Текст книги "Рожденный бежать"

Автор книги: Кристофер Макдугл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Ему не потребовалось много времени, чтобы выяснить, почему они были так спокойны перед лицом надвигающейся смертельной опасности. Вместо того чтобы свалиться от изнеможения на землю, антилопы пустились на хитрость: когда они выбивались из сил, то кружным путем возвращались в стадо и прятались там, оставляя Дэвиду и Скотту гадать, какие из антилоп уставшие, а какие – свежи и полны сил.

– Они непрерывно перемещаются и переходят с места на место, – рассказал Скотт. – Там нет отдельных особей, а есть масса, которая «течет» по пустыне, как лужица ртути по глади стекла.

Еще два дня братья гонялись за шариками ртути по безлесным равнинам Вайоминга, так и не поняв, что пребывали во власти грандиозного заблуждения. Неудача Дэвида случайно послужила доказательством его же теории: человек бегает вовсе не так, как любое другое существо на Земле. Нельзя поймать других животных, просто подражая их поведению, и особенно – стараясь грубо копировать манеру бега животных, к чему мы часто прибегаем в спорте. – Дэвид и Скотт полагались на инстинкт, силу и жизнеспособность, не понимая, что бег человека на длинные расстояния с точки зрения эволюции значение имеет гораздо большее: по сути, это смешение стратегии и мастерства, доведенное до известного совершенства на протяжении миллионов лет принятия решений в ситуации «действуй или прощайся с жизнью». И как любое другое тонкое искусство, бег на длинные дистанции требует согласованной работы ума и тела, на что не способно ни одно другое существо.

Но это утраченное искусство, так что следующее десятилетие Скотту Кэррьеру предстояло потратить на его открытие. Там, на равнинах Вайоминга, творилось нечто странное: притягательная сила утраченного искусства завладела всем существом Скотта и не отпускала его. Несмотря на заведомую безнадежность той экспедиции, Скотт потратил годы на изучение охоты преследованием ради своего брата. Он даже создал некоммерческую корпорацию, занимавшуюся поисками последнего охотника на больших расстояниях, и завербовал лучше-то бегуна на сверхдлинные дистанции Крейтона Кинга, уговорив его присоединиться к экспедиции, где, по сообщениям, крошечный клан индейцев сери сохранил связь с нашим прошлым, когда мы много и далеко бегали.

Скотт отыскал клан – но отыскал слишком поздно. Двое старейшин научились бегу в старом стиле у своего отца, но уже полвека как перестали бегать и были слишком стары, чтобы хотя бы продемонстрировать его.

Это был конец пути. К 2004 году погоня за тем единственным человеком из шести миллиардов населения Земли, продолжавшаяся двадцать лет, привела в никуда. Скотт Кэррьер сдался. Дэвид Кэррьер ушел вперед задолго до этого и теперь изучал структуры физической борьбы у приматов. Поиск последнего из охотников, преодолевающих большие расстояния, стал дохлым номером.

Естественно, именно в этот момент раздался телефонный звонок.

– Итак, совершенно неожиданно для себя я ввязался в разговор с этим незнакомцем, – начал доктор Брэмбл. – Он выглядел как старый ковбой – с лохматой седой шевелюрой и во фланелевой рубашке, то есть в стиле, органично сочетающемся с высушенными черепами животных на стенах его лаборатории и потрясающим даром рассказчика, незаменимого в компании, собравшейся вокруг бивачного костра. К 2004 году команда «Юта-Гарвард» выявила на человеческом теле двадцать шесть признаков бега на длинные расстояния. Не слишком надеясь хоть когда-нибудь отыскать последнего охотника, они решили, что бы там ни было, пойти ва-банк и опубликовать результаты своих изысканий. Журнал Nature поместил их на обложку, а один экземпляр, по всей видимости, прямиком угодил в городок на побережье Южной Африки, откуда, собственно, и был звонок.

– Загнать антилопу до смерти ничего не стоит, – заявил незнакомец. – Могу показать вам, как это делается.

– Простите… кто вы такой?

– Луи Либенберг. Из Ноордхука.

Брэмбл знал все громкие имена в области теории бега, что не составляло особенного труда, так как все они могли поместиться в кабинке типично американского сельского ресторана. Но о Луи Либенберге он ничего не слышал.

– Вы охотник? – спросил Брэмбл.

– Нет.

– Антрополог?

– Нет.

– Ну тогда какова ваша специальность?

