Текст книги "Доказательство (СИ)"

Автор книги: Ксения Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Пытливый разум подрастающего Геометра! Понимаешь ли, раньше подобное практиковалось. Часто. Не добровольно, силой, – но осуществлялись подобные эксперименты. Кристаллические объединились, выступив против. Это было так давно, что уже никто и не упомнит… Война снов, так называлось это противостояние. За свободу души, против отделения или передачи силой.

– Но почему против?

– Душа объединяется с телом сразу, как только вливается в него. Пятнадцатилетие – лишь символический порог Закрепления, но боль, причиняемая при силовом отделении, возвращении, присоединении к чужому телу – как ни называй, суть одна, – невыносима для души. Кристаллические взбунтовались. Своей силой они создали Теневую, а часть своей воли вложили в избранные души, призванные стать Геометрами. Одна из наших задач – не допустить деления души.

– Но ведь нет никаких доказательств…

– Пока нет, мальчик, пока нет, но мы принимаем данное как аксиому.

Когда Володька оказался в кабинете, Геометр всё еще не мог понять, где ошибся. Он тщательно проверял, проверял и проверял – и замер. Разбросанные по бумаге беспорядочные знаки вдруг стали выкладываться в стройную линию. Его предыдущие изыскания, гипотетические предположения разрушались мгновенно. Никаких излишков. Попытка оспорить аксиому привела к тому, что Геометр ее доказал. Взгляд. Еще один. Черта. Доказательство. Спонтанно. Случайно. Он не мог поверить в происходящее. Не мог поверить, но сам же и являлся теоретиком, глядящим на наглядное Доказательство – испуганное, растерянное, сидящее на его диване. А между ними выстраивалась логичная, верная нить расчетов.

– Вот! Ну я же говорил тебе! – Геометр уже не просто говорил на повышенных тонах, он кричал. – Я говорил, что это попросту невозможно! И ты – Доказательство!

– Я?

– Нет, я, конечно! Я Геометр, и я доказал!

– Что?

Геометр восторженно присвистнул, взмахнул листком, испещренным математическими формулами, крутанулся на одной ноге и провозгласил:

– Что душу нельзя отделить!

Семнадцатый Геометр вывел доказательство. И упустил Исключение – Кристаллическая не понимала еще всей опасности. Душа не видела завершенного чертежа. Душа спасала себя и Избранника из рук сумасшедшего любителя чая.

Глава десятая. XVIII

– Будем искать, – её встретили сурово насупленные брови.

– И?! – ранним утром Ирина вышла из дома. Сидеть в такой пустой, как ей казалось, квартире было совершенно невозможно. Дочь уснула только к утру, а Ирине не спалось. Несколько часов она просидела на лавочке в одном из парков, дожидаясь открытия отделения. И что же? Вот так и всё? Нашли рюкзак какие-то туристы, а… а Вовка?

– Что «и»? – брови еще ближе сошлись.

– Мне-то что делать?

– Ждите. И рюкзак заберите. Он теперь для розыскных мероприятий ни к чему, а у меня тут и без того хлама всякого полно.

– Хлама?! – женщина всхлипнула.

– Держите себя в руках, всё хорошо будет, – представительница закона, кажется, смягчилась. – Все вещи на месте. – она с шумом достала мальчишеский рюкзак, запрятанный на одной из многочисленных полок, ставя его на стол. – А хорошо рисует ваш мальчишка!

– Рисует?

– Не знали? У него альбомчик там…

Больная черная папка. Отдельные рисунки выбивались за край обложки, приоткрывая тайну карандашных набросков. Как она не заметила, что Володька рисует? Дома он никогда не брался за карандаши, во всяком случае, при ней.

Стопка листов была туго сжата. Развязанная тесьма легким шорохом разлетевшихся картин привела женщину в еще большее удивление.

– Что это? Кто?

Туманный Петербург, шпиль Адмиралтейства и свет в одиноком окне. Высокий мужчина с коротко стрижеными волосами держит непонятный чертеж тонкими, будто прозрачными, пальцами. Циркуль, выводящий многочисленные круги. Спина человека в инвалидном кресле, на его плече лежит рука крохотного человечка с лицом, напоминающим крысиную морду.

