Текст книги "Прощайте, мама и папа. Воспоминания"

Автор книги: Кристофер Тэйлор Бакли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Кристофер Тейлор Бакли
Прощайте, мама и папа
Воспоминания

С любовью и благодарностью посвящаю эту книгу Джулиану Буту, Фрэнсис Бронсон, Дэнни Меритту

Леди Брэкнелл. Ваши родители живы?

Джек. Я потерял их обоих.

Леди Брэкнелл. Обоих? Потерю одного родителя, мистер Вортинг, можно считать несчастьем, но потерю обоих иначе как легкомыслием не назовешь.

Оскар Уайльд. Как важно быть серьезным

Предисловие
Ты – следующий

Понятия не имею, что выйдет из этой книги. Прежде я, как правило, писал романы, и у меня их напечатано уже шесть. Если удача не обманывает, то финал получается неожиданным, то есть таким, о каком не помышляешь поначалу. Словно удается перехитрить самого себя (в моем случае не слишком трудная задача). Возможно, я и теперь, начиная эту книгу, пытаюсь сделать то же самое, так как почти уверен, что мне не надо писать о моих знаменитых родителях. Тем не менее я все-таки писатель, так что, когда вселенная подбрасывает такой материал, не использовать его – явное расточительство или сознательное пренебрежение чувством долга.

Под «таким материалом» я имею в виду потерю обоих родителей в течение одного года. Если это звучит грубо или бесчувственно, то на самом деле это не так. У меня много всяких грехов, однако бесчувственность и высокомерие не из их числа (по крайней мере, я на это надеюсь). Существует расхожее мнение, будто жизнь писателя – его капитал, поэтому, мол, едва улеглась пыль после похорон и высохли цветы, я, по желанию или необходимости, решил извлечь пользу из случившегося, не прошло года, как выпустил в свет книгу о своих родителях. Однако из этого с неизбежностью следует лишь одно. Писательство суть работа, и папа с самых ранних лет – настолько ранних, что я еще не понимал, о чем идет речь, – повторял мне, что «работа – враг уныния». Теперь я это понимаю.

Есть и еще одна причина. Мои родители не были – со всем моим почтением к сыновней или дочерней любви других людей – замечательными родителями в общепринятом смысле этого слова. Они были Уильямом Ф. Бакли-младшим и Патрицией Тейлор Бакли. Но я обещаю, что в первый и последний раз говорю о своих родителях как о знаменитостях, как об исполинах. Хотя это очень важно. Интересно, когда я напечатаю книгу, воспримут ли ее как мою похвальбу, ведь речь в ней о моих папе и маме?

Они оба были знаменитостями. И остались ими после смерти, если судить по публичному изъявлению чувств, по пролитым слезам людей, которые любили и оплакивали их, по тоске этих людей, ничуть не меньшей, чем тоска сына, которого время от времени искушало желание побыстрее отправить их в могилу: увы, исполины нередко становятся творцами исполинских трагедий.

Собственно говоря, эта история имеет еще одно, невероятное для обычного человека, тайное измерение, ибо будет описанием того, как я стал сиротой. Мне понятно, что слово «сирота» звучит слишком драматично по отношению к мужчине, потерявшему родителей в возрасте пятидесяти пяти лет; однако меня поразило количество писем, полученных мною после смерти отца, не меньше восьмисот, в которых было упомянуто это слово. Мне даже в голову не приходило ничего подобного, пока я не прочитал шестое или седьмое письмо:

Теперь вы сирота… Мне самому известна боль, которую причиняет участь сироты… Став сиротой, вы, наверное, ощутили ужасное одиночество… Когда я остался сиротой, для меня словно земля перевернулась…

В конце концов froideur[1]1
  Холод (фр.).


[Закрыть] проник в мои мысли. Я стал сиротой. Примерно через месяц такой отрешенности меня привел в чувство имейл, полученный от моего старинного приятеля Леона Вьеселтьера, которому я написал, что собираюсь в Аризону, чтоб восстановить силы. Электронное послание гласило: «Пусть твое сиротство хорошенько подзагорит».

Сиротство было состоянием, которое вызывало у меня ассоциации с новостями о бедствиях; и эту тему я изучал не только в колледже по программе классической литературы, но и потом тоже. Эта тема – одна из важнейших и у Мелвилла, и у многих других, не говоря уж о том, что она главная в величайшем американском романе «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена.

