Текст книги "Допрос безутешной вдовы"

Автор книги: Кунио Каминаси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Глава 2

Мы отшагали половину «Майкала», пока наконец не уперлись в массивные двери «хилтоновского» фойе. Сома молча отделился от меня и поплыл к стойке администратора, а я зашел в ресторанное кафе, расположенное за невысокой стенкой из живых цветов, сквозь которые лениво журчали многочисленные ручейки затейливого каскадного фонтана. Немолодой метрдотель в изрядно засаленном на животе и плечах фраке услужливо согнулся передо мной и оттопырил руку в замызганной белой перчатке в сторону свободных столиков, по-парижски беспорядочно разбросанных у высоченного окна с видом на бухту. День был будний, час – послеобеденный, и высмотреть инородное в прямом смысле слова тело среди полутора десятков посетителей-соотечественников моему зоркому глазу труда не составило. За дальним столиком, повернувшись в профиль, соответственно, к окну и к залу, перед дымящейся чашкой кофе сидела иностранка. Я прищурился, чтобы оценить экстерьер: черные, те самые, вызвавшие неудовольствие бабушки Ямада, туго обтягивающие бедра брюки; черно-белая кофточка из тонкой шерсти, слабо скрывающая притягательные формы среднего по размеру бюста, частично выставленного напоказ через глубокий вырез; небольшой излишек румян на тонких скулах (по крайней мере, на видимой мне левой щеке); собранные в тугой пучок на затылке русые волосы, готовые бенгальским огнем рассыпаться по плечам – выдерни из них массивную черепашью заколку, поблескивавшую то ли стекляшками, то ли бриллиантами, – все это в пропорции девяносто девять к одному говорило за то, что трюк со срочным факсом уже не нужен.

Я ощутил за левым плечом щенячье дыхание Сомы и, не оборачиваясь, спросил его:

– Она?

– Да, это она, – прошептал Сома. – Наш наблюдающий сказал, что она спустилась в кафе десять минут назад.

– Когда мы с вами в буревестников играли… – добавил я.

– В каких буревестников? – удивился Сома.

– В буревестников революции, Сома-сан.

– Какой революции? – продолжал изумляться витиеватости моей изысканной речи пускай и исполнительный, но все-таки весьма недалекий отарский сержант.

– Сексуальной… – Я попытался выбрать из всех возможных вариантов дальнейших действий единственно правильный.

– Какой «сексуальной»? – никак не мог угомониться любопытный сержантик.

– Да не берите в голову, Сома-сан! – Мне надоело его воспитывать и образовывать. – Не ваше это дело в голову брать!… Это я так, о своем, о наболевшем… Проживете больше половины – сами над этим задумываться начнете. А пока пойдите лучше сядьте где-нибудь в стороне. Я с ней поговорю один на один… Потом, если потребуется, конечно, вместе с вами в управление поедем.

Я тут же потерял всякий интерес к занудному Соме и, даже не удостоив его протокольным взглядом через левое плечо, направился сквозь лабиринт столиков по направлению к возмутительнице спокойствия по-осеннему сонного Отару. Подходить в общественном месте вот так вот, ни с того ни с сего, к привлекательной иностранке, которая еще и почти в два раза моложе тебя, и начинать с ней светскую беседу у нас не принято, как, впрочем, и к нашим соотечественницам. Гораздо легче было бы извлечь сейчас из кармана гражданской куртки майорское удостоверение и спокойно удостовериться в том, что гражданка Японии Ирина Катаяма просто-напросто, выезжая вчера вечером из своего дома в Ниигате, забыла по дороге в порт выбросить мусор в специально отведенном для этого в ее квартале месте, а ввозить его на пароме, вверенном заботам и попечению чтящего историю и законы Японии капитана Игараси, в гостеприимный хоккайдский Отару посчитала некрасивым. Но косившаяся на неуемных немых чаек за толстым глухим стеклом прекрасная гостья из недалекой, но все-таки, формально, заморской страны вдруг стала мне интересна не столько с точки зрения приложения моих профессиональных навыков, сколько с позиций моей пока еще несомненной принадлежности к так называемому сильному полу. Не скажу, что по роду своей деятельности я лишен приятной возможности общаться с молоденькими русскими барышнями, но только через наш отдел по большей части проходят экземпляры, которые никаких возвышенных мужских чувств не вызывают. Дальше минутного и легко подавляемого все еще могучей силой воли приступа звериной похоти дело не идет. А такие вот подарки далеко не всегда благосклонной ко мне судьбы, как подсесть и заговорить с симпатичной девицей-красавицей, выпадают не часто или, честно говоря, совсем не выпадают, если не считать регулярных встреч с Ганинской Сашей, но там у нас все совсем по-другому…

