Текст книги "Прощайте, мама и папа. Воспоминания"

Автор книги: Кристофер Тэйлор Бакли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8
Мы чудовищно опоздали

Папа улыбнулся. Ему было приятно видеть меня, и, хотя я знал, что его любовь ко мне глубока и терпелива, еще я отлично знал, что его не совсем нормальная улыбка скорее относится ко мне как к средству перемещения, чем выражает его отцовские чувства.

Я понимал его – кому хочется оставаться в больнице? – однако его положение не давало возможности выбирать: папа был в очень плохом состоянии. Милый Морис, добрый Морис повторял:

– Мистер Бакли, мы отвезем вас в вашу палату, ладно?

Однако Лев Права был против. Нет и нет. Папа улыбался и качал головой, твердо отвечая Морису:

– Нет! Я собираюсь пообедать с моим сыном. Он уже здесь. Кристофер отвезет меня домой. Поедем, Кристофер.

Кристофер посмотрел на Гэвина, Гэвин посмотрел на Кристофера, и милый добрый Гэвин сделал еще одну храбрую попытку, старательно изображая одного из «Соседей мистера Роджера», терпеливо объяснить папе, что отъезд из больницы не лучший выход из положения:

– Билл, нам нужно постоянно следить за вашими почками. За вашими почками.

Папа изобразил свою новую улыбку и неторопливо покачал головой, словно Гэвин хотел его одурачить.

Гэвин попытался еще раз:

– У вас не все в порядке с ПОЧКАМИ.

Мне не понравилось, как он это сказал. Примерно таким образом доктора говорят, когда имеют в виду сердце. Нам всем известно о том, что́ может быть с сердцем. Это насос, который перекачивает кровь, и он должен качать ее бесперебойно. Но когда врачи начинают что-то там лепетать о почках – органах, – это вселяет страх.

Папа отмахнулся от беседы о почках.

– Нет и нет. Я еду домой. – Он состроил победную мину. – Сегодня мы с Кристофером вместе обедаем. Правда, Кристофер?

Кристофер же только и мечтал о том, чтобы порадовать любимого отца. В то же время Кристофер чувствовал, что, увозя своего любимого папу из больницы, наперекор державшим его дюжине рук, он наследит в коридоре, что вовсе не будет способствовать элегантному исчезновению. А потом что? По дороге домой остановиться возле «Барнс и Нобл» и купить популярную книжку о болезнях почек для самообразования (что-то, вроде «Болезней почек для чайников»)?

– Папа, – произнес я, – вот что я тебе скажу. Давай-ка вернемся в постель. НЕНАДОЛГО. И доктор Гэвин постарается выяснить, что с тобой происходит.

– Нет, нет, нет. – Папа покачал головой и крепко ударил ладонью по подлокотнику. От улыбки не осталось и следа, на лице появилось выражение, похожее на страх. – Сегодня мы вместе обедаем. У нас будет чудный обед. Я сам все организовал.

Он схватился за мою руку. Боже, что творилось у меня на сердце! Ни к чему подобному я не был готов: несчастный отец, отвергнутый сыном. Всеми своими фибрами человек тянется помочь старику. Собственно, это contra naturam (используя присказку УФБ) говорить «нет» тому, кто растил тебя, одевал, кормил с самого рождения, – увы, в папином случае этот естественный долг имел и другую сторону; тем не менее у меня было такое чувство, словно я нарушаю четвертую заповедь. Чудовищная, непосильная ноша для тех детей, у которых родители страдают болезнью Альцгеймера. «Нет, мама, не надо совать пальцы в блендер, ладно?»

Ничего не оставалось делать, как позволить Морису, в данный момент жестокому Лухе Брази,[26]26
  Лука Брази – персонаж романа «Крестный отец» Марио Пьюзо.


[Закрыть] отвезти папу в его палату. Это оказалось нелегко. Мой изящный папа в последние годы несколько поднабрал вес – впрочем, как и я, – и вместе с весом приобрел диабет.

