Текст книги "Советские инженеры"

Автор книги: Л. Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Через несколько дней объявили собрание, на котором должен был представиться коллективу новый, только назначенный начальник строительства. Тут-то и произошло поразительное: многие узнали в нем деда-плотника. Те демобилизованные солдаты, ругавшие стройку, воскликнули громко, вместе:

– Ай да дед! Ну и хитер!

С той поры, с той последней стройки так больше и звали его меж собой, за глаза, а иногда и в глаза проговаривались по забывчивости, но было в этом новом его прозвище – Дед – столько уважения, почтительности и даже преклонения, что он не обижался. Да и внучки настоящие, кровные были уже давно, а эти, совсем юные, пылающие горячим румянцем лица – разве не внуки они ему? В первой же речи все, что надо было для начала, им он сказал, как будто выложил программу на ближайшее будущее.

– Все, что вы делали вчера и сегодня, что вместе будем делать завтра, – это подступы к главному штурму: перекрытию Енисея. На фронте у нас говорилось, что тот солдат выигрывает бой, кто думает о бое загодя. Здесь тоже бой – битва с великой сибирской рекой. Но с завтрашнего дня работать нужно лучше. Знаю, чего у нас нет, чего не хватает. Да почти ничего нет, но все будет в ближайшее время.

«Зато огромный кабинет начальника строительства, – вспоминал Андрей Ефимович позже, – до которого я добрался только на третий день, был на самом высоком уровне: современная мебель, мягкие кресла, дорогие портьеры, телефоны, коммутатор, кнопки для вызова и к довершение на двери уже кем-то услужливо прибитая пластинка из оргстекла с надписью „А. Е. Бочкин“ и даже часы приема. Забегая вперед, скажу, что за все те десять лет, что я провел на строительстве, в этом кабинете сидел я мало, думаю, что и двух часов в день тут не проводил, а когда приходил сюда, секретарша с ужасом смотрела на мои сапоги. Они были вечно в глине, в бетоне. Поймав на себе ее взгляд, я тут же у входа в углу спешил переобуться. Конечно, я испытывал досаду в те первые дни, видя свою фамилию на дверях этого пока совсем неуместного здесь кабинета».

Главный инженер еще две недели вел дела, а Дед «ушел в народ». Ходил по палаткам, баракам, общежитиям, столовым.

Бочкин искренне верил, что именно в рабочем человеке – начало всего сущего, что он способен на большее, чем кажется. Это свое убеждение повторял на оперативках чаще других, если ему говорили, что сроки графиков работ срываются и все возможности исчерпаны.

– А с рабочими разговаривали? Я спрашиваю: с рабочими по душам поговорили? Объяснили, какая у нас сейчас главная задача и как нам пока трудно? Да они, придите к ним, объясните все, сверх всякого плана все сделают.

Потом писали о том, что за эту святую в них веру Деду платили тем же. Стоило ему появиться на любом участке, ео всех сторон тянулись мозолистые руки с пачками папирос или сигарет. Он брал одну, пуская по кругу свою пачку. Часто ловил на себе теплые, доброжелательные, сочувственные взгляды. Имел Бочкин свой собственный подход к самым неразрешимым проблемам.

Говорили, что, когда бетонный завод грозил взять стройку за горло, приезжал туда спозаранку. Машину загонит в закоулок, а сам станет в стороне, курит, будто поджидает кого-то. И так по нескольку часов изо дня в день, пока не спало напряжение. Это был еще один ход в его стратегии. Ходов у Бочкина было множество. Вряд ли только возраст и опыт были тому причиной. С утра до ночи пропадая на стройке, то благодаря одной, даже случайно оброненной фразе, то благодаря собственной наблюдательности – он чувствовал, где завтра или послезавтра может сбиться пульс. И на то место ехал сегодня. И пропадал там, будто прожектором шарил по слабому участку, выуживал, вынюхивал – почему сбой. А если сбой все же наступал, первый знал, что надо делать, чтобы спасти положение.

Вот почему в те минуты, когда состоялось перекрытие Енисея, к нему приковались сотни притихших, благодарных человеческих глаз и шепот пронесся по рядам:

– Бочкин! Бог Енисея.

Но слава катилась мимо него, его глаза смотрели только в проран, где затихал красавец и силач Енисей.

