Текст книги "Доказательство (СИ)"

Автор книги: Ксения Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Нет, Анна, совсем нет. Однако, сейчас у нас с вами на повестке дня совсем иные категории, вы правы. Итак, возвращаясь к Гуинплену…

Всю жизнь литературовед тщательно изучал мировые шедевры слова, писал объемные работы, перечитывал, перечитывал, перечитывал классиков и новинки – всё только для того, чтобы ответить на один-единственный вопрос – как защитить душу. Душа и вопросы о ней стали для литературоведа чем-то вроде щита, скрывающего уродство тела. Профессор старался не думать об этом, но с невероятным упорством отрицал физику, изыскивая средства для того, чтобы доказать насколько она малозначима в мире, где всем правит душа – и будет править, если верно защищать её. Возвращаясь из университета в крохотную квартирку, заваленную книгами и заплесневелой едой, литературовед не жалел, что не обзавелся женой, приходя из дома в университет, литературовед не думал о том, что ему сочувствует вся кафедра: такой некрасивый, вот не повезло человеку в жизни. Профессор лишь улыбался отчужденно и строил свою гипотезу. Мало кому открывал свои мысли, одиночество тоже закрывало его душу от ран – откровенность не была востребована. А вот идея должна была стать новым словом в его жизни, должна прояснить всё. Что-то вырисовывалось в его теории, что-то выпадало из нее, разрушая до фундамента все выводы, но профессор не останавливался ни на минуту до той поры, пока не остановилось его сердце.

Ему всегда представлялось, что после смерти он утратит лишь одно – свое тело. Нет, он был достаточно образован, чтобы понимать, что не окажется на пухлом облаке рядом с пухлым апостолом, читающим пухлые книги. Он лишь свято верил в то, что его идеи не могут просто так стереться в пространстве и времени.

Однажды он упал, а, очнувшись, открыл глаза и долго смотрел в небо, однако, поймав себя на мысли, что на князя Андрея он совершенно не похож, да и небо вовсе не над Аустерлицем, решил подняться и попытаться добраться до больницы. Недуг последних месяцев набирал обороты – вовсе не хотелось снова упасть посреди проспекта. Только встав, отряхнув рукава и подобрав портфель, профессор осознал, что находится в мире совершенно пустом и звонко тихом. Он оглянулся. Плетение ограды парка едва уловимо изменялось: если смотреть достаточно долго, то можно проследить, как кованые завитки движутся, но стоило лишь моргнуть, всякое движение прекращалось. Листва казалась голубой. Асфальтово-голубой. Мертвой. Пустынная улица струилась белоснежной разметкой. Здания казались лишь декорациями, нарисованными на полотне воздуха, – они плавно колыхались, но застывали, стоило лишь прищуриться на небывальщину. Поначалу удивления не было. Только тихий вздох:

– Так вот оно что. Вот оно как.

– Да, именно так. – неизвестно откуда перед профессором предстал коротко стриженый мужчина в явно дорогом костюме. Незнакомец пританцовывал и щелкал пальцами, словно задавая ритм лишь одному ему слышной музыке. Можно было счесть его помешанным, если бы не пронизывающий взгляд, заставляющий все вокруг застывать в немом оцепенении, да идеально белый воротничок – профессор был почему-то уверен, что у сумасшедших нет времени на то, чтобы полировать запонки и выглаживать рубашки.

– Вы, позвольте спросить?..

– Геометр, профессор Ман, Геометр. Приятно видеть вас.

– И мне, – слова литературоведа прозвучали не очень-то уверенно, однако человек напротив, казалось, воодушевился:

– Не представляете, какая для меня честь! Вы – и ко мне! Приятно, неимоверно приятно. Позволю себе заметить, что без вас тут сложновато мне пришлось бы, а ваша помощь просто необходима, просто необходима, – последние слова представившийся Геометром пропел на довольно высокой ноте, потом подпрыгнул и хлопнул в ладоши.

– Простите великодушно, но как же? – от таких выкрутасов глаза профессора полезли на лоб. Даже если отмести само поведение Геометра, слова были более чем странными. Зачем он мог понадобиться? Его, что, ждали? Почему? И как?..

