Текст книги "С видом  на счастье"

Автор книги: Ксения Любавина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

10

– Послушайте, Всеволод, – говорила я снежным зимним утром в трубку телефона, – я, конечно, многое могу понять – карман у покупателя далеко не безразмерный… Но может быть, вы скажете, зачем пошли смотреть эту квартиру, если не располагаете нужной суммой?

– Я располагаю, – услышала я в ответ тягучий голос клиента по имени Всеволод. – Просто считаю, что мне не нужна такая дорогая квартира. Давайте смотреть что-то попроще…

Бисова детина!

– Если мне не изменяет память, мы с вами уже посмотрели девять или десять вариантов.

– Может быть. Я точно не помню.

– Вы только поймите меня правильно, Всеволод, – я и вправду пыталась быть с ним вежливой и деликатной, – дело не в том, что мне жаль потраченного времени. Просто я считаю, что нам с вами необходимо внести ясность по вопросу цены и качества квартиры, которая вам нужна.

– Да…

Чертова флегма…

Вот уже две недели я каталась с ним по объектам, а воз был и ныне там. Вероятно, на мою долю выпал один из тех случаев, когда ты никак не можешь понять, что клиенту надо: посмотреть, как люди живут, продемонстрировать собственную крутизну, убить время в обществе симпатичного риелтора женского пола или же все-таки выбрать вариант и купить квартиру? Он был абсолютно непрошибаемым. Каждый показ завершался у нас одной и той же фразой: «Мне надо с этой мыслью переспать». Я готова была сама с ним переспать, лишь бы он быстрее определился с выбором, но девичья гордость не позволяла решиться на этот отчаянный шаг.

Всеволод занимал должность заместителя директора в одной крупной фирме, но при этом совершенно не умел (или не хотел?) принимать решения. В связи с этим у меня частенько возникала стервозная мыслишка: а не позвонить ли мне генеральному директору этой компании и не поинтересоваться, на кой ляд ему нужны такие замы. И вообще, если быть до конца откровенной, черт бы их побрал, этих ВИП-клиентов, доморощенных наших князей и графьев рабоче-крестьянского происхождения…

Наш разговор опять-таки закончился ничем. Сева, невнятно мыча, как будто бы согласился с моими доводами, но, по обыкновению, сделал акцент на том, что ему нужна такая квартира, в которую бы он влюбился с первого взгляда. В девушек надо влюбляться, чудак-человек, а не в стены!

Я положила трубку и посмотрела в окно. Там, во внешнем мире, с непроницаемых белесых небес падал хлопьями пушистый снег. Конец года. Двадцать второе декабря. На двадцать восьмое была назначена корпоративная вечеринка в ресторане, и я с досадой вспомнила, что у меня нет ни одного приличного платья. У меня в работе было пять клиентов, практически готовых идти на задаток, да еще этот Всеволод, Севочка, благодаря нерешительности которого я каждый день приползала домой в одиннадцатом часу ни живая ни мертвая. По сравнению со мной Золушка была просто жалкой тунеядкой…

Прибежал Вася из БТИ в заснеженной норковой ушанке и пуховике из непромокаемой ткани. Он несколько раз громко топнул на входе, чтобы стряхнуть налипший снег с теплых зимних ботинок, затем снял шапку и тоже энергично ее встряхнул, чем вызвал неудовольствие нашей юной секретарши Олеси.

– Василий Андреевич, – сказала она с укоризной, – поаккуратнее, пожалуйста.

Просто капли воды попали на рукав ее белоснежной блузки и на документы, с которыми она работала.

– Извини, Олесь, – походя извинился Вася и стремительно последовал на свое рабочее место. Почему-то он сегодня был не в духе.

Вот и со мной поздоровался как-то формально, буркнул сухо: «Привет», небрежно швырнул на стол кожаную папку…

– Привет, привет… от старых штиблет, – ответила я, надеясь услышать от него какую-нибудь шутку-прибаутку, какими обычно мы с ним обменивались, приветствуя друг друга в начале рабочего дня. Но Вася даже не улыбнулся, молча ушел на кухню пить кофе.

«Что-то случилось», – пришла мне в голову нехорошая мысль. В самом деле, у семейного человека свои заботы, мало ли что, ребенок заболел, не дай бог, конечно, или с женой не поладил… Это я живу сама по себе, без привязок и обязательств, и ни о ком у меня душа не болит. И тут мне вспомнилось, что Вася пребывает в таком настроении еще с начала недели, просто в повседневной рабочей суете я этого не заметила. Мне даже было недосуг перекинуться с ним парой фраз. Мысленно осудив себя за невнимательность и бессердечие, я тут же поклялась, что обязательно поговорю с ним по душам, как только представится удобный случай.

