Текст книги "Прощайте, мама и папа. Воспоминания"
Автор книги: Кристофер Тэйлор Бакли
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Глава 15
Кровь отцов
Я получал доклады от Джулиана и Дэнило о том, как шла жизнь во Флориде. Были хорошие дни и не очень хорошие дни, и за не очень хорошими днями следовали не очень хорошие ночи, когда папа, отчаявшись заснуть в три часа ночи, глотал без счета снотворные таблетки. Как ни странно, я обнаруживал, что с надеждой думаю о том, что как-нибудь он проглотит их слишком много. И у меня не появлялось чувство вины при этой мысли, потому что я хотел избавить его от боли.
Папа открылся мне в на удивление удобочитаемом электронном послании, говорившем о том, что он обсуждал вышеуказанный религиозный аспект с местным врачом – un Católico (католиком). Больше в послании ничего не было, и я не стал ничего выпытывать. Но мне все же было интересно, до чего они договорились. Многие из не особенно верующих, полагаю, приняли бы папину сторону, а многие из считающих себя глубоко верующими католиками изложили бы суть дела так: скажем, есть человек, который глотает необычно большое количество таблеток стилнокс, и может ли случиться так, в определенных обстоятельствах, что это приведет к неизбежному сокращению легочной функции, а потом к нарушению, предположим, кардиологического императива? Сегодняшний гость «На линии огня» – доктор Джек Кеворкян.[49]49
Кеворкян Джек (р. 26 мая 1928), известные прозвища – Доктор Джек, Доктор Смерть, Доктор Суицид) – американский врач, популяризатор эвтаназии.
[Закрыть]
Другой новостью стало то, что папа решил вернуться к своим колонкам, и я не мог не обрадоваться. С 1962 года вся его жизнь шла в ритме колонок. Одна особая колонка, которую он написал во Флориде, была, как мне кажется, на редкость хороша, и я отправил ему сыновнее послание о том, как горжусь тем, что он все еще отличный мастер своего дела. Папа ответил мгновенно, и я почувствовал в компьютерном тексте, как он сияет. К концу своей жизни Джозеф Конрад, огорченный плохой рецензией, сказал с восхитительной прямотой – необычное свойство у великих писателей: «Я не хочу критики, я хочу похвалы».
Однажды вечером – это было в 1974 или в 1975 году, – прежде чем папа занялся писанием морских романов и романов о «Блэкфорде Оуксе» (оба жанра вознесли его на первые строчки списков бестселлеров), он был мрачнее тучи из-за недавней взбучки от «Нью-Йорк таймс бук ревю». Плохие отзывы были папе не впервой. Давая оценку его первой книге, Макджордж Банди, говоря об истеблишменте, назвал папу, среди всего прочего и неприятного, «испорченным молодым человеком». Впоследствии его называли и похуже. Однако после этого, бог знает какого по счету, разгрома в уважаемой газете папе было больно. Мы сидели в солнечной гостиной в доме на Уоллакс-Пойнт, и он сказал мне: «Могли бы, по крайней мере, отметить, что я умею хорошо писать». Некоторые заметки его смешили. До того как там сменилось руководство, «Киркус ревю» публиковало пышущие ненавистью рецензии на все папины книги. В нашем доме миссис Киркус называли не иначе, как «сука-Вирджиния-Киркус».
Естественно, папа любил, когда его хвалили. Ничего необычного для писателя, однако папа на склоне лет все же развивал определенный – скажем так – аспект Конрада. В послебольничный период он заставлял меня читать все с пометкой «Уильям Ф. Бакли», автоматически присылаемое ему Гуглом. Тут были любые упоминания в киберпространстве «Уильяма Ф. Бакли», случавшиеся примерно раз в три секунды. К тому времени, как я прочитывал вслух примерно одну сотую посланий, это становилось самым досадным занятием из всех моих обязанностей няньки. Открывая почту, я испускал стоны при виде семидесяти пяти посланий УФБ.
Как-то я позвонил во Флориду. У папы был грустный голос, и он сказал, что книга о Рейгане «плохо идет». Я прослезился. И подумал: «Господи, восемьдесят два года, основатель политического движения, автор пятидесяти книг – что и кому еще доказывать? Надо просто дышать, а он ломает себе голову над тем, что книга не очень быстро пишется».
