смеющимися руками…

Только сейчас он заметил, что все фонари на лестнице разбиты. Точно специально…

В доме через улицу погас свет. Сначала одно окно, затем второе.

А потом свет исчез совсем.

Для Петровича он исчез навсегда. А еще через пятнадцать минут он исчез и для Владимира Сергеича. Потому что земля, в брюхе которой он брел по извилистым катакомбам Кирилловских пещер, вдруг вздрогнула от страшного и безмолвного взрыва всем своим большим, темным и рассыпчатым телом и набросилась на него, накрывая его собой.

* * *

Поздним пятым июля к Старокиевской горе причалил пижонский розовый лимузин 30-х годов, из брюха которого появился известный украинский телеведущий с бутылкой «Советского» шампанского в руках. Вслед за ним из машины вылезли никому не известный длинный парень и длиннокосая девушка с гладко зачесанными темно-русыми волосами.

– Э, смотри, ведьмы! – засмеялся длинный, показывая на трех особей женского пола, понуро сидевших на еще сохранивших тепло жаркого летнего дня ступеньках исторического музея. Возле их ног валялась растрепанная дворницкая метла.

– Наверное, какие-то городские сумасшедшие, – уточнил ведущий опасливо и нервно.

– А если и правда ведьмы? – загорелась девушка, и в ее голосе прозвучала столь неподдельная вера в возможность невозможного, что телеведущий, намеревавшийся отметить в этом романтическом углу Киева свой сегодняшний успех, решил вдруг не рисковать.

– Давайте лучше там разопьем, – качнул он рукой в другой конец пейзажной аллеи. – Или лучше поехали к Родине-Матери!

– Как скажешь, – безразлично согласился с ним длинный.

Русая девушка бросила на загадочных обладательниц помела последний неудовлетворенно-любопытный взгляд, и лимузин отъехал…

– А вдруг ты права? – угрюмо спросила Даша Дображанскую.

Она неприязненно посмотрела на Катю, как будто даже ее правота была лишь очередным свидетельством неискоренимой зловредности Катиного характера, и раздраженно продолжала:

– Стоит только предположить, что у того, кто нас развел, куча лишних бабок, и окажется: никаких чудес нет! Переводчики для животных действительно существуют – это не сказка. А метла так и не взлетела! – Чуб безжалостно отшвырнула безнадежную метелку ногой. – А К. Д. этот, может, только что в той тачке розовой приезжал, на нас, дур, покуражиться! Что скажешь, а?

Но Катя не сказала ничего – лишь нетерпеливо дернула тугой ворот-стойку и медленно вдохнула свежий ночной воздух.

Оставленный за плечами день был похож на финал сказки Ершова, герои которой прыгали по очереди в три котла. И выныривая из очередного переплета, Катя не знала, возродится ли она вновь или заживо сварится вкрутую.

Выходило, что выжила! И сделав безумный, умопомрачительный круг, тупо вернулась на то же самое место – в прямом и переносном смысле слова.

– А ты чего молчишь? – напала Чуб на Машу, уже пятнадцать минут добросовестно не сводившую глаз с неба.

– Вроде бы нигде ничего не загорелось, – пискнула та, смятая этим воинственным разоблачением. Она самоотверженно подперла затекшую шею ладонью и снова с надеждой задрала ее вверх.

– Конец света! – взвыла Даша Чуб. – Она все еще верит! Окстись, Масяня! Не было ни одного настоящего чуда! Все можно объяснить! Мы живем в век высоких технологий! Псы говорят человеческим языком! Прозрачное привидение – кинопроекция! И если сейчас на небе появится красный огонь, это будет всего лишь…

– О БОЖЕ!!! – распахнула рот Маша Ковалева.

И на ее запрокинутом лице выписался такой бесконечный восторг, что обе ее спутницы невольно посмотрели вверх и увидели то, что невозможно было объяснить никакими высокими технологиями.

Небо над ними затрепетало, ожило, сошло с ума, звезды сорвались со своих орбит и, закружившись в стремительном снегопаде, сложились сами собой в ровные и изогнутые линии невиданного и в то же время странно знакомого узора.