Но когда он вернулся из кухни мрачнее мрачного, сел напротив меня и вперил взгляд в монитор, вся моя прежняя решимость, равно как и благие намерения, улетучилась, и я вдруг поняла, что не могу заговорить с ним. Даже находиться с ним за одним столом стало для меня в тягость. В мыслях он был где-то далеко, и я почувствовала себя брошенной и совершенно лишней. Все, что я могла сделать сейчас, – встать и уйти. Я решила выпить кофе на кухне.

Там Надежда Леонидовна готовила горячие бутерброды. Странное дело, но так уж совпадало: в какое бы время я ни зашла на кухню, там всегда была Надежда Леонидовна. Когда она, интересно, квартиры продает?

Следом за мной вошел расстроенный чем-то Виктор Сергеевич. Он налил себе крепкого чая и положил четыре ложки сахара с горочкой. Мне вовсе не было жаль казенного сахара, просто Сергеич никогда больше двух ложек в чай не клал. Я без всяких околичностей поинтересовалась:

– Что с вами, Виктор Сергеевич?

Он вяло махнул рукой и хлебнул из кружки. Потом ответил с неподдельной болью в голосе:

– Кирюху, дурака, уволили.

Суровцева заинтересованно переспросила:

– Кислевского уволили? Почему? Он же последнее время сделки шарашил направо и налево…

– Деньги у клиента взял, а с агентством поделиться забыл, – сказал Виктор Сергеевич и горестно покачал головой. – Ох, дурак, дурак…

Я хотела сказать ему, что Кислевский не столько дурак, сколько подонок и сволочь, но деликатно промолчала.

Вот ведь как бывает… Еще в конце прошлого месяца нам ставили в пример Великого и Ужасного Кирилла Артуровича Кислевского, турбосупермегариелтора, намолотившего за ноябрь в казну триста пятьдесят тысяч. А теперь наш идол, кумир поколений, загремел под фанфары. Самое интересное, что я не испытывала сейчас ни малейшего злорадства. Мне было плевать на дальнейшую судьбу пана Кислевского, но в душе я сочувствовала Виктору Сергеевичу, расстроенному сверх всякой меры из-за этого говнюка.

Выпив чаю, Кузнецов ушел. Мы с Надеждой Леонидовной снова остались одни. Внезапно она радостно произнесла, вынимая бутерброды из микроволновки:

– Ну что, Алка-палка, дождалась-таки своего часа?

Я не поняла: о чем это она?

– Какого я часа дождалась?

– Ой, ладно!

– Надежда Леонидовна, объяснитесь…

Она вздохнула, сетуя на мою непонятливость.

– От Никитина твоего жена ушла. Только не говори мне, что ты ничего не знаешь!

От неожиданности я едва не свалилась со стула. Предупреждать же надо…

– Как – ушла?

– Ногами, – усмехнулась она. – Манатки собрала и ушла вместе с ребенком. У нее теперь такой мужик, какие нам с тобой и не снились. На «крузере» ездит… А ты что, действительно ничего не знаешь?

С чего это она взяла, что мне никогда не снился мужик на «крузере»?

– Какой еще «крузер», Надежда Леонидовна? Они же так хорошо жили…

– А теперь не живут. Знаешь, может, это и к лучшему. Мне его Верка никогда не нравилась. Так что давай, не теряйся. А то его кто-нибудь перехватит.

Нет, ну вот откуда она все знает? Я очень сомневалась, что Никитин стал бы с ней откровенничать. Он сам не раз говорил, мол, если вы хотите, чтобы о вашей проблеме узнал весь офис, расскажите о ней Надежде Леонидовне. Да Васька вообще был не из тех, кто любит изливать душу всем и каждому. Я представила, что с ним сейчас происходит, и мне стало не по себе.

Я вскочила со стула и выбежала из кухни, громко хлопнув дверью. И только оказавшись по другую сторону от двери, поняла, что бежать мне особо некуда. Что я ему скажу? «Вася! Я все знаю! От тебя ушла жена, но ты не расстраивайся, я же рядом!»… А в курилку я вообще уже не заходила недели три, потому что всеми силами своего изможденного организма боролась с пагубным пристрастием к табакокурению.

