Текст книги "Грязная работа"
Автор книги: Кристофер Мур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Под автобусом номер сорок один
Из дому Чарли вышел только через две недели – добрел до банкомата на Коламбус-авеню, где впервые и убил человека. Орудием убийства он избрал автобус сорок первого маршрута, шедший от автовокзала «Транс-Бэй», по Бэй-бридж и к Пресидио мимо моста Золотые Ворота. Если вы нацелились попасть под автобус в Сан-Франциско, выбирайте сорок первый: с хорошей точностью, вид на мост у вас будет замечательный.
В то утро Чарли вообще-то не собирался никого убивать. Он намеревался раздобыть двадцаток для кассы в лавке, проверить баланс, ну и, может, захватить в гастрономии белой горчицы.
(Черную он не переваривал. Черная горчица – это приправа, равносильная затяжным прыжкам с парашютом: годится для профессиональных гонщиков и серийных убийц, а Чарли для остроты жизни вполне хватало прекрасных образцов английской белой.)
После похорон друзья и родственники оставили в холодильнике Чарли гору мясной нарезки – ею он и питался эти две недели, однако теперь сохранились только ветчина, темный ржаной хлеб и готовая молочная смесь «Энфамил», а все это без белой горчицы было невыносимо.
Желтоватый пластиковый горшочек он раздобыл, и теперь, когда горчица лежала в кармане пиджака, Чарли было как-то надежнее. Но парня сбил автобус, и она совершенно вылетела у Чарли из головы.
Стоял теплый октябрьский день, воздух над городом по-осеннему смягчился, летний туман прекратил свои неуклонные ежеутренние поползновенья из Залива, а ветерка дуло ровно столько, что несколько яхт, рассыпавшихся по водной глади, выглядели так, словно позировали для художника-импрессиониста. Ту долю секунды, за которую парень сообразил, что его давят, он, быть может, и не радовался такому событию, но лучше денька для смерти все равно бы не выбрал.
Жертву звали Уильям Крик. Тридцать два года, работал рыночным аналитиком в финансовом районе, куда и направлялся в то утро, когда решил остановиться у банкомата. На нем был легкий шерстяной костюм и кроссовки, а полуботинки для работы болтались под мышкой в кожаной сумке на ремне. Из бокового кармана высовывалась ручка складного зонтика – она и привлекла внимание Чарли: хотя по виду сделана была под ореховый кап, пылала тускло-красным, будто ее раскаляли в кузнице.
Чарли стоял в очереди к автомату, стараясь не замечать, стараясь выглядеть незаинтересованным, – но не пялиться он не мог. Она, блядский ужас, пылает, неужели никто не видит?
Суя карточку в банкомат, Уильям Крик глянул через плечо, перехватил упорный взгляд Чарли и попробовал силой воли растопырить полы пиджака в огромные крылья ската-манты, чтобы Чарли не увидел, какой код он вводит. Потом выхватил из автомата карточку, собрал отхаркнутую наличку, повернулся и быстро зашагал прочь, к перекрестку.
Чарли не выдержал. Ручка зонтика запульсировала красным, как трепетное сердце.
Когда Крик дошел до самого бордюра, Чарли окликнул его:
– Простите. Прошу прощения, сэр. – Крик обернулся, и Чарли сказал:
– Ваш зонтик…
В тот момент, миновав перекресток Коламбус и Вальехо, к остановке со скоростью около тридцати пяти миль в час подкатывал сорок первый автобус. Крик глянул на сумку у себя под мышкой, и пятка его кроссовки столкнулась с бордюром. Он стал терять равновесие – какой день ни возьми, все мы тоже так умеем: идем, скажем, по городу, споткнемся о неровность тротуара и для равновесия делаем пару быстрых шажков. Но Уильяму Крику удался лишь один. Шажок назад. С тротуара.
Тут уж пилюлю никак не подсластить, правда? Сорок первый долбанул его прежестоко. Добрых пятьдесят футов летел Уильям Крик по воздуху, пока не вписался в заднее стекло «СААБа» наподобие огромного габардинового мешка с мясом, после чего отскочил на мостовую и начал истекать разными жидкостями.
Пожитки его – сумка, зонтик, золотая галстучная заколка, часы «Таг-Хойер» – поскакали по улице, рикошетом отлетая от шин, ботинок, крышек люков, и что-то упокоилось, преодолев чуть ли не квартал.
