Текст книги "Однажды в Голливуде"

Автор книги: Квентин Тарантино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава девятая
«Не думай о хиппи, думай об „Ангелах Ада“»

«Кадиллак» Рика с Клиффом за рулем подъезжает к воротам студии «Двадцатый век Фокс». Охранник у въезда объясняет, как добраться до декораций вестерноиспанского городка, где снимают пилот «Лансера»: «Едете прямо, потом второй поворот налево, сворачиваете на бульвар Тайрона Пауэра; проедете мимо искусственного озера и съемочной площадки „Хэллоу, Долли!“. Направо на авеню Линды Дарнелл – там не промахнетесь». Рядом сидит Рик в больших темных очках, чтобы защитить глаза от солнца, и с сигаретой «Кэпитол Дабл-ю», чтобы защитить язык от привкуса во рту. Когда Клифф резко тормозит, Рик понимает: приехали.

Актер выглядывает из окна и сквозь темные очки видит город из вестернов; несколько лошадей и фургонов; съемочную группу; какого-то засранца-режиссера верхом на операторском кране фирмы «Чапман»; актера-ковбоя, вырядившегося в ярко-красную рубашку в стиле Лас-Вегаса и коричневую ковбойскую шляпу, который, очевидно, считает себя неотразимым; комично одетого пижона в ярко-голубом костюме-тройке с цилиндром, словно он сбежал со съемочной площадки «Встреть меня в Сент-Луисе»; девочку в историческом костюме; коротышку-мексиканца в огромном сомбреро. «Ну здравствуй, ебучий ,,Лансер“», – думает Рик. Он открывает дверь и выходит из машины – ноги его едва держат. Выпрямившись, он содрогается от приступа кашля и чувствует, как желудочный сок приливает к горлу.

Сплюнув зеленую с красным мокроту, он оборачивается к Клиффу за рулем. Наклоняется в открытое окно:

– По-моему, ветер вчера сорвал антенну с крыши. Ты мог бы метнуться ко мне и починить?

– Могу и сделаю, – заверяет его Клифф. И затем как бы невзначай уточняет: – Не спросишь у их старшего каскадера насчет работы? Так я буду знать, занят я на этой неделе или нет.

Было время, когда участие Клиффа в проектах Рика оговаривалось в контракте. Если играл Рик, его дублером был Клифф. В договорах «Юниверсал» это прописано отдельно, и потому на съемочной площадке у Клиффа был свой именной стул. Но те времена давным-давно прошли. Теперь, когда Рик снимался в сериалах в роли приглашенной звезды, Клиффу не светило ни хрена. У большинства старших каскадеров в сериалах есть своя команда, а первый приоритет старшего каскадера в сериале – приглядывать за своими. Если Клифф и получал возможность несколько дней поработать на «Тарзане» или «Бинго Мартине», то лишь благодаря тому, что Рик замолвил за него словечко.

Рик вздыхает.

– Ах, да, совсем забыл сказать... – точнее, Рик не хотел говорить, – здешний бригадир дружит с Рэнди. Ну, знаешь, бригадир на «Зеленом Шершне»?

Клифф отлично знает.

– Блядь!

– Так что, в общем-то, нет смысла, – рассудительно говорит Рик.

– Этот мелкий ушлепок, – горько ругается Клифф, затем обращает горечь на самого себя: – Почему мне вообще не плевать, если ебучий шофер из «Зеленого Шершня» вбил себе в башку, что может надрать задницу Али? В смысле, еб твою мать, чемпион мира в тяжелом весе обойдется без моей защиты!

– Особенно за счет твоей карьеры и моей гребаной репутации, – вновь раздражаясь, добавляет Рик. – Мне чуть ли не отсосать пришлось, чтобы Рэнди тебя взял. И что ты сделал? Чуть не сломал хребет этому балаболу. Итог: ты теперь у большинства студий в черном списке, а я выгляжу мудаком. Но, – саркастически добавляет Рик, – зато ты ему показал.