– Оставьте, профессор, оставьте! Неужели вам требуются объяснения, вы же умный человек! Вы же, повторюсь, профессор! – видимо, само слово «профессор» вселяло в Геометра такой энтузиазм, что произносил он его с особым смаком, выписывая при этом немыслимые па. – Профессор, вы же всю свою жизнь искали один ответ, нет, разумеется, вы его не нашли, но вы же выросли, профессор! Вы-рос-ли. Хоть вы и не математик, но родная мне душа, я уверен, – слово «душа», напротив, звучало почти оскорблением.

– Да кто же вы? – Ман включил самый менторский тон, на какой был способен. Очевидно, такое обращение, безотказно действовавшее на студентов и студенточек, на Геометра не произвело ровно никакого впечатления.

– Право, вы дивный! Дивный человек! Профессор, я бы сказал! – мужчина уже вел литературоведа прочь от места падения, ныряя в подворотни, пересекая улочки, не умолкая при этом ни на минуту. – Я не люблю долгих объяснений, но для вас, дорогой мой, я сделаю исключение. Исключения – категория совсем особая в моих изысканиях, и посему я уделяю им совершенно особое внимание. Вы, профессор, тоже исключение. Самое настоящее исключение. Потому вы и здесь. Вы, во плоти! – Геометр хихикнул и вывел Мана на улицу Некрасова. – Смотрите, какой домик! Пойдемте туда. Там тихо.

Сказать, что постепенно всё увеличивающемуся удивлению профессора не было конца, значило бы не сказать ничего, но последняя фраза спутника его несколько протрезвила и он, доселе молчавший под причитания Геометра, позволил себе заметить:

– Простите, но ведь тут совсем тихо. Везде.

– Да-да-да, тихо, для таких, как вы. А меня атакуют петициями, знаете ли. Я страсть как не люблю петиции, потому что они тоже исключения. А к исключениям у меня совсем особое отношение, подчеркну снова. – они уже миновали арочный свод и вошли в неприглядное помещение: – Позвольте рекомендовать, Таверна! Мне подумалось, что это будет миленько, назвать так это местечко. Таверна!

Геометр опустился на один из ближайших стульев, профессор последовал его примеру.

– А теперь о насущном, – Геометр вдруг сделался совершенно серьезен. – Вы любите вопросы. Я люблю ответы. Я их не даю, но я их люблю. И вы исключение. Все, что вокруг вас, – Теневая. Мир, где живут души, ожидая своего возвращения в реальность. Не каждой я могу предоставить немедленный пропуск, я, знаете ли, очень ответственен, а многие из них нуждаются во временном успокоении. Революции тут, конечно, не будет, но заблудившиеся мутят воду. Поэтому вы мне необходимы.

Профессор жадно вслушивался в смысл сказанного, глаза его всё округлялись, но ничто из слов не ставилось под сомнение. Наконец ему позволено было прикоснуться хотя бы к краешку сути, и этому прикосновению мешать совсем не хотелось. Ему приоткрыли дверь в тот мир, где души обитали вне тел, открытые и прозрачные, в своей первозданной чистоте – взглянуть на них профессору хотелось невероятно. Всё, над чем он бился долгие годы, вдруг раскладывалось перед ним в причудливом пасьянсе. Конечно, некоторые карты были скрыты, но стоило лишь верно разложить их, чтобы углядеть всё, что необходимо. Между тем Геометр продолжал:

– Ваша душа еще при вашей жизни являла собой исключение. Она многое понимала, подталкивала вас к тому, чтобы узнавать, размышлять и постигать. Это очень важно в наш тревожный век, понимаете? – разумеется, профессор кивнул. – Так вот, я подумал, что вы полезнее мне будете в тандеме с вашей душой. Да-да, ваша душа при вас! У вас с ней шикарная связка. Признаться, моя работа! – как бы между прочим, но с явной гордостью сказал Геометр, постучав пальцем по лбу профессора. – Ваш мозг, профессор! И ваша душа! Не исключено, что здесь вы изрядно одичаете, но если я предложу вам остаться, вы ведь не откажете?

– Не откажу. Ведь, как я понял, обратной дороги мне нет.