Когда отца уложили в постель, я коснулся ладонью его лба и проговорил, утешая, мол, мы обязательно, можешь не сомневаться, как только врачи выяснят, что с твоей почкой, пообедаем вместе. Потом пришла медсестра-испанка взять у него анализы, и он спел ей на чистом испанском языке, удивив и очаровав ее. Американцы, как правило, несут всякую чушь, пытаясь бормотать что-то по-испански.

Гэвин сказал, что назначит ему что-нибудь, умеряющее возбуждение. Сестры добавили ативан (расслабляющее) в папину капельницу. Мы с Гэвином в коридоре обсудили папино состояние. С церемонии вручения награды папа вернулся в ужасном виде, потом в течение нескольких дней от всего отказывался, был обезвожен, и это сказалось на его почках, которые, в свою очередь, повредили мозг и сердце. Я попросил принести мне раскладушку.

Это была длинная ночь после длинного дня, начавшегося в Женеве, которая находится в нескольких временных поясах от Стэмфорда. Я делал что мог, стараясь успокоить папу, но, несмотря на ативан, он был как в горячке и все время отчаянно пытался уехать из больницы. Ему пора на поезд. Пора на пароход. Опаздывает на важную встречу. Когда мы уезжаем? Каждые пять минут мне приходилось буквально силой удерживать его в постели. Пятнадцать раз, двадцать раз, и мое терпение начало истощаться.

– Папа, – проговорил я в конце концов и довольно твердо. – Мы остаемся здесь, ясно?

– Нет, я уезжаю. Принеси мои вещи.

Папа снова попытался сползти с кровати, совершая довольно сложный маневр, если учесть полдюжины трубок и проводов, не говоря уж о катетере, который, если его вытащить, мог бы причинить мучительную боль, и один Бог знает, с какими последствиями пришлось бы иметь дело. Я уложил его обратно в постель, и тут у него началась рво… Ладно, как я уже сказал, ночь была длинная. Я умолял сестер вколоть ему еще ативана, к которому проникся большим почтением в следующие две недели. Наконец, когда я сам едва не начал бредить, мне пришло в голову спеть папе ирландскую песенку, которую я услышал, когда в первый раз появился в больнице:

 
Если плыть в Ирландию захочешь морем,
Не спеши до самых до последних дней,
Лучше посмотри ты на луну над Кладдахом,
Лучше посмотри на солнце над заливом Голуэй.
 

Милая, немного грустная мелодия. Папа успокоился.

– Очень красивая, Кристофер.

– Да, папа, красивая. В первый раз я услышал ее…

– Где мои вещи?

– Папа, зачем тебе вещи?

– Нам надо ехать.

– Папа…

– Мы ужасно опаздываем.

Наутро, очень рано, я сидел на каменной стене напротив главного входа в больницу, с трудом что-то различая и стараясь не пропустить Люси.

Красивый, франтоватый Джо Д’Амико, мамин ортопед (а она уже на небесах) прошел было мимо торопливой походкой, но заметил меня и, сначала не поверив своим глазам, еще раз внимательно на меня посмотрел.

– Кристофер? Что вы тут… О, черт. Билл?

Я сказал ему, что папа в палате 4109. Он произнес:

– Подождите, может быть, мне удастся что-нибудь узнать.

Вернулся он через пятнадцать минут.

– Я не уролог, но, судя по их словам, у него, возможно, отказали почки.

От такого настроение не улучшается. Джо отправился к своим больным. Я написал: «Отказали почки». Посмотрел на слова на маленьком экране, нажал на кнопку «отправить» и понял, что щеки у меня мокрые от слез. (Опять! И опять в Стэмфордской больнице!)

Папа был известным человеком, и вскоре всем стало известно, что он в больнице. Люди были заботливы, сердечны, искренни, однако у меня вскоре не осталось сил. Утешителю требовалось утешение. На второй день я едва не сорвался и начал посылать ежедневные бюллетени электронной почтой. Если они были бредовыми, это легко объяснить. Я писал их утром после бессонной ночи.

Пожалуйста, только для членов семьи и для друзей

УФБ, Медицинский бюллетень

24 июня, 8 часов утра

У него то, что называется «острый трубчатый некроз». Звучит ужасно, однако есть и добрые новости.