Десятки работ, вырисованных простым карандашом. Изображения поразительно реальны, вплоть до ощущения, что персонажи готовы сойти с альбомного листа и заговорить.

– Вов, это как же ты?.. – она умолкла. Капли слез бесшумно падали на сжатый в руках набросок.

Утка была поразительно вкусной. Тонкий пряный аромат еще щекотал ноздри, но Володька наконец чувствовал себя сытым. В крохотной кухне Китайца было тепло и уютно. На секунду мальчику померещилось, что он дома, в соседней комнате шумит телевизор, и вот-вот на пороге появится мать. Как же она выглядела?..

– Мальчик, мальчик, откуда же ты такой взялся? – Китаец задумчиво рассматривал Володьку. Парнишке показалось, что в течение всего вечера старик специально игнорировал тот факт, что душа его тоже находилась в доме, – он ни разу не попытался ни спросить о ней, ни заговорить. Вольский ощущал легкое беспокойство, протянутое тонкой нитью от души к сердцу.

– Вы нам поможете?

– А не должен-с? – взгляд старика вспыхнул синевой и в мгновение погас. Володька растерялся и замолчал. Китаец поднялся из-за стола и принялся деловито собирать посуду, больше не обращая на юного гостя никакого внимания.

– Китаец, ты бы помягче… – Ман чувствовал себя не в своей тарелке. Раньше он никогда не бывал в этом доме, разве что проходил мимо, с Китайцем же за всё время, проведенное в Теневой, не обменялся и парой десятков слов. Сейчас же синеглазый старик – или тот, кто хотел им казаться – ловко мыл посуду, скоблил противень и улыбался так, что кровь стыла в жилах.

– Мягкость не способствует качеству. Мягкая бумага хоть и красива, но рвется быстро.

– Я не о бумаге…

– Вот и я не о ней-с.

Ман замолчал. Его пальцы, действуя словно сами по себе, складывали причудливую фигурку из салфетки. Володька заворожено следил за все новыми и новыми сгибами. Тишина прерывалась лишь позвякиванием посуды и плеском воды. Никто не спешил заговорить первым. Настенные часы провожали уходящие минуты. Коллекция фарфоровых дракончиков медленно погружалась в дрему.

Витиеватое ругательство за окном разбило молчаливое напряжение. Вольский вздрогнул. Ман в секунду выпрямился, лицо его приобрело выражение упрямой решимости, однако мягко опустившаяся на его плечо рука Китайца потребовала успокоиться.

– Проклятый старик, ты бы хоть иногда прогонял свой дым!

– Простите великодушно-с, Хранитель, никак не ожидал-с вашего посещения. О, да вы с другом. Милости прошу. – Китаец вышел в прихожую. Голос его оставался ровным. – О камушек споткнулись? Нехорошо, как нехорошо-с, сударь.

– Прекрати, Китаец, свои причитания. Сколько раз я еле жив оставался после твоих камушков? Хоть бы что изменилось!

– Что вы, что вы, Хранитель, как можно-с? Немедленно все поправим. Только это не моя задача. Вот незадача-с.

– Все шутишь… Тут дело серьезное. Они у тебя?

– Как узнали-с?

– Тихо тут.

– А я вот не заметил особой тишины, право слово, – укоризненно глядя на гостей, Китаец вошел в кухню. Пёс и Ёл – следом.

– Значит, я не ошибся.

– Не ошиблись, сударь мой, не ошиблись. Все, как один, у меня. Правда, один – не как один, а как полтора, ну да это дело такое-с…

Собравшиеся переглянулись. Пёс слабо усмехнулся на шутку, быстрым движением подтянул к себе стул и опустился на него, закидывая ногу на ногу, сплетая руки на груди. Ман моргнул. Столь похожим на Геометра был сейчас Гончий, что отметил это не только он. Ёл как-то грустно взглянул на Пса и потупился. Китаец замер, будто уходя в размышления:

– Забираешь?

– Да. Забираю то, что мне принадлежит, – взгляд Хранителя небрежно скользнул по кухне и остановился на мальчишке. Тонкая ладонь протянулась в молчаливом приказе. Никто не встал между Вольским и Гончим, пока мальчишка подходил и возвращал украденный циркуль, только Ман обреченно вздохнул. – Не больше. – циркуль опустился на дно кармана и – Пёс улыбнулся: – Может быть, чаю?