– Извините! – Я обратился к ней по-русски, чтобы отрезать ей пути к возможному отступлению. – Ирина?

Я так и не понял, от чего она столь сильно вздрогнула: от неожиданного мужского внимания или от внезапно услышанного собственного имени в чужом исполнении (хотя я постарался проартикулировать коварное «р» как можно четче – как завещал мне сегодня утром великий Ганин). Так или иначе, ее словно ударило током, она резко повернула голову в моем направлении, и в меня впились два жгучих уголька пепельно-серых, невероятно притягательных глаз.

– Что? – Ей потребовалась лишь пара секунд, чтобы унять начавшуюся было дрожь и адаптироваться к ситуации, отличной от той, в которой она отрешенно блаженствовала мгновение назад.

– Разрешите? – Я кивнул на стул с другой стороны стола, оценив походя ее блестящую коммуникативную реакцию.

– Вы кто? – совсем уже ровным и спокойным тоном просила она.

– Минамото Такуя. – Я продолжал стоять. – Вернее, как у вас, у русских, заведено, Такуя Минамото.

– Что заведено? – Ирина продолжала буравить меня своими проницательными глазами.

– Заведено сначала имя называть, а потом фамилию, – пояснил я свой лингвистически-этикетный выкрутас и положил руку на спинку свободного стула.

– Заведено? – Она полностью, успокоилась и, похоже, готова была перейти в контратаку.

– Заведено, – подтвердил я. – У вас, у русских. А у нас, у японцев, наоборот… Тоже, конечно, заведено, но – наоборот…

– У вас, у японцев, все наоборот! – язвительно буркнула Ирина. – Что вам нужно? Откуда вы знаете, что я Ирина?

– Я вам сейчас все объясню. – Я старался держать себя в руках, хотя постепенно стал осознавать тот печальный факт, что принимать желаемое за действительное ошибочно в любом возрасте, ибо уже начал чувствовать, как из-под невинной хрупкой цыплячьей скорлупки начинает проклевываться коварная змейка. – Вы мне все-таки сесть позвольте, а то я из Саппоро сюда ехал – неближний свет…

– Садитесь, только ненадолго, – она указала мне своим тонким, точеным подбородком на стул.

Я опустился на него и теперь наконец-то получил возможность как следует, в фас, разглядеть ее лицо. Вообще-то я всегда начинаю осмотр особи противоположного пола с фигуры: для меня красота тела превыше красоты чела, и если у дамы ноги толстые или, что еще хуже, короткие, если у нее отсутствует талия и, наоборот, присутствует сало на заднице, никакие другие красоты не спасут ее от моего немедленного презрения и последующего забвения. Ганин смеется надо мной, что я-де эстет и что подходить с такими мерками к женщинам нельзя (хотя у его Саши и с фигурой, и с лицом все в порядке!), но исправит меня, как прогнозирует тот же Ганин, только могила. Но рассмотреть как следует фигуру этой гордой львицы возможности не представлялось – разве что послать ее, в самом деле, за кофе…

