Текст книги "Однажды в Голливуде"

Автор книги: Квентин Тарантино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ой, ты ведь это обожаешь, – игриво отзывается Пискля, уходя по коридору через гостиную на кухню, где снимает с конфорки сковороду со скворчащими яйцами. Она проходит мимо стоящего на кухонной стойке радио фирмы «Дженерал Электрик», включает его. Кухня наполняется душераздирающей кантри-балладой Барбары Фэйрчайлд The Teddy Bear Song.

 
Эх, были бы у меня глаза-пуговки и красный валяный нос,
Лохматая хлопковая шкура и всего один наряд,
И я сидела бы на полке в местном магазине
И ни о чем бы не мечтала, и ни о чем бы не жалела.
 

Когда Джордж не спит, в доме всегда играет радио, настроенное на лос-анджелесскую кантри-волну KZLA.

 
Я бы хотела быть плюшевым мишкой,
Не жить, не любить, никуда не спешить,
Я бы хотела быть плюшевым мишкой,
И я бы хотела никогда не влюбляться в тебя.
 

Последние несколько месяцев главной задачей Пискли было заботиться о слепом старике. Лидер коммуны Чарли внушил ей, как важна ее работа. После того как «Семья», словно племя кочевников, несколько месяцев разъезжала по всему Лос-Анджелесу, долгожданным домом для них стали старое ранчо и съемочная площадка для вестернов Джорджа Спана. Домом, где они могли пустить корни и на практике испытать социологические теории Чарли, расширить свои ряды и – кто знает? – если повезет, создать новый мировой порядок.

Для старика Пискля была одновременно и поваром, и сиделкой, и другом, а если она время от времени ему еще и подрочит, то это надолго закрепит положение «Семьи» на ранчо. Или, как выразился Чарли, сообщив эти новости двадцатиоднолетней девушке:

– Иногда, малышка, приходится принимать удар на себя.

В ночь, когда Чарли сообщил, что иногда ей придется дрочить старику, а то и еще что, она впервые с тех пор, как присоединилась к «Семье», задумалась о том, чтобы дать деру обратно в Сан-Франциско и, может, наладить отношения с родителями. Но затем случилось такое, чего Пискля никак не ожидала. Она влюбилась в старого слепого ублюдка. Это, конечно, была не любовь в стиле Ромео и Джульетты, но все-таки глубокое чувство. Этот брюзгливый старый ублюдок, как оказалось, вовсе не ублюдок. Он лишь страдал от одиночества и забвения.

Индустрия, которая на протяжении четырех десятилетий снимала на его ранчо вестерны и сериалы, забыла о нем. Как забыла о нем и семья, просто бросив умирать в этой полуразрушенной помойке среди лошадиного говна и сена. Пискля дала ему то, что он сам никогда бы не купил ни на какие заначенные деньги. Нежное прикосновение, доброе слово и чуткое ухо. Когда Пискля говорила Джорджу или кому-нибудь еще, что любит старика, это была не просто хиппарская мантра. Пискля действительно выражала искренние чувства к старику, за которым с удовольствием ухаживала.

Вернувшись в спальню, она помогает ему надеть накрахмаленную белую рубашку в стиле кантри-вестерн и застегивает маленькие пуговицы. Держит перед ним коричневые брюки, в которые он забирается по одной штанине за раз. Юная сиделка завязывает на жестком воротнике рубашки ковбойский галстук-шнурок. И щеткой расчесывает его ломкие седые волосы. Затем, придерживая за локоть и запястье, ведет его к кухонному столу. Пока они идут, подстраиваясь под медленный темп Джорджа, Пискля говорит:

– Ну, смотри, какой ты красавчик. Мне так повезло, что ты всегда ради меня стараешься.

– Хватит меня дразнить, – в шутку жалуется Джордж.

– А я и не дразню, – говорит Пискля. – Ты же знаешь, завтрак всегда вкуснее, если ты при параде.

Она помогает ему сесть за кухонным столом, кладет руки на его сутулые плечи и спрашивает на ухо:

– «Санка» или «Постум»[22]22
  Заменители кофе на бескофеиновой основе. – Прим. ред.


[Закрыть]?

– «Постум», – говорит Джордж.