– Да что с тобой?! – Ман больше не мог выдерживать такое холодное, словно показное, спокойствие Хранителя. Или такого неожиданного сходства Хранителя и его учителя?

– Не кричите-с, у меня уши больные, – Китаец уже доставал чайник и чашки. – Что так все всполошились? И вы, сударь, не тяните, – добавил он, обращаясь к Псу.

– Извольте. Душа – Кристаллическая.

– Тоже мне новости! – Китаец непривычно резким жестом опустил на стол перед Гончим чашку с чаем. – А то сразу видно!

– И ты молчал?! – Ман дышал все чаще.

– А что говорить-то? – чашки выставлялись по кругу, наполнялись напитком с тонким цветочным ароматом. – И как только ты сам не заметил?.. Видать, не ожидал, совсем не ожидал, но сам-то подумать не горазд? Если мальчик всё еще думает, умудрился сбежать, вызвать профессора-с, добраться сюда, – само собой, душа у него не обычная. И Геометр решил…

– Нет! – Пёс поднялся и принялся расхаживать по кухне. Небольшая комнатка позволяла сделать всего несколько шагов в одном направлении, отчего казалось, что Гончий ходит по кругу и словно пританцовывает из-за своей хромоты. – Дело не в Геометре даже. Дело в том, что Кристаллическая может сделать, находясь здесь.

Тихий голос заставил на несколько секунд умолкнуть говорящих:

– Кристаллическая, говорите?

Пёс застыл, по привычке сжимая циркуль в кармане:

– Именно. Поэтому нужно как можно скорее вернуть тебя Избраннику.

– Но ведь он сразу окажется дома, и наш план… – Ман попытался вставить слово.

– Какой план? Какие планы? Что напридумывали вы тут, Китаец? – темный взгляд схлестнулся с синей сталью. Володьке даже показалось, что он слышит скрежет металла.

– Мы решили, что пора взяться за дело Восемнадцатому Геометру.

Долгий бесшумный выдох Хранителя можно было уловить только по тому, как неспешно опускались плечи Пса. Тишайший шепот пронизывал льдом:

– Восемнадцатого Геометра здесь нет.

– Прекрати, – Китаец явно был бесстрашным. Володька зауважал старика: сам он никогда бы не решился заговорить с Псом после того, как услышал подобный тон. Мальчишке показалось, что кто-то другой так спокойно говорил с ним в кабинете у Геометра, не этот прямой, устрашающий человек. – Прекрати. Ты прекрасно знаешь, кем станешь.

– Когда время придет.

– Разве оно не пришло сейчас?

– Не пришло, – тяжелый взгляд заставлял всех на этой кухне чувствовать себя крохотными. – Поверь мне, раз уж решил упоминать о Восемнадцатом.

– Наш Гончий прав, – душа неожиданно встала на сторону Хранителя: – Никогда нельзя торопиться.

– Много ты знаешь?! – Ёл понимал, что призрачная надежда всё вернее ускользает от него, – понимал и никак не мог простить собравшимся того, что они оказались правы в попытках убедить его совершить переход. Мужчина вдруг осознал, что не может больше верить в Возвращение. Все события прошедших дней настолько утомили его, что устремление угасало с каждой минутой. Ему с трудом давались слова, движения, всё тело было пронизано тяжестью, схожей с болью. Так хотелось всё это прекратить – чтобы в одно мгновение не стало ни Геометра, ни призрачных пейзажей, в которых он так долго плутал, ни душ, ничего, кроме покоя и тишины. А Возвращение… Что оно даст? К чему приведет? К тому, что он уже и не помнит… Ничего не помнит… Тогда зачем? Возвращения попросту не будет. Столько дней веры, рассыпающейся в прах, нещадно давили на плечи – можно ли отказаться от устремления такой силы, просто потому что устал? Здесь, сейчас, на этой кухне тело отказывалось повиноваться, хотелось спать…

– Много, – Хранитель подошел к калеке, – так много она знает, Ёл. Поэтому невозможно разделить ее. Рассыплется всё, что нитями соединяет в себе ее жизнь. Опасно. Опасно даже то, что она сейчас вовне.