– Вы видите?! – истошно заорала Чуб, внезапно осознав:

Она знает его!

Знает наизусть!

Испокон веков он лежал во внутреннем кармане ее красной кожаной куртки…

На бесконечном бархатно-синем небе горела сложенная из тысячи звезд карта Киева!

А в сердцевине и в верхнем левом углу сверкающей карты взорвались три ослепительно красных огня. И ухватившись взглядом за один из них, Даша почувствовала, что небо головокружительно падает на нее или, может, это она неудержимо несется с неба на землю, потому что звездные линии вдруг мгновенно слились в улицы и дома, и, инстинктивно выставив вперед руки, Даша летела прямо на темную, ощерившуюся множеством острых крестов церковь.

– Нет! – бессмысленно закричала она, понимая, что сейчас разобьется насмерть о полукруглый зеленый купол.

– Че-е-е-е-ерт! – удушливо прошипела рядом Катя, судорожно сжимая свой воротник.

И в ту же секунду безумная фантасмагория рассыпалась и исчезла. А за их спинами заблеял угодливый козлиный тенорок:

– Звали, панночка? Чего прикажете?

И обернувшись, Катя увидела кого-то черного, волосатого, с приплюснутым носом, и полетела на землю, обрывая конвульсивной рукой пуговицы с пиджака.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – завизжала Даша. И чтобы передать всю безразмерность ее крика, следовало бы пропечатать это долгое «а» до конца страницы.

Маша открыла рот в безмолвном окостенелом вопросе.

– Ты кто? – поворошила она губами, с которых не слетело ни единого звука.

Но черномазый, видимо, умел читать по губам.

– Черт, – услужливо представился он. – Что прикажете, панночка?

* * *

Поцеловавшись затылком с бетонными плитами, Катя с трудом выбралась из бессмысленной темноты и попыталась сесть. Ей казалось: с тех пор как она повалилась на землю, так неудачно отшатнувшись от черномазого нечто, прошло не больше минуты. Но ее уже окружал день, ясный и солнечный, и тело было легким и спокойным – без следов испуга, нервных потрясений и бетонной боли. Вот только вокруг что-то явно было не так. И даже не что-то, а абсолютно все!

Исчез серый музей с шестью колоннами сталинского ампира, и растворились соседние дома. А по левую руку от нее появилась откуда-то каменная крестово-купальная церковь с шестью полукруглыми византийскими куполами. По правую – высокий терем-дворец и еще множество других построек…

Кто-то рывком поднял ее с земли, и голос, густой и грубый, прогудел в самое ухо. Катя разобрала лишь одно слово «Маринка», но не поняла и его: «Это что, ей?»

Она попробовала испугаться.

Однако это у нее не получилось. Вместо страха она испытывала совсем иное, невыносимо тягостное чувство: будто ее сердце пытается прорваться сквозь грудь и сбежать прочь. Мужчина поволочил ее за собой, продолжая взволнованно вещать непонятное. Его рука, сжимавшая ее руку, была огромной, мозолистой и заскорузлой – мужицкой. Все остальное шло на шаг вперед, и она видела только его широкую спину в тяжелой, темной кольчуге.

Они спустились с горы вниз – туда, где больше не было Андреевского спуска. И церкви не было тоже. Но сама гора была, и на ее вершине стоял воткнутый в землю высокий и кривой железный крест.

Мужчина обернулся, и она, наконец, увидела его лицо – с длинной неухоженной бородой, превосходным решительным носом и просящими васильковыми глазами. Он был высокий – на две головы выше высокой Кати, с пугающими, в сажень, плечами. Но она не боялась его – она боялась за него, и в то же время чувствовала, что зла на него так, что готова убить!

Голубоглазый заговорил снова. И внезапно, словно кто-то вытащил вату из ее ушей, она услышала и поняла его:

– Ты ведьма, ты одна знаешь. Не дай совершить грех! Скажи, оно ли это? – молил васильковоглазый.