Лицо же на поверку оказалось в фас и вблизи не столь красивым, как в профиль издалека. Впрочем, это я привередничаю, поскольку именно такой тип женщин для меня наиболее привлекательный. Если женщина классически красива, то наблюдение ее и общение с ней превращается в настоящую пытку, как истинным мучением становится любое наше прикосновение к идеалу: вступить во временный контакт с ним ты еще можешь, но получить в постоянное владение – умоешься, поскольку каждый из нас с молоком матери впитывает уверенность в недостижимости всякого идеала. А красивая женщина занимает в жизни мужчины некое промежуточное положение между реализмом и идеализмом. Скажем, какая-нибудь Шэрон Стоун – вполне живая, реальная особа, но максимум, чего ты можешь достигнуть, – это пробиться на ее очередную пресс-конференцию в Токио, посвященную выходу новой пострелюшечки-комедюшечки с ней в главной роли, и даже продраться сквозь толпу фанатов обоих полов и получить от нее заветный автограф – и все, не более того. Вот предел, перешагнуть через который ни за что не получится. Обладание этим пресловутым идеалом нам, смертным мужчинам, не светит ни под каким видом…

Лицо Ирины было просто симпатичным, но столь умело подрисовано и подкрашено, что создавалась полная иллюзия, что говоришь с писаной красавицей. Это был как раз тот тип достаточно проницательных и в меру самокритичных женщин, которые в любой ситуации знают, как себя подать («И продать!» – обязательно добавил бы сейчас известный пошляк Ганин…). Хотя русских дам в этом плане отличает от американок и европеянок неумение вовремя остановиться. По своему достаточно богатому опыту знаю, что даже обладающие мощным сексапильно-притягательным потенциалом русские львицы-тигрицы всегда перебарщивают как с косметикой, так и с прочими материальными компонентами своего неотразимого, по их личному и всеобщему мужскому мнению, имиджа.

– Слушаю вас? – нейтральным тоном, без недовольства, но и без особой душевной теплоты, спросила Ирина и потянула ноздрями.

Так! Ну а это что такое? Она что, пытается меня понюхать? Я же ее предупредил, что я добирался сюда из Саппоро, так что, если от меня сейчас и исходит что-нибудь неблагородное, этому есть простое объяснение. Хотя я дружу с дезодорантами и, как правило, никого никакими мерзкими запахами от себя никогда не отпугиваю, да и лука не употребляю в пищу принципиально как раз по причине исходящего от него, а потом от его едока, сверлящего нос до самых мозгов миазма.

– Вы извините, что я вот так вторгаюсь в вашу личную жизнь, Ирина, но этого требуют некоторые обстоятельства. – Я заглянул в ее красивые, но чуть подернутые душевным дискомфортом очи.

– Обстоятельства? – Над левым выразительным оком ее взлетела мастерски подведенная бровь.

– Вы простите меня за мой русский… – прикинулся я финансово несостоятельным родственником.

– У вас хороший русский – не прибедняйтесь, – тем же ровным, прохладным тоном откликнулась Ирина.

– Ну, у вашего мужа, должно быть, русский получше, нет? – Я решил рискнуть и врезать не во вздернутую бровь, а в глаз, прекрасный и беспощадный…

– При чем здесь мой муж? – Она внезапно добавила в свою речь колотого льда.

– У вас ведь муж японец, да?

– Японец…

– Ну вот, у него же есть замечательная возможность у вас русскому научиться…

– Послушайте, как вас, извините? – категорично отрезала Катаяма.

– Минамото, – напомнил я ей.

– Вы что-то про какие-то обстоятельства говорили, Минамото-сан… – напомнила мне памятливая Ирина.

– Да, я начал вам рассказывать про обстоятельства…

– А вы вообще кто? – наконец-то она соизволила понтересоваться моей профессиональной принадлежностью!

– Я майор полиции Хоккайдо. – Я показал ей свое удостоверение. – Работаю в отделе, занимающемся российскими проблемами.

– Майор? – Известие о месте моей службы энтузиазма Ирине не добавило, но и особенно не расстроило: ничего в ее поведении принципиально не изменилось, и я не без легкого разочарования отметил, что эта новость не стала для нее сенсационной и выбивающей из колеи. – Из полиции?

– Да, Катаяма-сан, я майор полиции…

– И что вам от меня нужно? – В ней явственно боролись наигранное безразличие и искренняя заинтересованность.

– Дело в том, что на вас поступило заявление…

– На меня?… Какое заявление?…

– Да вы не волнуйтесь, Ирина. – Я с трудом удержался, чтобы не погладить ее длинные пальцы, постукивавшие изящным золотым кольцом по пустой кофейной чашке.