– Честное слово, когда-нибудь ты превратишься в чашку «Постума», – дурачится Пискля. – Так, я уже начала делать болтунью, потому что в последнее время только ее и готовлю. Но, может, ты для разнообразия хочешь что-нибудь другое?

– Вроде болтуньи с карнитас? – спрашивает Джордж.

– Нет, – улыбается Пискля. – Я скорее имею в виду, может, ты хочешь глазунью?

Несколько секунд старик думает и говорит:

– Хочу глазунью.

Она целует его в макушку и идет готовить глазунью.

По радио – реклама сети аптек «Сэкономь».

– Присоединяйся к экономному хит-параду и сэкономь, сеть аптек «Сэкономь», сэкономь, БУМ! БУМ! СЭКОНОМЬ!

Рыжая Пискля достает из кухонного шкафчика банку «Постума» (дешевый заменитель кофе, который так любят старики). Порошок в банке слипся и усох до состояния камня. Приходится долбить его рукояткой ложки, чтобы отколоть кусочек.

Она бросает обломок «Постума» в чашку и заливает кипятком, затем ставит перед Джорджем и кладет его руку на ручку чашки, предупреждая:

– Осторожно, горячо.

– Ты каждое утро так говоришь, – говорит Джордж.

– Потому что он каждое утро горячий, – говорит Пискля.

Она разбивает два яйца в сковороду с пузырящимся маслом. В другую сковороду бросает три свиные сосиски «Джимми Дин» из пластиковой упаковки, похожей на шмат теста для печенья. Сосиски шипят. Пискля лопаткой поддевает глазунью из двух яиц и перекладывает на тарелку. Положив сосиски, ставит тарелку перед Джорджем.

– Хочешь, порежу сосиску и размажу желток?

Джордж утвердительно кряхтит. Склонившись,

Пискля ножом и вилкой разрезает круглые сосиски на небольшие ломтики. Затем вилкой Джорджа взбивает сперва один желток, потом второй.

– Отлично, можешь приступать, – говорит она, обхватывает его сзади за шею и шепчет в ухо: – Наслаждайся, дорогой. Приготовлено с любовью.

Целует его в голову и тихонько выходит из кухни, чтобы Джордж завтракал спокойно.

По KZLA Сонни Джеймс поет фольклорную историю любви Running Bear.

 
Бегущий мишка любил маленькую белую голубку
любовью размером с небо.
Бегущий мишка любил маленькую белую голубку
вечной любовью.
 

7:30

Джей Сибринг – человек, ответственный за революцию в области мужских причесок, чье лидерство в этой области в Голливуде не подвергается сомнению, – лежит в постели в черной шелковой пижаме, глядя приключенческий мультфильм «Джонни Квест» от студии «Ханна-Барбера». На экране помощник Джонни, Хаджи, с тюрбаном на голове, произносит очередное мистическое заклинание, используя волшебное слово: «Сим-сим-салабим!»

В дверь спальни едва слышно стучат.

– Да, Реймонд, – отзывается Джей.

Из-за будуарного барьера доносится голос с истинным британским акцентом:

– Вы готовы к утреннему кофе, сэр?

– Да, войди, – сев на кровати, отзывается Джей.

Дверь спальни открывается, и входит Реймонд, самый британский джентльмен из всех джентльменов, облаченный в костюм дворецкого, с серебряным подносом в руках, сервированным для завтрака в постели.

– Доброе утро, мастер Сибринг, – бодро произносит он.

– Доброе утро, Реймонд, – отвечает Джей.

– Хорошо ли провели время вчера вечером, сэр? – интересуется Реймонд на пути к кровати.

– Да, хорошо, – отвечает Джей. – Спасибо, что спросил.

Дворецкий ставит поднос перед хозяином, Джей разглядывает сервиз: роскошный серебряный кофейник, фарфоровая чашечка на блюдце, чаша с кубиками сахара, миниатюрный серебряный кувшинчик с жирными сливками, теплый круассан на тарелке, блюдце с кусочком масла, набор разнообразных джемов в крошечных баночках и роза на длинном стебле в тонкой серебряной вазе.

– Выглядит прелестно, – говорит молодой человек. – А что сегодня на завтрак?

Реймонд подходит к большому панорамному окну и распахивает черные шторы, наполняя комнату светом.