Но он не бросал эту книгу, свою последнюю, и теперь, когда я пишу эти строчки, она вот-вот должна выйти в свет. Первая глава заканчивается речью, которую папа произнес в 1985 году в присутствии президента Рейгана на обеде, данном в честь тридцатилетия «Нэшнл ревю». Он адресовал ее непосредственно своему старому другу. И заканчивается она так:
Как человек вы олицетворяете многие американские идеалы. Мы рассчитываем на вас в случае великой беды как на последнюю официальную инстанцию. Мне было девятнадцать лет, когда бомба упала на Хиросиму, а на прошлой неделе мне исполнилось шестьдесят лет. Все это время я жил свободным человеком в свободной и независимой стране, и это лишь потому, что у нас есть атомное оружие сдерживания и мы ясно дали понять, что используем его в случае необходимости. Я молюсь о том, чтобы мой сын, когда ему будет шестьдесят лет, и ваш сын, когда ему будет шестьдесят лет, а также сыновья и дочери наших сегодняшних гостей будут жить в мире, в котором не останется следов страшных уродств двадцатого века. Наслаждаясь своей свободой, они будут благодарны нам за то, что в грозную ночь у их отцов кровь быстро бежала по жилам.
Это его пятьдесят шестая книга, как можно понять, последняя, во время написания которой он умер. Я пишу так не для того, чтобы продемонстрировать его скромность, но потому что для меня это возможность, отдавая должное его другим сочинениям, показать другую сторону его дарования. Эта книга могла бы и не быть последней. Его книга о Барри Голдуотере только что опубликована. Месяцем раньше еще одна книга, сборник «Заметок и отступлений» из «Нэшнл ревю», появилась под великим заголовком «Вычеркни свою чертову подпись». И еще одна сейчас в процессе подготовки. Умерший папа написал больше книг, чем некоторые живые писатели.
То, что последняя папина книга написана о Рейгане, я воспринял как естественную коду, естественный эпилог его трудов, поскольку УФБ был основателем и главной движущей силой движения, в конце концов приведшего Рейгана в Белый дом. Как уже было сказано, и не однажды, если бы не Бакли, могло бы не быть Голдуотера, а без Голдуотера могло бы не быть Рейгана.
Рональд Рейган был не самым «уловимым» персонажем. Его биограф Эдмунд Моррис счел его столь неуловимым, что описал в своей мастерской, но противоречивой книге «Голландец» вымышленный персонаж, сделав попытку деконструировать предмет своего исследования. Как известно, Рейган не стремился к близким отношениям, но все же не исключено, что папа мог подобраться к нему настолько близко, насколько это реально только для друга. Конечно же их связывала дружба. УФБ был накоротке и с Нэнси Рейган, что доказывают приведенные в папиной книге письма. Во многих отношениях папа стал ментором (как ни ужасно это звучит) детей Рейганов – Патти и Рона-младшего.
Впервые я увидел Рейгана, когда в 1966 году папа взял меня с собой в Калифорнию на несколько записей «На линии огня». Если честно, то для четырнадцатилетнего мальчишки не встреча с новым губернатором Калифорнии была настоящей радостью, а передача с Робертом Воном, звездой сериала «Человек от Д.Я.Д.И.». В то время Вон был кандидатом на либеральные высоты, однако с этой ипостасью он быстро распрощался.
Рейганы устраивали прием в честь папы в губернаторском особняке. Все Сакраменто было перевернуто вверх дном. Взрослые, которых было море, не обращали на меня никакого внимания, так что я отправился в сад и сидел там один-одинешенек. Однако через некоторое время я почувствовал присутствие еще одного человека и, обернувшись, увидел губернатора Калифорнии, показавшегося мне большим и по-киношному, по-звездному красивым в белом пиджаке. Он обратил внимание, как я направился в сад, и, поняв, что мне грустно и одиноко, оставил своих гостей ради меня. Этого я не забывал никогда. Если Рейган был способен молчать, он был также способен на благородство. Он был джентльменом. И в этом он и УФБ оказались как будто созданными по одному лекалу.
Спустя пятнадцать лет, во времена известного инцидента (я написал что-то в «Эсквайре», что произвело впечатление на пресс-секретаря вице-президента Джорджа Буша), я стал работать в Белом доме Рональда Рейгана. По доброте душевной Рейганы приглашали меня на приемы. На одном из них я чуть было не совершил faux pas национального масштаба.