– Но почему? – Ёл уже не сопротивлялся. Ответ на вопрос не интересовал его. Он никак не мог вспомнить лица мальчика, выносящего из детской грузовик. И женщина… Кто она? Как ее звали? Кому она так улыбается, опираясь плечом о дверной косяк?

– Это огромная сила. Неуправляемая. То, что сейчас она сдержана, – заслуга Володьки, но если он хоть на минуту перестанет верить…

– Во что верить? – Ёл смотрел на Хранителя из-под густых бровей.

– В Возвращение.

– То что?

– То она утратит опору, – Пёс с кротостью, уговаривающей ребенка, объяснял калеке происходящее, – душе нельзя без опоры.

Ман сжал руку Ёла. Китаец внимательно смотрел на Хранителя, попивая чай. Володька даже сжался на стуле в углу комнаты, жадно слушая и не решаясь встревать.

– Тело может жить желаниями, но желания телом и ограничены. А вот желания души никто ограничить не может. Если столько энергии выйдет из-под контроля, Теневая может не устоять. Поэтому душу необходимо вернуть мальчику. Причем немедленно.

– Этому мальчику? – Ёл постепенно утрачивал желания, само понимание происходящего медленно ускользало. Он сдавался. Он устал. Неимоверно устал. Всё, что ему хотелось, это уснуть. Все понимали происходящее и молчали. Голос Хранителя становился все мягче:

– Этому. Ему никак нельзя без нее. И разделить ее невозможно. Геометр доказал.

– Доказательство, да?

– Доказательство. Из которого нет Исключений.

– Мне пора. – Ёл вдруг нервно встрепенулся. Решил.

– Давно пора, – Пёс вздохнул и остановил взглядом поднявшегося было Мана.

Хранитель, развернув инвалидное кресло, вышел из дома, провожая решившегося уйти.

Они оказались в мутной холодной дымке двора. Бесшумно выбрались на улицу. Пёс достал циркуль и сложенный в ровный квадрат чертеж. Развернул жесткую бумагу, описал на ней круг, не касаясь грифелем.

– Ты должен уйти. Прошлого не изменить. Отпусти невоплотимые желания, отдай тело тому миру, которому оно принадлежит…

– Там? – Ёл посмотрел в небо. Он чувствовал облегчение и покой.

– Там.

Очередной идеально ровный круг. Тело, разорвавшиеся оковы устремления растворялись легким свечением. Пёс постоял некоторое время, глядя на облачный горизонт, свернул давно готовый чертеж – первый самостоятельный в его жизни, и вернулся в дом.

Грустные и такие серьезные глаза молодого человека смотрели на женщину с очередного наброска. У парня волосы стянуты в хвост. Рука что-то сжимает в кармане. В правом нижнем углу уверенным 2М выведена латинская цифра. XVIII.

Глава одиннадцатая. Сколько верёвочке ни виться…

Он услышал и слабо улыбнулся. Низкой густой нотой совершился переход по первому графику Хранителя. Геометр потер глаза, откладывая чертежные инструменты. Такое событие стоило того, чтобы на несколько минут оторваться от работы. Значит, всё-таки сообразил этот странный человек, что теперь никто ему не поможет, или попросту устал. По сути, математику было всё равно, его интересовало другое: как ученик справился с этим. Никогда прежде начинающие не производили переходов без участия Геометров. Что ж, его наследник будет первым. Пёс начертил хороший график, ровный. Тело вернулось туда, где ему место, покинуло Теневую, утратило ненужное устремление. Геометр не думал о смерти – ему стоило думать только о жизни. Нельзя назвать этот переход полноценным, это не душа выходила за пределы границы, но вряд ли кто-то мог похвастаться тем, что смог вывести тело человека из Теневой. Удовлетворенно выдохнув, Геометр вернулся к бумаге, взял в руки карандаш и тут же отложил его. Снова вернулось волнение:

– Что же это, батенька, вы совсем раскисли. Кто же работать будет? Никто кроме вас не будет работать. Чертить нужно, не одна она у меня тут. Не одна. – когда чертежник оставался в одиночестве, он любил поговорить сам с собой. – Погоня. Конечно, не догонят. Он сам всех соберет. Занятный мальчик, очень занятный. Раз уж Гончий произвел переход, значит, циркуль у него, мальчик рядом, и Кристаллическая никуда не денется, – Геометр сплел пальцы, задумчиво глядя на дверь. – Надо ждать. Ненавижу ждать. Торопиться нельзя. Нельзя. Нужно ждать.