И хотя она не знала, о чем он, она точно знала ответ: «Да, оно!»

И еще знала, что не должна говорить об этом васильковоглазому.

А если не скажет, он погибнет.

– Скажи, любимая, – попросил он так нежно и горько, что у нее зарыдало сердце.

– Отступись, – безнадежно попросила она. – Не губи себя. Отрекись от нее!

– Нет, – угрюмо покачал головой он. – Нет.

И она поняла, что его выбор сделан – и он окончателен и необратим. А значит, теперь придется выбирать ей.

Кто погибнет сегодня ночью?

Ее мужчина?

Или ее Город?

И тогда она, наконец, смогла испугаться.

Глава десятая,
где мы знакомимся с Луканькой или Анчуткой

Не так страшен черт, как его малюют.

Пословица

– Черт? Настоящий? – прошептала Маша.

Сутулый человечек с чумазой, поросшей грязными волосами физиономией забавно поклонился, отставив правую ногу, словно бы отвечая: самый что ни на есть, собственной персоной!

– Или же, если вам угодно, – бес, нечисть, лукавый, нелегкий, нечистый, рогатый, беспятый, левый, поганый, лихой, супостат, блазнитель, супротивник, игрец, шут, шехматик, некошный, окаянка, отяпа, немытик, луканька или анчутка!

– Луканька или Анчутка? – переспросила она.

И неожиданно почувствовала, что ей ни капельки не страшно…

Напротив – страшно весело!

Упругая реальность, в иерархии которой Маша Ковалева была лишь ничтожным книжным червем, вдруг с треском прорвалась прямо у нее на глазах, и, окончательно перешагнув истончившийся невидимый барьер, она оказалась в привычном и уютном мире своих сказок и впервые в жизни поняла: победила!

– Я всегда знала, что это возможно! Слышишь, я знала это! И Он тоже знал! – заорала она, стараясь перекричать оглушительный шум крови в ушах. – Что? – агрессивно толкнула она локтем воздух в направлении Чуб. – Хватит с тебя чудес?! Или еще надо?

Маша чувствовала, что сейчас она способна на все. И от переизбытка счастья и всевозможности она рассмеялась, судорожно согнувшись пополам, и рухнула на колени рядом с бездыханной Катей.

Катя лежала на земле в разодранном пиджаке, обнажившем черно-шелковую грудь, – безвольная рука по-прежнему сжимала воротник, за который она потянула при падении. Глаза были закрыты.

– Ха! Она без сознания! – нелогично весело оповестила Чуб Ковалева и дрожащими от смеха руками приподняла Катину голову, ощупав пострадавший затылок. – Ха… Крови нет!

– Что прикажете, панночка? – Черт мгновенно оказался на карачках рядом с ней и, словно суетливая собака, угодливо высунул голову из-под Машиной подмышки.

– Кто он? – наконец обрела голос Чуб.

– Тебе ж сказали, Анчутка и страшный Немытик! – заржала Маша.

– А это ты видела? – Даша взволнованно ткнула пальцем в небо. – Красный огонь, а потом… – начала она прерывающимся от волнения голосом.

– А потом я полетела вниз, прямо на Николаевский парк и к Терещенко! – Маша расставила руки, как крылья.

– К какому Терещенко? – ошалела Даша.

– Федору Артемьевичу. Брату Коли. Я сразу его узнала по памятнику Репину.

– А я на церковь. Ну да, было же три огня, – вспомнила Чуб (третий, видимо, предназначался Катерине, вряд ли способной внести сейчас хоть какую-то ясность по данному вопросу). – По-моему, – заискивающе предположила она, – нам нужно срочно лететь туда – туда, где мы «завидели красный огонь». Верно? – Даша явно пыталась загладить свой приступ материалистического реализма.

– Летим! – беззаботно согласилась Маша. – Где твоя церковь?

– Не знаю.

– Ну, какая она?

– С куполами. Зелеными. А на них кресты.

Маша безудержно расхохоталась: с тем же успехом Даша могла предложить ей опознать человека по таким особым приметам, как нос, рот и два зеленых глаза!