Чарли стоял на обочине, стараясь продышаться. Он слышал какой-то писк – словно кто-то дул в свисток детского паровоза; больше он не слышал ничего, и тут на него кто-то налетел. Чарли понял, что ритмично поскуливает сам.
Парня – парня с зонтиком – только что стерло с лица земли. Набежал народ, люди столпились вокруг, человек десять что-то рявкали в мобильники, водитель автобуса едва не расплющил Чарли, несясь по тротуару к луже крови. Чарли качнулся за ним следом.
– Я просто хотел спросить у него…
На Чарли никто не смотрел. Сестра так его убеждала выйти из квартиры, он наконец собрался с духом – и вот на тебе?
– Я просто хотел сказать ему, что у него зонтик горит, – произнес Чарли, словно оправдываясь перед обвинителями.
Хотя вообще-то его никто не обвинял. Все бежали мимо: кто-то к телу, кто-то прочь, – и Чарли пихали, затем озирались, точно столкнулись не с человеком, а с сильным сквозняком или призраком.
– Зонтик, – сказал Чарли, ища глазами вещественное доказательство.
И тут заметил его – почти на следующем перекрестке: зонтик лежал в кювете и по-прежнему пульсировал красным, как перегорающая неоновая вывеска.
– Вон! Видите! – Однако люди собрались широким полукругом возле мертвого тела, все прижимали руки ко рту, и никто не обращал внимания на перепуганного задохлика, который у них за спиной нес какую-то околесицу.
Чарли пробился сквозь толпу к зонтику: ему очень хотелось удостовериться, а происшедшим его ушибло так, что он даже не испугался по-настоящему. Когда до зонтика оставалось шагов десять, он осмотрелся, прежде чем ступить на проезжую часть: не едет ли еще какой-нибудь автобус. Снова к зонтику он обратил свой взор как раз в тот миг, когда из ливнестока змеей скользнула хрупкая черная рука, схватила зонтик и утащила под землю.
Чарли попятился, озираясь: заметил ли кто-нибудь еще то, что заметил он, но никто ничего не заметил. Никто даже взглядом с ним не встретился.
Мимо протрусил полицейский, и Чарли успел схватить его за рукав, но, когда полицейский развернулся, глаза у него распахнулись в смятении, которое тут же сменилось на достоподлинный ужас. Чарли его отпустил.
– Извините, – пробормотал он.
– Простите. Я вижу, вам работать надо… простите.
Полицейский содрогнулся и стал проталкиваться сквозь толпу зевак к искалеченному телу Уильяма Крика.
Чарли побежал – через Коламбус, по Вальехо, пока сопенье и бой сердца в ушах не затопили собой уличный шум. Когда до лавки оставался всего квартал, его накрыла громадная тень – будто от низколетящего самолета или гигантской птицы, – и позвоночник у Чарли завибрировал.
Он опустил голову, заработал руками и свернул за угол Мэйсон как раз в тот миг, когда мимо проезжал вагончик канатной дороги, набитый улыбчивыми туристами, смотревшими прямо сквозь него. Он поднял взгляд – лишь на секунду, – и ему померещилось, будто в вышине что-то исчезает прямо над шестиэтажным викторианским домом через дорогу; тут он и влетел к себе в лавку.
– Эй, босс, – сказала Лили.
Ей было шестнадцать – бледная, тяжеловатая в корме: ее формы взрослой женщины еще не окончательно перетекли от детского жирка к деторождению.
Сегодня волосам ее выпал лавандовый окрас, и выглядели они, как шлем домохозяйки пятидесятых в целлофановой пастели пасхальной корзинки.
Чарли нагнулся, опершись на горку с антиквариатом у двери, и глубокими задышливыми глотками хватал затхлый дух старья.
– По – моему – я – сейчас – кого-то – убил, – рывками вытолкнул он из себя.
– Отлично, – ответила Лили, игнорируя как информацию, так и манеру ее преподнесения.
– Нам нужна мелочь для кассы.
– Автобусом, – произнес Чарли.
– Звонил Рэй, – сообщила Лили.
Рэй Мэйси был вторым служащим Чарли: тридцатидевятилетний холостяк с нездоровым отсутствием границ между Интернетом и реальностью.
– Он летит в Манилу знакомиться с любовью всей его жизни. Некой мисс Давно-Тебя-Люблю. Рэй убежден, что им на роду написано быть вместе.