Приглашение, о котором я говорю, было на обед в верхней резиденции, после чего должны были показать какой-то фильм. Вечером мне надо было написать большую речь для Буша, и я настойчиво просил у Маффи Брэндон, секретаря миссис Рейган по связям с общественностью, освободить меня от просмотра фильма. Она недовольно поцокала языком и отпустила меня, однако исчезнуть я должен был незаметно. Мне ничего не оставалось, как с радостью согласиться. Когда же я потихоньку ускользнул из семейного театра перед самым выключением света и завернул за угол, то наскочил на Рональда Рейгана, возвращавшегося то ли из мужского туалета, то ли после приказа о бомбардировке давно заслужившего эту участь ближневосточного деспота.
Он улыбнулся своей тысячеваттной улыбкой и с любопытством посмотрел на меня.
– Куда вы идете? – спросил он. – Там начинается кино.
– Ну – промямлил я, – иду в туалет, мистер президент. Скоро вернусь, а вы пока усаживайтесь и начинайте просмотр без меня.
Он улыбнулся и ушел, сопровождаемый агентами секретной службы, и в частности, Тимом Маккарти, который за несколько месяцев до этого встал между президентом и Джоном Хинкли,[50]50
Покушение на жизнь президента США Рональда Рейгана произошло 30 марта 1981 года, всего через два месяца после его вступления в должность. Президент и трое из его сопровождающих были ранены при выходе из гостиницы «Хилтон» в Вашингтоне, где Рейган выступал с речью перед делегатами федерации профсоюзов. Стрелявшим оказался некто Джон Хинкли (младший), ранее преследовавший президента Джимми Картера и лечившийся от психического расстройства.
[Закрыть] получив в грудь пулю двадцать второго калибра.
Я прошел по коридору, ведущему в подвал, и уже был готов покинуть Белый дом, как услышал за спиной свистяще-шипящий звук: «псссст!»
Оглянувшись, я увидел Маффи Брэндон, которая яростно мне жестикулировала.
– Он только что объявил, что просмотр не начнется, пока вы не вернетесь.
О боже. Я отправился в зал, куда Маффи привела меня едва ли не за ухо, и все пятьдесят гостей обернулись посмотреть на человека, для которого было свободно место рядом с президентом и миссис Рейган.
Пока я работал в Белом доме, то испытал на себе много подобных любезностей и благоволений. Оглядываясь назад, я понимаю – но не то, чтобы не понимал тогда, – что это были ответные действия на доброе отношение папы к детям Рейганов.
Через несколько лет, точнее, в 1985 году, я обнаружил, что должен писать в качестве негра – случайно – воспоминания Дэвида Стокмана, да еще в чудовищно короткий срок. (Термин «негр» я употребил тут в чисто профессиональном смысле. Мне надо было перевернуть все с головы на ноги – да, да, настоящую словесную гору Килиманджаро изложить нормальным читабельным английским языком.) Пикантность ситуации состояла в том, что Дэвид Стокман прославился в первую очередь своей наглой выходкой по отношению к Рейгану, пока находился у него на службе, возглавляя Административное и бюджетное управление. Но а) Стокман писал о политике, а не лично о Рейгане; и, увы, б) мне были нужны деньги.
Посреди всего этого случилось тридцатилетие «Нэшнл ревю» и обед в «Плаза» в Нью-Йорке. Я умолял отца отпустить меня. У меня совсем не было времени на еду. Но нет, он стоял на своем, ты должен быть там, произнес он с долей таинственности, по причинам, которые тебе будут очевидны. Я с раздражением произнес «да». Папа был не из тех людей, которые принимали отказ.
Итак, я был там и сидел прямо над подиумом, когда он произносил речь, отчасти воспроизведенную раньше. Оглядываясь назад и вспоминая этих двух потрясающих людей, я должен признать: это правда, кровь отцов быстро бежала по их жилам.