– Это нормально, – закивала Землепотрясная. – У меня тоже такое было, когда я с парашютом прыгнула. Круче, чем под колой, – раз в десять.

– Под кока-колой?! – зашлась от нестерпимого смеха Маша.

– Под коксом. Кокаином, – объяснила Чуб. И эта покровительственная ремарка, похоже, несколько привела ее в себя. – Ладно, черт с ней, с церковью, – решила она, – едем к твоему брату Коле.

– А что я должен делать с церковью? – радостно уточнил Черт.

– Ничего, – опасливо отодвинулась от него Даша. – А вот с этой теткой…

– Прикажете доставить пани домой? – затрясся тот, приседая от нетерпения.

– А сможешь?

– Конечно!!! Помню, мы с Вакулой…

– Но, – забеспокоилась Ковалева, внезапно ощутившая слабый укол совести, пробивший кокон ее вдохновенного куража.

Бросить бесчувственную Катю на руках непроверенного Анчутки было недопустимо!

Медлить, когда само небо молит тебя о помощи, а на горизонте маячит первое Настоящее Приключение…

– О'кей. Оставляем ее на тебя, – решила за нее моральную дилемму Даша, нимало не мучившаяся материнской заботой о Екатерине Дображанской. Ее в данный момент терзало совсем другое: нетерпение и чувство вины, которую ей как раз и не терпелось искупить.

Чуб фамильярно подхватила Катину сумочку и повесила себе на плечо.

– Деньги на тачку нам нужны! – отбила она удивленный Машин взгляд. – Ну, пошли. Отлипни от нее, в конце концов!

Ковалева поспешно запахнула Катин пиджак и, высвобождая ворот из ее пальцев, обнаружила там сорванную с шеи цепочку. Она машинально сунула ее в карман брюк.

– Идем! – сунув под мышку реабилитированную метлу, Даша резко потянула сомневающуюся Машу к машине. – Нужно спешить! Слышь, Маруся, ты прости, что я на тебя так набросилась. Я уже говорила: ты гений, а я дура. О'кей?

– О'кей. Но если ты еще раз назовешь меня Марусей, Мусей или Масей… – неожиданно взбунтовалась Маша.

– Все! Не буду! Клянусь мамой!

Они сбежали по украшенной сталинскими пятисвечниками фонарей трехмаршевой лестнице, помеченной еще русскоязычной табличкой:

Территория Киевского государственного музея.

Во времена Киевской Руси была центром древнего Киева.

Постановлением Правительства Украинской ССР территория объявляется заповедной…

И едва их макушки исчезли за парапетом, Черт вдруг страстно втянул черными ноздрями воздух, подобострастно склонился над неподвижной Катей и, жадно поцеловав бесчувственную к его восторгам руку, прошептал, задыхаясь от преклонения:

– Это вы? Моя Ясная пани! Это – вы!!!

* * *

– Так где же у вас выпускной? – недоверчиво протянул таксист, ожидавший их у Андреевской церкви.

– Да развели нас однокурсники, как последних лошиц! – походя солгала Чуб.

– А вы знаете, сколько уже на счетчике натекало? – угрожающе процедил тот. – Больше сотни!

– Нет базара, мы все оплатим! – Даша резво успокоила таксиста щедрой купюрой из Катиной сумки, добавив «на чай»: – Сдачи не надо. Только скорей!

– Так куда теперь едем? – повеселел таксист.

– На Бибиковский бульвар, – нервно объявила Маша.

– Куда?!

– Боже, как его… К Николаевскому университетскому парку. К университету Святого Владимира. К красному университету!

– На бульвар Шевченко? Ты че, не местная? – хмыкнул водила.

– Я – коренная киевлянка!

– Че ж ты даже названий улиц не знаешь?

– Просто слишком глубоко ударилась в корни! – оскорбленно взрыкнула Маша, и машина, взрычав ей в ответ, наконец тронулась с места и понеслась по широкой Владимирской улице.