– В стоках что-то было, – сказал Чарли.
Лили осмотрела царапину на черном лаковом ногте.
– Поэтому я сачкую, чтобы его подменить. Я это вообще делаю с тех пор, как ты – э-э, не с нами. Мне нужна записка.
Чарли выпрямился и добрался до стойки.
– Лили, ты слышала, что я сказал?
Он схватил ее за плечи, но она выкрутилась из его хватки.
– Ай! Блядь. Отвянь, Ашер, садист уродский, у меня там новая татуха. – Она двинула его в больно локоть и попятилась, растирая себе плечо. – Слышала, слышала. Хватит шизовать, сильвупле. – В последнее время Лили – после того как отрыла в стопке подержанных книг на складе «Цветы зла» Бодлера – обильно пересыпала свою речь французскими выражениями.
«Франсэз лучше выражает глубинную нуарность моего экзистанса», как она выразилась однажды.
Обеими руками – чтобы не тряслись – Чарли оперся о стойку, после чего заговорил медленно и подчеркнуто. Будто беседовал с человеком, для которого английский – неродной:
– Лили, у меня как бы очень плохой месяц, и я ценю, что ты жертвуешь своим образованием ради того, чтобы приходить сюда и отчуждать от меня клиентов, но если ты не сядешь и не проявишь ко мне, блядь, немножко человеческого сочувствия, придется тебя уволить.
Лили села на хромово-виниловый табурет из закусочной, стоявший за кассой, и отвела от глаз лавандовую челку.
– Значит, ты хочешь, чтобы я внимательно выслушала твое признание в убийстве? Все записала, может, даже достала с полки старый кассетник и зафиксировала на пленке? Ты утверждаешь, будто, пытаясь не обращать внимания на твое очевидное расстройство от горя, о чем впоследствии я вынуждена буду сообщить полиции и таким образом понести личную ответственность за отправку тебя в газовую камеру, – я тем самым проявляю черствость?
Чарли содрогнулся.
– Господи, Лили. – Ее зловещие скорострельность и прицельность неизменно его изумляли.
Во всем зловещем она была чем-то вроде вундеркинда. Но имелась и светлая сторона: крайняя мрачность ее мировосприятия подсказывала Чарли, что в газовую камеру он, вероятно, все-таки не отправится.
– Это было не такое убийство. За мной что-то следило, и…
– Молчанье! – Лили простерла руку.
– Мне лучше не являть корпоративный дух через посредство предания своей фотографической памяти всех подробностей твоего отвратительного преступления, дабы не пришлось вспоминать потом в суде. Давай я просто скажу, что видела тебя, но для человека, у которого шарики за ролики заехали, ты выглядел вполне нормально.
– У тебя нет фотографической памяти.
– А вот и есть, и это мое проклятье. Никак не могу забыть тщеты…
– За последний месяц ты минимум восемь раз забыла вынести мусор.
– Я не забыла.
Чарли поглубже вдохнул: привычность спора с Лили как-то даже успокаивала.
– Тогда ладно. Чур, не подглядывать – какая на тебе сегодня рубашка? – Он воздел бровь, словно тут-то Лили и поймал.
Девушка улыбнулась, и на какую-то секунду Чарли разглядел, что она – просто мелкая пацанка, довольно хорошенькая и оттяжная под всем этим своим злобным гримом и прихватами.
– Черная.
– Удачное совпадение.
– Ты же знаешь, я ношу только черное. – Она ухмыльнулась.
– Хорошо, что про цвет волос не спросил. Я только сегодня утром поменяла.
– Знаешь, это вредно. В краске токсины.
Лили приподняла на голове лавандовый парик, под которым обнажился коротко обрезанный свекольный ежик, затем опустила на место.
– Я вся натуральная. – Она встала и похлопала по сиденью табурета.
– Сядь, Ашер. Исповедуйся. Наскучь мне.
Лили облокотилась на стойку и со всем вниманием склонила голову набок, однако с темной подводкой глаз и лавандовой прической больше смахивала на марионетку с порванными нитями. Чарли обошел стойку и сел на табурет.
– В общем, стою просто в очереди за этим парнем, Уильямом Криком, и вижу, что зонтик у него рдеет…
И Чарли изложил ей всю историю – и про зонтик, и про автобус, и про руку в ливнестоке, и про бег домой наперегонки с темной тенью над крышами домов, – а когда закончил, Лили спросила:
– Так откуда ты знаешь, как его звали?