– Совершенно правильно поняли, профессор! – Геометр явно обрадовался последнему замечанию литературоведа. – Дороги нет! Но все дороги в этом мире приведут к вам. Потом уж ко мне, но изначально к вам. Здорово, не так ли? Все вопросы по Геометрической Правке будут изначально поступать к вам. Я все-все вам объясню, не волнуйтесь так. Просто я чуть приоткрою ваше видение – сможете общаться с душами и понимать их язык. Вы же по сути своей конформист. Вы сможете помочь убедить любого в том, что наш уклад необходим для соблюдения баланса, а ваше, я позволю себе повториться, профессорское звание, разумеется, подкреплено умением четко выражать свои мысли? Вот видите! Уверен, из вас выйдет дивный Переговорщик… Ну что вы, что? Не волнуйтесь, право, у вас всё получится, – чертежник, наконец, отреагировал на более чем выразительные взгляды профессора. – Милый Ман, я не сказал вам главного! Вот иногда я так рассеян! Позвольте заметить, вы не очень привлекательны.

– Не отнять, – Ман даже не понял, что можно бы и обидеться на подобное замечание, слишком уж был занят осмыслением ранее сказанного.

– И не прибавить, – собеседник рассмеялся. – Шутка! Так вот, все эти души, желающие обрести график, тело, устремление, что там еще, чтобы переродиться, вас сразу атаковать не будут, но много здесь находится и тех, кто ничем не брезгует, – литературовед, конечно, слышал, что за глаза его называли крысой, но так откровенно о его не самой приятной внешности кто-то говорил с ним впервые. – Поймите, профессор, поймите, я же вовсе вас не обижаю. Я констатирую факт! Факты – математика. Я математик. Я Геометр!

– Да-да, я понял.

– Вот и чудно. Дивно. Распрекрасно. Но стену я все же научу строить. Просто для того, чтобы вы были в полной безопасности, помогая решать мне проблемы. Ведь вы же и хотели узнать, как защитить душу. Я подскажу вам, как сохранить ее в теле, чтобы кто-нибудь особо одаренный ее не вытолкнул. Но мы же с вами одареннее всех! Ученые! Поэтому защищаемся с помощью стен! Логично, не правда ли?!

– Стены, да… – Ман старался усмирить бурю эмоций, вопросов, недоумений, возгласов, что толпились у него в голове, уже с трудом улавливая смысл сказанного Геометром.

– Ах, оставьте, прошу, ваш пессимизм, вы все непременно поймете! Вы же, позвольте, профессор! Возьмете на себя уход за потерявшимися?

– Да.

Геометр хлопнул в ладоши, встал, бросил на стол стопку бумаг и направился к двери. Уже выходя, математик обернулся:

– Я знал, что вы диво, а не человек! Профессор, я бы сказал!

Прошло много дней с той поры. Очень много. Сложно сказать, кто больше знал о Теневой: Геометр или бывший профессор Ман. Он сталкивался с разными душами, с разными их устремлениями, разными графиками и переходами, начал попивать портвейн и бриться лишь раз в неделю, но появление сумрачного Ёла, а потом и мальчика, почему-то радовало Мана. Однообразная череда дней, казалось, прекратилась. Деление души? Почему бы и нет? Ман привык к тому, что математик ошибается очень редко. Да никогда он не ошибался до последнего момента! Иногда, собираясь за рюмочкой крепкого алкоголя, Пёс и Ман долго рассуждали о том, как же слегка сумасшедший чертежник умудряется все держать в равновесии. Ман всегда недолюбливал математиков, считая филологию куда более тонкой наукой, но этим человеком, если можно считать таковым Геометра, он восхищался.

Из размышлений и воспоминаний его вырвал голос Ёла:

– Пёс ее привел.

– Правда?

– Да. Сейчас все под шпилем.

– Думаю, пора и нам подтягиваться.

– Эх.

– Не вздыхай. Геометр заваривает потрясающе вкусный чай.

– После портвейна – самое то.