– Я не волнуюсь. – Она перестала терроризировать общепитовский инвентарь. – Что за заявление?

– Вы ведь на пароме в Отару прибыли?

– На пароме.

– В каюте плыли или в салоне?

– В салоне, конечно. У меня нет денег на отдельную каюту.

– Ночью или под утро вы из салона выходили?

Она не побледнела, нет, и бездонные глаза ее не забегали в паническом испуге по моим плечам, как полчаса назад у Сомы. Надо отдать ей должное: держится она великолепно – любой такой вопрос из равновесия выведет. Вот так сидишь спокойно, кофе потягиваешь, серых чаек за окном считаешь, и тут вдруг к тебе подходит полицейский-ясновидящий и в лоб интересуется твоими интимными подробностями минувшей ночи. А она держит себя в руках замечательно, только с ответом немного затянула…

– Так выходили или нет?

– Я не понимаю вашего вопроса. – Она, что вполне логично для рациональной женщины, попыталась выиграть несколько секунд для того, чтобы сообразить, как ей вести себя в сложившейся ситуации.

– Я извинился перед вами за свой русский. – Я великодушно подарил ей эти несколько секунд. – Может, мне лучше по-японски спросить?

– У меня японский гораздо хуже вашего русского, – мотнула она головой, и я вдруг поймал себя на непреодолимом желании того, чтобы костяная заколка из ее волос выскочила и с этим манящим движением головы взметнулись бы и рассыпались по плечам ее волосы. Но заколка держалась крепко. – Я хочу знать: почему вы вдруг интересуетесь моей поездкой на пароме?

– Я же сказал: заявление на вас написали…

– Да, но вы не сказали, что за заявление!

– А вы не ответили на мой вопрос относительно того, выходили вы под утро из салона или нет…

– Долго будем с вами друг друга футболить? – Ирина резко прервала начавшуюся перепалку.

– Так выходили или нет?

– Выходила! – бросила она мне в лицо и демонстративно отвернулась к окну.

– Зачем, если не секрет?

– Да какое, в конце концов, вам дело? – не удостаивая меня взглядом, поинтересовалась она.

– Я же говорю вам, заявление на вас написали.

– И что на меня заявляют?

– Что вы в море мешки бросаете… – Я постарался как можно внимательнее отнестись к ее реакции на это сообщение, но видимых изменений в ее экстерьере не произошло.

– Мешки? – Она вновь повернулась ко мне.

– Да, мешки.

– Мешок был всего один. – Смятение, видимо крепко ударившее по ее внутреннему миру секунду назад, ей удалось быстро преодолеть.

– Да, верно, в заявлении так и сказано.

– И кто на меня стукнул?

– Что, простите? – Я, конечно, осведомлен о переносном значении этого русского глагола, но мне захотелось лишний раз проверить свои филологические способности.

– Заявление это кто написал, спрашиваю?

– Честная гражданка Японии. Как и вы, кстати…

– Что «как и я»?

– Гражданка Японии.

– А-а, это… Да, я гражданка… И что теперь?

– Да, собственно, ничего особенного. Что в мешке было?

– А вы как думаете? – А вот это она зря! Не следовало ей опять затягивать с ответом на элементарный вопрос – особенно после того, как выяснилось, что мне многое известно…

– Вы знаете, Ирина, – я опять чуть было не дотронулся до ее руки, – у меня работа такая, что я часто за самого себя все додумать не могу. Так что, извините, еще и за других людей думать я просто не в силах. Да и в работе моей обычно требуются собственные слова подозреваемых или обвиняемых, понимаете?

– Понимаю. Я кто – подозреваемая или обвиняемая? – недовольно буркнула русская красавица.

– Ни та, ни другая, разумеется. Вы же видите: я с вами разговариваю как частное лицо, без протокола и записи.

– Хорошо. В мешке был мусор…

– Какой мусор?

– Домашний. Я его в воскресенье в багажник загрузила, хотела по дороге в порт на помойку завезти, но забыла.

