Текст книги "Миракулум 1 (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

  – Не сейчас. Это очень долгая история.

  Черная змейка на шее теперь не скрывалась – была видна. И как мне было сознаться Аверсу, что я так подло поступила с лекарем, что отдала карты? Что я чужая на этом Берегу, и стан врага – стан моих соплеменников? Он прошел свое испытание, и то, что чума его не убила, говорит лишь о чистоте сердца. А я оправдала свое крысиное имя...

  – Что с тобой?

  Я очнулась от раздумий, посмотрела на огонь в плошке, не сразу ответив на его вопрос:

  – Помнишь, в день, когда Ут-Фубэр вызвал нас обоих к себе?

  – Помню.

  – Мне кажется, именно в этот миг все и началось. Я в Раомсе песню услышала, о том, что с пути судьбы сойти не суждено. Теперь я вспоминаю и думаю, что именно тогда, не раньше и не позже, я на него ступила. В тот же день я услышала и про Змеиного Алхимика от лекаря.

  – Тебе бы хотелось, чтоб все сложилось иначе?

  – Нет, – я попыталась улыбнуться под стать Аверсу, одними уголками, не скрывая своего счастья, – мне нравится, как сложилось. Все-все, как оно есть. Ведь ты сейчас рядом...

  Он вдруг подошел совсем близко, оставил мешок, еду в сторону, и, наклонившись, поцеловал. В губы. Заставил подняться с лавки, и прижал к себе. Кровь бросилась мне в голову. Это было таким долгожданным, но тело, жившее своей отдельной от души жизнью, содрогнулось в испуге.

  Мы были наедине, в тишине и тепле, и стремительная мысль о близости вселила в меня ужас. Под руками и под губами Аверса меня затрясло, мышцы даже задеревенели, но нервы встряхивали тело крупной дрожью, и я попятилась. Стала вырываться из тисков, которые лишь на миг мне показались чужими.

  – Я не трону тебя... не трону... Рыс!

  Он удержал меня за талию, но очень мягко.

  – Прости. Он-н-о само... я не хочу, но оно с-само... – даже зубы застучали, но вернувшееся ощущение свободы быстро возвращало мне саму себя. – Я люблю тебя, Аверс. Я хочу быть твоей.

  – Ты уже моя, вся моя. И я тоже люблю тебя. Только сегодня я тебя не трону, ты можешь не бояться. Мы ляжем рядом, вместе. Для тепла. И потому, что я не хочу отпускать тебя ни на миг.

  Я кивнула. Дрожь прошла, и я уже сама в ответ, прижалась к оружейнику так, как прижималась в холоде пустоши. Его слова меня успокоили.

  – Твое тело помнит насильника, но не знает любовника. Ничего не будет, Рыс, обещаю, пока твой страх не уйдет.

  – Какие целомудренные любовники!

  Мы проспали так долго, что когда Анике разбудила нас, сквозь оконце ярко светил день. Устроившись со всеми шкурами на полу, чтобы хватило места обоим, я и Аверс спали одетыми, накрывшись еще и куртками для тепла. Лесничая же, ожидая увидеть иное, стояла на пороге комнаты и хмурилась:

  – А ты не юн, герой.

  – Какой есть, госпожа Анике, – Аверс встал на ноги, – и спасибо за то, что спасли.

  – Я-то спасла, а вот ищут не меня. Наместник в замке, и завтра с утра я должна устроить добрую охоту, чтобы побаловать его важнейшество... Уходить будете как стемнеет. Снег шел всю ночь, это к удаче, – следы замел хорошо. А теперь-ка пойдем, поболтаем по-девичьи!

  Лесничая увела меня на холодную кухню, где я, не отойдя еще от теплоты сна, ежилась и куталась в накинутую на плечи куртку.

  – Говорила ты ему, чего наделала?

  – Нет.