– Математика. Математика и физика.

– Математика?! О Господи!.. Но как же это математик может загнать антилопу?

Брэмбл услышал, как на другом конце провода захлебнулись от смеха.

– Большей частью случайно.

Становится жутко, когда подумаешь, как в течение десятков лет эти две жизни – Луи Либенберга и Дэвида Кэррьера – закручивались в спираль, хотя ни один из них этого и не подозревал. В начале далеких 1980-х Луи тоже был студентом колледжа, и, как и Дэвид, внезапно испытал озарение, проникнув в суть эволюции человека, во что вообще мало кто верил.

Частично проблема Луи заключалась в его знаниях: тут у него все было девственно. В то время ему едва исполнилось двадцать и он специализировался по математике и физике в Университете Кейптауна. Изучая в качестве факультативной дисциплины философию науки, он впервые заинтересовался теорией «большого взрыва» применительно к человеческому разуму. Как же все-таки мы сумели перескочить от базового типа мышления, руководимого стремлением к выживанию, как у всех прочих животных, к исключительно сложным понятиям, таким как логика, юмор, дедукция, абстрактные рассуждения и творческое воображение? Ну ладно, допустим, у первобытного человека модернизация «аппаратных средств» произошла за счет увеличения головного мозга, но откуда он взял программное обеспечение? Увеличение головного мозга – это процесс органический, но быть способным использовать тот мозг для того, чтобы проникать в будущее и мысленно связывать, ну скажем, бумажного змея, ключ и разряд молнии и додуматься до передачи электричества, – в этом было что-то магическое. Возникает вопрос: откуда взялась эта искра вдохновения?

Ответ, по мнению Луи, следовало искать в пустынях Южной Африки. И хотя он был вполне городским ребенком, ничего не знавшим о жизни за пределами города, он интуитивно догадывался, что место зарождения мышления человека лучше всего искать там, где началась его жизнь.

«У меня возникло смутное подозрение, что из искусства выслеживать животных, возможно, произросла и собственно наука», – скажет потом Луи. Но тогда кого же еще изучать, если не бушменов, обитающих в пустыне Калахари; кто, кроме них, был мастером по части выслеживания животных и являл собой живые остатки нашего доисторического прошлого?

И вот в возрасте двадцати двух лет Луи решил бросить колледж и вписать новую главу в естествознание, проверив свою теорию на бушменах. Это был безумно претенциозный план для человека, не окончившего колледж, практически не имевшего опыта в области антропологии и выживания в дикой местности и не обремененного никаким научным методом. Он не говорил ни на каби, родном языке бушменов, ни на африкаанс, заимствованном языке. Он даже понятия не имел о выслеживании диких животных, то есть о главной причине, по которой он вообще туда ехал. Он нашел переводчика, владевшего африкаанс, связался с проводниками охотников и антропологами и в конце концов отправился в путь по автомагистрали Транс-Калахари в Ботсвану, Намибию… и в неведомое.

Как и Скотт Кэррьер, вскоре Луи обнаружил, что проигрывает гонку на время.

– Я ходил из деревни в деревню в поисках бушменов, которые охотятся с луком и стрелами, поскольку они должны владеть навыками выслеживания диких зверей, – рассказывает Луи.

Но после того как их исконные охотничьи угодья заняли фермеры-скотоводы и на них организовали сафари с крупными животными, большинство бушменов отказались от кочевой жизни и жили на правительственные выплаты. Их упадок приводил в отчаяние; вместо того чтобы скитаться по пустыням, многие бушмены выживали на гроши, получаемые за рабский труд на фермах, и видели, как их сестер и дочерей набирают у автомагистралей в бордели, предназначенные для дальнобойщиков.

Луи продолжал поиски. Углубившись в Калахари, он наконец наткнулся на отколовшуюся группу бушменов, которые, по его словам, «упорно не желали расставаться со свободой и независимостью и не хотели заниматься физическим трудом или проституцией». Как оказалось, поиск «одного из шести миллиардов» был почти точным с математической точки зрения: во всей Калахари осталось лишь шесть настоящих охотников.