– И решили в море скинуть?

– А что, убудет, что ли, от моря вашего? – Ее тон вдруг стал заметно грубеть. Создавалось впечатление, что до последнего времени она как бы сдерживала себя и разыгрывала образованную и воспитанную даму (балагур Ганин добавил бы обязательно: «из Амстердама»), но теперь внезапно тормоза полетели, и речь ее стала терять соответствие благородному и привлекательному внешнему виду, что, впрочем, так и не отбило у меня желание дотронуться до ее тонких пальцев. – Оно у вас что, это море, какое-то особенное?

– Да нет, ничего особенного в нашем Японском море нет. Просто мусор в него бросать не принято.

– Ну извините! – фыркнула она.

– Вы, если не секрет, в Отару с какой целью прибыли?

– С туристической, – отрезала погрубевшая Ирина.

– У вас отпуск сейчас?

– Какой отпуск?

– На работе.

– Я не работаю.

– Домохозяйка?

– Типа того…

– Типа чего? – Мне ужасно нравится это новорусское «типа». Еще в студенческие годы я бесился от бессилия в вопросе перевода английского «a kind of», которым переполнены нехитрые тексты голливудских блокбастеров. А теперь вот – с этим русским «типа» – проблема оказалась решена…

– Типа домохозяйка, – буркнула Катаяма.

– Значит, муж ваш достаточно зарабатывает?

– А что это вы так мужиком моим интересуетесь? Вы по автомобильной линии, что ли? – Ирина заинтересованно прищурилась.

– У вашего мужа проблемы в бизнесе?

– Да вроде нет…

– Он, кстати, где сейчас?

– Что значит «где»? – Теперь над ее прекрасными глазами взлетели сразу обе, как я вдруг разглядел, наполовину аккуратно выбритые, наполовину изящно подрисованные брови.

– Ну вы же одна на Хоккайдо приехали.

– У него работы выше крыши.

– В Ниигате?

– Да.

– А в России ваш муж часто бывает?

– Значит, вы все-таки по автомобильной линии?

– Да нет же, не по автомобильной.

– Врете! Знаете прекрасно, что он в Россию подержанные японские тачки продает!

– Хорошо-хорошо, Ирина, – успокоил я ее. – Пускай будет «по автомобильной»… Хотя на самом деле это совсем не так…

– Ну бывает он в России. Регулярно бывает.

– На Сахалине?

– В основном да. Случается, в Находку ездит, в Хабаровск летает. Но в принципе у него главные покупатели на Сахалине.

– А сейчас он где?

– Как где? – Она опять насторожилась. – В Ниигате, конечно. Почему вы спрашиваете?

– Просто так. – Я старался звучать как можно более простодушно. – Я же вам сказал: вы одна здесь, на Хоккайдо, он там один…

– Да будет вам! Вы же японец! – Ирина всплеснула руками.

– И что с того, что я японец?

– Того! Как будто не знаете, что такое японские семьи! – Она вперилась в меня своими жгучими угольками.

– А что такое японские семьи? – Я попытался как можно наивнее округлить глаза.

– А то! Вы же вместе со своими бабами жить не можете! Вас же воротит от них!

– Извините, не понял! – уже без фальсифицированного неведения удивился я.

– Не понял он! – скривила Ирина свои чуть-чуть больше, чем следовало, накрашенные умеренно яркой алой помадой губы. – А сам сидит и груди мои рассматривает!

– Груди?

– Две их у меня! – В Ирине, видимо, окончательно проснулась она сама, заглушив зачатки воспитанности, которые проявляли себя пять минут назад. – Скажете – нет?!

– Простите, Ирина, но я не из… – мне пришлось полезть за нужным словом в свой филологический карман, откуда вылезло банальное, – этих…

– Да все вы одинаковые! – не поверила мне она. – Вам только одного нужно!

– Чего «одного»?

– Того! Может, мне еще сходить к прилавку вам пирожное заказать, чтобы вы сзади меня могли получше рассмотреть?