Потом в Саяны перекинули почти весь коллектив строителей из Дивногорска. Опытные, спаянные, стреляные, они без акклиматизации сразу впряглись в новое дело. Еще при нем, когда саянская стройка была на правах управления в его подчинении, наведывался туда сам, обходил участки, выкуривал с начальником или прорабом, вчерашним своим питомцем, по сигарете, спрашивал о том, о сем. Приходил на оперативки, которые вели его выдвиженцы, садился в сторонке и принимал безучастный вид. А потом, когда оставались в кабинете один на один или уходили на Енисей, поправлял их решения и распоряжения. Так что Саяно-Шушенская в верных, надежных руках.

В Саянах могло быть одиннадцатое море Бочкина. Был опыт, но горки жизни были крутыми, запаливался на подъемах не в меру, не умел ходить ровненьким шагом. Может, потому и бросали каждый раз на прорыв.

Как провожали его в Дивногорске! Как тяжко было прощаться с последней своей станцией – накануне обошел все городские улицы и закоулки, и люди, прослышав, что он навсегда покидает Дивногорск, который они строили вместе от первых палаток, почтительно и молча, взрослые и дети, узнав его, уступали дорогу. Стюардесса иа борту самолета после обычных объявлений сказала:

– Сегодня мы совершаем необычный рейс. На борту нашего самолета находится начальник строительства Красноярской ГЭС Андрей Ефимович Бочкин. Стройка завершена, и он покидает наш город. Дорогие друзья! Сейчас самолет на несколько минут изменит свой курс, чтобы совершить круг почета над десятым морем Бочкина.

Турбины взвыли, пассажиры припали к иллюминаторам: там, на земле, плескалось его последнее море. Было видно, что слегка штормило: крутые волны налетали на яркий парчовый наряд вековой тайги. Двадцать тысяч людей строили плотину. Сколько им сердца отдано! Теперь в машинном зале работает всего три человека. Люди разъехались по другим стройкам, демонтированы машины, краны. А ведь и не выспался безмятежно ни разу за все одиннадцать лет строительства плотины. Напоследок пошел прощаться с турбинами, потом поднялся на плотину и долго-долго стоял еще на берегу один. Все ушли, понимая: ему хочется, ему надо побыть в последний раз одному.

Но в день штурма Енисея в Карловом створе, на Саянах, Андрей Ефимович Бочкин был самым дорогим и почетным гостем, хоть никак не подходило к нему это праздное слово: гость.

В первые два дня он успел побывать везде. В котловане, где оглушил родной шум огромной стройки, сразу помолодел, глаза заискрились весело, озорно. На митинге после перекрытия его слушали, боясь пропустить хоть одно слово:

– Обнаженная сила природы и человек – лицом к лицу. К этому нельзя привыкнуть. Хотя для меня-то уж, казалось бы, что здесь удивительного. Отлично подготовились вы, товарищи, к перекрытию. Я увидел здесь новейшую современную технику. А ведь в моей жизни был Днепрогэс, где бетон месили лопатами. Были в моей жизни комитеты бедноты и борьба с неграмотностью. Как много мы прошли только за одну человеческую жизнь.

Корреспонденты защелкали аппаратами, застрекотали камерами, но он сбежал от них и пошел в свою бригаду – имени Бочкина.

Что поразило его больше всего в их каптерке, так это собственный его портрет, не тот, в орденах и медалях, какой обошел газеты в дни присвоения ему Ленинской премии, а другой, где ему 18 лет, где в глазах горит огонь атак, а на голое тело наброшен невзрачный латаный пиджачишко. И горячая волна признательности захлестнула сердце, но виду не подал, спросил:

– Ну, орлы, показывайтесь все сорок сороков, какие вы, сыновья мои? А то на щитах, на Доске почета читаю: бригада имени Бочкина. Не мог и дождаться, когда увижу вас. Как живем, работаем?

Отвечал за всех поначалу бригадир Сергей Коленков:

– Пять месяцев подряд занимаем первое место на стройке. Стали победителями соревнования за право личного участия в перекрытии. Правда, участвовали в нем символически, ленточку резали и сами были, конечно, в лентах. Трудились в основном водители КрАЗов…

Бочкину дело было до всего:

– А небось не со славы все начиналось?