ОТН, как правило, результат болезни почек, причиной которой стало обезвоживание организма и уменьшившаяся подача крови к почкам из-за замедления частоты сердечных сокращений. (Сердечное давление теперь почти в норме.)

Почки сильно пострадали, их надо привести в более или менее нормальное состояние.

В течение одного-двух дней его врач Уильям Хайнс, умеющий подойти к больному и обладающий врачебным тактом, решит, стоит ли рекомендовать диализ – в качестве временной меры, – чтобы стимулировать регенерацию тканей.

Так обстоят дела. Пока мы остаемся в Стэмфордской больнице.

УФБ отдыхает. Каждый час он просыпается, чтобы громко объявить всем, мол, он не спит и ему нужен «более сильный амбиен». Я считаю это хорошим знаком, так как он доказывает, что УФБ ведет себя, как обычно.

Буду держать вас в курсе событий.

Привет из больничного мира.

Кристофер

21 июня, 7.30 утра

Из палаты УФБ

Медицинский бюллетень на сегодняшний день: частота сердечных сокращений 120. У УФБ мерцательная аритмия. В понедельник частота сердечных сокращений была 40. Нормальная – 80. Врачи делают свое дело.

В настоящее время функция почек – менее 10 %. Однако есть несколько обнадеживающих моментов, о которых я не буду сообщать, но которые говорят о том, что почки начинают понемногу функционировать.

УФБ очень-очень слаб и не очень адекватен. Время от времени он повторяет: «Мне нужно купить билет на поезд». Я стараюсь понять, куда он хочет ехать. (Не спрашивайте.)

22 июня 2007 года, пятница

9 часов утра

Медицинский бюллетень УФБ

Почки как будто начинают работать. Есть хорошие показатели, и есть не очень хорошие показатели. Те, кто помнит, что я писал о креатинине (теперь я точно знаю, как это пишется), теперь его уровень 6.3. Помните, в моем первом, получившем большое признание бюллетене его было 1.5. Самые внимательные наверняка не забыли, что вчера его было 5.8. Хорошо, что темпы роста замедляются. Запомните это для выпускного экзамена. Что касается мочи, то о ней я умолчу, если не возражаете. Скажу лишь, что он как река для своих близких.

Что до новостей о других органах УФБ, то они все еще «не очень». Не буду врать, врачи беспокоятся насчет свертываемости крови. Частота сердечных сокращений 100. Норма – около 860. В понедельник было 40 – конечно же это плохо, зато ясно виден прогресс.

С сожалением должен признать, что у отца нет аппетита, однако мне все же удается накормить его хотя бы несколькими вкуснейшими снэками Джулиана.

Что до умственной деятельности, то отец временами адекватен и временами неадекватен. Он не разговаривает, хотя к концу дня, когда медики понемногу затихают, он начинает говорить. И тут он возвращается к своей несколько дрогнувшей диктаторской манере. Вчера, около семи часов он давал мне указания насчет ноутбука фирмы «Макинтош». «Надо это сделать прямо сейчас, – сказал он, словно собирался писать статью, – на случай, если я проснусь в два часа». Он был под впечатлением от моих оправданий: 1) я не в состоянии в столь поздний час обеспечить его беспроводным компьютером, к тому же с операционной системой, ему совершенно незнакомой, 2) к тому же обучить его работе на указанном компьютере «меньше чем за час», если говорить его словами. Естественно, в тот вечер он разволновался и обрушился на меня из-за моего непослушания, не говоря уж о моей бестолковости. Правда, я уже давно не маскировался под идеального сына.

Что до диализа, то, к счастью, мы решили подождать еще один день. Не могу передать, каким заботливым уходом папа пользуется в Стэмфордской больнице. Не стоило бы удивляться, если бы доктор Хайнс, папин уролог, был выпускником Йеля. Так ничего подобного. Я даже расстроился, узнав, что он учился в Гарварде. Но уже успел утешиться.

Доктор Хайнс делает все, что в его силах, и шлет вам сердечный привет.

Я тоже шлю вам сердечный привет.