Так как я был единственным ребенком у своих родителей, то меня окружали заботой и искренней любовью множество родственников, причем сорок девять только со стороны Бакли.

И все же у меня нет родного брата или сестры, с кем я мог бы разделить свое сиротство, поэтому мне приходится труднее. Единственные дети, в отличие от детей в больших семьях, имеют более близкие, более четко сфокусированные друг на друге отношения с родителями. Во всяком случае, так было со мной. Сомневаюсь, что вы удивитесь, услышав, будто это может приглушить способность испытывать счастье и склонность к юмору. Насколько мне помнится, в первый раз после смерти мамы входя в вестибюль похоронной фирмы «Лео П. Галлахер и сын», я увидел стол, покрытый брошюрами с названиями, вроде «Потеряв любимого» или «Оплакивая свою потерю», которые были украшены цветами в солнечном свете, льющемся с небес. Как сатирик, который, скажем так, зарабатывает на отсутствии гармонии, я больше склоняюсь к пародии: «Ничего не поделаешь. Они мертвы: отдайте им последний долг, или Почему вам придется заплатить $7000 за кремацию мамы». Однако когда я стоял там рядом с убитым горем отцом, банальность не показалась мне такой уж глупой или неуместной, а ведь я (поверьте мне) давний приверженец фразы Оскара Уайльда: «Надо иметь каменное сердце, чтобы не посмеяться над смертью маленькой Нелл». Сразу после гибели ДФК[2]2
  Джон Ф. Кеннеди.


[Закрыть] известная журналистка Мэри Мак-Грори сказала социологу и политику Дэниелу Патрику Мойнигану: «Мы больше никогда не будем смеяться». И Мойниган ответил ей на это: «Мэри, мы еще будем смеяться, но мы больше никогда не будем молодыми».

Мне кажется, что ответ Мойнигана проясняет и смысл сиротства (как бы сформулировал это мой бывший босс Джордж Г. У. Буш) – то есть осознание того, что ты следующий. Когда умирает второй родитель, человек переступает – или его не очень-то ласково выталкивают – за порог артистической поближе к реке Стикс.

Одно из моих самых ранних воспоминаний относится к пяти годам. Я лежу в постели родителей, и посреди ночи меня будит телефонный звонок. Дальше следует необычное поведение взрослых. Мама идет в кухню варить кофе. Папа, склонившись на аппаратом, произносит серьезно, даже напористо какие-то слова. Конечно, мне все это кажется волнующим и значительным, так что у меня даже появляется надежда – если повезет – не пойти с утра в школу. «Что случилось?» – спросил я маму. «Дорогой, умер папин папа». Если не считать того случая, когда я был в машине, переехавшей нашего кокер-спаниеля, это стало моей первой встречей со смертью. А пятьюдесятью годами позже опять зазвонил телефон, и мне сообщили о смерти отца.

В дзен-буддизме есть такая притча: благородный властитель посылает во все стороны своих земель гонцов, предлагая большое вознаграждение тому, кто сможет изложить для него в поэтической форме «формулу» счастья. (Это было до игры «Кто хочет стать миллионером?».) Некий монах почтительно выходит вперед и вручает господину стихотворение, которое звучит так:

 
Дед умирает
Отец умирает
Сын умирает
 

Господин, усмотрев в тексте больше того, что там было (скажем так), поднимается, обнажает меч и уже готовится отрубить голову наглому священнослужителю, а монах тогда говорит (примерно так): Остынь, пижон! Это и есть определение настоящего счастья – отец не должен пережить сына. И господин кивает – скорее всего, по примеру воинов шестнадцатого столетия Куросавы, многозначительно бубнит – и вручает монаху мешок с золотом. Уверен, эта история производит большее впечатление в японском средневековом оригинале, выписанная на шелковом свитке, но это остроумная история, даже если учесть, что мне теперь совсем не до шуток. Мой сын, Уильям Конор Бакли, чей дед-тезка умер в день его шестнадцатилетия, теперь на один шаг приблизился к Стиксу, однако если формула старого монаха верна, он не подтолкнет меня к реке. По крайней мере, я, язычник, искренне об этом молюсь.