Они обогнули полукруг Софиевской площади и, не послушавшись презрительно отсылающей их назад булавы Богдана Хмельницкого, помчались на юг.

– А подругу свою вы где потеряли?

Боже, до чего ж некстати был сейчас этот говорливый таксист!

– А это вообще ваше дело?! – с несвойственной ей безапелляционной агрессией отрезала Ковалева. Ей было неприятно, что она, смалодушничав, бросила Катю, но новое зазывное приключение, приближающееся с каждой секундой, будоражило и заводило ее все сильней.

– Да достало ее все! – набросилась на водителя Даша. – И нас тоже! А что, быстрее нельзя?

– Куда именно к парку? – обиженно буркнул шофер.

Мимо уже проплывал огромный и подсвеченный фонарями оперный театр. И Маша мимоходом прочла афишу над главным входом:

Драматический балет «Демон».

В главной роли Анатолий Хостикоев

– К дому Терещенко, – сказала она.

– Да откуда я знаю, где ваш Терещенко живет! – озлобился вдруг водитель.

– А улицу Терещенковскую вы хоть знаете? – парировала Маша. – К русскому музею!

Улица, названная в честь дореволюционного мецената Николая Артемьевича, коллекция картин которого легла в основу Киевского государственного музея русского искусства, расположившегося ныне в голубом двухэтажном особняке брата коллекционера Федора, была пуста. Если не считать щеголеватого Репина в бронзовом галстуке-бабочке, стоявшего на гранитном пьедестале, нарочито выставив одну ногу.

Водитель отъехал, и Маша увидела, как он оглянулся, чтобы посмотреть на них, – и был прав: девушки, вознамерившиеся в первом часу ночи ознакомиться с творчеством русских художников ХШ-ХХ веков, вызывали справедливое подозрение.

– Смотри, тут выставка Васнецова, – ткнула она в застекленный стенд, оберегавший плакат с тремя знаменитыми «Богатырями».

– Так Терещенко – музей? – Даша не медля взбежала на крыльцо и решительно дернула зарешеченную дверь, украшенную двумя деревянными львиными мордами.

Но дверь не поддалась. И покосившись на очередную табличку «Охороняеться державою, пошкодження караеться законом», Чуб бессмысленно запрыгала по ступенькам, не зная, куда девать переизбыток бурнокипящей, рвущейся в бой энергии.

– Ну что за жизнь у нас? – громко рассердилась она. – Сплошные ребусы и подвохи. Почему нельзя ничего нормально сказать? Обязательно загадки загадывать!

– Может, они хотят, чтобы мы на выставку сходили? – попыталась разгадать намек Маша.

– Хорошо, завтра сходим, – яростно скривилась Чуб.

Но ждать до завтра ей не пришлось.

За мертвыми окнами первого этажа послышался оглушительный и зазывный звон разбитого стекла. И, прежде чем Чуб успела осознать, что, собственно, она делает, она инстинктивно кинулась к окнам – слишком высоким, чтобы можно было заглянуть или вскарабкаться туда, – и вдруг, на глазах остолбеневшей Маши, подпрыгнула и, взвившись в воздух, влетела прямо в окно, разбивая стекло ручкой метлы, внезапно оказавшейся прямо у нее под задом.

Взвыла испуганная сигнализация.

Чуб кубарем вкатилась в картинный зал и, не выпуская древка из изрезанных рук, подскочила с пола, противно хрустнувшего под ее коленями битым стеклом.

Комната выходила в короткий коридор, и, пробегая его, Даша мгновенно вбирала взглядом расположившиеся с двух сторон безлюдные залы, через секунду окончившиеся последним – тупиковым, где на высокой стене горделиво возвышались огромные «Богатыри».

А возле них с занесенным над головой ножом замерла высокая и темная шепчущая фигура.

– …поражаю навеки, не восстать, не собрать из… – бесполый шепот оборвался.

Даша ринулась к замолкнувшей, замахиваясь метлой, и не имея ни мига на размышления, в процессе которых она бы непременно пришла к выводу: деревянная палка, если ты, конечно, не Чак Норрис, – ничто против умелого ножа.