– Слышь, мужик, – каскадер поднимает руки, сдаваясь, – когда ты прав – ты прав. И ты прав.

Рик рассказывает Клиффу старую актерскую байку, совершенно забыв о том, что уже рассказывал ее трижды.

Слушать, как Рик пересказывает одни и те же байки и истории, и делать вид, что впервые их слышит, – практически одна из рабочих обязанностей Клиффа. А еще, строго говоря, и признак невысокого ума Рика.

– Получил я, значит, первую приличную роль в полном метре, – начинает Рик, – в «Битве в Коралловом море» Пола Уэндкоса с Клиффом Робертсоном в главной роли. Играю первую настоящую роль в фильме того мужика, который позже станет моим любимым режиссером. В настоящем студийном кино, «Коламбия Пикчерс», – в бэхе, конечно, но все-таки не «Репаблик» какой-нибудь, не «Америка Интернэшнл Пикчерс», а, сука, «Коламбия».

Клифф смотрит на шефа с водительского сиденья, устраиваясь поудобнее, чтобы в четвертый раз выслушать уже знакомую байку.

– Ну и, значит, меня, сука, аж трясет от волнения. Да только вот на площадке есть этот сраный помреж, мудак мудаком. И он с утра до вечера до меня доебывается. Не до Томми Лофлина и уж тем более не до Клиффа Робертсона – тому он чуть ли не отсасывает прямо на площадке! Ни до кого не доебывается. Только

до меня! Это мерзко, это несправедливо, и в конце концов я заебался. И я, значит, обедаю с тем пухлым мужиком, Гордон Джонс его звать, завсегдатай на всех проектах Уильяма Уитни. Давно в индустрии, за плечами восемьдесят, мать их, фильмов, мужик что надо. И я, значит, говорю Джонсу, что, мол, только и жду, когда этот мудила скажет мне еще хоть слово, еще одно, сука, слово, и я, блядь, его урою! – Рик подбирается к морали истории. – А Джонс мне и говорит: да, ты можешь ему врезать. И да, ты, скорее всего, его уделаешь. И да, он это заслужил. Но прежде чем урыть его тут, на площадке, советую тебе сразу достать из бумажника карточку Гильдии киноактеров и сжечь. Потому что, раз результат один, чего тогда мелочиться.

Клифф повторяет то же, что говорил раньше:

– Да понял я, понял. Кому есть дело до того, что говорят мудаки.

– Я это к тому, что ебаный ты в рот! Если бы всякий раз кто-то мудохал звезду сериала за то, что та хвастается чем-то таким, на что очевидно не способна, у нас бы работа встала. Боб Конрад и Даррен Макгэвин и шагу бы не ступили без того, чтобы их кто-нибудь не отпиздил. Этот карлик, игравший Като, – он, сука, актер! Любой актер, если только он не произносит реплики, написанные для него другими людьми, пиздит. А некоторые, сука, даже с репликами не справляются!

Рик на пальцах перечисляет актеров, которые знают, о чем говорят.

– Хочешь обсудить убийства с Оди Мерфи[25]25
  Оди Мерфи (1925-1971) – актер вестернов и герой Второй мировой войны, по некоторым сведениям убивший более 200 немцев. – Прим. ред.


[Закрыть] – ради бога. Хочешь обсудить тачдауны с Джимом Брауном – ради бога. Хочешь обсудить фигурное катание с Соней Хени – ради бога. Хочешь обсудить, мать его, плаванье с Эстер Уильямс – валяй. Но все остальные – пиздоболы. И кому об этом знать, как не чертовому каскадеру и герою войны!

Клифф улыбается и в своей успокаивающей дзен-манере произносит:

– Я же сказал: когда ты прав – ты прав.

– Ясен пень, я прав!

– Ладно, если я больше не нужен, я просто вернусь за тобой после смены? – меняя тему, говорит Клифф.

– Не нужен, придумай что-нибудь с проклятой антенной – и увидимся в конце смены. Кстати, а когда смена кончается? – спрашивает Рик.