  – И хорошо. Пойти вы должны в Шуул. Другой дороги нет, и вас там ждать будут... не перечь! – Едва я шевельнула губами, как та цыкнула. – Даже если я дала бы вам хороших лошадей и много припасов, далеко одни вы не ушли бы. Сил у вас мало – а зима только начинается, и не пройти вам по этим землям открыто – молодой ратник и служитель ихний, как бешеные по замку носятся. Им даже на пленных плевать, они тебя найти жаждут! В погоню кинуться мешает только то, что наместник только-только приехал, а вот уже завтра по всем дорогам, по всем селениям будет цаттов, что блох на холке!

  – Как я вернусь в Шуул, если они знают, что карты украла я?

  – Понесешь свое наказание. А что лучше – голодная смерть в сугробах? Денег у меня нет, еды смогу дать всю, что есть, но ее не много. Лошадь одна, и та полудохлая. Аверса твоего, как бывшего беглого пленника повесят на том же месте, где поймают. С тобой не знаю, что сделают.

  – А разве свои не повесят? – Зло прошептала я. – За предательство.

  – Нет. Потому что ты принесешь это. – Анике достала из-за пазухи старую сумку для дичи. – Здесь есть кое что, что поможет сгладить твою вину.

  – Что?

  – Бумаги, которые наместник чуть ли не у самого сердца хранил. Из самого его ценного сундука.

  – Как ты достала их?

  Вытащив несколько писем я узнала баронские печати, увидела и незнакомые с синим сургучом.

  – В замке есть тайные коридоры и двери, а у Анике есть верные юркие мальчики из прачкиных детей. А еще есть красавица служанка, в которую влюблен цатт из вельможной обслуги... и не твое дело как! Вам везде пропасть – так уже лучше идти к друзьям, которые могут простить, чем скрываться и от тех, и от других. Псинку свою я сейчас погнала, так что говорю – в Шууле будут вас ждать, а дальше, думается, будете тайком пробираться на восток. И не бойся. Если ты, живучая Крыса, до сих пор не пропала, то и дальше не пропадешь.

  – Спасибо, Анике.

  – А вот теперь давай прощаться, – сказала лесничая, – только без нежностей. Пусть тебя твой полюбовничек тискает, а не я. Сделай как говорю, и не только люди, но и небо простит тебе твои грехи. Иди! Если наместник своих бумаг сегодня спохватится, то до бежавших вообще никакого дела не станет!

  – А тебя не схватят?

  – За меня не думай. Я себя в обиду не дам. Да и некому на меня пальцем указывать...

  Снег шел и вечером. Мы выехали в тишине, и пробирались охотничьей дорогой неспешно, с осторожностью. Если и шли поиски, то в другой стороне. До дороги мельника пришлось срезать через лес, чтобы не выйти на главный тракт, а там уже нашли и вход в пещеру с тайным проходом.

  Да, в крепости нас ждали – сам Ут-Фубер с сыном и еще два ратника, все одеты крестьянами. Соммнианса не было. Никто нам с порога руки не вязал, комендант поступил хитрее. Он увел меня в верхнюю залу для доклада обо всем случившемся, а там оказались еще люди, которые и скрутили по рукам и ногам.

  Признаться по глупости своей, но я до последнего мига верила словам лесничей, что тут нас ждут люди, готовые выслушать и простить. И правда была о слабости – Аверс больше месяца был в плену, я не так давно только встала от болезни. Не выжить нам было в разгар зимы, нужна была помощь, убежище.

  – Оружейник ни в чем не виноват, – успела сказать я, – он даже не знает о том, что я сделала... У меня есть бумаги цаттов в замен...

  Комендант, сощурившись на свет факела, смотрел, как мне затыкают кляпом рот и молчал. Потом кивнул, и меня, словно мешок, потащили в темноту замкового коридора.