Но фигура отчего-то рассудила иначе. И пока Чуб оббегала широкую деревянную скамейку, темная личность, легко перепрыгнув через скамью, бросилась к двери в служебные помещения и исчезла за ней длинной черной тенью. Даша успела заметить лишь, что тень эта статная и стройная и ее темные волосы собраны сзади в «лошадиный» хвост.

Она метнулась к поглотившим преступника дверям и бестолково заколошматила в них, уже запертых изнутри.

Сирена орала, «Богатыри» с разбитым обвалившимся стеклом позорно призывали на помощь милицию.

Чуб затравленно рванула к окну и, чудом справившись с диковинными старинными защелками, вывалилась на асфальт бестолковой кучей тряпья.

– Да-а-ша!!! – подскочила к окровавленной подруге Маша.

– Скорей. Милиция, – просипела взломщица, повредившая охраняемые законом окна.

– Не успеем, – обреченно заплакала Ковалева, судорожно пытаясь поднять ее на ноги.

«Попали! – подумала Чуб. – Как глупо…»

– Ой, Даша! – снова закричала Маша, ошалело таращясь куда-то вверх.

И проследив за ее взглядом, Даша увидела, как из окна музея вылетает забытая ею на полу дворницкая метла.

* * *

Самое удивительное в этом было то, что ничего удивительного в этом не было.

И едва Маша, сидевшая на древке перед Чуб, словно на раме велосипеда, увидала, как земля медленно отделяется от ее подошв, она ошеломленно поняла: полет – это удивительно знакомое чувство!

Раньше, обгладывая в бесчисленный раз главу, посвященную безумным поднебесным пике обожаемой Маргариты Николаевны, она боязливо поражалась про себя: «Как это, должно быть, страшно – летать!»

Но сейчас, глядя с двухсотметровой высоты на темные крыши домов, испытывала только умиротворяющий покой, словно все вдруг разом встало на свои места и непостижимая загадка Сфинкса разъяснилась с помощью простого односложного ответа – «Человек».

Оказалось, когда твои ноги воспаряют над асфальтом, а тело перестает быть тягостным и требовательным и становится невесомым и воздушным, ты потрясенно прозреваешь: ты уже делал это раньше тысячу раз! И в этом счастье нет ничего нового!

Ты испытывал то же самое, летая во сне и безмятежно кружа над лежащим под тобой Городом. Ты уже видел эти крыши и чувствовал покой и упругость неба!

Просто не знал, что это возможно на самом деле!

«Слышите, я испытываю то же, что и вы! – мысленно воззвала она к спящим сейчас под притихшими шиферными, железными, каменными крышами. – И недаром одним из коварных вопросов инквизиции был: „А летаете ли вы во сне?“ Вот доказательство! Это возможно! Иначе почему тысячам тысяч женщин испокон веков снится один и тот же летящий сон…»

Но сама Маша уже и не нуждалась ни в каких доказательствах.

Она летела!

* * *

А Катя падала. С занебесной высоты, не имевшей ни конца, ни начала, – так долго, что она уже перестала бояться и проснулась, так и не успев достигнуть дна.

Ее будильник молча свидетельствовал о наступающем рассвете. Катя лежала посреди кровати в разорванном костюме и грязной обуви, натянув на плечи скомканное покрывало. В бок врезалось твердое и неудобное, и, приподнявшись, она вытащила из кармана брюк большой длинный ключ с кошачьей головой.

Книга. Пожар. Маша. Даша. Лысые Горы. Обморок.

А затем они приволокли ее домой и бросили, точно тюк с грязным бельем, даже не удосужившись снять с нее туфли.

– Черт! – гадливо выругалась она по всем пунктам сразу.

– Что прикажете, пани? – проблеял раболепный голосок.

Катя молниеносно вскочила, прижимая покрывало к груди.

В двери спальни впрыгнул кто-то черный, волосатый, грязный.

«Вор! Нацмен! Голый! Изнасилует!»