– В каком смысле? – Признаться, я никогда еще не испытывал такого психологического натиска со стороны противоположного пола, который европейцы с американцами по инерции продолжают называть слабым, но который даже у нас, в антифеминистической Японии, таковым уже давным-давно не является.

– В прямом! Вам же интересно, какие у меня ноги! – продолжила она свою стихийную, но мощную контратаку.

– Почему вы, Ирина, решили, что меня интересуют ваши ноги? – Я все еще не мог прийти в себя после такой решительной атаки.

– А что вас еще во мне может интересовать? Выше пояса я и так хорошо просматриваюсь: и морда, и грудь на виду, а вот какие у меня ноги, бедра и задница, вам не видно. Вы же смотрите на меня и мечтаете, чтобы я встала и пошла куда-нибудь – в туалет, например.

– Скажите, Ирина, – мне пора было успокоиться, немедленно прекратить похотливую визуализацию в своем воображении объектов, перечисленных Катаямой, и возвратиться к самому себе, спокойному, уравновешенному и рассудительному, – у вас что, с мужем проблемы какие-то?

– А это вас не касается! – отрезала она и демонстративно отвернулась к окну.

– Хорошо, Ирина, – я наконец-то сумел окончательно скинуть с себя наброшенные ее колдовскими чарами на мои мозги и некоторые другие части тела фрейдистские сети, – давайте закругляться.

– Давайте! – Она вновь взглянула на меня своими глубокими глазами. – Мне пора!

– Если не секрет, куда?

– В Саппоро.

– Я как раз хотел вас спросить о ваших планах.

– Что, мне штраф придется платить или что?

– Не знаю пока, но возможности уплаты штрафа я не исключаю. Поэтому нам необходимо знать о том, где вы будете находиться в ближайшие два-три дня.

– А если я откажусь отвечать на этот вопрос?

– Ну тогда вам действительно придется подняться с этого стула, продемонстрировать мне и всем присутствующим ваши ноги и прочие – как там у вас принято говорить? – филейные, да? – части своего тела и…

– Что «и»?…

– И проехать со мной в местное управление полиции. Это недалеко. – Я кивнул в направлении выхода.

– Значит, за мешок мусора меня арестуют, да?

– Нет, арестовывать вас никто не будет, но по двум заявлениям на вас местная полиции меры принять должна.

– По двум заявлениям? – По слегка побелевшей коже на скулах под персиковыми румянами стало понятно, что о своей сексапильности Ирина на время забыла. – У вас против меня есть целых два заявления?

– А что вас удивляет?

– Как что? Я всего пять часов как на Хоккайдо приехала, а на меня уже две телеги накатали!

– Вы знаете, Ирина, если быть до конца точным, то эти две, как вы изволили выразиться, «телеги» написали на вас не хоккайдцы, а те люди, с которыми вы плыли на пароме.

– Мне от этого не легче! Мне что Хоккайдо, что Хонсю – одна разница! Короче, если я вам сообщу, где я буду находиться в течение ближайших дней, вы меня в местную мусорскую не потащите?

– Мусорскую?

– В ментуру то есть.

– В полицию, вы хотите сказать?

– Я хочу сказать именно «в мусорскую», потому как вы тут заявили, что мусором занимаетесь, но если вы в это дело не въезжаете, то пусть будет «в полицию».

– Въезжаю, но экологические проблемы меня волнуют постольку-поскольку. Значит, если вы мне скажете, где вас можно будет найти завтра-послезавтра, то обещаю сейчас вас в отарскую полицию не конвоировать.

– Саппоро, «Гранд-отель». Номера пока не знаю. – Ирина несколько сбавила обороты, но в голосе ее по-прежнему звучал гулкий чугун.

– Так вы в Саппоро приехали, а не в Отару?

– Да, в Саппоро.

– И надолго?

– На две недели.

– Вы что, две недели будете в «Гранд-отеле» жить?

– А что? Рожей не вышла? Или задницей?

– Задницу вашу, как вы, Ирина, сами же заметили, я еще не видел, а что касается лица, то по этой части особых проблем с заселением в «Гранд-отель» я не предвижу.

– Тогда что?