Многие добрые письма, полученные мною, повторяют общепринятую точку зрения по поводу смерти родителей – неважно, насколько вы подготовлены к этому моменту, он все равно наступает неожиданно, застает человека врасплох и погружает в тяжелые переживания. И мама, и папа были больны и очень страдали, так что смерть стала для них в каком-то смысле избавлением. Но вот, представьте, я стою в палате № 2 отделения интенсивной терапии Стэмфордской больницы, только что спокойным голосом дав разрешение отключить маму от дыхательной трубки и не в силах сдержать рыдания – не похожие на плач или всхлипывания, – хотя восемь часов в машине, казалось бы, должны были подготовить меня к вполне предсказуемой сцене. А потом, десять месяцев спустя, опять телефонный звонок, после которого бессмысленно меряешь шагами дом, почти как актер, пытающийся сообразить, как ему играть некую сцену: «Итак, вы только что узнали, что ваш отец умер. Вы, скажем так, бьете кулаком в стену и кричите: „Почему? Почему?“» Ведь вы плохо представляете, что делать, что говорить, какие жесты приличны для такого случая. В самом деле, что делать? Прежде чем зазвонил телефон, я собирался пойти в кабинет и разобраться со своими налогами. (Смерть и налоги, в один день.) Кто-то вспоминает детство: «Прячься. Может быть, тебя не найдут». В конце концов я прижался лбом к входной двери, сделал пару глубоких вдохов, потом отправился наверх, чтобы ответить на звонки, которые, как я знал, не заставят себя ждать.

В то утро двадцать седьмого февраля 2008 года я узнал нечто важное. В век Интернета новости разлетаются быстро. Папа умер в девять тридцать. Я позвонил другу в «Таймс», и они опубликовали (уже подготовленный) некролог в одиннадцать ноль четыре. Президент Соединенных Штатов Америки позвонил мне около половины двенадцатого. Киберпространство не оставляет времени, чтобы собраться с мыслями. Некий человек, вероятно, с добрыми намерениями, но уж слишком настойчивый – это было не позже четверти двенадцатого, – требовательно спрашивал, как ведутся приготовления к похоронам, присовокупляя к этому, что они, он надеется, не усложнят ему путешествие в Калифорнию. С этим джентльменом я позволил себе довольно грубый тон. Мой отец все еще лежал на полу своего кабинета и не успел остыть в ожидании патологоанатома, а от меня требовали ответа насчет похорон. Наверное, один из уроков этой книги таков: не считайте себя виноватым, если позволяете себе резкость в подобных обстоятельствах.

У меня есть кое-какие надежды, связанные с этой книгой, о которых мне хочется рассказать, скорее всего в целях исправления собственных ошибок, так как я все же собираюсь ее написать. Во-первых, я надеюсь избежать любого намека на жалость к себе, тем более на якобы особую жестокость судьбы по отношению к себе. Пока я это печатал, сто пятьдесят восемь спасателей заживо похоронены в Китае во время землетрясения. В печально известном Мьянмаре сотни тысяч людей погибают ужасной смертью от рук отвратительных тиранов. Сын моего лучшего друга – мой крестник – в опасности, так как сражается в рядах армии США в Ираке. Его брат вскоре отправится туда же. У меня есть – «постучи по дереву!» – как говорила мама, – здоровье и благополучие. Я не забываю о благодарственной молитве перед едой и частенько веду счет мириадам полученных мною счастливых даров. «Пока моя чаша минует меня», как обычно говаривал папа. Но и не могу сказать, что последние годы были для меня сплошной радостью бытия. Пару раз мне уже пришлось процитировать королеву Елизавету: «annus horribilis».[3]3
  Ужасный год (лат.).


[Закрыть] Но если вы заметите нечто вроде хныканья (ой, я несчастный), немедленно бросайте книгу в мусорное ведро, а еще лучше – тащите ее в магазин и меняйте на свежее издание в мягкой обложке «Бега с ножницами».[4]4
  «Бег с ножницами» – автобиографический роман Огастина Берроуза.


[Закрыть]

Еще я надеюсь на то, что моя книга послужит, несмотря на не слишком жизнерадостную тему, прославлению – на чем мы настаиваем в «улыбчивые» времена похорон и поминальных служб – двух потрясающих людей, моих мамы и папы; на то, что она будет достойна их, даже если отдельные страницы, я уверен, привели бы их в ужас. Будучи публичными людьми, здесь они предстанут в несколько ином свете. А стало ли мое сиротство кисло-сладким преимуществом, теперь решать вам.