Они разрешили Луи болтаться поблизости, и он воспользовался разрешением. Едва заняв свое место, Луи повел себя как какой-нибудь дальний родственник, по существу, прожив на чужой земле вместе с бушменами следующие четыре года. Городской ребенок из Кейптауна научился жить, питаясь, как бушмен, кореньями, ягодами, дикобразами и похожими на крыс долгоногами. Он научился поддерживать бивачный костер и держать палатку закрытой даже в самые душные ночи, потому что стаи гиен, как известно, выволакивают людей из открытых шалашей и перегрызают им глотки. Он уяснил, что, если вы наткнетесь на разъяренную львицу и ее детенышей, стойте гордо и заставьте ее отступить, а оказавшись в подобной ситуации с носорогом, улепетывайте что есть духу.

Когда дело доходит до наставников, нельзя обойти устоявшийся порядок вещей; просто стараться каждый день набить себе брюхо и не сердить, к примеру, двух шакалов с черной спиной, спаривающихся под баобабом, стало для Луи отличным способом усваивать колдовское искусство виртуозного охотника-следопыта. Он научился, глядя на кучи навоза, наваленные зебрами, различать, какие какашки принадлежат тем или иным животным, и обнаружил, что в кишках есть особые валики и бороздки, которые оставляют уникальные рисунки на экскрементах. Научитесь их различать, и вы легко сумеете выделить одну зебру из внезапно и быстро увеличивающегося стада и выслеживать ее в течение многих дней по характерным для нее испражнениям. Луи научился также, согнувшись в три погибели, изучать общую конфигурацию и направление следов лисицы и в точности воссоздавать ее поведение: вот тут она двигалась медленно, принюхиваясь, нет ли где поблизости мышей и скорпионов, а здесь поскакала рысью, что-то держа в зубах. Воронка с раскопанной вокруг землей сообщала ему, где именно принимал пылевую ванну страус, и тогда он мог проследить его обратный путь к гнезду с яйцами. Сурикаты делают свои ходы в твердом сланце, тогда почему они прорыли их здесь, в мягком песке? А-а-а, должно быть, тут обосновались вкусные скорпионы…

Но даже после того как вы научитесь читать по земле, считайте, что вы еще не знаете ничего. Следующий уровень – это выслеживание без следов, высшее состояние логического размышления, известное в литературе как «умозрительная охота». И реализовать эту способность, как убедился Луи, можно только одним путем: из настоящего перенестись в будущее и проникнуть в мысли животного, которое ты выслеживаешь. Научившись думать, как другое существо, ты сумеешь спрогнозировать, что оно сделает и как будет реагировать, прежде чем вообще сдвинется с места. Если для вас это слегка отдает Голливудом, значит, вы просмотрели свою порцию фильмов о невероятно проницательных профилировщиках из ФБР, занимающихся сбором информации и способных «смотреть глазами киллера». Однако далеко отсюда, на равнинах Калахари, способность внедряться в сознание была вполне реальным и потенциально смертоносным талантом.

– Преследуя зверя, человек пытается думать так же, как он, чтобы предсказать, куда он направится дальше, – говорил Луи. – Изучая следы этого зверя, охотник рисует в своем воображении картину его движения и ощущает это движение в своем теле. Он входит в состояние, подобное трансу, настолько сильна у него сосредоточенность. Но в сущности, все это очень опасно, поскольку он перестает ощущать собственное тело и продолжает подстегивать себя до полного изнеможения.

Визуализация, или мысленное представление… вчувствование… абстрактное мышление и предвидение: за исключением падения в полном изнеможении разве это не напоминает в точности организацию умственной деятельности, какой мы сегодня пользуемся в науке, медицине и творчестве?

– Выслеживая зверя, вы мысленно создаете причинные связи, потому что фактически не видите, что делает этот зверь, – рассуждал Луи. – В этом и состоит суть физики.

При умозрительной охоте первобытные охотники уже давно вышли за пределы связывания знаков; теперь они соединяли знаки, существовавшие только у них в уме.

Однажды четверо бушменов-раскольников разбудили Луи до рассвета и пригласили на особую охоту. «Ничего не ешь на завтрак, – предупредили они его, – и выпей столько воды, сколько в тебя влезет». Луи проглотил залпом кружку кофе, схватил ботинки и пристроился в хвосте вереницы охотников, вышагивавших в темноте по саванне. Вставало солнце, начиная нещадно палить их головы, но охотники шли и шли. В конце концов они обнаружили скопление винторогих антилоп-куду, особенно проворной разновидности этих животных. И тут бушмены побежали.