УФБ. Медицинский бюллетень

23 июня

Приехал в больницу в семь часов утра, привез 50 пончиков с начинкой из «Данкин’с донатс», чтобы порадовать (поистине очаровательный) медицинский персонал.

УФБ приветствовал меня с каменным лицом и в ярости спросил: «ПОЧЕМУ НАМ НЕ ПРЕДЛАГАЮТ КОКТЕЙЛЬ?»

У меня не нашлось удовлетворительного ответа на его вопрос. Тогда он сказал, не оставляя сомнений насчет крайней необходимости в нем: «Мне нужен стилнокс. Немедленно». (Те, кто знаком с фармакологической энциклопедией УФБ – том XXVI, – поймут, что речь идет о его «любимых» швейцарских снотворных пилюлях.) Пока я лепетал что-то о том, что следует подождать до врачебного обхода, он заснул.

Пока еще я ничего не сообщал о состоянии мочи УФБ. Однако довольно большое число респондентов требует полной информации. Что ж, пожалуйста.

До сих пор мне никогда не приходило в голову, что мое счастье может зависеть от цвета мочи моего отца. (Моя жизнь была куда как увлекательней, правда.)

Сегодня… как мне описать сегодняшний день? Я опишу его как отличный рислинг: цвета умбры, густого, с небольшим количеством креатинина и красных кровяных клеток, если говорить красиво. Это большой прогресс в сравнении с кока-колой сорокавосьмичасовой давности. Что до количества, то повторяю вчерашний отчет: он как река для своих близких.

УФБ хочет домой. В каждой второй фразе речь идет об этом. Я тоже хочу этого для него. Очень хочу. Но мы все еще здесь. Из-за моих заклинаний: «Давай подождем еще один день, а там посмотрим» – он теряет терпение, – и я не виню его.

Он посылает вам сердечный привет, и я тоже.

УФБ. Медицинский бюллетень

24 июня, воскресенье

Показатель креатинина 6.4. Те из вас, кто читал вчерашний медицинский бюллетень УФБ, вспомнят, что этот показатель был 6.5. Так что новость просто потрясающе великолепная.

Однако это еще не все. Со вчерашнего дня мы опять «в синусовом ритме». Это означает, если сказать попроще, чтобы поняли все милые (приятные, добрые) люди, мы больше не «прыгаем». (Сняли мерцание сердечной мышцы.)

Мы не в лесу? Нет. Мы поедем сегодня домой? Нет – предмет примерно 90 % времени моих разговоров с отцом. (Все равно что на «На линии огня» или на ЛСД.)

– Ты упаковал мои вещи?

– Ну да, впрочем, нет, пока не совсем. Я…

– Почему?

– Ну, все дело в том, что, как бы это сказать, твои почки не функционируют, к тому же ты не можешь ни дышать, ни ходить. Кроме этого…

– Я смогу дышать дома.

– Конечно. Сможешь, конечно. Ты – ха-ха – поймал меня. Ха-ха. Да уж. Хочешь еще глоточек молочного коктейля? Ну, ради меня. Говорят, в нем есть все, что тебе надо…

– На какое время ты забронировал нам места на поезд?

– На поезд… Да. Я работаю над этим. Правда, кажется, хм, на севере Бриджпорта смыло мост, ну, и возникло несколько проблем.

– Нам нужна музыка.

– Правильно.

Завтра его врач возвращается после уик-энда – но никаких уик-эндов нет для этих разговоров, которые имеют один смысл: «Завтра будет новый день».

Он посылает всем сердечный привет, и я тоже.

УФБ. Медицинский бюллетень

26 июня

Сегодня новое определение: «эффективная моча».

Что такое «эффективная моча»? Я и сам понятия не имел, пока несколько часов назад не услышал это словосочетание. По существу, имеется в виду то, что выводит из организма все, вроде креатинина, – химическое название я со временем забыл. Чего мы добиваемся, о чем молимся, чего хотим даже больше, чем передних зубов на это Рождество, – это эффективная моча. Неужели мы слишком многого хотим?

Другими словами: нам надо капельницу, чтобы не было обезвоживания.