Глава 1
Нет более жестокого месяца, чем апрель

День четырнадцатого апреля 2007 года начался неплохо. Я был в Университете имени Вашингтона и Ли в очень деревенском Лексингтоне, что в штате Вирджиния. Там чудесный кампус, и возможность побывать в этом университете была моей заветной мечтой, почти сном эротомана. Накануне днем я въехал в город под чудовищно огромной растяжкой над главной улицей: ВАШИНГТОН КРИСТОФЕРА БАКЛИ – ЛЕКЦИОННАЯ СЕРИЯ ТОМА ВУЛФА. Вот черт! Двухдневная программа лекций и семинаров для профессоров от журналистики и политологии, и все это посвящено моим романам. С заключительной лекцией должен был выступить Том Вулф. Ничего лучше и быть не могло. Том Вулф был моим beau-ideal[5]5
  Непревзойденный идеал (фр.).


[Закрыть] и героем с семидесятых годов, когда в семнадцать лет мне в руки попала его книга «Электропрохладительный кислотный тест», и я не спал всю ночь, читая ее, жадно проглатывая кусок за куском азотистую прозу. Итак, отставив в сторону скромность, я с большой радостью принял приглашение на эту конференцию в Университет В. и Л. – альма-матер Маэстро.

Накануне вечером, после моего доклада, состоялся прием у ректора. Я спросил его, правда ли, что в этом доме жил Роберт Э. Ли, когда занимал пост декана колледжа, который тогда был имени Вашингтона? Мой собеседник ответил: да, так оно и есть, более того, мы находимся в той самой столовой, где генерал умер. У него случился удар, когда он сидел за обеденным столом, а так как перенести декана не представлялось возможным, то свои последние дни он провел именно здесь.

Я с благоговением огляделся. В моих мыслях поселилась смерть. Это было тринадцатого апреля, за четыре дня до годовщины капитуляции в Аппоматоксе,[6]6
  Аппоматокс – главный город графства Аппоматокс-куртгауз, иначе Кловер-Гилль. Здесь 9 апреля 1865 года капитулировал генерал Ли с армией в 27 805 человек.


[Закрыть] расположенном неподалеку, и накануне годовщины убийства Авраама Линкольна, давнего врага генерала Ли. После приема, когда мы отправились обедать, мне показали конюшню, где конь генерала Ли, Путешественник, провел свои последние дни. Я попросил, чтобы мне показали конюшню, потому что у меня когда-то была маленькая деревянная яхта, которую я назвал «Путешественником» в честь генеральского коня. Моя бабушка со стороны Бакли, гордая уроженка Нового Орлеана (родилась в 1895 году), утверждала, что мы являемся родственниками Роберта Э. Ли, однако дядя Рейд, наш семейный историк, самым решительным образом похоронил ни на чем не основанное, но симпатичное предание. Бакли имеют такое же отношение к Роберту Э. Ли, какое все люди на планете имеют к той даме репродуктивного возраста из семейства приматов, которая жила в Африке сто тысяч лет назад. С другой стороны, Рейд утверждал, что дед Мими был особым образом украшен для храброй драки на стороне Ли в Шилохе, а также для других боев на других полях. Родственников у Роберта Э. Ли было не меньше, чем членов команды торпедного катера ПТ-109 во времена ДФК.

После ужина мы смотрели фильм «Здесь курят» по одному из моих вашингтонских романов. А так как я видел его больше раз, чем насчитывается родственников у Роберта Э. Ли, то меня довольно быстро разморило, и я отправился в дом для гостей, стоящий на горе. Мой мобильник был выключен, и мне не терпелось посмотреть, нет ли для меня сообщений. Мама умирала за четыреста пятьдесят миль к северу от Лексингтона, и я чувствовал себя изолированным от своей семьи, особенно в темной сельской ночи, в которой громко орали цикады.

Это была пятница (тринадцатое). Во вторник мама легла в больницу, чтобы ей ввели стент[7]7
  Стент (по имени английского стоматолога Ч. Стента) – это специальная, изготовленная в форме цилиндрического каркаса упругая металлическая или пластиковая конструкция, которая помещается в просвет полых органов и обеспечивает расширение участка, суженного патологическим процессом.


[Закрыть] в бедро и предотвратили возможную ампутацию ноги. В четверг рана нагноилась. Мама впала в кому, из которой, как сообщили врачи, ей не суждено было выйти. В пятницу утром отец сказал мне по телефону: «Поезжай в Вирджинию. Отдай честь собранию. Приезжать сюда нет смысла. – Потом он добавил: – Почему бы нам не признаться самим себе, что следующий мой звонок будет после ее смерти?»