Глава 16
Это будет по-настоящему скучно
Дом в Форт-Лодердейле был арендован до середины января, однако книга о Рейгане все еще не была написана, а январь в Коннектикуте – это январь в Коннектикуте, поэтому я попытался уговорить папу, чтобы он остался во Флориде. Однако он был непреклонен насчет возвращения, и теперь мне кажется, что он рвался умереть дома. При всем моем благорасположении к Солнечному Штату, когда придет мое время, я тоже не хочу умереть там. Провести там старость – пожалуйста, но чтобы Старуха с косой застала меня на поле для гольфа или в роскошных апартаментах… «Я хочу, чтобы смерть застала меня за посадкой капусты», – писал Мишель де Монтень. А вот умереть, например, в Форт-Лодердейле, в этом есть что-то – как сказал бы папа – contra naturam.[51]51
Противоестественное (лат.).
[Закрыть] В «Как важно быть серьезным» каноник Чезюбл, узнав, что некто умер в Париже, неодобрительно произносит, мол: «В Париже? Боюсь, это не от большого ума». Граждане Новой Англии, выросшие, как мы, на горячих летних полях и вблизи замерзающих озер, горячо привязаны к смене времен года. В Коннектикуте была зима, и мне кажется, папа хотел быть на родной земле, когда придет его время. И его время пришло.
Не только его время – но и его близкого друга Вана Гэлбрайта. Они встретились на выборах в 1948 году в Нью-Хейвене и оставались друзьями шестьдесят лет. Три океана они пересекли вместе (и со мной), поддерживали друг друга в беде. Вану пришлось особенно тяжело, он потерял двух дочерей, причем одна, Джули, была совсем малышкой шести лет. Папа все сделал, чтобы Рейган назначил Вана послом США во Францию. Ван – родившийся в Огайо, красивый блондин, загорелый, со сломанным носом, футболист из Йеля, морской офицер, сотрудник ЦРУ, банкир с Уолл-стрит – был веселым хладнокровным воином и совершенно необычным дипломатом. От него социалистическое правительство Франсуа Миттерана страдало изжогой больше, чем от дюжины улиток. Вы знаете, что Ван сделал вчера? Об этом все говорят. Нет, надо же. Шульц собирается надрать ему задницу, так он взбешен. Пребывание Вана в Париже напоминало «Американца в Париже» в «День Шакала». У него был редкий дар превращать любую неприятную ситуацию в забавную. И, естественно, он был единственным человеком, которого можно было простить, если он будил вас посреди океана в два часа ночи, чтобы стоять вахту. Кристофер, хорошая новость. Тебе все равно пора просыпаться. Я любил его. Все любили его. Прежде мне не приходилось терять друзей. И могу только догадываться, что эта потеря значила для папы.
Он вернулся домой. От его вида я пришел в ужас. Папа едва передвигал ноги. Удушье стало таким, что он вдыхал кислород без прежних предварительных диалогов в духе Сократа, в какую дырку лучше засовывать трубку. За столом он низко склонялся над тарелкой и, как правило, засыпал над ней. Мы поднимали его наверх, а потом едва я намеревался заснуть, как звонил междукомнатный телефон. Ему захотелось молочно-шоколадного коктейля. Естественно, он получал свежесмешанный коктейль, а покончив с ним, требовал пива. После пива – карамель с арахисом. И я постоянно задавался вопросом, не посадят ли меня в тюрьму за то, что я по ночам снабжаю диабетика категорически запрещенными продуктами? Мы были свидетелями того, как Кристофер Бакли сознательно подавал молоко с шоколадом и пиво покойному кумиру консерваторов Уильяму Ф. Бакли…
– Папа, думаешь, тебе надо все это поздно ночью? У тебя ведь диабет, ну и…
– Это вкусно. Дай немного.
(Похлопывая меня по значительно выросшему животу, он считал, что его худоба говорит об умеренности.)
– Ох, нет и нет. Ха. Посмотри на меня, Джабба Хат.[52]52
Необъятно толстый император Джабба Хат из киноэпопеи «Звездные войны».
[Закрыть]
– Кто?
– До смешного тучный персонаж из… Не важно… А теперь больше всего на свете мне хочется молочно-ромового пунша.
Мы признаем подсудимого Кристофера Бакли виновным.