11

Разговор с Суровцевой, конечно, выбил меня из колеи, но не настолько, чтобы, забросив текущие дела, оставшееся до конца рабочего дня время предаваться разным мыслям не по делу. Во-первых, я пригласила сегодня людей на задаток, а во-вторых, мне предстояло сделать множество важных звонков, так что расслабляться было некогда.

Когда вечером я закрывала «задаточную», ко мне подошел Никитин. Господи, я же совсем забыла о нем!

– Ты сейчас куда? – спросил он.

– Ну, домой, наверное, – ответила я не совсем, впрочем, уверенно.

– Давай выпьем в каком-нибудь хорошем месте, – неожиданно предложил Вася.

Я, признаться, немного растерялась. Вообще-то мы с Никитиным иногда заходили после тяжелого трудового дня в кафе или в бар и пропускали по кружечке пива. Так что в его предложении не было ничего сверхъестественного. Но в свете последних событий я не знала, как следует истолковать подобное предложение. И потом, сказать по правде, мне не хотелось сегодня никуда идти ни с Васей, ни с кем бы то ни было другим. Я открыла рот, чтобы извиниться и вежливо отказать, но вдруг увидела Васькины грустные глаза и поняла, что не имею морального права бросать его в трудную минуту. Как сам он говаривал не раз, друг познается в «биде».

В глубине души я чувствовала, что мне следует отказаться, но почему-то согласилась, сама не знаю, то ли из солидарности, то ли еще из-за чего-то.

– Мне, Вась, надо переодеться.

– Да не вопрос! Я завезу тебя домой, – сказал Никитин, повеселев.

У себя, в квартире на Добролюбова, я нацепила легкомысленную полупрозрачную блузку, бриджи, само собой, в обтяжку и сапожки-чулки на немыслимой высоты шпильке, ходить в которых даже в трезвом виде было нелегко. Поправив макияж и растрепав свои локоны, я накинула легкую норковую курточку и выпорхнула из квартиры. В другое время я еще подумала бы над тем, что делаю… Но сейчас, когда у подъезда в такси меня ждал Никитин, хладнокровно размышлять я не могла.

В клубе мы довольно быстро накирялись. Мы пили текилу, как положено, с лимоном и солью, и к разгару вечеринки я уже была в таком состоянии, что не смогла бы отличить главпочтамт от крематория. Вася тоже захмелел, но значительно меньше, чем я, и очень бережно поддерживал меня в танце. Потом мы долго ехали в такси, и я, убежденная, что меня везут домой, даже задремала у Васьки на плече, нимало не смущаясь от того, что его большая горячая ладонь лежит на моем бедре. По пьянке-то чего только не бывает… но завтра я ему, охальнику, задам!

Внезапно я проснулась, почувствовав, что не только никуда не еду, но даже не нахожу под ногами твердой почвы. Открыв глаза, я с облегчением поняла, что все в порядке. Просто Вася нес меня на руках к подъезду, вынув мое неуправляемое тело из машины. Такси уехало. И вдруг я, протрезвев, обнаружила, что это вовсе не мой дом, не та панельная пятиэтажка, где находилась моя квартира. Я увидела прямо перед собой бесконечно длинный, точно Великая Китайская стена, девятиэтажный дом со множеством подъездов, и меня охватила паника.

– Вася! Это же не мой дом! – в ужасе закричала я.

– Я знаю, – спокойно ответил Никитин и поставил меня на ноги. – Это мой дом.

Он принялся подтирать у меня под глазами расплывшуюся от снега тушь, пристально изучая мои черты, и вдруг, наклонившись совсем близко, поцеловал меня. Я не стала сопротивляться, напротив, привстала на цыпочки, обвила его шею руками и буквально повисла на нем. Оказывается, именно этого я всегда и хотела, только боялась себе признаться.

То, что мы вытворяли потом, просто не имеет названия. Сначала целовались в подъезде, и в лифте, и возле входной двери, пока Вася лихорадочно искал ключи в своих карманах. Мы не могли оторваться друг от друга или остановиться, – просто безумие какое-то. Я, сама не своя, набрасывалась на Никитина, как законченная нимфоманка. Но у меня было оправдание: я слишком долго его ждала. Так долго, что перестала мечтать, даже научилась относиться к нему как к сослуживцу. И вот сейчас это мое неудовлетворенное желание, которое долгое время сдерживалось, вырвалось из заточения, и я ничего уже не могла с собой поделать. Я могла только упиваться, как текилой, тем, что этот большой, обожаемый мною мужчина наконец-то принадлежит мне, а я – ему, эта ночь, вся, без остатка, – наша, и мы можем делать друг с другом все, что захотим.