Ни на секунду учитель не усомнился в своем ученике, но всё больше его раздражало возможное поведение профессора. Очень уж рассеянным был, а взгляд какой! Знает он этих филологов. Тихие-тихие, а потом как выдадут что-нибудь. То ли дело математики. Чисто, последовательно, методично, а эти… сумасшедшие, одно слово. Переговорщик был талантливым, но с каждой минутой всё меньше верил ему чертежник. Мораль, Идея, Дух. Сотня идей этих бестолковых литературоведов и философов! А проку-то?! Всё это здорово в теории, а практика показывает искривленный график Кристаллической, тысячи недовольных, и всё это грозит обрушиться в одну минуту, стоит только растерявшейся душе выйти из-под контроля. И кто здесь будет говорить Геометру об этике? Кто? Тот, кому не доведется случившееся исправлять?! Ну уж нет, ну уж нет. Геометр покачал головой, покручивая в тонких пальцах карандаш. Мысленно он уже проследил за всеми перемещениями по Теневой Кристаллической и компании. Ему вовсе не обязательно было выходить из кабинета или посылать погоню, чтобы понять, как всё обернется. Вернее, погоню нужно было высылать обязательно. Ведь зудел бы и зудел над ухом нестерпимый Ман со своими правилами, словно бы не сам Геометр его в эти правила посвящал. Как напиваться портвейном, так правил не нужно! Ёл этот. Пёс порадовал. Отправил отсюда этого смурного калеку. Одним Исключением меньше. Приятно вписать его в правило. Еще приятнее, когда Исключение подтверждает его Доказательство. Все собрались. Не осмелятся отправить мальчишку обратно просто так, даже если Китаец решит начать показывать, кто тут главный. Всем известно, кто главный! Геометр! Математик хмыкнул, словно подтверждая свою последнюю мысль. Еще один поворот карандаша в пальцах.

– Что же вы намереваетесь делать? Не пора ли чай заваривать? – Геометр посмотрел на часы. – Не пора еще, не время. Подождем. Спешить не нужно. А сейчас за работу, за работу, за работу, иначе всё тут рухнет, пока мы охотимся за строптивой. Без нас всё рухнет, нельзя-нельзя отвлекаться. Пёс справится.

Его ученик не мог не справиться. Вот уж кому можно доверять. Математик кивнул лампе и принялся за сверку очередных расчетов.

Когда Пёс вернулся в дом, собравшиеся уже переместились в гостиную. Все молчали. Ман как-то виновато поглядывал на Володьку, а Китаец поправлял одну из многочисленных салфеточек под одним из многочисленных фарфоровых драконов.

– Как у тебя это получилось? – Ман посмотрел на Хранителя в упор.

– Что именно? – Пёс подошел к мальчику, опуская руку ему на плечо.

– Справиться с ним, разумеется.

– Он сам справился, я просто немного его подтолкнул.

– Подтолкнул, говорите-с? – Китаец напряженно выправлял несуществующую складку на кружевном плетении. – Подталкивать у нас могут далеко не все. Что вы сделали, сударь?

Гончий взглянул на старика. Помолчал. Вздохнул.

– Ослабил кое-какие нити его желаний. Этот человек устал. Ему нужно было совершить переход уже давно. Я не сделал этого раньше только потому, что не имел указаний.

– Сейчас тоже не имели-с…

– Сейчас время особое.

– Военное-с? Пора камушки пустить на баррикады?

– Уймись ты со своими шутками. Сам не понимаешь, старик, что происходит? Этот человек нам только помешал бы. Он выводил душу из равновесия.

– Ох уж мне эти Геометры со своими равновесиями. Помню, Четырнадцатый был вообще чудак – нашего, конечно, не переплюнул-с, но весы везде понарасставил, чтобы карандаши взвешивать. «Равновесие должно быть во всем!» – Китаец хихикнул, смакуя воспоминание.