– Я думал приготовить соленую болтунью с лососем, творогом и половинкой грейпфрута.

Джей морщится.

– Сейчас это, пожалуй, будет слишком. Мы ночью объелись чили-бургерами в «Томмис».

Теперь морщится Реймонд. К привычке хозяина ужинать чили-бургерами в «Томмис» он относится так же, как к его привычке завтракать хлопьями «Кэптн Кранч», поэтому на реплику Джея он отвечает с сарказмом:

– Что ж, в таком случае, пока ваш желудок все еще пытается справиться с чили-бургером, я полагаю, вам не до соленого.

Реймонд оставляет шторы открытыми нараспашку и возвращается к кровати.

– Налить вам чашечку кофе, сэр?

– Было бы прекрасно, Реймонд, – кивает Джей.

Реймонд берет серебряный кофейник и наливает

кофе в фарфоровую чашку.

– Что ж, сэр. Почему бы нам тогда не заменить половинку грейпфрута на стаканчик грейпфрутового сока? – Он берет кувшинчик молока со сливками, наливает в чашку. – Далее вы предпочтете кофе или, возможно, перейдете к горячему шоколаду?

Пока Джей обдумывает предложение, Реймонд берет с подноса ложечку и размешивает сливки в кофе, пока тот не приобретает любимый оттенок мастера Сибринга.

– Пожалуй, горячий шоколад, – с апломбом произносит Джей.

– Значит, решили, – так же театрально отвечает Реймонд. – Предпочтете остаться в постели и досмотреть мультфильм или же выбор горячего шоколада также повлечет за собой перемену обстановки для завтрака?

Джей изображает раздумья.

– Ну, я действительно смотрел «Джонни Квеста». Но можно и встать? – Он поднимает взгляд на дворецкого: – А ты сам как думаешь, Реймонд?

– Что ж, – Реймонд показывает на солнечный пейзаж за окном, – как изволите видеть, стоит приятное и солнечное калифорнийское утро. Если бы жителю Лондона повезло проснуться в такую хорошую погоду, он бы точно не лежал в постели и не смотрел мультфильмы. В такой прекрасный день даже на работу лучше не ходить. Посему позвольте предложить вам перейти в сад, чтобы насладиться горячим шоколадом как подобает? Вы же любите завтракать в саду в компании призрака Джин Харлоу.

Дом, который Джей купил три года назад, в тридцатые принадлежал Джин Харлоу и ее мужу режиссеру Полу Берну, здесь же они оба умерли. И Джей уверяет, что в доме до сих пор обитают их призраки. Даже его бывшая невеста Шэрон Тейт верит, что однажды ночью видела таинственный и жуткий силуэт.

– Реймонд, – величественно заявляет Джей, – ты меня убедил! Я буду горячий шоколад на солнышке, в саду.

– Превосходно, – отвечает Реймонд.

7:45

Роман Полански выходит на задний двор дома в Голливуд-Хиллз с роскошным видом на Лос-Анджелес, доступным только для самых успешных резидентов. Спросонья на голове крошечного режиссера бардак, на плечах – шелковый халат, в одной руке – пустая кофейная чашка, в другой – френч-пресс. Пока он лениво идет по мокрому газону, его шлепанцы хлопают по голым пяткам —хлоп-хлоп.

Следом за ним нетерпеливо семенит Доктор Сапирштейн, крохотный йоркширский терьер его жены, названный в честь зловещего педиатра из «Ребенка Розмари», сыгранного Ральфом Беллами. Позже в этом же году, когда Шэрон уедет на съемки в Монреаль, старый друг и гость Романа Войтех Фрайковски случайно переедет Доктора Сапирштейна автомобилем, сдавая назад на подъездной дороге. После Войтех застанет Романа в кабинете, за работой над сценарием его следующего фильма «День дельфина».

– Роман, – робко сказал он. Полански обернулся в кресле, и Войтех признался: – Кажется, я только что случайно убил пса Шэрон.

Лицо Романа исказила гримаса, как у плохого актера в немом кино.

– Ты убил Доктора Сапирштейна! – Он вскочил с кресла и рванул за другом, причитая в паническом ужасе: – Боже мой, что же ты натворил?