  Глава девятнадцатая

  Тяжелые были дни, тяжелее прочих. Только не для сердца, а для тела – пока были земли занятые цаттами, везли меня тайно. Тройка крестьян, крытый обоз, лошаденка. Связанную, меня прятали у днища в плоский ящик, обложенный сеном. На стоянках выводили к огню, не развязывая рук, поили, кормили, отводили по нужде. Долгое время никто не хотел со мной говорить, и только когда нас провели через границу на свои земли, и прятать в ящик перестали, сын коменданта нехотя развязал язык.

  По целым дням мы проводили вместе, как пленница и соглядатай, трясясь по дорогам до первого крупного города. На вопросы «Что с Аверсом?» и «Где Соммнианс?» Домто не отвечал, а вот что готовится мне – рассказал.

  Ут-Фубер хотел восстановить свою честь и свое положение перед его величеством, и потому меня с такой заботой везли в столицу, не давая ни замерзнуть, ни оголодать. Добычу бумаг и пленение предателя он поставит себе в заслугу, и судить меня будут королевским судом. Хотя сам Домто удавил бы меня своими руками с большим удовольствием. Так он говорил.

  А я думала... Расскажи я все оружейнику, быть может, он придумал бы лучший выход. Но мне стыдно было признаваться, и решение, предложенное Аникой, казалось лучшим. Теперь мы снова в разлуке, и уже я в плену, а не он. На ночных стоянках я подолгу не засыпала, надеясь, что в этот раз услышу конский топот и увижу Аверса, догнавшего обоз, чтобы спасти меня. На каждой стоянке я придумывала – как бы оставить след, но за неимением ничего, не могла ничего и придумать. То, что он меня не оставит, я не сомневалась. Лишь бы только нашел. А отбить у трех человек легче, чем после у стражников королевской тюрьмы.

  Но Аверса не было... Дни за днями проходили, сменяя друг друга – снегопады, расчистка дороги, селения, переправы по льду. Горы остались далеко позади, уступив место болотистому замерзшему полесью, лугам с одинокими деревцами, небольшим холмам.

  В первом же городке Ут-Фубер направился к местному совету, чтобы выпросить в сопровождение еще охрану и довольство. Печать, которую комендант тщательно прятал, выдавая себя за крестьянина, теперь красовалась на пальце и давала ему полномочия.

  В городе мы задержались на три дня, и сбежать мне не удалось – как бы я ни высматривала такую возможность. И Аверса не было. Когда на одной из следующих стоянок Домто поймал мой взгляд, направленный в сторону ушедшей дороги, то сказал:

  – Можешь его не ждать. Отец не глупец, чтобы дать тебе возможность улизнуть. Считается, что оружейник был убит при налете цаттов, когда сопротивление ловили, вот так и будет доложено. – Он хмыкнул. – Так что едва мы выехали из Шуула, оставшиеся должны были вывести его в лес и убить, оставив труп без погребения.

  – Ты лжешь.

  – Отцу лишние беды не нужны. Если у вас дела сердечные, вы оба так и будете спасать друг друга от смерти. Но только не в этот раз. Он уже мертв, а тебя повесят в столице на главной площади.

  – Ты лжешь!

  Он сидел недалеко, так что я дотянулась и лягнула. Домто в ответ пнул меня сильнее, и выплеснул миску с ужином в снег. Мне хотелось кинуться прочь хоть ползком, лишь бы сбежать, но двое ратников из городского сопровождения, подняли из сугроба, и связали еще сильнее. Теперь почти весь путь я проводила не одна, а с кем-то из стражи в седле, и ни днем, ни ночью с меня не спускали глаз.

  Но отчаянья и слез не было. Домто мог сам верить, во что говорил, но я его смерти не чувствовала. Если бы это случилось, небо и земля поменялись бы местами, и я бы сердцем знала, что моего оружейника нет в живых. Я знала!