Глава шестая. Чаепитие

К тому времени, как смотритель и калека добрались до Адмиралтейства и поднялись в кабинет Геометра, тот уже заканчивал чертеж. Пёс допивал вторую чашку чая, а Володька, с надеждой глядя в пустоту над его головой, делал только первый глоток остывшего отвара, довольно недурного на вкус. Заметив его взгляд, Пёс меланхолично вздохнул и шепотом сказал:

– Ничегошеньки не понимаешь, – глаза Хранителя оставались серьезными и, как показалось Вольскому, взгляд стал еще холоднее с тех пор, как Пёс вошел в кабинет.

– Совсем ничего, – что было чистой правдой. Володька не только не понимал, что творится в этом мире, но и то, что сам он чувствовал, оставалось для парнишки загадкой: не смятение, не тоску, не боль, нечто среднее, противно тянущее где-то в груди, словно сердце всеми сосудами тянулось к желудку.

– И не поймешь, пока он тебе не поможет, – Пёс кивнул на Геометра, лихорадочно чертящего что-то.

– Это как? – кажется, до Володьки потихоньку начал доходить смысл происходящего.

– Твоя душа отделилась. Пока мы не вернем ее в тело, ты ничего не можешь понимать. Самостоятельно – почти ничего, – Хранитель безразлично пожал плечами, коснулся губ краем чашки и неожиданно поставил её на блюдце, так и не отпив, – его взгляд неотрывно следил за чертежником.

– Почему? – мальчик наконец нашел того, кто хоть что-то ему объяснял, а не отнекивался, открикивался, отмахивался или игнорировал.

– Душа связует мозг и тело. Без нее никак. Бывают бестолковые, конечно, – Пёс покосился в сторону окна, у шторы парила в воздухе тень, теплыми переливами она становилась то темнее, то прозрачнее. – Но без них никак.

– А он… – Володька прикусил губу и принялся сосредоточенно разглядывать ковер. На тень смотреть вовсе не хотелось. Это служило бы подтверждением тому, что он верит, а он не верил, не мог верить в то, что всё это происходит именно с ним, и никак не походит на сон.

– Вернет-вернет, не сомневайся, – в голосе Пса зазвучали чуть слышные металлические нотки.

– А-а-а… – мальчик совсем растерялся и сделал еще один глоток напитка, именуемого чаем. – А как же…

– Нет-нет, – Хранитель изобразил некое подобие ободряющей улыбки, что получилось из рук вон плохо, – ты можешь спать, есть, бояться, желать, но не сможешь вспомнить ни о необходимости сна, ни о том, что ты ел, ни о том, почему у тебя возникли какие-то желания. Связи никакой.

– Зато у нас есть исключение, – вошедший первым Ман слышал последние фразы Храни теля и, словно подтверждая эти слова, следом в комнату проследовал Ёл.

– И доказательство. – Геометр поднял взгляд от бумаг. – Кворум. Кворум, кворум, кворум. Ну-с, как там? – он кивнул на дверь, обращаясь к Ёлу.

– Ничего нового. Стены держат, да и присмирели как-то, словно чувствуют что. Только две бесноватых в «таверну» забредали. Ман их быстро успокоил.

Профессор кивнул и вкратце рассказал о том, что «бесноватыми» оказались две души: совсем юная, только посланная в Теневую Создателями, никогда не видевшая графика и лишь желающая скорее оказаться у дела, дрожащая, отливающая красным. Компанию ей составила старая, прошедшая множество жизней, но почти не помнящая предыдущего своего опыта, едва ли не полыхающая горячими волнами черного. Обе требовали графика, обе подпитывались желаниями друг друга – неизвестно, как и встретились. Ман усердно растолковал необходимость дождаться, тихим вкрадчивым голосом объясняя, насколько важно, чтобы чертеж был проверен и создан с большим тщанием. Постепенно души успокоились, ускользнув едва уловимыми чуть теплыми тенями за двери «таверны».

– Дивно, расчудесно и просто изумительно! – Геометр внимательно выслушал рассказ, кивая, как водится, невпопад, поцокал языком, порылся в каких-то папках, выудил два листка, несколько секунд разглядывал их, а затем убрал обратно, будто вспомнив что-то куда более важное: – Чайку?

– Да, было бы хорошо.