Выйдя во двор, он увидел крохотный комок шерсти на парковке прямо перед домом. Схватился за голову и заходил кругами, причитая по-польски:

– Боже мой, что же ты натворил? Что же ты натворил?

Войтеху было жаль, но такой бурной реакции от Романа он не ожидал.

– Извини, это случайно вышло, – сказал он по-польски.

Роман резко обернулся к нему.

– Ты хоть понимаешь, что натворил? Ты, мать твою, жизнь мне сломал! Она любит этого пса!

– Не переживай, – уверил его Войтех, – я ей скажу, что это я виноват.

– Нет, не скажешь! Она тебя никогда не простит! – заорал Роман и попытался объяснить польскому другу кое-что об американцах: – Ты разве не понимаешь – она американка! Американцы любят своих ебучих собак больше, чем ебучих детей! С тем же успехом ты мог столкнуть с лестницы ее ребенка!

Шэрон так и не узнала, что на самом деле случилось с Доктором Сапирштейном. Чтобы спасти своего друга от гнева и презрения дочери техасского вояки, Роман сказал Шэрон, что Доктор Сапирштейн убежал и, видимо, заблудился или нарвался на койота. На съемках в Монреале Шэрон, лежа в одиночестве в номере отеля, проплакала всю ночь.

Роман опускает поршень френч-пресса – ноль внимания на пса.

Этим утром он не в настроении; у него похмелье, как и у соседа Рика Далтона (с которым он незнаком). Но, в отличие от Рика, он не ушел в запой на всю ночь в одиночестве. Прошлой ночью он и Шэрон вместе с друзьями Джеем Сибрингом, Мишель Филлипс и Касс Эллиот были на вечеринке у Хью Хефнера в особняке «Плейбой». Затем около трех ночи отправились куда-то еще, чтобы перекусить отвратительными чили-бургерами среди подозрительных лос-анджелесских типов (мексиканцев с типичными уличными прикидами и кричаще размалеванными машинами бок о бок с белыми быками-байкерами на шумных мотоциклах). В Европе они завершили бы вечер дорогим коньяком и кубинскими сигарами или спустились бы в винный погребок за двадцатилетним бордо. Но эти инфантильные американцы уверены, что заканчивать вечер маслянистыми чили-бургерами и кока-колой – это клево. Более того, Роман был практически уверен, что эти истекающие жиром бургеры на самом деле никто не любит. Он знал, что их не любит Шэрон, хотя она никогда в этом и не признается. Но, разумеется, все вели себя так, будто то были лучшие мгновения их жизни. Шэрон даже пыталась заказать гамбургер без чили, но Джей и слышать ничего не желал. Так что Шэрон поддалась давлению общества. «Ладно, ладно, ладно, – сказала она продавцу в бумажной шляпе за стойкой. – Мне чили-бургер», – который потом встал тяжелым комом у нее в желудке, и ее тошнило всю дорогу до Сьело-драйв. Роман любил своих друзей-американцев, но его всегда поражала их радость от детских забав – или, как в данном случае, симуляция радости.

Более того, ему всю ночь пришлось изображать вежливость в общении с этим мудаком Стивом Маккуином. Роман и Маккуин на дух друг друга не выносят, но раз Стив – старый приятель Шэрон, обоим приходится терпеть.

В прошлом Шэрон и Маккуин трахались – это очевидно. Роман никогда не спрашивал об этом у Шэрон, но знает: Маккуин из тех, кто не смог бы до сих пор дружить с Шэрон, если бы не трахнул ее пару раз в прошлом. Обычно Роман не переживал из-за подобных вещей. Джей и Шэрон были обручены – они только и делали, что трахались. Да и сам Роман затащил в койку как минимум половину женщин, попавшихся ему на пути. Но Маккуин смотрел на Романа с такой усмешкой, словно хотел подчеркнуть очевидное. «Я трахал твою жену», – говорили его голубые глаза и ухмылка тонких губешек.

Кроме того, Роману не нравится, как Маккуин обращается с Шэрон – например, подхватывает ее на руки и крутится, а она, как маленькая девочка, кричит: «Уи-и-и!» Роман на это не способен физически. И Маккуин об этом знает и поэтому так делает.

«Да он просто мудак», – думает Роман.