– В семь тридцать.

– Вот тогда и увидимся. – И Рик идет на площадку «Лансера». Секунду спустя Клифф его окликает. Рик оборачивается, и Клифф со значением указывает на него пальцем:

– Просто помни, что ты – Рик, мать твою, Далтон! Не забывай!

Актер улыбается. Салютует приятелю, затем «Кадиллак Куп Девиль» трогается с места, а актер отправляется работать.

Сидя в кресле перед зеркалом в гримерном трейлере «Лансера», Рик опускает лицо в миску с ледяной водой. Говорят, Пол Ньюман делает так каждое утро. Но для Ньюмана это ритуал ухода за собой. Для Рика же это способ избавиться от тошнотворного оцепенения после очередной запойной ночи. Подняв лицо из ледяной воды, он берет два кубика льда и растирает ими щеки, лоб и затылок.

Соня – гримерша на пилоте, которая и принесла Рику миску с водой, – сидит в трех креслах от него и курит «Честерфилд». По соседству с ней в ожидании режиссера, чтобы обсудить костюм Рика, сидит художница по костюмам Ребекка – полноватая милашка с пышной прической. Одета она так, что заплети ей косички – и третье место на конкурсе двойников Уэнзди

Аддамс ей гарантировано. Поверх прикида Уэнзди Аддамс на ней большая черная кожаная куртка, словно из «Дикаря».

Соня не подает виду, но она явно знает разницу между уходом за собой (будь проклят Пол Ньюман) и спасением от похмелья. Для начала, ухаживая за собой, люди не стонут так громко.

Едва Рик начинает чувствовать лицо, как дверь в трейлер-гримерку распахивается, ударяясь о стену, и на пороге с театральной помпой появляется режиссер – он так заходит всегда.

– Рик Далтон? Сэм Уонамейкер! – объявляет он так, словно обращается к галерке со сцены «Олд Вика».

Режиссер протягивает руку слегка растерянному актеру с мокрым лицом, и тот инстинктивно пожимает ее своей мокрой лапкой.

– Рад в-в-в-стрече, э-э, э-э, э-э... Сэм. Прости, у меня рука мокрая, – мямлит Рик, прочистив горло.

Сэм только отмахивается.

– Да не вопрос, я же работал с Юлом – привык к такому, – говорит он, имея в виду экзотическую голливудскую звезду Юла Бриннера, с которым подружился на съемках исторического боевика «Тарас Бульба», где они оба играли. Недавно Юл Бриннер поддержал переход Уонамейкера в режиссерское кресло, сыграв главную роль в его дебюте «Досье на „Золотого гуся“».

– Хочу, чтобы ты знал, Рик, я сам предложил тебя на роль, и я счастлив, что ты будешь сниматься.

Режиссер говорит со скоростью гоночного автомобиля, актер едва поспевает за его словами. Рик нервничает, и впервые за день дает о себе знать его едва заметное заикание.

– Ну, ну, с-спасибо, С-С-Сэм, я это ценю. – Затем, наконец оседлав предложение: – Это хорошая роль.

– Ты уже познакомился с Джимом Стейси, главным актером? – спрашивает Уонамейкер, имея в виду исполнителя роли Джонни Лансера.

– Пока н-н-нет, – заикается Рик.

«Он что, блядь, заикается, что ли?» – думает Сэм.

– Вы, парни, вместе в кадре – это будет огонь, – говорит Сэм.

– Ну... – Рик ищет подходящие слова, затем сдается и просто говорит: – Звучит здорово.

– Только между нами: телесеть выбрала на главные роли Джима и Уэйна, – говорит Уонамейкер заговорщицки, хотя Соня и Ребекка слышат каждое слово. Уэйн – это вторая звезда, Уэйн Мондер, исполнитель роли выросшего в Бостоне Скотта Лансера. – И это хороший вариант. Но все же – их выбрала телесеть. А тебя выбрал я. В основном потому, что могу вообразить мужскую магию в кадре между тобой и Стейси. И я хочу, чтобы ты выжал из этой магии все возможное.