  К воротам столицы и к воротам дворца гонцов послали раньше, чем мы сами туда прибыли. И потому, не увидев городских улиц, я попала сначала в закрытый воз, где меня привязали к кольцам, а потом и в маленькую холодную камеру, где сковали кандалами. Спустя пару дней, стража отвела меня мыться, дав сменить одежду и обувь на чистое, с чужого плеча платье. Зачем, я узнала лишь тогда, когда меня вновь повезли в закрытом возу и вывели на замковый двор. Через кухни, черными ходами, меня ввели в покои, где с рук на руки тюремные сторожа передали дворцовой, и та довела уже до маленькой залы, завешенной гобеленами.

  У узких витражных окон на возвышении стоял два резных стула и столик для шахмат. Один человек сидел спиной, а второй лицом – немолодой полный мужчина. Всякая его морщинка, складки губ, веки говорили об усталости и нежелании чего-либо. Он глянул в мою сторону и махнул ладонью. Стража ушла.

  Я никогда не бывала в столице, не бывала во дворце, и конечно не видела короля вживую. Но мне попадался в руки королевский золотой с его профилем, так что долго гадать о личности не пришлось. Передо мной был именно он, а не иной высокий вельможа двора.

  Я поклонилась со всем почтением, какое мне позволяли скованные руки и ноги.

  – До меня доходили слухи о некой одаренной в языках, что служит в Неуке. Этот замок был истинным оплотом. И Ут-Фубер один из моих доверенных лиц, поставленный там, не оправдал этого доверия.

  Король замолчал, передвинул фигуру, и его оппонент передвинул свою. Я не заговаривала, памятуя о том слова мне еще никто не давал. На возвышении справа и слева стояли на треногах чугунные пиалы, полные горящих углей. Мне так хотелось сделать хоть шаг ближе к теплу.

  – Комендант плохо выправил свое положение, но то, что он вернулся не с пустыми руками дает ему наше прощение. Верно ли то обвинение, что он вменяет тебе, писцу Неука? Ты ли отдала цаттам ценные карты наших земель?

  – Верно, ваше величество.

  – Что заставило тебя предать своего короля?

  – Любовь.

  Он перевел взгляд от доски на меня. Снова долго молчал.

  – Переписка наместника, что раскрыла предательство нескольких лиц знати... их действительно выкрал Ут-Фубер?

  Какая-то искра мелькнула в его глазах, и он сощурился.

  – Эти бумаги выкрала лесничая замка Раомс, Анике, верная ваша слуга и помощница сопротивления. Она передала их мне, а я коменданту.

  – Оружейник города Сельремена, что был с тобой в сопровождении, умер?

  – Не знаю, ваше величество.

  Я не опускала взгляда, решив не лукавить перед судьбой. Мое помилование в его руках, и если бы король уже что-то решил, то меня не приводили бы в эти покои. Он снова замолчал, обменялся еще парой ходов с противником по партии и встал с места, хмыкнув. Походка его была ленива, – он прошел мимо окон, посмотрел на свет, и снова хмыкнул, о чем-то думая. А я смотрела на видневшиеся из-за стула ноги в высоких сапогах и локоть черной замшевой куртки, что опиралась на подлокотник: кто был тот, кому позволено сидеть, когда король поднялся с места?

  – Я внял совету одного из своих министров поговорить с тобой прежде, чем вынести решение. Он говорил, что ты можешь знать еще много ценного, что положено только для моих ушей. Твой проступок серьезен, и подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать. От каждого твоего слова зависит – жить тебе или умереть.

  Незнакомец зашевелился, поднялся со стула и обернулся. Высокий дворянин с узким лицом смерил меня пытливым взглядом, и губы его едва тронула усмешка. Все в нем отличалось от себя прежнего – уже в плечах, тоньше в кости. Длинные волосы забраны в хвостик. Холеные усы и бородка, кружевной воротник, перстни, шпага на богатой перевязи. Но не узнать Рихтера было нельзя! Алхимик стоял передо мной в новом образе, и был иным человеком, тем, с кем сам король играл в шахматы...

  – Мне неведомо больше никаких тайн, ваше величество.