Наконец песику надоедает, что коротышка демонстративно игнорирует его уже двадцать минут, и, чтобы привлечь внимание, он начинает тявкать. «Пес этот ебучий, – думает Роман. – Я даже кофе в тишине не могу выпить, этому мелкому тирану все надо испоганить». Он бросает мяч, пес бежит за ним. Доктор Сапирштейн бесит Романа – но Маккуин бесит его гораздо сильнее. Просто этим утром Роман встал не с той ноги. Во-первых, из-за похмелья, а во-вторых, его разбудила Шэрон.

Видите ли, Шэрон храпит.

Глава восьмая
«Лансер»

Запряженный шестеркой лошадей дилижанс «Баттерфилд – Уэллс-Фарго» завернул за угол, на котором стоит обнесенная глинобитными стенами миссия, и загрохотал по пыльной грунтовой главной дороге Ройо-дель-Оро – калифорнийского городка в испанском стиле, в шестидесяти милях к северу от границы с Мексикой. Мощные копыта потных лошадей топтали главную улицу, взбивая в воздух облако бурой пыли.

Монти Армбрюстер, седовласый сорокалетний ветеран баттерфилдского маршрута, потянул за кожаные поводья, отчего лошади вскинули головы и закусили удила – шесть могучих животных плавно остановились прямо напротив отеля «Ланкастер».

– Конечная остановка – Ройо-дель-Оро! – пропел Монти с легким техасским акцентом.

Солнечные лучи пронизывали марлю бурой пыли – через сто лет воспроизвести этот образ будет мечтой всех режиссеров вестернов.

Восьмилетняя Мирабелла Лансер – невысокого роста, но мудрая не по годам дочь Мердока Лансера, владельца и содержателя крупнейшего скотоводческого хозяйства на территории, – соскочила с деревянной бочки. В возбужденном предвкушении обернулась к мексиканскому вакеро[23]23
  Мексиканский эквивалент слова «ковбой». – Прим. ред.


[Закрыть], который был выше нее всего на несколько дюймов, но при этом красовался в нелепом огромном сомбреро, отчего выглядел немного комично.

– Давай, Эрнесто! – прощебетала она.

Вакеро Эрнесто взял девочку за руку, и вместе они направились по главной улице к дилижансу из Баттерфилда. Отец Мирабеллы был самым богатым человеком в округе, и потому она знала каждого торговца в Ройо-дель-Оро с тех пор, как научилась говорить что-то осмысленней «гу-гу», так что теперь, по пути через деловой квартал, то и дело махала и улыбалась. Навстречу ей и маленькому вакеро выехала телега, груженная деревянными пивными бочками. Девочка и вакеро отошли в сторону на деревянный настил и дождались, пока пивная телега не освободит дорогу. Перейдя по грязной улице к задней стороне дилижанса, Мирабелла готовилась к встрече с одним из двух братьев, которых никогда раньше не видела. Оба блудных сына ее отца прислали весточку с обещанием в ближайшее время прибыть на ранчо Лансера. Однако ни она, ни работник Эрнесто не знали, кто из братьев сойдет с баттерфилдского дилижанса. На ферму пришла телеграмма, что два дня назад сын Мердока Лансера выехал из Тусона, штат Аризона, и, если доберется без происшествий, должен прибыть в Ройо-дель-Оро в районе полудня. В телеграмме не указывалось, какой именно из двух сыновей выехал.

В отличие от поезда, прибытие дилижанса с трехчасовым опозданием – это считай что по расписанию. И именно в три часа баттерфилдский дилижанс остановился напротив отеля «Ланкастер». Мирабелла и Эрнесто ждали, когда откроется дверь и они увидят, кто из братьев выйдет на свет.

Оба брата родились на ранчо Лансера, но никогда друг друга не видели. А отца-скотовода оба в последний раз видели давным-давно, в глубоком детстве. Как и у Мирабеллы, матери обоих Лансеров отдали богу души.

Скотт Фостер Лансер, воспитанный зажиточной бостонской семьей матери (Дайан Фостер Лансер Аксельрод), был выпускником Гарварда и офицером запаса после службы в Индии в составе Британской кавалерии (бенгальские уланы).