Душевное состояние: надо быть честными. Десять дней в больнице, какой бы хорошей она ни была, а эта больница очень хорошая, все же удовольствие небольшое, особенно если вы автор таких книг, как «Крейсерская скорость» и «Оторваться от земли».

Он хочет домой.

Он хочет пообедать вечером в ресторане «У Паоне».

Он хочет, чтобы я позвонил его парикмахеру и записал его на ближайшее время.

Он хочет написать статью.

Он хочет поработать над своей (великолепной) книгой о Голдуотере.

Он хочет отправиться в плавание с Ваном и Алистером.

Он хочет, чтобы я принес ему его риталин. Вчера он решил называть его «россиньол», чтобы освежить беседу.

Он не хочет слышать, как я говорю: «Знаешь, папа, пожалуй, лучше оставить катетер еще на один день». (Позвольте сказать, что я напоминаю ему об этом по двадцать раз в день не потому, что мне нечем заняться.)

Он хочет молочный коктейль с шоколадом. (Я пронес его контрабандой, и сделал это после того, как попробовал протеиновый коктейль, который готовят в больнице.)

Он не хочет видеть посетителей, но вас он очень любит.

Он хочет поправиться.

Он не хочет слышать о моче, креатинине и «кровавой работе». Вне всяких сомнений, он предпочел бы не слышать слово «почки», хотя мы – то есть я – очень хотим, чтобы они подчинились лечению и хотя бы понемногу приходили в норму.

Во всяком случае, мы (стокгольмский синдром – первое слово во множественном числе) не лучше и не хуже. Однако мы не теряем уверенность в том, что почки осознают свою роль среди других органов великого и любимого человека, немедля отреагируют на программу лечения и придут в норму tout court.[27]27
  Просто, коротко (фр.).


[Закрыть]

Тем временем мы посылаем вам сердечный привет. Я очень верю, что завтрашний бюллетень УФБ начнется со слова: «Осанна!»

УФБ. Медицинский бюллетень

1 июля 2007 года (день рождения мамы)

Папа вернулся домой в пятницу. Теперь он, как говорит его представитель, «отдыхает с комфортом».

Сообщение о моче. Больше сообщений о моче не будет. Я знаю, для многих это станет ужасным потрясением. Извините, но теперь вы сами по себе. А если вам все же хочется узнать о моче, посмотрите в толчок, когда зайдете в туалет.

Глава 9
Я скучаю по сообщениям о моче

Домой отца доставила перевозка, и мускулистые молодые люди подняли его наверх в его комнату. На обратном пути один из них сказал мне, понизив голос: «Он отказался от реанимации, правильно?» Я было встрепенулся, но быстро пришел в себя и произнес: «Вы правы». Отказался от реанимации значит отказался от реанимации в случае угрозы для жизни. Если и вы этого хотите, то можете обратиться к своему врачу и получить письмо от штата Коннектикут, завизированное врачом, которое предписывает сотрудникам скорой помощи не возвращать вас с края пропасти. Папа хотел именно этого. Вместе с некоей формой присылают еще и красный пластиковый браслет. Молодой человек сказал: «Если что случится, имейте в виду, у него браслет». Я кивнул и дал молодым людям денег на пиво.

Папа вернулся домой, но он был очень-очень болен. Его спальня, окна которой выходят на Лонг-Айленд-Саунд, теперь оборудована шумной техникой, помогающей ему дышать.

Я пригласил дневных и ночных сиделок. Особенно я настаивал на том, чтобы они не раздражали папу своей болтовней, так как он терпеть не может пустомель. Одна из маминых сиделок как раз была из этой породы. Итальянка с примесью польской крови (судя по ее фамилии со множеством «з», «к» и «г», которая могла бы выиграть «Турнир эрудитов»), она всем своим видом походила на бомбоубежище, и при этом у нее были огненные, красные с оранжевым оттенком волосы. Говорить она могла беспрерывно все шесть часов своего дежурства ($465). Стоило ей покинуть комнату, и мама стонала: «Из-за нее я начну пить». Однако она была хорошей женщиной с добрым сердцем, и в решительных битвах с мамой не уступала ей ни дюйма. Поверьте мне, если Пат Бакли приходила в ярость, она могла внушить ужас наступающей колонне моторизованной пехоты.