Сэм наклоняется к Рику, перед носом сидящего в кресле актера туда-сюда болтается огромный золотой медальон со знаком зодиака (Близнецы), висящий на шее режиссера.

– Это не значит, что я не требую от тебя профессионализма. Но ты бывалый. И я хочу, чтобы ты, – указывает пальцем на Рика, – помог мне вытащить все, что нужно, из него, – большим пальцем указывает через плечо, на Стейси где-то за пределами гримерки. – Когда вас обоих нарядят, я хочу, чтобы ты, – снова пальцем на Рика, – как бы исподтишка начал мериться с ним членами, – размахивает руками, словно пытаясь изобразить для Рика сцену. – Представь себе бой между гориллой и медведем-кадьяком.

– Ну... Сэм... это та еще сцена, – посмеивается

Рик.

– Я знаю.

– И кто из них я, горилла или медведь?

– А у кого член больше?

– Ну, – размышляет Далтон, – пожалуй, что у гориллы.

– Ты когда-нибудь видел полностью эрегированный член медведя-кадьяка? – с вызовом спрашивает Уонамейкер.

– Боюсь, что нет, – признается Далтон.

– Тогда не торопись с выводами. – Далее Уонамейкер наставляет: – Когда вы вдвоем будете в кадре, я хочу, чтоб ты провоцировал его. Как думаешь, справишься?

– В каком смысле «провоцировал»?

– Провоцировал, – повторяет Уонамейкер. – Задирай медведя, разозли его. Провоцируй так, словно пытаешься убедить продюсеров телесети уволить Стейси и переснять пилот с тобой в роли Джонни Лансера. Если так и сделаешь, окажешь услугу и ему лично, и всему проекту в целом. Не говоря уже о великом актерском подвиге!

Уонамейкер взглядом находит в отражении Соню, сидящую в кресле с «Честерфилдом». Не поворачивается к ней, говорит с отражением:

– Соня, во-первых, я хочу, чтобы у Калеба были усы. Большие, длинные, висячие, как у Сапаты.

«Ну зашибись», – думает Рик. Он ненавидит искусственные бороды и усы. Это как играть с гусеницей, приклеенной к губе, или с бобром – ко всему лицу. Не говоря уже о гримировальном лаке, при помощи которого все это добро лепят на морду.

На словах про «усы Сапаты» режиссер разражается хохотом и говорит Рику:

– И уж поверь мне, когда Стейси увидит чертовы усы, он позеленеет от зависти! Мы оба хотели, чтобы у Джонни Лансера были усы, – объясняет режиссер. – Я сообщил продюсерам, что нам нужна растительность на лице, чтобы осовременить жанр. Ну, как делают итальянцы в Европе.

Рик морщится. Но Уонамейкер слишком увлечен собственным рассказом и не замечает реакции актера.

– Ну, CBS сказали, что, мол, перебьетесь. Так приспичило кому-то приклеить усы – приклейте злодею. И этот злодей – ты, Рик, – скалясь, говорит Сэм.

Рик не фанат фальшивых усов, но при таком раскладе – усы хотел главный актер, а их отдали ему? Совсем другой разговор.

– Значит, Стейси хотел усы? – уточняет он.

– Да.

– А он не расстроится?

– Шутишь? Да он озвереет на хер! Но он знает: так решили продюсеры. Так что вся эта возня лишь добавит подтекста в противостояние между вами. Ребекка, детка, – говорит он, обернувшись к художнице по костюмам, – я хочу, чтобы персонаж Рика, Калеб, выглядел другим. Я не хочу, чтобы его одевали, как одевают звезд «Бонанцы» или «Большой долины» последние десять лет. Хочу, чтобы костюм отражал дух времени – никаких анахронизмов. Но что общего между 1969-м и 1889-м? Хочу такой костюм, в котором он прямо сегодня мог бы зайти в «Лондон Фог»[26]26
  Популярный в 1960-е ночной клуб на Сансет– стрип. – Прим. ред.