Второго сына Мердока, Джонни Лансера, воспитала в Мексике его мать, Марта Кончита Луиза Гальвадон Лансер. У Марты в Мексике не было семьи – ни богатой, никакой. Деньги Марта зарабатывала тем, что танцевала, трахалась и играла на кастаньетах в кантонах половины бандитских городков к югу от границы. Все детство Джонни верил, что секс – это услуга, за которую мужчины всегда платят женщинам, как и танцы, песни, готовка или стирка.

Мать Скотта, Дайан, переехала назад к семье на восток, в Бикон-Хилл, как только поняла, что жизнь на ранчо по горло в коровьем и лошадином дерьме и в окружении мексиканцев – совсем не то, чего она хотела бы для себя или своего малыша. Скотту было всего три, когда они сели в дилижанс и покинули Ройо-дель-Оро.

Джонни был младше Скотта, но старше, когда покинул ранчо Лансера. С отцом и матерью он дожил там до десяти лет. Затем однажды темной дождливой ночью Марта вместе с десятилетним сыном забралась на элегантную двуколку, которую Мердок подарил ей на день рождения, и проехала шестьдесят миль до границы с Мексикой. Тогда-то Джон в последний раз видел Мердока Лансера, его просторное ранчо, роскошный дом и городок Ройо-дель-Оро. Джонни был изнеженным сынком богатейшего землевладельца долины, с частным учителем и личным поваром-французом, готовившим ему стейки из абердинского ангуса и подававшим на фарфоре, а стал сыном мексиканской шлюхи, перебивался бобами и сухарями в глиняных тарелках, вместо молока – кактусовый сок, вместо перечной мяты – вяленое мясо, вместо грамоты и частного учителя – грязные шутки, подцепленные у отребья, вместо мягкой перины – мешки с кофейным зерном в кладовых кантин, где по ночам ему приходилось отбиваться

не только от крыс, но и от живущих в прериях бродяг-растлителей. А потом в одном из тех бандитских городков богатый и недовольный клиент из Мехико перерезал Марте горло. В двенадцать лет Джонни выкопал в твердой земле могилу и похоронил мать. Богач предстал за убийство перед судом и был оправдан предвзятым судом присяжных. Спустя два года Джонни убил того, кто убил его мать. И хоть у него ушло десять лет, он убил и каждого подлого присяжного.

Джонни так и не узнал, почему мать среди ночи увезла его с ранчо, но догадывался. Он полагал, что Мердоку Лансеру надоело терпеть в доме мексиканскую чикиту и ее чумазого сына-полукровку. И однажды ночью он сказал ей «Vamos!»[24]24
  Идти (исп.), здесь: вон! —Прим. пер.


[Закрыть].

Зато Джонни знал, что если когда-нибудь вернется на ранчо Лансера, то вышибет отцу мозги за то, что тот вышвырнул его с матерью под дождь. Но еще он знал, что Мердок Лансер – очень важный белый американец. И если Джонни его убьет, рано или поздно его самого вздернут. К счастью, Мердок никуда не денется. Таков один из немногих минусов жизни богатого землевладельца. Все знают, где тебя найти. Джонни предал тело матери земле – и однажды точно так же поступит и с отцом. И если цена отмщения за мать – его собственная жизнь, то быть по сему. Впрочем, он не спешил жертвовать собой. Богатый ублюдок подождет. А тем временем Джонни успеет награбить золота, натрахаться, напиться текилы вдоволь. Вот и представьте себе его удивление, когда в отель «Феликс», где он обычно получал заказы на грязную работенку, пришла телеграмма.

ДЖОНУ ЛАНСЕРУ ТЧК ЗАКАЗ

ТЧК

ЕЗЖАЙ НА РАНЧО

ЛАНСЕРА

ЗПТ РОЙО-ДЕЛЬ-ОРО

ЗПТ

КАЛИФОРНИЯ

ТЧК

ОПЛАТА

ТЫСЯЧА ДОЛЛАРОВ

ПО

ПРИБЫТИИ

ТЧК

ОПЛАТА ЗА СОГЛАСИЕ ВЫСЛУШАТЬ УСЛОВИЯ ЗАКАЗА ТЧК БЕЗ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ ТЧК МЕРДОК ЛАНСЕР

К телеграмме прилагался денежный перевод в пятьдесят долларов – оплата проезда до Ройо-дель-Оро. «Ебать-копать», – подумал Джонни. Но главным соблазном была вовсе не тысяча долларов. А возможность после стольких лет взглянуть в глаза Мердока Лансера – того, кто обрек его мать на жизнь дешевой шлюхи, – и вышибить ему мозги так, чтоб фонтаном из затылка.