В больнице за два дня до смерти мама потребовала, чтобы ей дали ее обычное снотворное. Надеюсь, вам понятно, что самолечение было проблемой у моих родителей.

– Нет, мэм, – холодно возразила сиделка. – Мы в больнице. В отделении интенсивной терапии.

– Я прекрасно знаю, где нахожусь. Просто дайте Мне Мои Пилюли.

– Нет, мэм. Я не могу дать вам ваши пилюли.

– Дайте Их Мне. Сейчас же.

– Нет, мэм.

После этого мамина нижняя челюсть выдвинулась вперед, как в фильме «Чужой», прежде чем некто проглотило астронавта целиком. «Немедленно дайте мне мои пилюли».

– Нет, мэм. Я отдам их больничной медсестре, и пусть она сама дает их вам, если разрешит доктор.

Это был последний спор, который я слышал.

Что до папы, насколько я понимаю в фармации, идеальная сиделка – это та, скажем так, которую не видно и не слышно. Ежедневно папа глотал столько таблеток, что у Хантера Томпсона могли быть перебои с поставками. Однако я не видел смысла в том, чтобы устраивать в доме реабилитационный центр.

В больнице, это случилось на третий день, папа, несколько сосредоточившись, потребовал, чтобы я после ланча дал ему риталин из его личных запасов. К этому времени я уже не спал три ночи и постоянно следил, чтобы он не срывал с себя трубки и не делал попыток сбежать из больницы. К тому же я придерживался того мнения, что риталин – как считают все немедики – не принадлежит к официально зарегистрированным препаратам, и отказал ему.

– Дай мне таблетку, – прорычал он.

– Я не дам тебе риталин. Ради всех святых, папа, тебе же нельзя.

– Дай мне таблетку.

– Нет.

Момент истины.

– Ты уволен.

– Уволен? – возмутился я. – Начнем с того, что я не просил этой работы.

Папа согласился на компромисс. Если Гэвин скажет, что одну можно, отлично, значит, так тому и быть, я сдаюсь. Он сам позвонил Гэвину, который, насколько я понимаю, с круглыми глазами позволил ему минимальную из возможных доз риталина. Целыми днями я исполнял причуды своего на удивление энергичного отца.

Отчаянные времена – отчаянные средства. Я заключил тайный договор с сиделками, и мы выработали некие движения театра кабуки, то есть, если папа требовал свой риталин, они давали ему внешне похожий ативан, положив таблетку ему на язык, прежде чем он успевал ее рассмотреть.

– Не понимаю, почему я так много сплю, – говорил он, очнувшись после нескольких часов наркотического забытья.

– Ну, папа, ты же знаешь, – отзывался я, старательно уводя взгляд, – всё твои почки, они из тебя вытягивают все силы.

Позвонил Генри Киссинджер. «Я скучаю по твоим сообщениям о моче», – сказал он своим отрывистым тевтонским баритоном. И я ответил, что он никогда прежде не говорил ничего подобного.

Папа и Генри были знакомы с давних пор, примерно с середины 1950-х годов, когда Генри был молодым профессором истории в Гарварде. Он попросил папу, тогда уже литературного короля консерваторов, приехать в университет и поговорить с его студентами. Завязалась дружба, которая крепла с годами. В 1968 году, отмеченном острой проблемой Вьетнама и тяжелой кампанией президентских выборов, Генри, советник Нельсона Рокфеллера, позвонил папе и сказал ему:

– Передайте Никсону: если Вьетнам падет, то будет ясно – опасно быть врагом Америки, но смертельно опасно быть ее другом.

Папа позвонил Джону Митчеллу. После выборов Митчелл пригласил Генри посетить временные апартаменты Никсона в отеле «Пьер» на Манхэттене. Остальное известно.