Володька ощущал тяжелую ладонь Пса на своем плече. Тоска, охватившая его после ухода Ёла, медленно отступала, сплетаясь во что-то теплое, скапливающееся у горла. Он почти не знал этого человека, но его присутствие было чем-то важным. Почему, мальчик не мог объяснить, не подбирались слова, но мрачный, едва смотрящий на него калека был нужен, почти необходим. Ладонь сжималась на плече, становилась все тяжелее, комок в горле – почти обжигающим. Эти люди что-то говорили, а Вольский всё ниже опускал голову. Он не ощущал звенящей нити, которая натягивалась всякий раз, как душа что-то хотела ему сказать. Она молчала. Оставляла его один на один с непонятными сейчас каплями, нависшими на ресницах. Почему же так нужен был тот человек? Цепкие горячие пальцы всё сильнее давили на плечо. Володька рвано выдохнул и поднял глаза:

– Сделайте уже что-нибудь! Сделайте! – он сам не поверил в то, что произнес эти слова, в то, как их произнес. Голос звучал как-то глухо и словно со стороны. Опущенная на плечо ладонь мгновенно перестала перекрывать дыхание, казалось, только она и мешала заговорить. И вновь зазвенела нить, пронзительно. – Сделайте!

Пёс улыбался, не глядя на мальчика. Эта улыбка заставила Мана съежиться и ждать. Страх медленно расползался по его крови. Что происходило в голове у такого понятного прежде Хранителя, профессор не понимал. Он только ждал, что вот сейчас отпустит это гнетущее ощущение, вот уже почти… почти…

– Ман, – профессор вздрогнул. – что же ты молчишь? – улыбка Пса жестким контуром резанула по мыслям Мана.

– О тебе думаю.

– Получается?

– Нет.

– Вот поэтому, мальчик, мы ничего и не можем сделать. Профессор думает обо мне, а не о твоей душе, – голос был мягким и словно уводящим куда-то.

– Сделайте, сделайте, сделайте, – Володька шептал и шептал это слово, хватаясь за него, не поддаваясь тихому убаюкивающему тембру.

– Сделаем. Как только профессор и Китаец перестанут валять дурака.

Китаец кивнул. Ему всё меньше хотелось видеть Хранителя в своем доме. Профессор, кажется, понял, к чему подводит их Пёс, и кивнул тоже.

Низкий потолок в помещении без окон делал его на первый взгляд крохотным, однако долгие ряды стеллажей растягивали пространство вширь. На многочисленных полках в хаотичном порядке лежали рулоны бумаги: светлой, темнее, оттенка шоколада, почти прозрачной по легкости и плотной, похожей на тонкие листы металла. Бумага, бумага, бумага. Володька замер у входа. Какое-то неопределенное воспоминание забилось под пальцами – белые листы, теплые, и карандашные штрихи. И вновь тяжелая тонкая ладонь опустилась на его плечо. Дымка воспоминания рассеялась. Вольский зажмурился, пытаясь ее вернуть, но ничего не получалось, а Пёс уже увлекал его вглубь мастерской. В дальнем углу расположились какие-то причудливые механизмы, названия которых Володька не знал, да и не видел их никогда прежде. Что-то дымилось в кипящих котлах, рождая туман, заволакивающий весь двор. В мастерской он послушно стелился по полу, а, выбравшись за дверь, расплывался серым плотным маревом.

– Что он делает, это ведь он делает? – профессор вздрогнул. Он столько времени провел рядом с душами, но всё никак не мог привыкнуть к голосам, которые слышал. Его часто атаковали вопросами, иногда просьбами. Отстраненность, сложенная кирпичиками многочисленных лет, позволяла Ману разрешать самые спорные вопросы, говорить с самыми сложными душами, но события последних дней пошатнули его уверенность – он кожей чувствовал напряжение и тишину. С ним говорила только одна душа. Остальные попросту не появлялись. Опасения взволнованных теней Ман чувствовал неуловимой обычному человеку вибрацией воздуха. Нужно бы в «таверну». Наверняка волнения нужно будет успокаивать еще долго, после того, как всё завершится. Но только после…

– Да, он.

– Что он делает, Ман? Я не понимаю.

– Он притупляет вашу связь.

– Для чего? Он тоже хочет?..

– Нет, насколько я могу судить, нет.