Когда дверца баттерфилдского дилижанса наконец отворилась и на ступеньку опустился элегантный черно-белый гамаш, у Мирабеллы Лансер от волнения перехватило дыхание. Широко раскрыв глаза, она смотрела, как из кареты появляется очаровательный светловолосый мужчина в самом роскошном и синем костюме из всех, что ей когда-либо доводилось видеть. Она все детство провела на ранчо и привыкла к одежде тех, кто зарабатывает на жизнь трудом. Даже когда местные предприниматели наряжались для похода в церковь или работяги зализывали волосы назад и надевали свои лучшие воскресные шмотки, чтобы сходить в город на танцы, их костюмы были угольно-черного, бледно-серого или тускло-коричневого цветов. Костюм-тройка этого светловолосого восточного денди был ярко-голубым, с жилетом, простроченным золотыми нитями. Спрыгнув со ступеньки дилижанса, он водрузил на голову большой цилиндр того же цвета. У основания цилиндр опоясывала шелковая лента кремового цвета. Эффектный незнакомец прихрамывал на левую ногу и опирался на серебряную трость с набалдашником в виде собачьей головы. Но несмотря на хромоту – а может, и благодаря ей – в походке его читались безупречные изящество и осанка. Из внутреннего кармана пиджака бостонец извлек щетку и стал медленно и тщательно счищать пыль с небесно-голубых лацканов, манжет и плеч.

Мирабелла в восторге. Она смотрела на Эрнесто, а ее довольное выражение так и говорило: «Это мой брат, Скотт».

И когда девочка, сглотнув от волнения, открыла рот, чтобы поприветствовать давно потерянного родственника, из дилижанса вышел еще один пассажир.

Он тоже выглядел впечатляюще, но совершенно иначе. Блондин был яркий и невероятно величавый, словно из книжки, а этот – дьявольски красивый и плутоватый на вид ковбой из краев к югу от границы, с густой копной волос цвета ириски, обрамлявшей лицо так, что при взгляде на него в голову Мирабелле приходило только одно: как в сказке. Одет брюнет был не так элегантно, как вышедший перед ним блондин, но так же красочно и в своем роде броско. Темноволосый пассажир был в рубашке с оборками цвета сангрии в латиноамериканском стиле, короткой коричневой кожаной куртке и черных джинсах с крупными серебряными заклепками вдоль штанин. Выйдя из кареты, он надел коричневую ковбойскую шляпу, которая не столько защищала глаза от солнца, сколько дополняла стильную внешность. Размяв длинные ноги, суровый ковбой в алой рубашке подошел к извозчику Монти и на испанском попросил скинуть ему седло, закрепленное на крыше дилижанса. Монти схватил седло ручной работы за луку и бросил ковбою. Оно тяжело упало в протянутые руки незнакомца.

Денди в голубом костюме с цилиндром попросил у Рамона, второго извозчика, сидящего рядом с Монти в обнимку с дробовиком, складной саквояж для одежды с узором «огурцами». Получив сумку, Цилиндр поблаго

дарил мексиканца словом «грасиас» с сильным акцентом гринго.

Теперь на озадаченных лицах Мирабеллы и Эрнесто читалось замешательство. Они не могли решить, кого приветствовать. Маленькая восьмилетняя девочка пожала плечами и с мыслью «что ж, была не была» громко прочистила горло, чтобы привлечь внимание обоих незнакомцев.

– Мистер Лансер? – произнесла она с явной вопросительной интонацией.

Мужчины ответили одновременно: Цилиндр – «Да?», а Красные Оборки – «Ага?» Оба тут же переглянулись – на лицах раздражение.

Девочка запуталась еще сильнее, затем вдруг поняла:

– Боже мой! – взволнованно воскликнула она. – Это же прекрасно! Вы приехали вместе!

Мужчины вновь тревожно переглянулись.