– А? – сказал Чарли.
Столько ужасного произошло, столько неописуемо фантастического – и почему, почему нужно спрашивать именно об этом?
– Откуда ты знаешь, как его звали? – повторила Лили.
– Ты же с ним даже словом не перебросился перед тем, как он кони двинул. Подсмотрел на чеке?
– Нет, я… – Он понятия не имел, откуда знает, как звали парня, только вот имя вдруг само написалось прямо у него в голове здоровенными печатными буквами.
Он соскочил с табурета.
– Мне надо идти, Лили.
И он ускакал на склад и запрыгал вверх по ступеням.
– Мне все равно записка для школы нужна, – крикнула ему вслед Лили, но Чарли уже несся по кухне, мимо обширной русской женщины, которая подкидывала на руках его малютку Софи, – прямо в спальню; а там схватил с тумбочки блокнот, который всегда лежал у телефона.
Его собственным угловатым почерком в блокноте значилось имя Уильяма Крика, а под ним – цифра 12. Чарли грузно опустился на кровать, держа блокнот в руке, словно пробирку со взрывчаткой.
У него за спиной раздалась тяжелая поступь миссис Корьевой – она зашла за ним следом в спальню.
– Мистер Ашер, что не такой? Вы бежил, как подпаленный медведь.
И Чарли – будучи бета-самцом, а за миллионы лет у них развился стандартный бета-ответ на все необъяснимое, – ответил:
– Они хотят моей смерти.
Когда в лавку вошел почтальон Стефан, Лили подправляла колер ногтей черным «Волшебным маркером».
– Ну как оно, Мгля? – спросил он, извлекая из сумки пачку корреспонденции.
Сорокот, низенький, мускулистый и черный. Носил темные очки-обод – но почти неизменно сдвигал их к макушке, поверх волос, заплетенных в тугие початки. Лили к нему относилась неоднозначно. Он ей нравился, потому что называл ее Мгля – сокращение от Мглива Эльфокусс: под таким именем она получала в лавке всю почту; но поскольку Стефан был жизнерадостен, да и люди ему, похоже, нравились, Лили ему очень не доверяла.
– Надо расписаться, – сказал он, протягивая электронный планшет, на котором она выцарапала «Шарль Бодлер» – с изысканным росчерком и даже не глянув.
Стефан шлепнул корреспонденцию на стойку.
– Опять одна работаешь? А где все?
– Рэй на Филиппинах, у Чарли травма. – Она вздохнула.
– Все бремя мира на моих плечах…
– Бедный Чарли, – сказал Стефан.
– Говорят, хуже нет, чем вот так супружницу потерять.
– Ага, и это тоже. Сегодня у него травма, потому что он увидел, как на Коламбусе парня задавило автобусом.
– Слыхал. Выкарабкается?
– Блядь, да откуда, Стефан, его же автобусом задавило. – Лили впервые оторвала взгляд от ногтей.
– Я в смысле – Чарли. – Стефан подмигнул, хотя посмотрели на него сурово.
– Ох, ну он же Чарли.
– Как мелкая?
– Очевидно, протекает вредоносными веществами. – Лили помахала у себя под носом «Волшебным маркером», словно тот мог заглушить аромат дозревшего младенца.
– Значит, все хорошо, – улыбнулся Стефан.
– На сегодня все. У тебя мне чего-нибудь есть?
– Вчера приняла красные виниловые платформы. Мужские, десятый размер.[7]7
Соответствует 42-му.
[Закрыть]
Стефан коллекционировал винтажную одежду сутенеров семидесятых. И Лили полагалось отслеживать, что поступает в лавку.
– Высота?
– Четыре дюйма.
– Низковысотные, – произнес Стефан, как будто это все объясняло.
– Ну бывай, Мгля.
Лили помахала ему на прощанье «Волшебным маркером» и принялась сортировать корреспонденцию.
В основном счета, пара флаеров… а вот один толстый черный конверт – похоже, книга или каталог. Адресован Чарли Ашеру «попечением» магазина «Ашеровское старье», а штемпель гласил, что отправлено это с Плутонова Брега Нощи,[8]8
Аллюзия на стихотворение американского поэта Эдгара Аллана По (1809–1849) «Ворон» (1845).
[Закрыть] который, очевидно, располагался в каком-то штате на букву П.