– Вы же сами сказали, что у вас денег на отдельную каюту нет, а тут вдруг номер в «Гранд-отеле» на две недели…

– Ну, во-первых, это уже мое личное дело. А во-вторых, в «Гранд-отеле» я буду жить не все две недели, а только первые два дня. Просто гостиница в туристический «пак» входит – вместе с билетом на паром. Потом найду что-нибудь подешевле. Устраивает это вас?

– Вполне. И последний на сегодня вопрос: как я понимаю, туристический «пак» для вас только способ добраться до Хоккайдо и пробыть здесь какое-то время. Если это только способ, то позвольте поинтересоваться об истинной цели вашего визита?

– А это моим личным делом быть не может?

– Пока может. – Я надавил на «пока».

– Пока?

– Да, пока. Я, Ирина, не знаю, как повернется дальше вся эта история. Пока на этот вопрос можете не отвечать.

– Тогда прощайте! – Она начала подниматься из-за стола.

– Прощаться не буду, Ирина. – Я по-джентльменски попытался опередить ее в процессе подъема. – Не люблю потом сознавать свои ошибки и просчеты.

– Значит, на свиданку в будущем намекаете? – по-недоброму ухмыльнулась она и вдруг вновь опустилась на стул. – Вы что ж, полицейский – и не женаты? Разве у японцев такое бывает?

– Женат-женат… – Я решил не останавливаться в своем движении ввысь и все-таки принципиально подняться первым: пускай сидит себе и прячет под столиком свои призывные прелести в обтягивающих одеждах. – А свидание, Катаяма-сан, ведь у нас может и просто деловое состояться, правда? В будущем, в недалеком…

– Деловое разве ж свидание? – вздохнула Ирина и повернулась ко мне все той же роскошной заколкой, прочно удерживающей на затылке, видимо, весьма аппетитные в распущенном состоянии волосы.

Сома перехватил меня на выходе из ресторана и повис на левом плече. Ему явно не терпелось расспросить меня о результате состоявшихся только что международных переговоров, но посвящать его в это не отходя от кассы, от которой мы, правда, все-таки отошли, в мои планы не входило. Я еле сдерживал себя, чтобы не обернуться и не посмотреть на оставленную мной в беспокойстве и смятении Ирину, и был абсолютно уверен, что она сейчас сидит так же, как когда я вошел в ресторан, – в профиль ко входу, изо всех сил напрягая боковое зрение, чтобы проводить меня своим испепеляющим взглядом.

– Где ваша машина, Сома-сан? – поинтересовался я, едва мы вышли из «Хилтона» на улицу.

– Здесь, на стоянке. – Сома услужливо указал направо, в направлении открытого паркинга.

До управления от «Майкала» десять минут езды, и, пока мы ехали, я подробно пересказал Соме два последних своих дела о гибели русского моряка и женщины-украинки, не дав тем самым ему возможности разузнать о том, что мне удалось выудить из Ирины Катаяма, гражданки Японии и уроженки Сахалина.

Майора Ивахару мы с Сомой застали в коридоре. Он явно куда-то торопился, но, завидев меня, дал задний ход и указал на кресло перед своим столом. Сома сиротливо присел на складной стул, как сказал бы Ганин, «на отлете», а я погрузился в недышащую искусственную кожу старомодного низкого кресла и согласным кивком ответил на предложение Ивахары выпить кофе. Кофе пришелся очень кстати, поскольку с Ириной в «хилтоновском» ресторане мне было не до него, а после того, как мне удалось одолеть свои низменные желания, вдруг очнувшиеся при виде соблазнительной русской красотки, на меня опять напала сонливость.

– Как папа ваш себя чувствует, Минамото-сан? – с протокольной улыбкой на удивительно загорелом после скудного на солнце и тепло хоккайдского лета поинтересовался Ивахара.

– Да вроде жив-здоров, Ивахара-сан. – Я отхлебнул слишком крепкий для казенного заведения кофе и решил соврать для ублажения гордыни отарского майора. – Вам приветы постоянно передает.

– Спасибо-спасибо! – еще активнее заулыбался и закивал головой Ивахара, из чего я сделал вывод, что в последние мои слова он верит слабо. – Вы ему тоже при случае передавайте!