  Рихтер дотянулся до серебряного колокольчика, и вызвал стражу.

  Я попала в сказку, но сказку печальную. Где-то крали принцесс, где-то убивали драконов, а моя история была написана другим сказочником – тем, что писал на языке древних непростые судьбы. И если Миракулум был чудом, то я надеялась на него!

  Когда в моей темнице сменился караул и свет из узкой щели под потолком пропал, я поняла, что настала ночь. А когда стража ушла, ступая медленно и странно тихо, а в глубине тюремного коридора послышались более громкие шаги, я поняла, что это он, и подалась к решетке.

  Рихтер-вельможа даже ступал как подобает знати. От охотника в нем не осталось ничего.

  – Какая встреча, госпожа Крыса. Еще ни один человек не попадался мне на пути трижды.

  – Здравствуй, Миракулум.

  – Ну что, твоя память вернулась к тебе?

  – Нет. Но мне рассказали о том, кто я.

  – Тогда почему ты не сказала об этом сегодня? Ты бы стала ценнейшим заложником, и тебе бы сохранили жизнь.

  – Король приговорил меня?

  – Через пять дней тебя повесят.

  Как ни странно, но я улыбнулась:

  – Я не хочу быть заложником. Я хочу свободы, любви и счастья.

  – Этого хочет каждый смертный... – глухим голосом произнес Алхимик. – А почему не назвала меня?

  – Потому что и бессмертные хотят того же. И друзей не выдают.

  Смех Рихтера покатился по каменным сводам.

  – Я никому не друг!

  – Но это не значит, что друзей у тебя нет. Ты пришел попрощаться?

  – Да.

  Я протянула руку сквозь решетку, но Алхимик не пожал ее. Миракулум так и стоял на краю факельного света, не приближаясь и не уходя в тень.

  – Прощай, госпожа Крыса. Ты будешь для меня единственной женщиной на пути к истине...

  Он дунул на ладонь как тогда, в сторожке, словно шутя согнал пылинку, и в шею меня ужалило. Тут же погас огонь, и все померкло. Только звук остался, шорох тишины и биение крови в ушах...

  Жар пришел не сразу, и он не был похож на тот, каким страдаешь при болезни. Огонь начал бегать по жилкам с теплотой, так что я могла не бояться холода. Мне не нужны стали ни огонь, ни еда, хотелось только пространства и больше света. Я ходила в камере от стены к стене, бряцая цепью, не понимая – где тут спрятано солнце, которое так согревает меня?! Где морские волны, который так обнимают тело с горячностью жаркого соленого лета?

  Потом я смотрела на руки и видела почти прозрачность кожи – сеть кровотоков, огненные завитки. А в камере по углам начал скапливаться темный туман. Все это не пугало меня. Только готовило к чему-то тяжелому, которое я должна вынести. Такое же сильное, как ощущение времени и бесконечного пространства при истинном облике Миракулум. Только там буду я одна...

  За всей завесой ощущений я не сразу услышала, что к камере в неурочное время подходит человек. И стража и силуэт показались мне одинаково размытыми, но сознание прояснилось, и я схватилась за прутья:

  – Соммнианс!

  – У вас столько времени, лекарь, сколько нам нужно будет чтобы дойти до конца коридора и вернуться.

  – Спасибо. Большего и не нужно, я лишь попрощаться.

  – Сомм!

  Мой друг кивнул в сторону уходящих:

  – Хорошо, когда кого-то спасаешь от гангрены. Ты ему жизнь, он тебе время на разговор.

  – Прости меня! Прости за то, что ударила... надеюсь...

  – Ты ничего мне не сломала. Но я на тебя зол! За все те глупости, что ты натворила!

  Он шагнул ближе, присмотрелся, потом схватил факел со стены и поднес совсем близко.

  – О, небо...

  Дотронулся до пальцев, схватившие прутья.

  – Ты знаешь, где Аверс? Умоляю, скажи...