[Закрыть] и выглядеть как самый модный парень на деревне.

Явно разбирающаяся в контркультуре художница по костюмам говорит режиссеру то, что он хочет услышать:

– У нас есть пиджак Кастера, с бахромой во весь рукав. Он желтоватый, но выкрашу его в темно-коричневый – и хоть сегодня в нем на Сансет.

Именно это и нужно Уонамейкеру. Он гладит ее по щеке пальцем.

– Ты ж моя хорошая.

Ребекка улыбается, и тут Рик понимает: Сэм и Ребекка явно трахаются.

Уонамейкер оборачивается к Рику.

– Теперь про прическу, Рик.

– А что с ней не так? – словно бы защищаясь, спрашивает Рик.

– Поколение набриолиненных друзей уже мертво, – объясняет Сэм, – это очень по-эйзенхауэровски. Хочу, чтобы у Калеба была другая прическа.

– И какая – другая?

– Что-нибудь такое хиппарское.

«Хочешь, чтобы я выглядел как сраный хиппи?» – думает Рик.

– Хочешь, чтобы я выглядел как сраный хиппи? – не скрывая скепсиса, спрашивает Рик.

– Не думай о хиппи, – поясняет Сэм, – думай об «Ангелах Ада».

Сэм снова находит глаза Сони в зеркале.

– Надень на него индийский парик, тот патлатый, и подрежь, чтоб как у хиппаря, – и, быстро повернувшись к Рику, успокаивает: – Но очень пугающего хиппаря.

– Сэм... э-э... Сэм? – Рик прерывает творческий полет мысли режиссера.

Тот разворачивается к актеру – он весь внимание.

– Да, Рик?

Стараясь не показаться капризным мудаком, Рик замедляет напор Сэма практическим вопросом:

– Слушай... э-э... э-э... Сэм, если на моем лице будет столько фальшивой... э-э... э-э, – он подбирает верное слово, – волосни, никто меня не узнает.

Сэм Уонамейкер выдерживает небольшую паузу и затем отвечает:

– Что ж, мальчик мой, это и есть актерская игра.

Глава десятая
Несчастный случай

Выстрелив в жену гарпуном, Клифф сразу понял, что это была плохая идея.

Гарпун вонзился чуть ниже пупка и рассек ее надвое, и обе половины с брызгами грохнулись на палубу. Клифф презирал ее много лет, но, увидев рассеченное надвое тело, две лежащие на палубе половины, он ощутил, как годы неприязни и презрения испарились в долю секунды. Он кинулся к ней и обнял, пытаясь вновь соединить верхнюю часть туловища с нижней, исступленно и от всего сердца повторяя слова сожаления и раскаяния.

Так он ее держал и не давал умереть на протяжении семи часов. Не рисковал оставлять ее ни на минуту, чтобы вызвать береговую охрану, из страха, что она распадется. Поэтому на протяжении семи часов крепко ее сжимал, и успокаивал, и не давал умереть. Если бы не тот факт, что стрелял-то он сам, такую самоотверженность можно было бы счесть героической.

На забрызганной кровью палубе лодки, которую он назвал в честь жены («Яхта Билли»), в лезущих из Билли Бут кишках, крови и органах он и она семь часов проговорили на краю смерти о том, о чем не могли говорить при жизни. Он не давал ей умолкнуть, чтобы она не зацикливалась на тяжести ситуации.

О чем они говорили? Об истории своей любви.

За эти семь часов они вспомнили всю совместную жизнь.

Когда катер береговой охраны наконец прибыл – где-то на шестом часу их беседы, – муж и жена уже не общались, а сюсюкались, как безнадежно влюбленные четырнадцатилетние подростки в летнем лагере. Оба пытались переиграть друг друга, вспоминая мельчайшие детали своей первой встречи и первого свидания. Пока лодка береговой охраны буксировала яхту в порт, Клифф продолжал держать две половины Билли вместе. На протяжении всего пути убеждая ее, что все будет хорошо.