– Не подходи! – страшно заорала она и, следуя принципу: «Лучший способ защиты – нападение!», бросилась на него сама и изо всех сил отшвырнула уродливую волосатую голову великолепным хуком в челюсть.

Черный хрустнул и отлетел к стене.

– Стой! – стала в стойку Катя, прикрывая грозный подбородок двумя нацеленными на противника кулаками.

А в голове мелькнула несущественная мысль о том, что сегодня шестое и поединок в клубе и надо предупредить, чтобы ее вычеркнули из списков, – не до того.

Нацмен зашевелился.

Пискнул, обиженно посмотрел на Катю и сиротливо выплюнул изо рта выбитый зуб.

– Чем я ваш плогневал, хошяйка? – слезливо прошепелявил он и пополз к ней.

– Уйди, уйди! – закричала она, запрыгивая на кровать и угрожающе лягая воздух ногой с увесистым каблуком.

– Куда пликашете, хошяйка? – обреченно простонал беззубый. Добравшись на четвереньках до ее постели, он подобострастно поцеловал край простыни, взирая на Катю снизу вверх покорным, на все согласным взглядом.

– К черту! – истерично взвизгнула она.

Черный сел на зад и недоуменно уставился на нее совершенно круглыми глазами.

– Мне… – растерянно ткнул он волосатым пальцем в такую же волосатую грудь. – Пойти… – Грязный палец описал полукруг и снова уткнулся в заросшую шерстью грудную клетку. – К челту? Плоштите, не понял, хошяйка. Вы пликашываете мне пошнать шамого шебя?

– Иди к чертовой бабушке! – завизжала Катерина.

– А! – обрадовался волосатый. – Вы пликашываете мне шлетать к моей бабушке? По делу? Или так, по-лодштвенному, пловедать?

– Вали!!!

– Шлушаюсь! – козырнул тот, принимая позу низкого старта. И Катя увидела, как над его ворсистым задом взвился самый настоящий хвост с грязной кисточкой на конце.

– Стой! – неуверенно скомандовала она. – Я, кажется, поняла.

Черный – очередная подстава К. Д.!

Голый уродец с хвостом – чересчур волосатый даже для нацмена. Хотя за свою нелегкую жизнь Катя насмотрелась на мужчин с волосатой спиной, пальцами и даже ушами, такого, следовало признать, можно было сыскать только в кунсткамере!

– Кто ты такой? – грозно спросила она, заранее предчувствуя ответ.

Урод с готовностью вскочил на ноги и склонился пред ней в карикатурно низком поклоне:

– Челт, – делаю ша ведьм всю челновую лаботу!

– Я почему-то так и подумала, – саркастично оскалилась Катерина. – Иди-ка за мной…

Катя с достоинством спустилась к кровати и прошествовала в гостиную, где в низкорослом резном шкафу стояли ее книги. Вытащив с полки подарочный экземпляр книги рекордов Гиннесса, Катя нашла по оглавлению нужную главу «Телесные феномены» и победоносно зачитала:

– «Самая волосатая женщина Джулия Пастрана была целиком покрыта волосами, не считая глаз». «В журнале „Сайнтифик Америкен“ был описан 12-летний мальчик из Таиланда, у которого был хвост длиной почти 30 сантиметров. В старинных книгах часто упоминаются взрослые мужчины и женщины с хвостами. В наше время их удаляют сразу после рождения». И кстати, «когда ребенок чихал или кашлял, его хвост вилял или скручивался». Ясно?

– Нет.

– То, что раньше считали ведьмами и чертями, – обыкновенный генетический брак! Так и передай своему К. Д.!

– Но я челт! – сконфуженно пролепетал генетический брак (видимо, к физическому вырождению тут приплюсовывалась еще и классическая шизофрения). – Дан в ушлушение вам тлоим, пока одна иш ваш не штанет иштинной Киевичей.

– Одна из нас? – невольно переспросила Дображанская. – А остальных отпустят?!

– Да, – подтвердил шизофреник. И Катино сердце вздрогнуло нежданной надеждой.