Папа не был фанатом ослабления напряженности с Советским Союзом и Китаем, который в доме Бакли называли не иначе, как «красный Китай». После открытия Китая Никсоном в 1972 году папа сухо прокомментировал это, написав статью для «Плейбоя» о тайном визите Генри к Мао: «Если позволить себе философское отступление, он испортил воздух». Однако, несмотря ни на что, он всегда был предан Генри и глубоко уважал его; папа защищал Генри от тех правых, которые хотели водрузить голову коммуниста Генри Киссинджера на пику. Одной из папиных формулировок, которую я считал претенциозной, было:

– Как может Генри Киссинджер быть одновременно их (левых) врагом и нашим врагом?

Обычно это затыкало людям рты, но ненадолго.

Были несколько моментов, когда папа выходил из себя, как, например, в тот день, когда стало известно, что новый босс Генри, президент Джеральд Форд, отказался от встречи с Александром Солженицыным. Для папы Солженицын был святым человеком. Он трепетал перед ним, и вряд ли найдется много людей, которые пробуждали в моем отце такие чувства. То, что президент Соединенных Штатов Америки оказался слишком занят – смешное объяснение, предложенное администрацией Белого дома, – и поэтому не мог встретиться с человеком, которого папа называл «голосом крещеного человечества», было, мягко говоря, для него немного слишком.

Тогда я – с «детской» жестокостью – замучил его просьбами выяснить «у твоего приятеля Генри Киссинджера, почему президент Форд проигнорировал автора „Архипелага ГУЛАГ“». Папа повздыхал, повздыхал и в конце концов сказал, что он не настолько близок со своим приятелем Генри, да и приятель Генри как-то робко отвечает на этот вопрос. Если мне не изменяет память, он сказал отцу: «Что тут говорить, Билл? Это был очень загруженный день, и, когда позвонили, у меня было пять секунд, чтобы принять решение. Я совершил ошибку и очень жалею об этом». Папа пожал плечами. У него было правило не принимать скоропалительных решений, когда он сталкивался с неприятной ему, но и не зависящей от него ситуацией. «Ничего не поделаешь». За многие годы у папы и Генри Киссинджера были и другие разногласия, даже весьма острые, но они крепко любили друг друга. Я пообещал Генри, что, если будут какие-то существенные изменения в папиной моче, он узнает об этом первым.

Как-то ночью, около половины третьего, Маргарет, папина милейшая и на удивление неразговорчивая ночная сиделка, разбудила меня и сказала, что папа хочет немедленно меня видеть. С трудом поднимая веки, я потащился по коридору. Папа лежал поперек кровати, которая была превращена в гнездо орла, благодаря множеству газет, журналов, CD-книг, коробок «Клинекса» и всякой другой всячины. Я словно услышал мамин голос: Билл, ты только посмотри на кровать. Это же ужасно. Лампочки ярко горели, телевизор работал, кислородная машина пыхтела. Кавалер-кинг-чарльз-спаниели Себби и Дейзи залаяли при моем приближении. Мы знали друг друга уже года три, а они все еще считали себя обязанными вести себя со мной в спальне своего хозяина, словно я – Чарлз Мейсон. Это самые прелестные собаки на свете, кавалер-кинг-чарльз-спаниели, и уж точно самые тихие.

Папа надел bata (банный халат). Волосы не причесаны. Очки с оправой под черепаховую кость криво сидели у него на носу и придавали ему вид сумасшедшего профессора. Я почувствовал некоторое облегчение, потому что папа не был настроен агрессивно.

– Чего ты хочешь? – спросил я, зевая.

– Кристофер, – ответил он, – мне нужно обсудить с тобой нечто очень важное.

Ох-хо-хо, подумал я. Ты завещаешь все свои деньги «Нэшнл ревю»?

– Хорошо, – произнес я с осторожностью. – Слушаю тебя.

– Я думаю, завтра мы должны устроить ланч для самых главных игроков в консервативном сообществе.

Почувствовав облегчение оттого, что мое наследство не уплывает к «НР», я все же ощутил некоторую растерянность.

– Что ж, – сказал я, – идея в самом деле великолепная.

Я устало улегся в изножии его кровати. Дейзи лизнула меня в щеку, Себби потребовал, чтобы ему почесали животик, короче говоря, они решили, что я пришел с миром на ночной прием к их хозяину.

– Но я, – с волнением повторил папа, – имею в виду только серьезных игроков.