Присоединившиеся к собранию не отказались от предложения, оба согревали ладони чашками с горячим чаем. Ман уселся прямо на пол, а Ёл устроился рядом с другом, изредка поглядывая то на парнишку, то на Геометра. Тот же мгновение смотрел на них, с умилением сложив ладони вместе, а затем снова уселся за стол, яростно высчитывая что-то, за несколько минут успев швырнуть в собравшихся тройкой сломанных карандашей. Мальчик только вздыхал. Ему ничего не оставалось, кроме как следить за горизонтом, подрагивающим рассветным теплом в раме окна, выходящего на лениво застывшую реку, черную, вязкую, и ждать еще до конца не понятного возвращения души. Пёс, словно расслабленный напитком, толкнул его в бок, выводя из пустой задумчивости:

– Ну как, вкусно?

– Угу.

– Ты совсем скис, – Володька поднял взгляд на Хранителя. Мальчик не взялся бы судить о том, каким был цвет глаз молодого человека напротив. Они казались то голубыми, то зелеными, то ярко-синими, то карими, как будто Пёс выбирал, каким ему быть. Вольский поежился, задавая очередной вопрос:

– Так это моя душа разговаривала тут с вами?

– Она, – ответ был похож на тяжкий вздох.

– А почему она просто ко мне не вернется? – Володька моргнул и всё же взглянул на тень, хранящую молчание, но дающую о себе знать теплыми касаниями к сердцу. Интересно, все это чувствуют или только он?

– Потому что душа без тела – только тень, кусочек энергии, она не может принимать самостоятельных решений почти никогда, – Пёс устало потянулся. – Вообще-то твоя особо отличилась в этом смысле, а обычно только сливаясь с телом, она преобразует свою энергию в действия. Ты без нее еще можешь, а вот она без тебя – нет. Почему, ты думаешь, тут так неспокойно?

– Неспокойно? – судя по взгляду Пса, Вольский задал идиотский вопрос.

– Ах да, ты же не слышишь. Но тут душ без тела очень много. И все они хотят, чтобы Геометр скорее вычертил им пути и отпустил – им подавай применение своей энергии. А Геометр что, Геометр старается, но он один почти, не считая меня да Мана. Не успевает, – доверительный шепот сквозил почти сыновними нотками, сменяющимися возмущением. – Да и особо выдающиеся попадаются. Все у них есть, живи в теле хоть сто лет, так ведь нет! Выкаблучиваются!

– Меня нельзя делить! – голос души звенел негодованием. Ёл замер, не донеся чашку до губ. Опьянение его исчезло сразу, как и некоторое неудобство – всё же не так часто приходилось собираться всем вместе, да еще и в кабинете Геометра, и он подал голос:

– Это почему это?

– Потому что невозможно, – тень становилась с каждой секундой всё темнее, словно бы обретала тело.

– Но я столько отдал тебе, не понимаешь? – Ёл подался со своего кресла вперед, подслеповато щурясь и облизывая губы. – Поделиться жаль? Я ведь для мальчика стараюсь, не для себя.

– Так ли, Ёл, так ли? – Ман прищурился, перебивая товарища.

– А разве нет? – отмахнулся от него калека. – Я только потому и оказался здесь, что должен был вернуть себе хоть часть души, чтобы вернуться домой, быть с сыном, с семьей.

– Позвольте заметить, – Геометр зевнул, потянулся и окинул собравшихся рассеянным взглядом, – что здесь вы оказались не поэтому.

Все взгляды устремились к фигуре за столом. Геометр поднялся. Он улыбался. Улыбался совершенно необычно, повторяя:

– Все вы здесь оказались не поэтому.

Ман поднялся с пола. Он уже приготовился выслушать очередную теорему, а так как разбирался в математике слабо даже после стольких лет, проведенных в Теневой, то предпочитал слушать стоя: это всегда помогало ему сосредоточиться. Ёл отставил чашку и как-то растерянно улыбнулся, ему казалось, что именно он здесь главное действующее лицо, «его» душа. Известие о том, что это вовсе не так, несколько смутило, устремление протестующее забилось частым пульсом. Пёс по привычке сильнее сжал циркуль в кармане, не любил Гончий неожиданных поворотов. Володька спросил первым:

– А почему тогда?