Ман остался стоять в дверях. Китаец суетливо искал что-то на полках, Гончий и Вольский следовали за ним. Рука Хранителя не отпускала мальчишку.

– Тогда почему он это делает?

– Он помогает мальчику.

– Не давая ему говорить со мной?!

– Тише, – сомнения профессора уходили с каждым произнесенным словом. Место разволновавшегося человечка с некрасивым лицом занял Переговорщик: спокойный, с мягким голосом и жаром у кончиков пальцев. Этот жар возникал всякий раз, как Ман выполнял свою работу. – Всё совсем не так. Ты связываешь мальчика с реальностью. Ты его единственная нить. Как только он ее чувствует, то чувствует и боль, и тоску, и страх, пробуждаются его воспоминания. Они оказывают влияние и на тебя. А ты не должна сейчас испытывать никаких влияний. Поэтому Хранитель временно использует свою силу, чтобы разделять вас. Он не рвет нити, он переводит силу на себя.

Ман закрыл глаза. Лишь однажды он проделал подобное – перевел силу души на себя. Бунтующая требовала нового чертежа. Геометр никак не успевал. Переговорщик должен был унять силу, звенящую и разъедающую равновесие. Разговор не получался, и профессор потянул за нить. Обжигающий сердце огонь и темнота – всё, что он помнил о том моменте. Ман никак не мог ожидать подобного поведения от Хранителя. Гончий мог бы и не делать этого, однако уверенность, с которой пальцы сжимались на плече у Володьки, заставляла Переговорщика уважать Хранителя и – сквозь опасения – восхищаться им.

Напряжение спадало. Кристаллическая умолкла – тут же ладонь соскользнула с плеча Володьки, подталкивая его в спину к одной из полок.

– Вот и наша бумага-с!

– Нашел?

– Да, то, что нужно для нашей души.

Тонкий свиток опустился в ладони Вольского. Бумага была тяжелой, шелковистой на ощупь и холодной. Володька перевел недоуменный взгляд на Китайца.

– Что, страшно тебе, мальчик? – синий взгляд был на удивление мягким.

– Нет, просто странно…

– Что именно?

– Не могу вспомнить…

Пёс устало вздохнул, посмотрел на Китайца и кивнул. Тот ответил таким же кивком. Володька сжимал в пальцах бумагу и смотрел на обоих почти умоляюще. Хранитель не удостоил мальчика взглядом и быстрым шагом вышел из мастерской, увлекая за собой Мана. Старик присел рядом с Вольским на корточки.

– Эта бумага необходима для чертежей. Я занимаюсь тем, что создаю ее. Пятый Геометр назвал ее Бумагой Жизни. Бумага – сила. Без нее нельзя объединить тело и душу, без нее никакой путь не может быть пройден. Чертеж твоей души выполнен на такой же бумаге, что сейчас ты держишь в руках. Я помню день, когда появился чертеж новой Кристаллической. Твоей. Ее путь – сила этой бумаги.

Вольский смотрел на Китайца и не узнавал. Чем дольше тот говорил, тем все яснее становился взгляд, казалось, даже морщины разглаживались, а пальцы переставали подрагивать. Из речи исчезали нотки сарказма, вечные шуточки и присказки. Удивительная серьезность Китайца заставляла Володьку только усиленнее вслушиваться в слова.

– Ни один чертеж в Теневой не может быть создан без моей бумаги. Вернее, создать-то его можно, да только работать он не будет.

– А если мы сейчас начертим… – Володька не хотел отпускать надежду.

– Начертить может только Геометр, – Китаец улыбнулся.

– Но Пёс отказался стать…

– Вот именно.

– И что же теперь?

– Мы не знаем пути твоей души. Вырисовав новый график, мы можем нарушить баланс. Баланс всей Теневой, всего мира. Мы не можем учесть всех деталей, мы их не знаем.

– И даже…

– И даже Хранитель.

– И что же нам делать?

– Мы идем в гости к Семнадцатому Геометру!

Володька поежился, сильнее сжимая в пальцах бумажный свиток. Китаец поднялся, потрепал Вольского по плечу и улыбнулся вновь:

– Может, он и математик куцый, но чай у него отменный.

Глава двенадцатая. Художник

– Эй, Вольский, ты чего мутишь?