– Конечно. – Я зевнул. – И кого же?

– Ну, естественно, Макфаддена.

Я кивнул. Джим Макфадден, который довольно долго был соредактором отца в «Нэшнл ревю», умер в 1998 году.

– Правильно, – подтвердил я. – Без Джима никак нельзя. Я узнаю, хм, не занят ли он.

Папа продиктовал мне список приглашенных. Некоторые были еще живы. Через пять минут диктовки, довольно напористой, я предложил ему, уж коли он работал над мемуарами о годах дружбы с Барри Голдуотером,[28]28
  Голдуотер Барри Моррис (1909–1998) – американский политик, кандидат Республиканской партии в президенты страны на выборах 1964 года, сенатор от штата Аризона в 1953–1965 и в 1969–1987 годах. Придерживался правоконсервативных взглядов.


[Закрыть] пригласить и Барри Голдуотера тоже. Папа некоторое время как будто обдумывал мое предложение, потом вопросительно посмотрел на меня.

– Кристофер, – спросил он неуверенно, – а разве Барри Голдуотер не умер?

– Умер, – отозвался я, зевая, – ты правильно подметил.

Так как папа был не в силах принимать посетителей, то компанию ему составляли только я и Дэнни. Дэнни жил в моей прежней квартире над гаражом. Двадцать лет мама и папа сдавали ее, чтобы сэкономить на налогах. Одним из арендаторов в 1950-х годах был некий Чарльз Блэр.

Однажды в 1970-х годах мы сидели прекрасным летним днем за ланчем на террасе – папа, мама, я и пара гостей. Подъехала машина. «Кто бы это мог быть?» – спросила мама. К нам подошел высокий, стройный, красивый мужчина. Мои родители внимательно посмотрели на него и разом воскликнули: «Чарли! Какими судьбами?»

Это был их давний арендатор. Он оказался по соседству и решил заглянуть. Что делает эту вполне заурядную историю интересной, так это сам Чарли, который в бытность жильцом у моих родителей служил пилотом в «Пан Америкен». Вместе с тем он работал на ЦРУ и учил Френсиса Гэри Пауэрса, как управлять разведывательным самолетом У-2. (Пауэрс был сбит советской ракетой, что стало одним из самых неловких эпизодов холодной войны.) Тем временем Чарли, продолжая изображать лихого удальца, женился на актрисе Морин О’Хара (моем платоническом идеале женственности). Потом он служил в военно-воздушных войсках на Виргинских островах. Не очень счастливый конец.

Итак, усевшись за стол, Чарли стал, попивая холодный чай, предаваться воспоминаниям, и предавался он им минут сорок пять, пока папа не спросил: «Как поживает Морин?»

– О, прекрасно, – ответил Чарли. – Она в машине.

– В машине? – в ужасе переспросила мама. – Вы хотите сказать, что все это время она просидела в машине?

День был по-летнему жаркий.

– Да. – Чарли пожал плечами. – С ней ничего не случится.

Папа и мама яростно запротестовали и потребовали привести Морин на террасу. Чарли с неохотой пожал плечами, словно приглашение к столу одной из самых знаменитых актрис – случайно оказавшейся его женой – было обременительной несообразностью. Мои родители не принимали никаких возражений, и в конце концов Чарли пришлось идти за своей задыхавшейся на жаре женой. Вернулся он с сиявшей, хотя и несколько увядшей Морин О’Хара. Евдосия, наша давняя, любимая, беззубая повариха-кубинка, когда узнала о прибытии le grande estrella Señora O’Hara, бросилась в своих шлепанцах к окну, которое выходило на террасу, и оставалась там, не сводя с нее взгляда, все то время, что Морин О’Хара провела в нашем доме.

Время от времени читая об этой паре в газетах, я узнал, что они практически неразлучны, вплоть до того, что мисс О’Хара получила лицензию пилота и могла сопровождать мужа в полетах как второй пилот. Однажды, взяв в руки «Нью-Йорк таймс», я увидел на первой странице сообщение о том, что Чарли погиб, когда разбился один из его самолетов-катамаранов. Жены с ним не было.