  – Вы оба безумцы! Слушай... – лекарь перешел на быстрый шепот. – Мы встретились в городе, он сам нашел меня. Аверс продал секреты своих сплавов городской гильдии оружейников, связался с опасными людьми, подкупает стражу и готовится брать штурмом эту тюрьму... Но сейчас, если ты заражена змеиной чумой, это к счастью. Под конец ты будешь походить на труп, и вытащить тебя из мертвецкой будет легче, чем из камеры... Рыс!

  Огненные всполохи, перемешиваясь с чернильным вязким туманом, окутали мои ноги, живот и грудь, переметнулись к рукам, и вихрь оторвал пальцы от прутьев. Кандалов, как и одежды, на мне не было. Я падала, протягивая лекарю раскрытую огненную ладонь, и услышала его последние слова:

  – Только выживи!

  Глава двадцатая

  Темнота покрылась сияниями, я задрала к ним голову так, что стала болеть шея, за то создалось ощущение, что созвездия приблизились в один миг. Какая-то одинокая птица стремительно пронеслась наискосок от моего прямого взора. И рядом раздался знакомый тонкий голос:

   – Отчего же, госпожа, такая вдруг смена мысли? Сея речь ваша весьма странна, весьма чужда иным вашим словам, которые я привык слышать. Уже не кто ли посторонний, с недобрым замыслом в сердце, заронил это зерно в ваш ум, и вложил в уста ваши подобные высказывания?

  – Нет, – отвечала я совершенно спокойно, – это моя воля и мое суждение.

  – Но понимаете ли вы до конца, какие последствия могут возыметь подобные поступки. О, да это и вовсе крайность. Какие последствия могут возыметь даже только ваши слова, будь услышаны они более строгим слухом, чем мой.

  – Но, господин учитель, мои мечты слышат только ваши звезды и вы сами, – мой голос зазвучал со всей теплотой и ласковостью, которую я только могла выразить своему доброму наставнику, – а вы никому не нашепчете в вольном или точном пересказе наши беседы?

  – Не шутите, госпожа, со своей судьбой. Вы ведь так юны и наивны, вы тешите себя надеждами, что счастливое начало вашей жизни будет сопутствовать вам всегда, а это не так...

  – Меня что-то гложет здесь.

  Мы прохаживались по башенной площадке. Это был одно из тех неоговоренных занятий, когда выдавалось ясное небо, и урок по древнему языку заменялся уроком о звездах. Но после прошедшего бала, после той тоски и отчуждения, которые он на меня нагнал, я не могла сосредоточиться на знаниях. И я не удержалась от того, чтобы не поделиться вдруг своей мечтой с человеком, кому хоть немного могла доверять тайны.

  – Я хочу бежать прочь.

  – Это в вас кипит молодость и глупость, госпожа, уж простите мне мою прямоту.

  – А если нет? Если это зов настоящей жизни? Истинного предначертания?

  – Чем вам не нравится ваша жизнь? – довольно сурово спросил мой наставник.

  Я задумалась над этим вопросом. Отчего же, действительно, все, что меня окружало, казалось мне чуждым? Нужды я не знала, довольно была наделена заботой и опекой.

  – В ней нет любви, учитель.

  На это он сухо развел руками:

  – Весьма удручает то, что за вами нет приданого. Но рано или поздно на вашу руку найдется претендент...

  – И нет свободы.

  – Выбросите из головы сей бред, это я вам советую, как человек, проживший на этом свете более восьмидесяти лет, юное создание. Что вы подразумеваете под свободой?

  – Делать то, что хочу.

  – Слова дитя.

  – Принимать решения о своей жизни самой.

  – Вы рождены женщиной, госпожа, вам не дано этого.

  – И что мне прикажете делать? – я недовольно опустила голову, а потом повернула раздосадованный взгляд к нему. – Ответьте мне. Ведь я несчастлива!