В пятидесятых годах мама с папой устроили в Стэмфорде прием для сотрудников «Нэшнл ревю». Папа взбивал молочно-ромовый пунш. Я помогал ему. Никто не должен был терять время даром. Рецепт был простой: одна кварта молока, одна кварта рома, одна кварта сливок. Ради вкуса папа мог опорожнить туда же целую (большую) бутылку ванили. Воздействие этого молочного эликсира на консервативное движение было в высшей степени стимулирующим. На фотографии папа запечатлен исполняющим на всю мощь «Мессию» Генделя. Ко времени, когда зазвучала финальная триумфальная аллилуйя, все консерваторы уже впали в коматозное состояние. Странно было другое – как они добрались домой живыми? В этом случае история сложилась бы иначе. Интересно, как?
Папа творил странные вещи, например, он принялся вставать в два часа ночи и отправляться в душ, потом одеваться и поднимать беднягу Джулиана, требуя завтрак. Сдержанный и привыкший ко всему за долгое время, Джулиан даже помыслить не мог, не то чтобы сказать его светлости: «Сейчас два часа ночи, мистер Бакли, но если вы все равно хотите свой завтрак, я сейчас принесу его». В этих сценах, несомненно, было нечто комическое, когда папа, съев завтрак и объявив о своем намерении отправиться в кабинет, смотрел в темное окно и наконец-то замечал, что на часах всего три ночи.
Однако все остальное не было забавным. Однажды ночью, когда я спал в своей комнате, меня разбудил необычный звук. Скрестив ноги, папа сидел перед включенным телевизором и DVD-плеером. Сервер его компьютера, громоздкого напольного сооружения, был перевернут, кресло тоже. Запястье распухло, кожа была рассечена. Температура стояла почти полярная. Он поставил рычажок отопления на пятьдесят два градуса. Руками он делал некие пассы над плеером и кнопками на телеящике.
– Папа, что ты делаешь?
– Хочу, чтобы стало теплее.
Я попытался уложить его в постель и накрыть одеялом.
– О, спасибо. Спасибо. Так намного лучше.
На другой день я повез его в больницу. Запястье было сломано. Однако он ничего не помнил о предыдущей ночи. Ничего. Итак, настало время поговорить.
Папа, я боюсь, что в следующий раз ты сломаешь себе ногу, таз или еще что-нибудь. Если это случится, мне не надо тебе объяснять, как это будет скучно.
Я тщательно подбирал слова. Папа говорил «скучно», когда другие имели в виду «катастрофу», «большое несчастье» или даже «трагедию», соразмеримую с землетрясением. Если shee-it было у него ярко выраженным аккордом, то слово «уныние» – уменьшительным эквивалентом. Однажды, когда мы на паруснике пересекали океан, то оказались без пресной воды в тысяче миль от суши, и он назвал наше положение «немного скучным». Если и вам, чистя зубы, придется полоскать рот апельсиновой фантой, вы с ним согласитесь.
Если он добавлял усилитель «по правде говоря» или «чертов» (он выучил английский, свой третий язык, в возрасте шести лет в лондонской школе), то имелись в виду массовое заражение вирусом Эбола или незамедлительная атака советских ядерных ракет. Так что я думаю, сочетание «настоящая скука» имело значение «месяцы и месяцы в больничной палате с сестрой Ратчед, и никаких полночных коктейлей и пива».
Он посмотрел на меня и согласился: «Да, это будет по-настоящему скучно».
Пару ночей спустя опять раздался треск – очень громкий, – и мне пришлось переносить его на кровать. Ясно было, что близится время дневных и ночных сиделок. (Немного раньше я рассчитал их.) И тогда, едва сиделки появятся, ни у меня, ни у Дэнни не будет возможности помочь ему покончить с его страданиями, конечно, если бы он дал нам знать, что хочет этого. Целый год мы с Дэнни были с ним, видели, как он мучается, и отчаяние переполняло нас. Мы обговаривали всякие сценарии.
Я рассказал Дэну о фильме «Игби идет ко дну», в котором два юных сына неизлечимо больной женщины (великолепно сыгранной Сьюзан Сарандон) помогают ей уйти из жизни. Они дают ей мороженое со снотворным, а потом, когда она засыпает, натягивают ей на голову пластиковый пакет. Во время этой сцены происходит нечто неадекватное, почти комическое, когда у нее открываются глаза, и мальчики подпрыгивают на месте. Обсуждая это, Дэнни и я ощущали себя, словно на передаче Эберта и Роепера из ада. Тогда я мрачно думал: «Неужели я действительно намерен принять сигнал из фильма по сценарию племянника Гора Видала?» В конце концов, слава богу – это выражение я все еще иногда использую, – наши переговоры остались всего лишь переговорами.