– Ясное дело. Сразу мы были как с бору по сосенке. Сами знаете, кто отдаст лучших работников? Вначале с браком еле управлялись, потом, когда с планом выровнялись, решили выбиваться в передовые. А тут и мысль пришла, мол, все передовые бригады имеют имя. Знаменитая у нас бригада Михаила Полторана – имени Героя Советского Союза Николая Кузнецова, бригада Валерия Позднякова носит имя Юрия Гагарина. У них хранится лопата, которой Гагарин во второй котлован в Дивногорске бетон укладывал. Мы решили: хотя еще и не передовые, но лучше бороться за это уже с хорошим именем. А тут еще посмотрели документальный фильм «Десятое море Бочкина». Выходило, что мы строим ваше одиннадцатое море. Не знали раньше этого. Пошли узнавать, поспрашивали кое у кого, оказалось, что вы начинали возводить и Саяно-Шушенскую ГЭС. И окончательно решили: надо бороться за присвоение бригаде вашего имени. Я, признаться, сначала засомневался, ведь Бочкин, говорю, живой, давайте выясним, можно ли это. Стали советоваться – в ответ ничего определенного. А хлопцы уже только и твердили: это же замечательно, что живой, будем переписываться, пригласим в гости. Однажды собрались, требуют: хотим только Бочкина, и все тут! Так и порешили, значит. А тут нас перевели на плиты водобоя. По шесть тысяч кубов укладывали, в полтора раза выше нормы. Очень прибавило нам сил ваше имя. Тогда нас попросили «пазуху» переделать за подпорной стенкой. В свое время был допущен просчет, стену возвели, а про «пазуху» забыли. Пришлось триста кубов почти вручную укладывать, с техникой туда не подступиться. И все это сверх своего основного плана, в выходные и после работы. Не считались ни со временем, ни с усталостью.

Бочкин разволновался:

– Вот это по-нашенски! Спасибо. А не зазнаетесь?

И тут хоть и вразнобой, но прокричали почти все:

– Нет!

Его комсомольско-молодежпая бригада обещала не только не зазнаваться, а слать ему по московскому адресу все трудовые свои рапорты, чтобы сам видел их, а деньги, заработанные почетным членом бригады А. Е. Бочкиным, перечислять на счет Табагского детского дома.

С тех пор частенько в Москву в Стрельбищенский переулок шли письма и телеграммы с Саян: то с Днем Победы поздравляли, то докладывали, что бригада победила в соревновании за право уложить первый бетон в левобережном котловане.

В Саянах, в каптерке бригады, которая сама захотела называться его именем, кто-то из рабочих нарисовал плакат: к мосту через Енисей мчится конница, и впереди на огненно-рыжем коне несется большеголовый юноша в шлеме с красной звездой, и врезана давней давности фотография, где в глазах молодого Андрея Бочкина горит огонь атаки, а за ним на красных конях – еще сорок всадников.

Именем Бочкина сегодня названа одна из улиц Дивногорска. И на этой улице живет бетонщица, Герой Социалистического Труда Екатерина Федоровна Скрюкова, которой Бочкин когда-то сам показывал, как удобней держать вибратор. А рядом – бригадир плотников-бетонщиков основных сооружений Александр Лардыгин, который уложил со своей бригадой десятую часть бетона в тело плотины. Встретил бы на «своей» улице Андрей Ефимович и Юрия Озорницкого, с кем в паре рубил и обтесывал на воскресниках бревна для первых домов Дивногорска. Да любой житель той улицы – бочкинец. И тем, кто придет потом, они тоже расскажут про бывшего начальника знаменитых строек, который успевал и дело вершить, и бок о бок с людьми быть.

Теперь часто говорят о бочкинском стиле работы, о том, что на каждого шофера, крановщика, бетонщицу и просто на тетю Домну, варившую вкусные борщи, у него хватало тепла, доброты и света. И не в этом ли кроется одна из тайн легендарной его славы? Но еще, конечно, и в несгибаемом мужестве, которое вспыхивало всеозаряющим светом в минуты, часы и дни тяжких испытаний.

Потоп шестьдесят шестого года с Саян тоже не был неожиданностью. Гидрогеологи предсказывали, что в половодье Енисей обрушит на строителей 24–26 тысяч кубометров воды в секунду, что такие наводнения даже на такой коварной и строптивой реке редки, примерно один раз в сто лет. На стройке создали штаб, он должен был предусмотреть все, на аварийный случай составили даже план эвакуации. Третьего мая Енисей заворочался у берегов. Вертолеты полетели на разведку верховьев реки. После того как они вернулись, собралось экстренное совещание штаба. Бочкин говорил так, будто давал команды перед боем:

– Началась подвижка, через день-два лед сорвется. Через донные отверстия пропускать его в таком виде нельзя. Он может причинить много бед. Что мы сделаем? Затворы, кроме четырех, оставим закрытыми. Лед в верхнем бьефе поднимется метров на пятнадцать, и мы придержим эту лавину. Когда солнце и вода распарят лед, лишат его силы, мы откроем затворы и сбросим остатки льда, по существу, уже рыхлую массу, через донные отверстия.