– Слушай, не буду врать, – говорил он, – шрамы выйдут о-го-го. Но все с тобой будет хорошо.

Клифф так старался убедить в этом Билли, что после шести часов постоянного повторения реплик и сам в них поверил. Поэтому прагматичный Клифф Бут был, как ни удивительно, очень удивлен, когда сотрудники береговой охраны в ожидании скорой попытались перенести Билли с палубы на причал... и она развалилась на части.

Что ж.

В сообществе голливудских каскадеров шестидесятых Клиффа Бута весьма уважали за выдающиеся военные заслуги и статус великого героя Второй мировой. Но вовсю поползли слухи, что Бут убил жену и это сошло ему с рук. Никто точно не знал, специально ли он выстрелил. Это могло быть неосторожным обращением со снаряжением для дайвинга, на чем всегда настаивал сам Клифф. Но те, кто хоть раз видел, как пьяная Билли Бут костерит Клиффа на глазах у коллег, в эту версию не верили. А поскольку в сообществе голливудских каскадеров это видели очень и очень многие, они были уверены, что он ее просто убил на хрен.

Клифф даже признался полицейским, что в тот день жена была пьяна. Но полицейские не знали Билли и не поняли, что это значит. А каскадеры и их жены – знали.

Возможно, это значило, что Билли вела себя агрессивно. Возможно, она наговорила до хера лишнего. А это, возможно, значило, что терпение Клиффа иссякло, он забылся и совершил нечто ужасное. То, чего уже не изменишь.

И как же так вышло, что убийство сошло Клиффу с рук? Да легко. Его версия событий звучала правдоподобно, и некому было ее опровергнуть. Клифф очень сожалел о случившемся. Но как бы сильно он ни раскаивался, он даже не думал о том, чтобы принять наказание.

В конце концов, Клифф всегда был человеком практичным: что сделано, то сделано. К случившемуся он относился очень серьезно, но в то же время мыслил с холодной головой. Клифф не хотел сесть на двадцать лет: он и сам мог с лихвой наказать себя за безрассудный проступок. В конце концов, он ведь не то чтобы прям преступник. И не то чтобы прям планировал убийство. Это вышло практически случайно, как он и утверждал. Когда его палец надавил на спусковой крючок, было ли это сознательное решение?

Не совсем.

Во-первых, это был очень чувствительный крючок. Во-вторых, это был скорее инстинкт, чем решение. В-третьих, нажал ли он на крючок – или скорее дернулся палец? В-четвертых, вряд ли кто-то будет скучать по Билли Бут. Она была той еще пиздой. Заслуживала ли она быть растерзанной надвое? Может, и нет. Но вряд ли будет таким уж преувеличением сказать, что без нее сладкая жизнь на земле по-прежнему продолжается. Серьезно, ее оплакивала только сестра Натали, да и та – пизда похлеще самой Билли. Да и оплакивала не то чтобы очень уж долго. Клифф взвалил на себя бремя вины и раскаяния и поклялся стать лучше. Что еще нужно обществу? Бессчетное число американских солдат, которых он спас, убивая япошек, явно стоило жизни одной Билли Бут.

Расследовавшие дело правоохранители ничего не знали о склонности Бута к насилию, в отличие от сообщества голливудских каскадеров. Поэтому версия Клиффа о неосторожном обращении со снаряжением для дайвинга звучала очень правдоподобно.

Кроме того, не так-то просто доказать, что именно произошло между двумя людьми на яхте в открытом океане. Полиции нужно было доказать, что все произошло не так, как описал Клифф. Поскольку опровергнуть его версию никак не могли, смерть Билли Бут официально признали несчастным случаем.

И впредь, на какую бы голливудскую площадку ни ступал Клифф, везде он оказывался тем самым печально известным человеком. Потому что, куда бы он ни ступал, он был единственным на площадке, о ком все знали, что ему с рук сошло убийство.