Глава 17
Господи, как же мы это любили
Двадцать седьмого февраля в половине десятого утра, в день шестнадцатилетия моего сына, у меня в Вашингтоне зазвонил мобильный телефон.
Это был Джулиан.
– Привет, Кристофер. Извини, что беспокою, но к нам приезжала скорая помощь.
Он нашел папу на полу в его кабинете. Вызвал врачей. Не успев ни о чем подумать, я спросил: «Браслет был на нем?» (Браслет DNR – не реанимировать.)
Не знаю, как распознается шоковое состояние, но, поговорив с Джулианом, я обнаружил, что бесцельно блуждаю по дому, размышляя о том, что надо довести до конца подсчет налогов, за чем меня застала страшная весть. Может быть, если я доведу это дело конца, то ничего и не будет. Мысли у меня путались. Подождав пять минут, я позвонил в Стэмфорд. К телефону подошла Джулия, горничная. Она всхлипывала и причитала: «Ох, Кристобаль. Кристобаль. Venga. Venga». (Кристофер, приезжайте.) Значит, все правда. Теперь я точно знал. Папа ушел.
Подошел Джулиан: «Здесь полицейские. Они хотят поговорить с вами, если это возможно».
Я услышал голос офицера Джеймса. Он сказал: «Сочувствую вам в вашей потере». Я поблагодарил его. Он сообщил, что придется ждать патологоанатома, так как необходимо удостовериться в отсутствии состава преступления. Я подумал, до чего архаично это звучит, словно он играет в пьесе Агаты Кристи.
– Он очень тяжело болел, – произнес я.
– Да, да, понимаю, – отозвался офицер Джеймс. – Могу я спросить, где вы сейчас находитесь?
– В Вашингтоне.
– О, – воскликнул он, словно вычеркивая меня из списка подозреваемых. – Значит, в Вашингтоне.
– Да.
Потом он спросил, имею ли я в виду какое-нибудь определенное похоронное бюро? Я сказал, да, и чуть было не добавил, что мы являемся постоянными клиентами Лео П. Галлахера на Саммер-стрит. Полицейский передал трубку Джулиану, и я попросил его не отходить от папы.
Потом я опять стал опять бродить по дому, разговаривая с самим собой. Вот и все. Надо ли сейчас заниматься налогами? Нет, сейчас не до налогов. Ладно, так что мы будем делать? Я прижался лбом к стене и сделал несколько глубоких вдохов. Надо мной как будто нависла толща воды.
Внутренний голос говорил мне: «Возьми себя в руки, садись в машину и поезжай в Стэмфорд». (Пять часов.) Но сегодня день рождения Конора, и я обещал после уроков поучить его вождению. Одна из папиных любимых мантр – хотя иногда он позволял себе не делать того, чего не хотел делать, – заключалась в следующем: «Жизнь продолжается». Другой была такая: «Где нет альтернатив, там нет проблем». Тут только я заметил, что плачу, поэтому вытер глаза туалетной бумагой, пару раз глубоко вдохнул воздух и сказал: «Ладно, пора уже, возьми себя в руки. Придется повзрослеть». В пятьдесят пять лет отличный повод потребовать этого от себя. Да и взросление является важной частью сиротства. Телефонные звонки. Надо сделать телефонные звонки.
Итак, я засел за телефон. Сначала позвонил членам семьи. Сказал им то же, что говорят всем: «Звоню, чтобы сообщить печальную новость». Как правило, этого достаточно, больше ничего не требуется говорить. Я позвонил Генри Киссинджеру. Он заплакал. Я звонил по списку. Позвонил моему другу Джону Тирни в «Нью-Йорк таймс» и попросил его поспешить с некрологом. Послал электронное сообщение: «Мой отец умер сегодня утром в половине десятого за своим письменным столом в своем кабинете в Стэмфорде». И добавил:
Я немного исказил текст и потом ругал себя за то, что поленился сравнить его с оригиналом.