Я не знал, что сказать. Папин фатализм мог иногда граничить с бесчувственностью. На протяжении своей жизни он произнес (в буквальном смысле) тысячи речей, и он хранил верность рыцарскому кодексу поведения, то есть шоу должно продолжаться. Мне самому хотелось бежать к маме, в сознании она или нет. Однако действо Вулфа было замыслено заранее, за несколько месяцев: сотни людей заплатили деньги и приехали в Лексингтон из дальних мест. Тем не менее я запротестовал, и не только из меркантильных соображений: я представил, как, смеша аудиторию (один из моих талантов), взбираюсь на сцену сразу после телефонного звонка, сообщившего о смерти моей матери. Но папа был непреклонен. «Она в коме. У нее тяжелый удар. Она даже не заметит, что ты рядом. Поезжай». Вот так. Я отключил телефон, заплакал и поехал в Вирджинию.

Итак, в субботу утром я сидел в аудитории и слушал, как Том Вулф говорит приятные вещи о моей работе. Мы знакомы с ним лет тридцать. Краснея, я признаю, как назойливо докучал ему просьбами прорекламировать мои первые книги, которые он совершенно справедливо отвергал. (О, Юный автор! Каким же беспардонным ослом ты можешь быть!) Спустя много лет Том выразил – более чем щедро – свое одобрение. И оно было еще приятнее, оттого что его пришлось долго ждать.

Наступило время ланча, однако мне пришлось отказаться, так как уже ждала машина, чтобы отвезти меня в Балтимор. Пять часов дороги, после чего мне предстояло выступление на ежегодном собрании по сбору средств в пользу бесплатной Библиотеки имени Еноха Пратта. Это собрание тоже было обговорено несколько месяцев назад, и на его продвижение потребовалось много сил. Попрощавшись с Человеком-в-Соломенной-Шляпе,[8]8
  Имеется в виду Том Вулф, который расхаживал по Нью-Йорку в соломенной шляпе, подчеркивая свое аристократическое южно-американское происхождение.


[Закрыть] а также выразив благодарность своим лексингтонским хозяевам, я вновь проехал под уже знакомой растяжкой и, вынув мобильник, позвонил жене, Люси, в Вашингтон.

Она сказала, что началось дежурство у постели умирающей мамы. Папа заявил, что больше в больницу не вернется. Из Шэрона приехали дядя Джимми и тетя Питтс, чтобы поддержать отца. Но они уже уехали. Энн, жену дяди Джимми, полностью парализовало в результате ужасной автомобильной катастрофы, и он не мог надолго оставить ее одну. Питтс, которая к семье Бакли имела такое же отношение, как Гибралтар к Средиземному морю, сказала Люси: «Полагаю, Кристоферу тут не место». Потом я позвонил некой даме из Библиотеки Еноха Пратта.

– О да, мистер Бакли, – весело прощебетала она, – мы все с нетерпением вас ждем.

Я выпалил:

– Моей маме не суждено пережить эту ночь.

Я задохнулся на полуслове. Понятия не имею, откуда у меня взялась подобная высокопарность. Такое можно услышать лишь в мыльной опере о больничной жизни. Сам я никогда так не говорю. И я подумал, неужели в трагических ситуациях люди подсознательно цитируют застрявшие в памяти диалоги?

Пауза затянулась.

– Конечно. Сочувствую, – сказала дама.

Мне было ужасно стыдно перед библиотекой. Но библиотека библиотекой, а умирающая мама – это умирающая мама. По крайней мере, так должно быть. И тут мне вспомнилась история, рассказанная приятельницей, сестрой очень удачливого кинопродюсера: ее брата вместе с остальными членами семьи призвали к постели умирающей матери. В то время он занимался высокобюджетным фильмом, который вы наверняка видели. Однако едва он приехал в нью-йоркскую больницу, как ему позвонили два студийных начальника – «вопя, по-настоящему вопя» – и потребовали, чтобы он вернулся к своим делам. Все еще хотите в шоу-бизнес?