Когда я с трудом, точно гоголевский Вий, подняла тяжелые, опухшие веки, увидела, что за окном совсем светло. Это означало, что уже наверняка около десяти утра, а я до сих пор не на работе. Ужасная мысль о позорном увольнении за прогул пронзила меня, словно удар током, и я попыталась волевым усилием поднять свое тело с кровати.

Господи, как же у меня болела голова! Нет, не голова – башка, ибо иначе и нельзя было назвать этот тяжеленный шарабан на плечах. Знакомо ли кому-нибудь такое чувство, будто в голову… вонзили, к примеру, шило?..

Я с трудом села на измятой постели и осмотрелась. Мне на глаза попался мой лифчик, свисавший с тумбочки. Потом я увидела бриджи с блузкой, валяющиеся на бежевом ковролине. Рядом с моими вещами лежали Васины джинсы. Из штанин выглядывали синие носки. Господи, Вася, что же мы с тобой, дураки пьяные, натворили!

Я находилась в спальне одна. Но наличие поблизости предметов мужского гардероба, а также характерная вмятина на второй подушке свидетельствовали о том, что все произошедшее этой ночью сном являться не могло, как бы я ни старалась убедить себя в обратном. Пошарив под кроватью, обнаружила там свои скомканные трусики.

Мало-помалу приходя в себя, я встала, обошла кровать, чтобы собрать свои разбросанные вещи. Мой взгляд задержался на зеркале, точнее, на туалетном столике из толстого стекла. Он был пуст, хотя еще несколько дней назад тут, наверное, стояли и лежали разные дамские причиндальчики: кремы, лосьоны, разноцветные лаки, щипчики для маникюра, духи в затейливых флакончиках и т. п. Вера ушла, забрав все это в свою новую жизнь, забрав теплоту и любовь, а я бессовестно воспользовалась ситуацией и охмурила по пьянке ее растерянного, брошенного мужа. Хотя… кто кого охмурил – вопрос вообще-то спорный.

Облачившись в свои помятые одежды, я робко вышла из комнаты, чтобы умыться. На кухне пел магнитофон, я заглянула туда и увидела Васю в махровом халате с капюшоном. Он строгал копченую колбасу, а изо рта у него торчала тлеющая сигарета. Сам собой отключился, вскипев, белый чайник фирмы «Бош», его тихий щелчок прозвучал в моей контуженой головушке точно выстрел, и я вздрогнула. Никитин, увидев меня, растрепанную, заспанную, выглядящую, по моим меркам, чудовищно, нимало не смутился.

– Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста, – сказал он и затушил окурок в пепельнице.

Сам Василий выглядел значительно бодрее меня, и, казалось, совсем не страдал ни от похмельного синдрома, ни от угрызений совести. В его коротких пепельных волосах осталось перо от подушки, а чуть припухшие глаза смотрели с завидным оптимизмом.

На небольшом кухонном столе были расставлены блюдца с аккуратно нарезанными сыром, колбасой и хлебом, масленка с большим куском желтого подтаявшего масла, сахарница, банка растворимого кофе, две чашки. На плите скворчала яичница. Я поняла, что, если съем хоть кусочек, меня тут же вывернет наизнанку. Прислонившись к дверному косяку, жалобно произнесла:

– Можно воды?..

Вася открыл холодильник, достал большую пластиковую бутылку с минеральной водой, наполнил почти до краев высокий стакан и протянул мне.

Ледяная жидкость, очень резкая от газа, бьющего в нос, точно бритвой полоснула изнутри по моему пересохшему горлу. Я тем не менее залпом выпила целый стакан и выпила бы еще, но решила не злоупотреблять гостеприимством. Никитин с сочувствием наблюдал, как я поправляю здоровье. Я вернула ему стакан и, кашлянув, спросила:

– Который час?

– Половина одиннадцатого.

– Ужас. Мне же на работу надо.

– Мне, заметь, тоже, – усмехнулся мой коварный соблазнитель. – Да ты не переживай, Алюсь, я уже позвонил Тишкиной.

Мои рефлексы на данный момент были по вполне понятным причинам несколько заторможены, однако при упоминании фамилии начальницы меня захлестнула волна благородного возмущения. Он позвонил Тишкиной! Вы только полюбуйтесь на него!

– И что ты сказал Ольге Романовне?

Никитин со своей кошачьей ухмылкой обнял меня за талию.

– Я сказал Ольге Романовне, что у нас с тобой была сегодня брачная ночь, что мы при всем желании ну никак не можем участвовать в рабочем процессе, и потребовал отгул. По-моему, мы имеем на это полное право.