– Обязательно, – автоматически пообещал я и про себя решил, что с меня и правда не убудет в ближайшей телефонной беседе с отцом действительно взять и передать ему привет от Ивахары.

– Вы, Минамото-сан, с Ириной Катаямой побеседовали, да? – Ивахара закончил краткую обязательную официальную часть и быстренько приступил к делу.

– Да, только что имел такую честь.

– И как ваше впечатление?

Я кратко пересказал Ивахаре наш разговор с Ириной, не повышая при этом тона, чтобы заставить сидящего поодаль Сому понапрягать свои уши и мышцы бедер и брюшного пресса, так как ему, бедолаге, приходилось постоянно подаваться вперед на своем стуле, чтобы услышать хоть что-нибудь. В подробности своих телесных переживаний, вызванных внешним обликом своевольной пассажирки парома «Тохоку-мару-18», безоглядно доверившейся мастерству старого морского волка капитана Игараси, я Ивахару решил не посвящать, поскольку всегда опасаюсь быть неправильно понятым в тех случаях, когда пытаюсь делиться с мужиками своими сокровенными физиологическими ощущениями, порожденными как внезапными, так и тщательно спланированными контактами с прекрасным полом.

– Вот… – закончил я, – а жить эти два дня она будет в «Гранд-отеле» в Саппоро. А потом планирует перебраться куда-нибудь еще, как говорит, подешевле.

– Значит, получается, что она на две недели на Хоккайдо приехала… – задумчиво протянул Ивахара.

– Получается так, Ивахара-сан.

– И денег у нее немного… – продолжил бубнить себе под нос отарский майор.

– Так говорит… – кивнул я ему.

– Как тогда это прикажете объяснить? – Ивахара выудил из невысокой пачки бумаг у себя на столе помятый и зацапанный пальцами листок факса и протянул его мне.

Факс был из управления полиции Ниигаты и представлял собой обычную копию заказа на турпоездку, которые сотнями тысяч разлетаются по Японии из больших и малых, но одинаково жадных до наших денег туристических компаний. Бумага сообщала всем желающим, что гражданка Катаяма Ирина заказала, оплатила и получила все соответствующие документы для участия в групповом трехдневном туре по маршруту Ниигата – Отару – Саппоро с проживанием в течение двух ночей в саппоровском «Гранд-отеле». Факс бесстрастно информировал всех владеющих японским языком о том, что для осуществления сказочного путешествия по чрезвычайно популярному у обитателей северной части нашей растянувшейся вдоль восточного побережья Азии головастой коброй Японии маршруту Катаяма-сан в обмен на свои (или мужнины?) денежки получила ваучер на две ночевки в «Гранд-отеле», а также проездные документы, именуемые у простолюдинов билетами, на себя и на автомобиль «Мицубиси-диаманте». А самым примечательным во всей этой на первой взгляд банальнейшей информации было то, что обратный билет из Отару как на гражданку Катаяма, так и на ее драгоценный, обшаренный привередливыми отарскими экспертами «диаманте» выписан на среду, 2 октября, 19.30, то есть на полвосьмого послезавтрашнего вечера.

– Что скажете, Минамото-сан? – прищурился Ивахара.

– Что скажу… – Я разочарованно покачал головой. – Что коварству женскому предела нет, Ивахара-сан…

– Именно – коварству, – согласился со мной майор. – Итак, почему ей потребовалось лгать вам о том, что она останется у нас, на Хоккайдо, на две недели?

– Вы думаете, Ивахара-сан, что это ложь?

– А у вас другое мнение?

– Да, другое… Я думаю, что она не солгала мне по поводу этих двух недель… Думаю, что она вообще не лгала…

– А обратный билет на послезавтра?

– Что, если она действительно планирует задержаться в Саппоро на пару недель?

– А билет-то как же?

– Так я и говорю: если предположить, что она не врет… Если, конечно, только предположить… То получается, что этим обратными билетом она послезавтра пользоваться не намерена.

– А вы, Минамото-сан, не усложняете все? – скептически поморщился Ивахара.