Через три дня резко подскочил уровень воды в верхнем бьефе.

– Лед идет на таран плотины! – доложил в штаб начальник водной группы.

Перемычка, ограждавшая стоянку судов, была смята молниеносно. Тросы не выдержали напора, баржи понесло на сооружения гидростанции. Люди действовали быстро и смело. Суда были задержаны, пришвартованы новыми тросами. Огромные льдины уперлись в плотину. Работы по укреплению продольной перемычки велись с величайшим напряжением всех сил. Рейс за рейсом 25-тонные самосвалы везли скальный грунт, сверху на него укладывались 18-тонные бетонные блоки.

Бочкин перешел жить в штаб – тесовую будку у плотины. Там был стол, диван, несколько телефонов. В общем – диспетчерская. Ни на минуту не выпускал изо рта сигарету и через каждые полчаса выбегал из штаба на пирс. Вода в Енисее поднялась на восемь с лишним метров. Такой воды здесь не было с 1902 года. А тут стало поджаривать солнце. К грунтовым водам присоединились потоки, вызванные бурным таянием снегов в Саянах. Еще зимой тайгу завалило снегом по самые верхушки. Яростные струи начали заливать подземные галереи складов. Неожиданный снег в середине мая в Саянах, а следом – дожди в центре Азии и до Ледовитого океана. И за перемычкой Енисей разбушевался так, что стали рушиться берега.

Лицо у Бочкина от высокого давления стало почти багровым, глаза налились кровью. Таким его никто еще не видел. Врачи уложили в больницу. Уже оттуда он дал министру строительства электростанций телеграмму: «Приток водохранилища достиг 22,5 тысячи кубометров и продолжает нарастать до ожидаемых 26–27 тысяч кубометров. Сброс через отверстия составляет 20 тысяч.

Откачка воды из котлована достигает 40 тысяч кубометров в час. Аварийные работы определены по защите береговых сооружений нижнего бьефа, подвергающихся размыву. Причалы, подземные галереи пристанских, а также расходных складов бетонного завода затоплены. Руководящий состав, механизаторы, водители тяжелого автотранспорта переведены на круглосуточное казарменное положение. Укладка бетона продолжается в нормальных темпах».

А Енисей свирепел еще больше. В блоках ни на минуту не прекращали работу. Людям туда доставляли бетон, пищу. Спали там же. На стройке было объявлено особое положение. На плотину вышли все, кто мог чем-то помочь в беде: врачи, работники ОРСа, учителя, воспитательницы детских садов. Каждая пара рук была на вес золота. Люди из рук в руки передавали мешки с цементом 15 часов подряд, тысячи мешков – каждый весом в полцентнера. Все это летело в ревущую пасть Енисея, вдоль всего подмытого ряда котлована. Сбрасывали массивные бетонные кубы. Самосвалы тяжелыми глыбами преграждали воде путь к причалу портальных кранов.

Уже и центральные газеты сообщали с тревогой, что море продолжает бушевать. Вода прибывала, почти догоняла плотину. В некоторых блоках люди работали в нескольких десятках сантиметров от воды. Ей оставалось совсем немного подняться, чтобы ринуться в котлован. К тому же сильный ветер гнал к плотине большую волну. Меры требовались столь же энергичные, как натиск Енисея. Тогда все поняли: положение может спасти только Бочкин, опытнейший гидростроитель. Но он уже и сам, уловив тень растерянности на лицах своих заместителей, спросил:

– Не врите только. Что в котловане?

Ему честно сказали:

– Положение стройки катастрофическое.

Он сорвался с койки. Но в котлован спустился собранным. В кромешной тьме молча обошел всю дамбу. И все понял. Распорядился:

– Будем наращивать верховую перемычку.

Это был простейший, но самый верный выход в той обстановке. Итак, кто быстрей: плотина с перемычкой или Енисей? Люди или стихия?