– Вот все вы тут обзываете меня куцым математиком, – калека и профессор переглянулись, – а я, между прочим, совсем не куцый. Я Геометр. И я в состоянии делать выводы. Из исключений… и из доказательств тоже. Все вы здесь – не более чем чертежики, линии карандаша. Никто из вас, закорючек, не подумал о том, что у меня линия тоже есть?

– Как же, как же… – попытался вставить Ман.

– Да-да, профессор, я тоже в состоянии вычертить все то, что меня ждет. И уж поверьте, иногда чертеж выходит не самым удачным, не самым удачным. – голос Геометра стремительно менялся с постоянно взвизгивающего на высоких нотах до тихого ровного шепота. – Знаете ли, моей душе много, много, много лет. Она стара. В ней нет запала. А мне надо чертить! Чертить и выравнивать, чертить и выравнивать, понимаете ли? – кивнул только Пёс, остальные смотрели совсем уж ошеломленно. – Совсем не случайно в теле твоем, Ёл, появилась такая сила желания, что ты попал в Теневую со своей просьбой. И не случайно я принялся за работу над твоей пустой, бесполезной, порочной, в корне неверной идеей! Вот здесь, сейчас передо мной ваши графики, все, до единого. И все они удивительным образом вписываются и накладываются на мой график. Поразительно, правда? Ай да Геометр! Математик куцый! – приглушенный вскрик сменился неожиданным уточнением: – А что вы чай не пьете?

Теперь уже и Пёс вскочил на ноги. Ман вышел вперед:

– Я не понимаю тебя, Геометр. О чем ты говоришь?

– Не понимаешь? Даже ты не понимаешь? Куда уж тебе, помешанный на вопросе! Куда тебе, эгоистичный человечишка, «ах, как я люблю свое прошлое, почти прибейте моего сыночка, я для него стараюсь!» Куда тебе, больной, вытащенный мной из хосписа и бегающий по мелким поручениям? Куда тебе!.. Ты вообще… просто мальчишка! Вы все тут собрались только потому, что мои чертежи вас сюда привели. Только для меня вы тут оказались. Геометр – гений! – собрав в кулак несколько листов и потрясая ими над головой, чертежник обошел стол по кругу. – Гений! Просто признайте это!

– Кажется, ты совсем помешался…

– Ман, это в твоем мире есть сумасшедшие, в моем мире таковых нет! У сумасшедших душа ослабевает, нить между сердцем и разумом провисает – возникают всяческие видения да шизофрении, только и всего. Моя же душа на месте и в скором времени появится новая! Вольем свежую струю!

– Ты что же, задумал…

– Ай-ай-ай, а вы не ожидали? Совсем-совсем? Ну надо же, ну надо же… Сколько я собирал вокруг себя души в поисках подходящей, сколько строил стен, привлекающих самые лучшие, сколько перепроверил графиков, не сосчитать, не сосчитать, но ничего, ничего! А потом… потом я наткнулся на него! – тонкий палец Геометра указал на Ёла. – Он так ценил свою душу, что я, сверяясь снова и снова, решил, что она мне вполне подойдет. Батареечка! А ему что? Он и так калека, в нем ничего, кроме тела и зудящего желания вернуться не осталось, на что ему душа?! Только чтобы тешить себя любовью близких! Скажете не так?!

– А мальчик?! – Пёс никак не мог поверить в то, что слышал. Так давно он знал Геометра, что подобного никак не мог ожидать от странного, но все же достаточно разумного и логичного наставника.

– Мальчик-мальчик… Посмотри, сколько у меня таких вот мальчиков! Посмотри! Верну его обратно, полечат, решат, что от стресса помутился рассудок. Там ведь все острее ощущается, не протянет так долго, как здесь. Вот и все дела. Комфорт и уход до конца жизни. И никаких, никаких вопросов помешанных филологов!