(Лили полагала географию не только смертельно скучной для ума, но и – в век Интернета – совершенно излишней.)
Разве не вверено сие попечению «Ашеровского старья»? – рассуждала Лили.
И разве она, Лили Мглива Эльфокусс, не сидит за стойкой, единственный работник – о нет, фактически управляющий вышеозначенного заведения, торгующего подержанным товаром?
И разве не вправе она – нет-нет, разве не обязана она вскрыть конверт и избавить Чарли от раздражения при выполнении сей задачи? Вперед же, Эльфокусс! Судьба твоя предрешена, ну а если и не судьба, то уж наверняка отыщется благовидная отмазка, что на языке политики одно и то же.
Из-под прилавка она вытащила усыпанный драгоценностями кинжал (камни оценены в сумму, превышающую семьдесят три цента), взрезала конверт, вытащила книгу – и влюбилась.
Обложка была блестящей, как у детской книжки с картинками, а иллюстрация на ней изображала ухмыляющегося скелета с крохотными людишками, нанизанными ему на пальцы: все они, похоже, веселились как никогда в жизни, будто наслаждались каким-нибудь аттракционом на карнавале, только в программу поездочки в данном случае входило пробитие зияющей дыры в груди. Праздник, а не картинка: много цветочков и леденцов, яркие краски, в духе мексиканских народных умельцев. Название – «Великая большая книга Смерти» – значилось поверху жизнерадостными буквами, сложенными из человеческих бедренных костей.
Лили открыла книгу на первой странице, к которой скрепкой была прицеплена записка:
Это должно все объяснить. Простите меня. – МС.
Лили отстегнула листик и раскрыла книгу на первой главе:
«Итак, теперь вы Смерть: вот что вам потребуется».
Ей же больше не потребовалось ничего. Это, весьма вероятно, наиклевейшая книжка, что вообще ей попадалась. И, разумеется, боссу такое ни за что не оценить – особенно в его нынешнем состоянии обострившегося невроза. Лили сунула книжку в свой рюкзак, затем порвала записку и конверт на мелкие клочки и захоронила их на самом дне мусорной корзины.
4Бета-самец в естественной среде обитания
– Джейн, – сказал Чарли, – события последних недель убеждают меня, что жизни в известном нам виде угрожают некие гнусные силы или люди – неопределимые, но оттого не менее подлинные. Не просто угрожают, а намерены расплести самую ткань нашего бытия.
– И поэтому я должна питаться белой горчицей?
Джейн сидела за стойкой в кухне у Чарли и ела из пачки коктейльные сосиски «Маленькие копчушки», макая их в фирменный горшочек английской горчицы.
Малютка Софи сидела на означенной стойке в этой своей штуковине – помеси детского автомобильного сиденья, плетеной колыбельки и шлема имперского штурмовика.
Чарли расхаживал по кухне, для вескости подчеркивая очевидные замечания взмахами сосиской.
– Во-первых, тот мужик в палате Рэчел, который таинственно исчез с пленок.
– Это потому, что его там и не было. Смотри, Софи нравится белая горчица, как тебе.
– Второе, – продолжал Чарли, невзирая на упорное равнодушие сестры, – все это барахло в лавке, что светилось, будто радиоактивное. Не суй это ей в рот.
– О, боже мой, Чарли, Софи – натуралка. Смотри, как рвется к «Копчушке».
– И третье – этот парень Крик, которого вчера сбило автобусом на Коламбусе: я знал, как его зовут, и зонтик у него светился красным.
– Сплошное расстройство, – сказала Джейн.
– Я-то предвкушала, как буду растить ее в чисто девочковой команде – дам ей те преимущества, которых никогда не было у меня, а ты посмотри, как она сосиску обрабатывает. Этот ребенок – натурал.
– Вынь это у нее изо рта!
– Расслабься, все равно она ее съесть не сможет. У нее даже зубов нет. И никаких телепузиков к другому концу не приделано. Ух, чтоб выбросить эту картину из головы, мне потребуется здоровенная текила.
– Ей нельзя свинину, Джейн. Она еврей! Ты пытаешься превратить мою дочь в шиксу?
Джейн выхватила коктейльную сосиску изо рта Софи и осмотрела; оптоволокно слюней по-прежнему связывало продукт с крохотулей.
– По-моему, я такое больше не смогу есть, – произнесла Джейн.