А небо заволокли грозовые тучи, раскатился гром. Будто сговорились река и гроза. Молнии вывели из строя кабели электролинии, умолкли насосы верхнего водоотлива. Рев паводка смешался с ревом ливня. Электрики под проливным дождем, под неистовыми молниями ушли на линию. Им никто не отдавал приказа, никто их не посылал восстанавливать поврежденный кабель, рискуя жизнью. Иначе они не могли поступить. Бочкин тоже в те минуты не мог их остановить.

Настал момент, когда море уже не бесновалось, не клокотало. Оно молча накапливало силы для последнего прыжка, вздуваясь все выше и выше. Оно торжествовало. Оно считало битву с людьми почти выигранной.

Но люди не сдавались. Промокшие до последней нитки, с почерневшими от страшного нервного напряжения лицами, они верили каждой бочкинской команде, слову, решению. Бульдозеры без остановки месили гусеницами грунт, сантиметр за сантиметром наращивая перемычку. Руки деревенели от напряжения. Головы раскалывались от грохота моторов, раскаленные их жаром. Еще сантиметр или два – и плотина сдаст, Енисей затопит город.

Люди продолжали бой. Героями были все.

Прораб Юрий Севенард (комсомолец, сын главного инженера стройки, приехал в Дивногорск после окончания Московского инженерно-строительного института) с огромным трудом включил АВР (аварийное включение резерва). Но этой электроэнергии хватило лишь на освещение. Аварию необходимо было ликвидировать немедленно. Он, Карнаух Володя и Волков Леня спустились через люк внутрь баржи. Оказались по грудь в ледяной воде. Стали ногами нащупывать нагнетательную задвижку, потом – нырять по очереди. Все же открыли задвижки. Теперь надо было включить электромоторы. Они под водой.

– Убить может! – крикнул Севенард. – Шесть тысяч вольт!

– Не убьет! – ответил Володя. – Здесь же вода снеговая. Она не проводит ток.

Пока, погрузившись в воду до подбородка, отыскивал рукой рубильник, у тех двоих мурашки бегали по спине: шесть же тысяч вольт! Но вот над водой вспыхнул огненный шар. Насосы зачавкали.

Бочкин улыбнулся: все насосы водоотлива заработали.

Катастрофа предотвращена. Стройка спасена. Город – тоже. Говорили, будто за три часа до конца смены он вызвал в штаб начальника ОРСа и приказал для всего штурмового отряда к двенадцати ночи приготовить бесплатный парадный обед. Прямо здесь, в столовой котлована. А сам пошел к инспекторам рыбнадзора и купил у них всю свежую стерлядь, какую они подобрали на камнях, попросил повара сделать добрую стерляжыо уху. Никто не ушел и после смены и ужина, хотя автобусы стояли рядом, чтобы развезти по домам. Промокшие, оглушенные, опять полезли в машины. Но в ночной мгле раздался охрипший голос Бочкина:

– Довольно, братцы! Спасибо вам.

И поклонился всем низко, в пояс. Не только поклониться, в те минуты он готов был на руках нести домой каждого из этих замученных людей. И люди так думали, и в газетах писали, и по радио иа всю страну передавали, что все сооружение станции спасло то, что в критические минуты энергия Бочкина нарастала быстрее, чем паводковый вал, рвавшийся к плотине.

Утром следующего дня счет опять шел на часы и минуты. Десять дней и ночей люди возводили защитную стенку. Бетонщики уложили в эти жаркие дни третий миллион кубометров бетона. Только на фронте, где жизнь и смерть стояли рядом, люди способны были, чтобы выжить, выдержать такую перегрузку. Стерлись границы человеческих возможностей. Море сдалось, не выдержало единоборства. Болезнь от Бочкина тоже отступилась. Не выдержала бешеных темпов десяти ударных дней. И сердце опять забилось вровень с ритмом стройки. Он снял казарменное положение для большинства руководителей. Только электриков и службу водоотлива обязал дежурить круглосуточно. Больше Енисей не своевольничал, начал забывать, что входит в первый десяток великих рек мира, подобрал под себя свои жилы и мускулы.

26 января 1967 года забетонировали блок первого пускового агрегата. И на стройке начался новый, предпусковой период. В апреле отпраздновали с песнями, с оркестром открытие моря. Потом из Запорожья подошли сверхмощные трансформаторы, и в первобытной глуши строились линии высоковольтных передач. Не редкостью на пути лэповцев была и вечная мерзлота. А то в котлованах для опор плыла бурая размокшая земля, и не было тому плывуну конца и края.