Володька медленно выходил из-за спин взрослых. Он почти не отдавал себе отчета, только каким-то шестым чувством ощущал, что поступает так, как нужно. Тонкая невидимая нить притягивала его к окну. Он сжимал холодный металл в пальцах, неслышно в пылу спора продвигаясь по комнате. Быстрым движением был выведен круг циркулем, выуженным из кармана Пса, открывая для души выход из комнаты. Сам же Володька в следующую секунду выпрыгнул из окна и, цепляясь за ветки тополя, растущего напротив, благополучно оказался на земле. Вскочив, Вольский бросился бежать, в спину ему полетел крик Геометра:

– А как же чай?!

Глава седьмая. Китаец

– Вы понимаете, мальчик пропал! – когда сгустились сумерки, и прошло время ужина, Ирина не на шутку забеспокоилась. Конечно, Володька не идеальный сын: часто не слушался, сбегал неизвестно куда, запирался в комнате, но всегда возвращался домой до десяти. То ли опасался кого-то, то ли щадил нервы матери, но никогда не заставлял разыскивать себя, обзванивать друзей или обращаться в милицию. Но не в этот раз.

– Не кричите, – женщина в форме устало вздохнула и продолжила просматривать бумаги.

– Но он пропал! – Ирина вцепилась пальцами в край стола, поднимаясь со стула.

– Друзьям, родственникам звонили?

– Да!

– Приходите утром. Оформим по всей программе. Может, он у девочки своей загостился. Парни теперь быстро взрослеют… Утром всё, утром, – женщина бросила взгляд на стрелку часов. Время близилось к полуночи. – К девяти приходите.

– А до этого?! – Ирина как-то рассеяно вешала сумочку на плечо, пытаясь поверх неё надеть пальто, удержать в руке шарф, Володькину фотографию и бланки, протянутые милиционером.

– Не имеем права.

– Да как же так?! – она бросила бумаги на пол, топнула ногой, во взгляде Ирины сквозила паника. – Я хочу говорить с начальником!

– Ничего не изменится. Правила есть правила.

– Да плевала я на ваши правила! Вы понимаете, что он пропал?! – снова опустившись на стул, Ирина заплакала, сминая в пальцах зеленый шифоновый шарф.

– Не кричите… Ну-ну, вот, воды попейте… И утром, утром приходите.

А Володька все бежал и бежал. Когда ему показалось, что дышать больше невозможно, он почти упал на скамейку детской площадки. Она словно специально вырисовалась по правую руку яркими красками, которых в Теневой почти не было. Поэтому лестницы и качели казались неуместными и в то же время волшебными. Этот уголок выглядел заповедником цвета среди туманно-дымчатых, зыбких миражей Теневой. Броский желтый, насыщенный красный, почти лазоревый голубой вселяли уверенность, напоминали о том, что где-то есть мир настоящих цветов, настоящих звуков, настоящих людей, которые красят детские горки толстыми кистями, ругаются матом, стряхивают песок с коленей и расходятся по домам после долгого рабочего дня. А дома их ждут дети, жены, мужья, бутылка водки и колбаса, телевизор и ощущение подлинности собственного бытия, изредка прерываемого похмельным синдромом. Здесь же всё иначе. Иногда дома-фантазии возникали из ниоткуда, тротуары, стелющиеся ровными ковриками, приводили к серой стене полумрака, что за ней, никому выяснять не хотелось, да и некому было, мосты, издали кажущиеся сведенными, на поверку оказывались либо разведенными, либо вовсе и не мостами – лишь ветвями склонившихся деревьев. Всё было насыщено видениями, прозрачными и призрачными, и только яркое пятно красок становилось оплотом среди ирреальности происходящего.

Тяжело дыша, Вольский пытался прийти в себя. Он все еще до боли в пальцах сжимал циркуль, все еще слышал в ушах истеричный крик Геометра, но, постепенно выравнивая дыхание, успокаивался.

– Ну надо же…

– Не ожидала, не ожидала.

Володька вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к голосу зыбкой тени, которая обдавала мальчишку слабым теплом.

– Ты тоже здесь?

– А ты думал, я тебя одного отпущу по Теневой носиться? – голос был тихим и толику обиженным, как показалось Вольскому, и он ни за что не взялся бы определить, женский это голос или мужской.

– Да я как-то… – парнишка пожал плечами.

– Не подумал, я понимаю.