  – Ждать, конечно. Рано или поздно, ваш покровитель примет решение о дальнейшей вашей судьбе.

  – Ваши слова мудры, – чуть выждав, ответила я, – но это не то, чего мое сердце хотело услышать.

  Наставник склонил голову, и я задумчиво пошла к лестнице. Как только за винтовым поворотом он не мог видеть меня, я помчалась уже через две ступеньки, лишь бы скорее остаться в своих покоях, – в одиночестве и тишине, чтобы подумать вовсе не над его словами, а над той внезапной уверенностью, что окрылила все мои несмелые прежде надежды.

  Как я раньше не понимала, к чему были созданы зеркала? Только к балу, сегодня днем, служанка помогала мне украшать платье, и я смотрела на свое отражение, оценивая наряд. Теперь же, в сумраке только нескольких свечей, когда я уронила небрежный взгляд на его поверхность, меня озарило, – все, что мы носим на себе, все, что мы приближаем к себе, мы можем увидеть и со стороны. Для этого не нужно ничего магического или волшебного. Все, что нас окружает, мы видим, едва сделаем шаг в сторону. Но никогда бы нам не удалось взглянуть на самих себя, не будь на свете зеркал.

  Я посмотрела на свое лицо столь внимательно, будто никогда не видела его прежде. И заглянула себе в глаза, как заглядывала бы незнакомцу, с целью почувствовать, – что он за человек. И отражение вдруг оказалось неузнанным. Я присела на корточки, схватилась за раму, поставив зажженный подсвечник на пол рядом, и еще раз попыталась понять, – кого я вижу.

  – Мне на все хватит силы, – прозвучало признание мое и моего отражения. – И я в праве принимать решения, потому что беру обязательство за них платить. Мне на все хватит силы!

  Портовый город приютил меня, как рыбку коралловый риф, – не сыскать никому. Моя удача не оставляла меня, и я, сбежав из замка, жила здесь, в пригороде, получая у старого гончарщика кров и миску супа за то, что топтала глину и выполняла несложную работу. А каждый праздничный день он платил мне простую монету и отпускал к площади...

  Это было самое счастливое мое время. Но я не хотела останавливаться на этом, – моей истинной целью был другой Берег, куда отплывали наши корабли, и хоть я и знала, что там война, я вместе с тем знала, что там перемены. Туда меня влекло сердце, и как не противился разум, ничего с собой поделать не могла. Первые монеты я растратила, как пришлось, – подала кочующим музыкантам за веселый пляс, купила пойманных щеглов в клетке, которых выпустила у берега следующим днем. А потом стала копить. И думать над тем, как пробраться на корабль. Время приближалось... время уже жгло нетерпением мои ступни так, что я не ходила, а только бегала, не обращая внимания на босоногость. Оставался один решающий день перед отплытием самого большого судна из местного порта.

  Но уплывать, не воздав последнего слова, не принеся нужного дара богам, было нельзя.

  Было одно место на побережье – бухта, с нависающей над самой водой скалой. С давних времен она звалась «Море услышит», и существовало поверье, что если кто найдет путь на ее вершину, да решится спрыгнуть вниз, не имея ни с собой, ни на себе ничего, словно только на свет появился, то Бог Моря услышит и исполнит желание этого человека.

  Эта легенда была красива, да мало кто в нее верил. Находились те, кто пробирался наверх, а прыгнуть не решались. А однажды, как рассказывали в городе, выловили из волн голого мальчишку живого, а к нему четверых мертвых, потому как разбились насмерть о волны.

  Платье у меня было одно, и мне не жалко было оставлять его клочьями на кустах – исцарапавшись, перемазавшись в белой каменной пыли, я все выискивала дорожку наверх, и, наконец, выбралась на площадку скалы. Море распахнулось передо мной, город и корабли казались маленькими, чайки летали внизу, а облака были близко!