Новое море рождалось не только в грохоте взрывов, в смертельных схватках с исполинской рекой, но и в точной работе монтажников, где ошибка в полмиллиметра могла на нет свести весь прежний труд. Теперь многотиражка регулярно помещала вести с монтажного фронта. Внимание всей стройки было приковано к пуску первых двух турбин-великанов.

Наконец пришел самый заветный из заветных дней.

Андрей Ефимович написал о нем так: «Было 13 октября 1967 года, три часа двадцать две минуты.

Председатель государственной комиссии принимал рапорты начальников служб:

– Турбина готова!

– Генератор готов!

– Затворы подняты!

Рапорты поступали быстро, но собравшимся томительно-медленными казались эти считанные минуты. Но они прошли, и вот уже, скрывая волнение, председатель комиссии дает команду: „Пуск разрешаю“.

Еще какое-то мгновение было тихо – и вдруг в машинном зале возник гул, он усиливался, как будто приближался поезд. Это Енисей с высоты тридцатиэтажного дома упал в глотку водопада, достиг рабочего колеса и медленно повернул стотонный турбинный вал, а тот увлек за собой гигантский ротор. Турбина набирала скорость, гул усиливался, плиты под нашими ногами стали подрагивать. В глубине кратера стремительно и легко вращалась стальная махина чуть ли не в две тысячи тонн, а снаружи, под полом машинного зала, возвышалась только небольшая башенка генератора-возбудителя.

Уже не первый агрегат входил в строй у меня на глазах, но это всегда как впервые. А эта турбина была уникальной – другой такой не было в мире…

Дежурный подошел к пульту, вставил в скважину ключ, подождал, пока стрелка синхронизатора показала, что напряжение генератора уравновесилось с напряжением сети, и наконец повернул ключ. Было семь часов сорок минут… Электричество двинулось в путь».

Лицо Бочкина, говорят, почернело. Но, потирая радостно руки, он сказал:

– Хорошо запела!

День своего семидесятилетия Андрей Ефимович Бочкин встретил у себя дома, в Москве, в Стрельбищенском переулке. Грудами носили в тот день почтальоны письма и телеграммы. И не закрывалась дверь квартиры, пропуская туда южан с несмываемым загаром, бледноликих северян. Шли сюда немолодые мужчины с гвоздиками в руках, но больше было подтянутых, стройных, с ранней сединой – выращенная им гвардия отечественного гидростроения. А в груде присланных на имя Бочкина писем и адресов билась такая бескорыстная человеческая любовь и такая всенародная слава, какой мог бы позавидовать самый большой честолюбец. Эта любовь ломала официальный тон приветственных адресов, рвалась из каждой строки телеграмм. Так не пишут тому, кто был просто-напросто начальником. Так пишут только тогда и только тому, кто, ведя людей за собой к высоким вершинам, хранил в своем сердце любовь к человеку.

Сердце… Оно имеет свои пределы прочности. Ему нелегко порой даются и радостные мгновения. В день своего семидесятилетия Бочкин несколько раз украдкой проглатывал нитроглицерин. Он знал, что победителям легко живется на земле, но что достается эта легкость дорогой ценой…

Три года спустя вновь пришли со всех концов страны письма и телеграммы. И съехались друзья, товарищи, воспитанники, ученики. Но уже не радость, а горе собрало их вместе: Андрей Ефимович Бочкин скончался 16 октября 1979 года.

Жизнь Андрея Ефимовича Бочкина, пожалуй, ответит на многие вопросы. Но высота ее не только в содеянном: да, жил, творил, строил. От него осталось и другое, не менее важное: заповеди глубочайшей порядочности, по которым сам жил, их впитали в себя все люди, которые шли рядом. Оп никогда не попирал слабого, не угождал сильному, не льстил и не заискивал ни перед кем, не криводушничал, не предавал друзей, спихивая вину то на обстоятельства, то на хитросплетения жпзпи. И в каждом, самом, казалось бы, никудышном человечке неожиданно для всех находил ту тайную пружину, нажав на которую он мог отыскать неведомые и святые родники. Из многих, по ком проехали колеса жизни, он сумел на разных стройках вылепить настоящих людей. Был доверчив, но в то же время глаза его приобретали оттенок стали и остроту клинка, делались беспощадными, если упирались в пошлость, бездарность, тупость, безнравственность. Стройки, рукотворные моря – это важно, но не менее значительно, что еще долго-долго люди будут впитывать в себя всю высоту бочкинской жизненной волны.