Начал звонить телефон. Сначала позвонил мой врач, женатый на телекорреспонденте Белого дома: «Они хотят сделать сообщение из Белого дома». Через несколько минут телефон зазвонил снова. «Мистер Бакли. С вами хочет говорить президент». Я подумал, что это президент Буш (№ 41), но нет, это был его сын. Достойный жест, особенно если учесть все те не всегда приятные вещи, которые я писал о его администрации.
– Он был отличным парнем.
– Да, сэр, вы правы.
Я начал задыхаться. Вспомнил «Бригаду плакальщиц» отца. Но я не хотел обсуждать это по телефону с президентом США – повзрослел! – поэтому перевел разговор в другую плоскость и сообщил президенту, что отец умер за письменным столом.
– Можно сказать, сэр, что он умер в полной готовности. Вы же техасец, и должны это оценить.
Президент рассмеялся и сказал: «Да, хорошая смерть».
– Боже, благослови вас.
– И вас тоже, сэр. Спасибо за звонок.
Позвонил Крис Мэтьюс.
Он был великим человеком. Крис очень любил моего отца и постоянно приглашал его на свое телешоу «Бейсбол», правда, папа пару раз отказывался. Один эпизод случился у меня на глазах. Я печатал в папином кабинете, а он сидел, откинувшись, в своем кресле «Аэрон», время от времени совершенно исчезая из поля зрения операторов, и в результате его появление на экране стало чем-то вроде «Где Уолдо?».[54]54
«Где Уолдо?» – книга Мартина Хэндфорда.
[Закрыть] Было довольно забавно. Крис несколько раз повторил, что папа «в частности, подвиг меня на то, чтобы я стал политиком».
Телефон не умолкал. Кто только не звонил. Ждешь определенных людей, а от них ни слуху ни духу, зато звонят люди, от которых этого никак не ждешь. Позвонил Лари Гелбарт. Мы не разговаривали дюжину лет. Он рецензировал «Здесь курят»[55]55
«Здесь курят» – роман (1994) Кристофера Бакли.
[Закрыть] в «Нью-Йорк таймс». Среди других классиков он немного более знаменит, чем остальные. «Тутси» и «Смешное происшествие по дороге на Форум». Мне припомнилось, что его отец был парикмахером и лично стриг своего сына.
– Не думаю, что ваш отец еще…
– О, жив. И все еще в форме. Послушай, я просто хотел позвонить и выразить тебе соболезнование.
Позвонил Дуг Мартин из «Таймс». Он был мил и профессионален. Ему требовалась точная причина смерти. Я сказал: «Старость, Дуг». Он ответил, что это не подходит для «Нью-Йорк таймс». Тогда я сообщил, что мы все еще ждем патологоанатома. Некрологи Дуга, написанные заранее, стоит изучать на соответствующих занятиях в журналистских школах. Этот некролог был на сайте «Таймс» уже в 11.04 утра.
Моя почта начала заполняться. Телефон раскалялся. «Нэшонал паблик рэдио», Ассошиэйтед пресс, «Чикаго трибюн», «Лос-Анджелес таймс», «Ньюсуик». Итак, я стал пресс-секретарем. Но избежать этого не было никакой возможности. Новость, никуда не денешься, и важная новость. Я подумал с улыбкой: «Господи, как же ему это понравилось бы – пропасть отзывов об УФБ в Гугле».
День был длинным. Мы с Конором провели урок вождения, а потом Люси устроила вечеринку в честь дня рождения сына, пригласив его друзей. Жизнь продолжается. Шестнадцать лет назад я позвонил папе в Швейцарию, и, когда сказал, что у него родился внук, он заплакал. Сегодня позвонили мне, и я тоже заплакал. Дед умирает, отец умирает… ты следующий.
Когда друзья разошлись, мы с Конором посмотрели фильм, который я заказал, «Смерть на похоронах», английскую черную комедию о чопорной семейке, которая собирается оплакать своего почившего родственника. Искренне сожалея о смерти обладателя кристальной, по их мнению, души, члены благородного семейства оказываются весьма обескуражены, узнав о прижизненных проделках своего дядюшки, который имел гомосексуальные отношения с карликом. Все это довольно забавно. Не могу объяснить, почему мы смотрели в тот вечер именно эту комедию и почему она показалась нам такой забавной. Жизнь продолжается. Я сказал: «Что ж, Буг (прозвище моего сына, которое я дал ему), будем надеяться, что папины похороны не будут столь увлекательными».