– У меня всегда теперь перед глазами будет стоять видение: моя племянница отсасывает у махровой куклы неопределенного пола.
– Джейн! – Чарли выхватил у нее сосиску и метнул в раковину.
– Что?!
– Ты меня вообще слушаешь?
– Да, да – ты сказал, что какого-то парня сшибло автобусом и у тебя поэтому теперь ткань расплетается. И?
– И значит, они теперь хотят моей смерти.
– А что здесь нового, Чарли? Ты с восьми лет убежден, что они хотят твоей смерти.
– Хотели. Вероятно. Только теперь все взаправду. Может быть – взаправду.
– Эй, а эти «Маленькие копчушки» из говядины. Софи все-таки не фикса!
– Шикса!
– Как скажешь.
– Джейн, ты не помогаешь мне решить проблему.
– Какую проблему? У тебя проблема?
А проблема у Чарли была в том, что влачащийся хвост бета-самцового воображения изводил его хуже бамбуковых щепок под ногтями.
Альфа-самцы зачастую одарены великолепными физическими свойствами – габаритами, силой, скоростью, симпатичностью, – которые эволюция отбирает за миллионы лет в сильнейших из выживших, поэтому, в сущности, им и достаются все девчонки, а вот ген бета-самцов уцелел не тем, что выступал вперед и преодолевал препятствия, но тем, что предвидел их, а также избегал. Иными словами, когда альфа-самцы где-то гонялись за мастодонтами, бета-самцы, запросто вообразив, что кидаться с острой палкой на разозленный мохнатый, по сути, бульдозер – как-то опрометчиво, тусовались на стоянке и утешали горюющих вдов.
Когда альфа-самцы отправлялись покорять соседние племена – считать жезлы храбрости и забирать головы, – бета-самцы заблаговременно видели, что из-за притока рабынь в случае победы, дамы без партнеров неизбежно останутся в избытке: дам этих тут же бросят ради трофейных моделей помоложе – засаливать головы и досчитывать недосчитанные жезлы, – и некоторые найдут утешение в объятьях любого бета-самца, которому хватило соображаловки выжить. А в случае поражения – ну, тогда опять эта байда со вдовами. Бета-самец – очень редко самый сильный или самый быстрый, но раз он способен предвидеть опасность, его бывает гораздо больше, нежели соперника – альфа-самца. Мир ведут за собой альфы, но машинерия этого мира зиждется на подшипниках бет.
Проблема (проблема, то есть, Чарли) заключалась в том, что воображение бета-самца перед лицом современного общества стало избыточно. Это как клыки саблезубого тигра или тестостерон альфа-самца – воображения у бета-самца попросту намного больше, нежели полезно для дела. Стало быть, многие бета-самцы превращаются в ипохондриков, невротиков, параноиков – либо у них развивается пристрастие к порнухе или видеоиграм.
Потому что, хотя воображение бета-самца выработалось для того, чтобы означенный самец избегал опасности, оно еще предоставляет ему – как побочный эффект, только не наяву – доступ к власти, деньгам и ногастым феминам модели «модель», которые в реальности побрезгуют даже пнуть его в почки, чтобы смахнуть червячка с туфельки.
Богатая фантазийная жизнь бета-самца зачастую выплескивается в реальность почти гениальными самообманами. На самом деле многие бета-самцы – вопреки любым эмпирическим доказательствам – взаправду верят, что они – альфа-самцы и Создатель наделил их тайной усовершенствованной харизмой, которая, по замыслу внушая благоговенье, тем не менее совершенно незасекаема феминами, сотворенными не из углеродного волокна. Всякий раз, когда супермодель разводится с рок-звездой, бета-самец втайне ликует (или, точнее, на него накатывают валы ничем не подкрепленной надежды), и всякий раз, когда выходит замуж прекрасная кинозвезда, бета-самец чувствует, что возможность упущена. Весь город Лас-Вегас – пластиковое изобилие, сокровищ бери не хочу, вульгарные башни и коктейльные официантки с невероятными сиськами – выстроен на самообмане бета-самца.
И в том, как Чарли познакомился с Рэчел, немалую роль сыграл самообман бета-самца.
В тот февральский дождливый день пятью годами ранее, когда Чарли занырнул, спасаясь от ненастья, в «Там, где светло, чисто и книги»,[9]9
От названия рассказа американского писателя Эрнеста Миллера Хемингуэя (1899–1961) «Там, где светло и чисто» (1926), вошедшего в сборник «Победитель не получает ничего» (1933). Магазин действительно существовал в Сан-Франциско с 1975 по 2006 г.