  Только на скале я была не одна. Моряк, загоревший до бронзы, полулежал на плоском камне, курил, зажмурившись, трубку. На голой широкой груди у него чернел круговой рисунок змеи и шли письмена. Рядом валялись походные сумки, фляга и сапоги, выбеленные солью.

  – Вы кто?

  Мужчина открыл глаза, поднялся на локтях и пыхнул табачным дымом.

  – Сюда так трудно добраться, я думала, что здесь никого нет.

  – Я тоже так думал.

  – Кто вы?

  Моряк сел. Рослый, широкоплечий, он весь бугрился мышцами рук и торса, как сама скала, только в человеческом воплощении.

  – А ты что, не боишься меня, заблудившаяся овечка? Знаешь, что делают с такими хищные волки?

  – Я знаю о зле, что исходит от мужчин. Знаю когда бежать и кого опасаться. У вас иное лицо, вы меня не тронете. – Улыбаясь, я смотрела незнакомцу в глаза, и была уверенна в своих чувствах. – Меня зовут Сорс.

  – А меня Миракулум, – он затянулся.

  – Вы знаете, что написано на вашей груди? Это язык древних.

  – А ты можешь прочесть?

  – Здесь написано «чудо». Может поэтому я вас и не боюсь?

  – Хм... зачем ты сюда залезла?

  Я рассказала моряку о предании, и он стал хохотать, обнажая белые и железные зубы:

  – И ты в это веришь?

  – Да.

  – Да... – тут он замолчал и снова попыхтел трубкой, вглядываясь в меня сквозь дым. – У тебя ясный и открытый взгляд, Сорс. Ты не столь юна, и не столь глупа, как можно подумать. Почему же ты веришь в такую чушь?

  – Потому что... – я замешкалась на миг, – ...если у меня хватит храбрости на прыжок, значит, его хватит и на исполнения своих желаний. Я верю в себя.

  – Тогда раздевайся и прыгай. А я посмотрю.

  – Хитрый господин Миракулум, может все же отвернетесь?

  – Не смущайся. В тебе нет ничего, кроме глаз, на что и смотреть?

  Набравшись решимости, я стянула и платье, и рубашку.

  – А что ты хочешь просить у моря?

  Я кинулась бегом к краю обрыва, и крикнула:

  – Свободы! Любви! И счастья!

  Снег упал мне на лицо – прохладно и щекотно. Я открыла глаза, не сразу поняв ни где я, ни что происходит. Попробовав пошевелиться, обнаружила, что завернута в плотное, тесное, и даже руки было не достать, чтобы смахнуть снег с лица.

  – Аверс...

  Его профиль обозначился на светлом фоне, и он тут же обернулся:

  – Проснулась! Только тихо... по мосту едут, а нам лучше не попадаться на глаза.

  – Что со мной?

  – Ты закутана. Одевать тебя возможности и времени не было. Вся одежда, что сняли с тебя в тюрьме, в дорожном мешке.

  Мне хотелось вырваться и обнять его, но беспомощность только заставила глупо забарахтаться. Оружейник присел на колени в снег и сам меня обнял:

  – Какое счастье, что теперь ты сможешь идти сама. Я уже без сил.

  – Аверс... я не с этого Берега. Я все вспомнила. Аверс...

  – Что бы ты ни захотела мне рассказать, скажи только одно – ты будешь со мной? Будешь моей?

  – Да!

  Он прижался колючей холодной щекой к моей щеке, а потом поцеловал. Выдохнул:

  – Теперь мы два человека, что считаются умершими. Уйдем на Побережье под власть захватчиков, и сделаем так, чтобы больше нас никто не нашел и не узнал.

  Я больше не могла терпеть, я стала извиваться и вывернулась из складок льняного полотна и овчины, вынула руки и крепко обняла Аверса за плечи. Мороз защипал голую спину и шею, а когда и он еще обнял в ответ ледяными ладонями, то я тихонько зашептала ему в ухо, давясь и смехом и счастьем:

  – Холодно! Холодно!

  Продолжение следует...