– В каком смысле «вместе»? – спросил Цилиндр с гарвардским выговором.

– Ну, мы знали, что вы прибудете, – объяснила девочка, – но не думали, что в одном дилижансе.

С тех пор как Скотт переехал с матерью в Бостон, он не знал о жизни отца ничего, кроме того, что тот владеет скотоводческой империей, поэтому не сразу сообразил, что имеет в виду девочка:

– Вы ждали нас обоих? – Он указал на ковбоя в красной рубашке с оборками.

– Ага, – радостно воскликнула она и показала пальцем на темноволосого в красном: – Ты – Джонни! – и затем на блондина в голубом: – А ты – Скотт!

Что ж, именно так их и звали. Мужчины снова тревожно переглянулись: теперь до них дошло.

– А ты сама чья будешь? – спросил Джонни, ткнув пальцем в миниатюрную незнакомку.

– Я Мирабелла Лансер, ваша сестра! – и с этими словами она со всех ног кинулась к Джонни, словно фургон со взбесившимися лошадями, и, врезавшись, обхватила его руками за талию, едва не сбив с ног.

По лицу Джонни Лансера пробежала тень ужаса. Воссоединение с отцом он представлял себе по-разному, но уж никак не ожидал, что встретит румяную восторженную восьмилетнюю сводную сестру. Не успел Скотт поинтересоваться, что все это значит, как Мирабелла отпустила Джонни и обняла его, вжавшись в паховую область, на удивление сильно для такой крошки.

– Послушай, девочка... – начал Скотт, стараясь сохранять приличия и чуть-чуть, хотя бы на пару секунд, отсрочить неизбежное откровение.

– Мирабелла, – перебила девочка, представившись во второй раз.

– Мирабелла, – сказал он, – у моей матери не было других детей.

– У матери не было, – сказал Джонни, поясняя очевидное: – А вот у отца твоего, судя по всему, были.

– В смысле у нашего отца? – Скотт повернулся к Джонни.

– Да, у нашего отца Мердока Лансера. Слушай, не знаю, как ты, шляпа, но я прикатил, потому что старик пообещал мне тысячу долларов, если приеду его повидать.

– Мне он сделал точно такое же предложение, – сказал Скотт.

– Мне нужна тысяча долларов, – сказал Джонни, – и как только деньги будут у меня на руках, я начиню ему брюхо.

Джонни не объяснил, чем именно начинит брюхо. Но, кажется, Скотт приехал с той же целью.

– Мы оба, брат.

– Не называй меня братом, – покачал головой Джонни.

– Готовы ехать? – весело вмешалась Мирабелла.

– Куда? – спросили братья хором, поморщились и с неприязнью переглянулись.

Но их сестре это показалось забавным, и она захихикала:

– На ранчо Лансера, глупенькие, куда же еще?

Мирабелла развернулась на каблучках и вместе с вакеро Эрнесто направилась в сторону фургона, который сегодня Эрнесто гнал десять миль до города.

Скотт подцепил саквояж набалдашником трости в виде серебряной собачьей головы, как крючком, и поднял в свободную руку, а Джонни взвалил седло на плечо. Оба брата следовали за сестрой, пока она в красках расписывала, чего им ждать от встречи с отцом.

– Папочка сперва не подаст виду, – предупредила она, – а еще он иногда упрям, но, что бы он ни говорил, он счастлив, что вы приехали.

– Ага, ну, посмотрим, как он запоет после нашего семейного воссоединения, – саркастично фыркнул Джонни.

– В этом, брат, я с тобой абсолютно согласен, – сказал Скотт, хромавший чуть позади.

«Да сука!» – подумал Джонни, встал как вкопанный и ткнул пальцем ему в голубую грудь.

– Я же сказал, Шляпа, никакой я тебе не брат.

Скотт взглянул на озлобленно выставленный палец

Джонни, затем посмотрел в его злобное лицо.

– Не тычь в меня пальцем, Оборчатый.

– Мальчики?

Оба посмотрели на сестру, а она снисходительно указала на фургон:

– Может, пойдем уже?

Братья переглянулись, и их взгляд означал «еще по говорим», но ради милой крохи они решили не ругаться, и Джонни махнул рукой в сторону повозки:

– Веди, сестренка.