[Закрыть] а Рэчел одарила его робкой улыбкой поверх стопки Карсон Маккаллерс,[10]10
Карсон Маккаллерс (1917–1967) – американская писательница, прозаик и драматург, чьи работы часто относят к течению «южной готики», шедевром которой считается упоминаемая далее повесть «Баллада о грустном кабачке» (1951).
[Закрыть] которую раскладывала по полкам. Это потому, что он истекает мальчишеским обаянием, как быстро уверил себя Чарли, – хотя на самом деле улыбалась она скорее потому, что с него просто текло.
– С вас течет, – сказала она.
У нее были голубые глаза, светлая кожа и темные привольные кудряшки, обрамлявшие лицо. Она глянула на него искоса – но в самый раз, чтобы подстегнуть его воображение бета-самца.
– Ага, спасибо, – произнес Чарли, делая к ней шаг.
– Принести вам полотенце или что-нибудь?
– Не, я привык.
– С вас течет на Кормака Маккарти.
– Извините. – Чарли вытер рукавом «Кони, кони…»,[11]11
Кормак (Чарлз) Маккарти (р. 1933) – американский писатель, прозаик и драматург, лауреат Пулитцеровской премии. Роман «Кони, кони…» («All the Pretty Horses», 1992, данная версия русского названия принадлежит переводчику С. Белову) является первой частью так называемой «Трилогии Пограничья» и написан скорее в романтической традиции, нежели по мрачным канонам «южной готики», с которой автор начинал свое творчество.
[Закрыть] одновременно стараясь разглядеть, хорошенькая ли у нее фигурка под свободным свитером и грузчицкими штанами.
– Вы тут часто бываете?
Ответила Рэчел только через секунду. На ней висела бирка с именем, девушка раскладывала товар из металлической тележки и была вполне уверена, что уже видела в книжном этого парня.
Значит, он не глупости дает, а ума. Ну как бы. Она ничего не могла с собой поделать – она рассмеялась.
Чарли влажно пожал плечами и улыбнулся:
– Я Чарли Ашер.
– Рэчел, – сказала Рэчел.
Они пожали друг другу руки.
– Рэчел, как вы смотрите, если мы как-нибудь выпьем какого-нибудь кофе?
– Это как посмотреть, Чарли. Лучше сначала ответьте на пару вопросов.
– Конечно, – сказал Чарли.
– Если не возражаете, у меня тоже есть парочка. – Он соображал: «Какая вы голышом?» и «Скоро ли я смогу это узнать?»
– Ну прекрасно. – Рэчел отложила «Балладу о грустном кабачке» и отогнула первый палец.
– У вас есть работа, машина и где жить? И два последних пункта – не одно и то же? – Ей было двадцать пять, и некоторое время у нее никого не было. Она уже научилась фильтровать претендентов.
– Э-э, да, да, да и нет.
– Отлично. Вы гей? – Некоторое время у нее никого не было в Сан-Франциско.
– Я же вас зову кофе пить.
– Это ничего не значит. У меня бывали парни, которые осознавали, что они геи, только после нескольких свиданий. Выяснилось, что я специализируюсь на геях.
– Ух ты, да вы шутите. – Он оглядел ее с головы до пят и решил, что под мешковатой одеждой фигура у нее, должно быть, хороша.
– Я бы решил, что все происходит наоборот, однако…
– Правильный ответ. Ладно, я выпью с вами кофе.
– Не так быстро – а как же мои вопросы?
Рэчел подбоченилась и закатила глаза; вздохнула:
– Хорошо, валяйте.
– На самом деле у меня их нет, мне просто не хотелось, чтобы вы думали, будто я – легкая добыча.
– Вы позвали меня пить кофе через тридцать секунд после знакомства.
– Я виноват? Вы там стояли такая, сплошь зубы и глаза, – и волосы, причем сухие, – держали хорошие книжки…
– Спрашивайте!
– Как вы считаете, есть ли хоть малейшая вероятность, что после того, как мы узнаем друг друга получше, я вам понравлюсь? В смысле – вы можете такое вообразить?
Неважно, что он торопил коней – коварство ли то с его стороны или же неловкость: Рэчел была беззащитна перед его обаянием бета-самца минус харизма, и ответ у нее имелся.