– Ничего.

– Ну что там у тебя?!

– Ничего, сказал же!

– Письмо любовное пишешь? Ха-ха, влюбился, да, в кого, в Ленку?!

– Отвали, говорю, Громов, достал уже!

– Ну а там-то что? – Громов уже тянул на себя черную папку. Володька крепко держал стопку листов, запечатанную от всех плотным картоном.

– Не твое дело!

В те минуты, когда Володька рисовал, он становился будто другим человеком. Его не интересовала погода, он забывал о друзьях, он думал только о линиях, которые складывались в рисунок. Сейчас парнишка пожалел, что взял альбом в школу. Одноклассник-заводила, похоже, не собирался отступать от своего намерения забрать у Володьки папку. Вольский резко оттолкнул Громова. Тот со всей силы шарахнулся локтем о раму окна, находящегося прямо напротив нижних ступенек пожарной лестницы.

– Что здесь происходит, Вольский?! Ты опять драку устроил? – Евгеньевна была вездесущей.

Как в голову пришла идея рисования, Володька не мог вспомнить. Просто однажды он проходил мимо книжного магазина и заворожено остановился. С витрины ему улыбался худой старик. Выставленная картина уже подернулась тонким слоем пыли, но взгляд изображенного притягивал. Вольский оглянулся: люди проходили мимо и вовсе не обращали внимания ни на магазинчик, ни на удивительный портрет, ни на мальчика, как будто бы их вовсе не существовало, но синий взгляд старика требовал войти. Володька неуверенно толкнул дверь. Магазин был крохотным, от пола до потолка – старинные книги, неровными стопками, стертыми корешками. Букинистика, понял Вольский. Тут же, недалеко от прилавка со старинным кассовым аппаратом и счетами, находился стенд с принадлежностями для рисования. Карандаши, кисти и краски, альбомные листы и одинокая черная папка.

– Нравится? – голос вывел Володьку из оцепенения. Вслед за низким тембром в комнату вплыла женщина. Не вошла, не появилась, она именно вплыла, словно не касаясь пола. В глаза бросились длинные золотые серьги с красными камнями, кисти шали, наброшенной на плечи, и пальцы, унизанные многочисленными кольцами. Ее взгляд был мягким, а губы не переставали улыбаться. На следующий день Вольский не мог вспомнить ее лица.

– Нравится.

– Умеешь рисовать? – женщина внимательно смотрела на мальчика, словно бы оценивая.

– Нет, – Вольский пожал плечами. Отчего-то сейчас глядеть на владелицу магазина было… стыдно?

– Научишься. Если душа просит… – взгляд женщины стал пронзительным. – Покупаешь?

Сам не зная почему, Володька кивнул. Владелица магазина бесшумно достала казавшиеся магическими карандаши и альбом. Так же неслышно она уплыла за кассу, громкими щелчками счет оповещая книжные полки о совершившейся сделке.

– А кто тот мужчина с портрета? – Володька бросил взгляд на витрину.

– Так, старый знакомый, – золото блеснуло при быстром взмахе пальцами. – Любитель бумажных дел.

– Тоже художник?

Женщина лучезарно улыбнулась при слове «тоже»:

– Нет, он по другую сторону.

– Как это?

– А вот так. Ну что, вот твои карандаши, альбом. Папка в подарок.

– Как так? Я не могу – в подарок.

– Бери-бери, пригодится.

– Спасибо большое.

– Рисуй от души, мальчик.

Володька вышел на улицу и еще немного постоял у портрета. Старик улыбался, но уже немного иначе. Что-то многозначительное, скрытое плясало в его глазах. Вольский моргнул и пошел прочь.

С того самого дня он не расставался с черной папкой. Почти никому он не говорил о своих набросках. Картины, всплывающие перед глазами, немного настораживали. Они получались сами собой. Володька задумывал пейзаж, а выходил портрет. Рисуемая вода проглатывала блики. Линии закругленные выходили прямыми. Со временем парнишка смирился и приписал волшебную силу карандашам. Конечно, он понимал, что никакой магии тут нет, но приятно было помечтать о том, что это не его воображение виновато, а какие-то совсем иные силы. В голове Володьки в такие моменты всплывали слова «Рисуй от души».