С запада надвигалась буря, дождь усиливался и усиливался. Правильно, подумал я, это и есть объективная корреляция: внешнее состояние отражает внутреннее состояние. (Английский мэр навсегда английский мэр.) Я вновь перезвонил Люси. Аэропорты были закрыты. Лететь не представлялось возможным. Я мог бы за четыре часа добраться до Вашингтона, а там сесть на скоростной поезд «Асела» до Стэмфорда, но тогда я допоздна не доберусь до больницы. И тут водитель, которого, судя по карточке, звали Шуджа Куреши и который слышал мои переговоры, проговорил с индийским акцентом: «Сэр, я могу довезти вас до Стэмфорда, что в Коннектикуте». Ладно, ответил я, поехали. Он нажал на какие-то кнопки на своем навигаторе и сообщил, что дорога займет восемь часов. Я откинулся назад, а в голове крутилось: прогресс – враг меланхолии. Потом я открыл ноутбук и сочинил некролог, который надо было послать в газеты, чтобы облегчить им сбор информации.

ПАТРИЦИЯ ТЕЙЛОР БАКЛИ

(умирает) в Стэмфордской больнице (Конн.) вследствие продолжительной болезни

Родилась в Ванкувере, Британская Колумбия, Канада, первого июля 1926 г. Отец: Остин Коттерелл Тейлор. Мать: Кэтлин Эллиотт Тейлор. Отец был предпринимателем, поднявшимся из низов. Его скаковые лошади Индиан-Брум и Винчи соревновались с самим Фаворитом.[9]9
  Фаворит (23 мая 1933–17 мая 1947) был чемпионом США. Несмотря на неблагоприятное начало, Фаворит стал чемпионом и символом надежды для многих американцев в Великую депрессию. Фаворит стал предметом 1949 фильмов, 2001 книги. А в 2003 году фильм «Фаворит» был номинирован на премию «Оскар» за лучший фильм.


[Закрыть] Мистер Тейлор умер в 1965 г,[10]10
  Это случилось, когда мой отец был выбран мэром Нью-Йорка. (Прим. автора).


[Закрыть] Миссис Тейлор, зачинатель многих общественных программ в Ванкувере, умерла в 1972 г. Дед миссис Бакли по материнской линии был начальником полиции в Виннипеге (Манитоха). Брат миссис Бакли, финансист Остин Д. Э. Тейлор из Ванкувера, умер в 1996 г. Сестра, Кэтлин Файнюкейн, проживавшая в Ванкувере, умерла в марте.

Патриция Олдьен Остин Тейлор училась в школе Крофтон-Хаус в Ванкувере. Она училась также в коллледже Вассар, где и встретилась со своим будущим мужем, с которым ее познакомила соседка по комнате Патриция Бакли. Она и старший брат Патриции Бакли, Уильям Ф. Бакли-младший, обвенчались в Ванкувере шестого июля 1950 г., устроив самую грандиозную свадьбу в городе за всю его историю.

Миссис Бакли из дебютантки превратилась в домохозяйку – жену члена младшего преподавательского состава Йельского университета. Она и мистер Бакли жили в Хэмдене (Коннектикут), пока он писал свою первую книгу «Бог и человек» и одновременно преподавал на испанском отделении. После того как мистер Бакли отслужил недолгий срок в ЦРУ в Мехико – его начальником был Э. Хауард Хант, в дальнейшем прославившийся на Уотергейтском деле, – они с женой навсегда осели в Стэмфорде (Коннектикут). Их единственный сын Кристофер Тейлор Бакли родился в 1952 г.

Миссис Бакли стала неутомимой деятельницей нью-йоркского общества, принимала активное участие в бесчисленных благотворительных и гражданских делах города. Она собирала деньги для разных больниц, включая больницу Святого Винсента. У нее были самые разные дела, и она заслужила звание почетного директора Музея искусств Метрополитен. Много лет она председательствовала на ежегодных обедах в Институте костюма музея.

Пат Бакли легко находила общий язык с известными людьми из мира политики, литературы, искусств, филантропии, моды, общественных деятелей. Среди ее друзей числились Генри и Нэнси Киссинджер, Рональд и Нэнси Рейган, Джером Зипкин, Бетси Блумингдейл, Нэн Кетпнер, Клер Бут Льюс, Билл Бласс, лидер Общества Святого Тамани Кармин Де Сапио, Эйб Розенталь и Ширли Лорд, миссис Гэри «Роки» Купер, Дэвид Нивен, Джон Кеннет Гэлбрайт, сэр Гарри Иванс и Тина Браун, (британец) Питер Гленвил, принцесса Монако Грейс, дон Хуан де Бурбон (отец сегодняшнего короля Испании), издатель Джон Фэрчайлд, Ричард Аведон, Доменик Данн, Боб Колачелло, сэр Алистер Хорн, Эйлин Мель, Ричард и Ширли Клерман, Джон и Дрю Хейнц, Рейнальдо и Каролина Эррера, Том Вулф, Таки и Александра Феадоракопулос, Клэй Фелкер, Ахмет и Мика Эртеган, С. Ц. Гест, Кеннет Д. Лейн, Валентино, Халстон, Уолтер Кронкайт, Майк Уоллас, Дэвид Холберстам, Владимир Набоков, Роджер Мур, Трумен Капоте, Розалин Турек, Алисия де Ларроха, Джеймс Клавель, греческий король Константин, Малькольм Форбс-ст., Брук Астор, Энн Слейтер, Глен Бирнбаум (владелец ресторана «Мортимер») и многие другие.