– Ни малейшей, – соврала она.
– Мне ее не хватает, – сказал Чарли и отвел взгляд от сестры, как будто в кухонной раковине лежало такое, что очень и очень требовало пристального изучения. Плечи его сотряслись от всхлипа, и Джейн подошла к нему и обхватила его руками, а он тяжко осел на колени.
– Мне очень ее не хватает.
– Я знаю.
– Ненавижу эту кухню.
– Тут я с тобой, братишка.
Хорошая она сестра – точно хорошая.
– Я вижу эту кухню и вижу ее лицо – и не могу.
– Можешь. Сможешь. Это пройдет.
– Может, мне переехать?
– Делай как знаешь, но боль тоже путешествует очень запросто. – Джейн помассировала ему плечи и затылок, будто скорбь его была занемевшей мышцей, которую можно размять.
Через несколько минут он вернулся к жизни, начал функционировать – теперь он сидел за стойкой между Софи и Джейн, пил кофе.
– Ты, значит, считаешь, что я это все навоображал?
Джейн вздохнула:
– Чарли, Рэчел была центром твоей вселенной. Это знали все, кто вас, ребята, видел вместе. Твоя жизнь вращалась вокруг нее. Рэчел не стало, и у тебя как будто центр исчез, ничто не держит тебя на земле, ты весь колышешься и качаешься, оттого и какая-то нереальность. Вот только центр у тебя есть.
– Правда?
– Ты сам. У меня на горизонте нет ни Рэчел, никого подобного, но я же не иду юзом.
– То есть ты считаешь, что я должен зациклиться на себе, как ты?
– Наверное. Ты думаешь, я от этого стала хуже?
– А тебе не все равно?
– Это верно. Ты продержишься? Мне надо выскочить купить DVD по йоге. С завтрашнего дня занятия.
– Если у тебя занятия, зачем тебе DVD?
– Надо выглядеть так, будто я знаю, что делаю, или никто на меня не клюнет. Ты нормально?
– Нормально. Я просто не могу ни заходить в кухню, ни смотреть ни на что в квартире, ни слушать музыку, ни включать телевизор.
– Тогда порядок, веселись хорошенько. – И Джейн вышла из кухни, по дороге дернув младенца за нос.
Она ушла, а Чарли еще немного посидел за стойкой, глядя на малютку Софи. Странное дело – она одна во всей квартире не напоминала ему о Рэчел. Незнакомка. Она посмотрела на него – этими огромными голубыми глазами – как-то странно, стеклянно. Не с обожанием или изумлением, коих можно было ожидать, а скорее так, будто напилась и теперь сразу уйдет, вот только отыщет ключи от машины.
– Извини, – сказал Чарли, отвращая взгляд к стопке неоплаченных счетов у телефона.
Ребенок явно за ним наблюдал, вроде как спрашивая себя, у скольких махровых кукол ей придется отсосать, чтобы вышел приличный папаша, а не вот такое.
Но Чарли все равно проверил, надежно ли дочь пристегнута к креслицу, а затем отправился за нестиранным бельем – потому что вообще-то намеревался быть очень хорошим папашей.
Из бета-самцов почти всегда получаются хорошие папаши. Они скорее уравновешенны и ответственны, такого парня девчонка (если она уже решила обойтись без семизначного жалованья или умения прыгать в высоту на тридцать шесть дюймов) захочет сделать отцом своего ребенка.
Разумеется, она бы предпочла с ним для этого не спать, но когда вас выкидывают на обочину несколько альфа-самцов, одна эта мысль – вы просыпаетесь в объятьях того, кто будет вас обожать, пускай всего лишь в благодарность за секс, и останется рядом навеки, даже за тем рубежом, когда вы его рядом и терпеть уже не сможете, – даже эта мысль представляется вполне уютным компромиссом.
Поскольку бета-самец, каким бы он ни был, – верен. Из него получается великолепный муж, как и великолепный лучший друг. Он поможет вам переехать и будет приносить вам бульон, если заболеете. Всегда чуткий, бета-самец благодарит женщину после секса и часто бывает так же спор на извинения. На него прекрасно можно оставить дом, особенно если вы не особенно привязаны к своим домашним питомцам. Бета-самцу можно доверять: ваша подружка с бета-самцом, как правило, – в надежных руках, если, само собой, она не конченая прошмандовка.