– И что дальше? – Володька обвел тоскливым взглядом детскую площадку, словно где-то на железных прутьях мог висеть ответ, не замеченный мальчиком сразу. Безнадежно.

– Вот и я хотела бы знать. Полагаться на Геометра нам нельзя, – тень отливала холодным алым.

– Ты вообще хоть что-нибудь понимаешь?

– В достаточной мере, чтобы подтолкнуть тебя к побегу.

– А ты не могла бы подтолкнуть себя ко мне, чтобы мы…

– Увы. Тут нужен чертеж.

– Чертеж? Как у Геометра? Так давай… – мальчишка схватил какую-то щепку и принялся рисовать кривую на песке.

– Нет-нет-нет, нам нужна бумага.

– Какая? – Володька с видимым сожалением отбросил свой «чертежный инструмент» и носком кроссовка стер косую линию.

– Особая. Только вот доберемся ли мы одни…

– Куда?

– К Китайцу.

– Это еще кто?

– Китаец.

– Ясно. – Вольский понял, что в Теневой на вопросы отвечать никто не любит. Однако его будто укачивало на теплых волнах, а часть волнения улеглась. Наверное, потому что Она рядом, подумал Володька.

– Для начала нам надо в «таверну».

– Ты что?! Они туда первыми рванут!

– Без Мана не доберемся, – задумчивый тон заставил Володьку нетерпеливо поерзать на скамейке. – Никак не доберемся. Позови его сюда.

– Я? Это как? – Вольский ошарашено смотрел в никуда.

– Душу его позови.

– Как?! Явись передо мной, как конь перед травой? – мальчишка хихикнул. Отчего-то подобный призыв казался ему очень даже подходящим. Более того, сказочная фразочка звонко отдавалась в пустой голове, зудела и настойчиво крутилась на языке. Вполне возможно, что она сработает. Чего только не бывает в этом странном мире… Однако душа едва ли не фыркнула и произнесла, словно диктуя очевидную истину:

– Не надо лошадей. Тебе циркуль на что?

– Так я пользоваться им не умею.

– По спирали вращай. Думай о конкретной душе. Обладатель явится в семидесяти процентах случаев.

Володька зажмурился, развернул циркуль и принялся думать о профессоре. Что он знал о нем? Фактически ничего. Снова и снова он представлял его грязный передник, насмешливое приветствие, возмущенный взгляд, обращенный на Геометра. Кто этот человек? Как оказался в Теневой? Почему задержался здесь? В ушах звенело, а циркуль, казалось, сам вращался в пальцах.

– Довольно. Подождем теперь.

– А эти?.. – Володька повертел головой, словно ожидая вторжения монстров, – против которых стены…

– Пока я с тобой, они чувствуют меня, поэтому считают, что ты не добыча для них. Чуют недавнее вмешательство Геометра к тому же, вот и не рискуют.

– Ты их слышишь, да?

– Слышу. Нас много здесь.

– Здесь? – зачем-то Вольский потеснился к краю скамейки, словно бы занимал чье-то место. – А почему я тебя слышу, а их нет?

– Здесь пока нет и, надеюсь, не будет. А слышишь меня, потому что я – часть тебя. Пусть даже и отделенная, но связь не рушится просто так, по мановению руки…

– Но ведь почки свои я не слышу.

– Так ведь и я не почки, – в мягком голосе послышалась легкая ирония. – Подыши-ка, успокойся. Ты так только привлечешь к нам нежелательных.

Володька послушно вдохнул, унимая беспорядок в мыслях:

– Мы попадем домой?

– Наверное.

На детской площадке воцарилась тишина. В памяти мальчика неясными обрывками мелькали мать, сестра, шумные улицы, по которым бегал в школу. Картинки смешивались калейдоскопом в голове, не позволяя уловить связующей их нити, – и тут же всплывало лицо Геометра и такого далекого прежде отца. Володька решился на вопрос:

– А если попадем, то он не с нами?

– Увы. Нет. Этого никак нельзя осуществить.

– А почему?

– Китаец лучше ответит. Он многое понимает.

– А кто это?

– Ты так любишь вопросы, что я начинаю подозревать родство наших душ, – лицо профессора показалось из-за раскидистой рябины. – Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы добраться к вам, ребята.