Я перечитал список. Задумался, увидев «и многие другие». Кого же оставить из этого рога изобилия?

Миссис Бакли была известна своим непогрешимым вкусом во всем – от одежды до еды и убранства дома. Ей удалось сохранить изящную фигуру – «Ежедневная одежда для женщин» обычно называла ее «шикарной, потрясающей миссис Бакли» – и «прекрасную грудь». Она была горячей поклонницей – и живой рекламой – американских дизайнеров, особенно Билла Бласса. Неизменно появляясь в списке Самых Элегантных Женщин, в девяностых годах она удостоилась чести занять место в Зале Славы. Она обожала украшения, изготовленные ее неизменным напарником по игре в кункен Кеннетом Д. Лейном. Вспоминая о ней, мистер Бласс как-то заметил, что он и миссис Бакли время от времени устраивали «прогулы», чтобы посмотреть столько фильмов, сколько получится за один день, и «эта операция требовала едва ли не военно-стратегического плана».

Несмотря на подтянутую фигуру, миссис Бакли была известной любительницей поесть (как она сама себя называла). Ко времени замужества она не сумела бы сварить и яйцо, но она посещала классы по кулинарии Джеймса Беарда. В 1970-х годах она стала обладательницей главного приза в «Прославленной еде», теперь знаменитой фирме, основанной Шинном Дрисколлом. Она довела до совершенства свое искусство в устройстве праздничных обедов, принимая до тысячи гостей, импровизируя с «Пот-Пай-Пат», пирогом с цыпленком, исключавшим необходимость сервировать овощи и соусы по отдельности. Это стало инновацией, получившей одобрение ее знаменитого и нетерпеливого мужа.

В течение многих лет миссис Бакли играла роль заботливой матери консерваторов, каждый второй понедельник начиная с середины 1960-х годов кормя обедами редакторов журнала ее мужа, «Нэшнл ревю». В 2005 году на празднике в «Пьерр-отеле» в Нью-Йорке в честь восьмидесятилетия мистера Бакли ее сын Кристофер заметил в своем тосте, что «Никто еще не покидал дом моей матери, не будучи вкусно и до отвала накормленным».

Хотя миссис Бакли почти постоянно находилась в свете юпитеров, она очень стеснялась этого и с удовольствием уступала авансцену своему мужу. Частенько она говорила: «Я всего лишь обычная деревенская девчонка из Британской Колумбии», хотя по любым меркам она не была простушкой, поскольку давно покинула родные края.

Пятьдесят семь лет она была женой Уильяма Ф. Бакли-младшего из Стэмфорда (Коннектикут). Миссис Бакли была хорошей матерью своему сыну Кристоферу Тейлору Бакли и бабушкой своей внучке Кэтлин Грег Бакли и внуку Уильяму Конору Бакли.

Мы с Шуджей остановились около «Макдоналдса». Сели напротив друг друга и стали есть бигмаки с жареной картошкой. Жир – враг меланхолии. Я был готов прибавить несколько лишних фунтов в ближайшие дни, для подтверждения правильности своих слов. Твоя мать умерла. Поэтому ешь что хочешь.

– Что случилось с вашей матерью? – спросил Шуджа, прожевав кусок мяса.

– Она умирает, – ответил я.

Так и ответил. Во второй раз я не сумел удержаться от этих слов. Он кивнул, после чего, с сочувствием глядя на меня, склонил голову набок и откусил еще один кусок бигмака. Я был смущен.

– Мне очень нравится в «Макдоналдсе», – сказал я, желая сменить тему.

– О да. – Шуджа повеселел. – «Макдоналдс» – это здорово.