Я убрала его руки, отстраняясь.

– Мне надо ехать домой.

Мой сиплый голос прозвучал довольно холодно, и Вася, хмыкнув с досадой, пустился в полемику:

– Алка… ты как маленькая… это же шутка! Ничего такого я про нас Ольге не говорил. Сказал, что мы приболели.

– Вместе, да? В одной квартире?!

– Это с ума по отдельности сходят, а гриппом как раз вместе болеют. Алюсь, ну хватит, – тихо произнес он примирительным тоном, снова привлекая меня к себе. – Никуда ты не поедешь. Садись давай за стол, будем кофе пить, колбасу есть… у нас целый день свободен. Я вечером сам тебя домой отвезу, если тебе так туда приспичило. Ну что с тобой?

– Вась, я все-таки поеду, – твердо ответила я.

Никитин как-то тяжело, по-стариковски, вздохнул и отвернулся к окну.

– Как угодно, – сухо произнес он.

Я вышла из кухни в коридор и принялась обувать свои узкие сапоги из дешевого, под лакированную кожу, текстиля. Если я быстро не поймаю такси, то ноги у меня наверняка застынут. Словно угадав мои мысли, в коридоре появился угрюмый Вася.

– Дать тебе денег на такси? – спросил он.

– Спасибо, у меня есть.

Стараясь не смотреть на Никитина, я схватила с вешалки свою норковую курточку и сумку, стремительно выскочила на площадку и вызвала лифт. Его двери тут же раздвинулись перед моим носом. Я вошла в кабину и, пока ехала с восьмого этажа на первый, успела застегнуть куртку и даже накрасила губы, мысленно посетовав на то, что так и не удосужилась умыть свою бесстыжую похмельную морду. Сравнительно быстро поймала машину и уже через полчаса была дома.

Усевшись прямо на коврик у входной двери, избавилась от идиотской обуви. Как я вчера в этих крагах в клубе скакала, ума не приложу. Потом, поднявшись, сбросила на пол несчастную норку и побрела в комнату, где меня еще со вчерашнего дня сиротливо ожидал мой верный четвероногий друг – диван. Я отключила телефон, потом нашла в сумке сотовый и тоже вырубила его к чертовой бабушке. В квартире царил полумрак – из-за плотно задернутых штор, которые я все мечтала поменять на жалюзи, после того как сделаю ремонт. Боже, какой еще на фиг ремонт! Я упала лицом на диванную подушку и провалилась в сновидения.

Проснулась я в кромешной темноте. Осторожно, на ощупь, нашла шнур и выключатель, включила торшер возле дивана. Электронные часы показывали семь вечера. Я решила принять ванну и, пока набиралась вода, пошла на кухню ставить чайник. В холодильнике отыскались, как в песне, два кусочка вареной колбасы, в хлебнице обнаружилась скукоженная горбушка черного хлеба. Вот она, жизнь холостяцкая…

Я ведь знала, что потом будет именно так – сожаления, угрызения совести, пустота в душе, – когда мечтала о нем. Да еще все вышло как-то банально – переспали по пьянке. Совсем не этого я хотела. Ну ладно бы с кем-то другим, но не с Никитиным, который всегда мне казался чуть ли не богом. Понятное дело, он меня не любит, просто ему нужно было утешиться с кем-то, снять стресс, может быть, отомстить своей жене. Хорошо, утешился – зачем тогда уговаривать меня остаться? Из джентльменской вежливости? Нет, его вежливости я точно не вынесу!

Но где-то в глубинах неподвластного мне подсознания уже запечатлелось воспоминание о наслаждении. Мы занимались любовью в пьяном угаре, и в этом было что-то первобытное, животное. Потом уснули в изнеможении, потому что уже не было сил идти в душ. Я почему-то всегда считала, что испытывать оргазм можно только на белоснежной крахмальной простыни, после символического ужина с шампанским при свечах и долгой прелюдии. Впрочем, если бы тогда, по весне, когда мы пили пиво на скамейке и Никитин уговаривал меня не увольняться… я клянусь: захоти он – отдалась бы ему средь бела дня, на лавочке, после бутылки пива.

Как там говорят: не буди лиха, пока тихо? Поаккуратнее с мечтами, они иногда сбываются… Ну вот, теперь я знаю, как он целуется, какой он в постели и какая он сволочь. Я закрыла воду в ванне, разделась и погрузилась в густую ароматную пену, стараясь смыть свой ночной позор.