Луи стоял там, ничего не понимая. Он знал, как обычно готовится к охоте с луком бушмен: ляг на живот, подкрадись до предела досягаемости стрелы, стреляй. А что, черт возьми, все это значило? Он мало что знал об охоте преследованием, но считал ее чем-то средним между случайностью и ложью: либо животное действительно ломало себе шею, спасаясь бегством, либо вся история была полнейшим вздором. Эти парни ну никак не могли поймать одну из этих куду на бегу. Ну никак. Чем больше он твердил «ну никак», тем дальше уносились бушмены, так что Луи перешел от размышлений к действиям: побежал.

– Вот как мы это делаем, – сказал один из охотников, Нейт; когда Луи, запыхавшись, догнал их. Четверка быстро, однако легко бежала за несущимися вскачь куду. Как только животные забегали в заросли акации, один из охотников отделялся от остальных и снова выгонял куду на солнцепек. Стадо разбегалось, снова сбивалось в кучу, опять рассыпалось, но четверо бушменов бежали, заставляя ее отклоняться в сторону, за единственной куду и отрезали ее от стада каждый раз, когда она пыталась смешаться с собратьями, и выгоняли из-под деревьев всякий раз, когда она пыталась передохнуть. Если у них возникали сомнения относительно того, какую антилопу преследовать, они бросались на землю, проверяли следы и настраивались на погоню за конкретным животным.

Когда Луи, задыхаясь, бежал за группой, с удивлением обнаружил, что Нейт, самый сильный и искусный охотник из бушменов-раскольников, отстал вместе с ним. У Нейта даже не было при себе фляги, как у других охотников. По истечении примерно полутора часов погони Луи понял почему: когда кто-то из охотников постарше устает и «выбывает из игры», он передает свою флягу Нейту. Нейт осушает ее, потом обменивает на наполовину полную, когда второй бегун отказывается от погони.

Луи, пошатываясь, тащился сзади, полный решимости досмотреть охоту до конца. Теперь он горько сожалел о том, что почему-то выбрал тяжелые грубые ботинки. Традиционной обувью бушменов считаются легкие мокасины из кожи жирафа, но на этот раз на них были хлипкие тапки на тонкой резиновой подошве, которые обеспечивали ступням охлаждение во время бега. Луи понимал, как ведет себя куду. Он следил, как она петляла словно пьяная… ее передние ноги то сгибались в коленях, то разгибались… она выправлялась и прыжками неслась вперед… а затем как подкошенная рухнула на землю.

То же самое происходило и с Луи. К тому времени как подошел к замертво упавшей антилопе, Луи уже настолько перегрелся, что перестал потеть, и рухнул лицом в песок.

«Когда ваше внимание сосредоточено на охоте, вы доходите до крайности и не осознаете, что, в сущности, дошли до полного изнеможения», – позднее объяснил Луи. В известном смысле он праздновал победу. Ему удалось «влезть в шкуру антилопы» и помчаться так неистово, как если бы он был тем, кого преследуют. Было неясно, где именно у него случился прокол, что не позволяло ему проверить отпечатки собственных ног, но поскольку бывает так легко впасть в заблуждение относительно собственных показателей жизненно важных функций, бушмены уже давно научились периодически проверять свои следы. И если отпечатки их ног выглядят так же скверно, как и следы куду, они останавливаются, умывают лицо, набирают в рот воду и медленно выпивают ее глоточками, а затем идут и опять проверяют свои следы.

В голове у Луи стучало, перед глазами стоял туман. Он едва сознавал происходящее, но тем не менее сохранял бдительность настолько, чтобы по-настоящему испугаться: он лежал в пустыне на жаре и понимал, что у него есть только один шанс спасти свою жизнь. Луи с трудом нащупал висящий у него на поясе нож и пополз к куду. Если бы ему удалось ее разрезать, он бы высосал воду из ее желудка.

Нейт громким возгласом остановил Луи. В отличие от других антилоп куду поедает листья акации, очень ядовитые для людей. Нейт успокоил Луи, велел ему еще потерпеть, сорвался с места и побежал. Даже при том, сколько Нейт уже прошагал и пробежал, он был в состоянии пробежать еще, чтобы принести Луи немного воды. Однако Нейт не дал Луи выпить ее одним махом. Сначала он смочил ему голову, потом ополоснул лицо, и только после того как кожа Луи начала охлаждаться, Нейт позволил Луи попить крошечными глотками.

Позднее, когда Луи с помощью Нейта вернулся в лагерь, он еще долго поражался жестокой результативности охоты преследованием.

– Она намного результативнее, чем лук со стрелами, – заключил он. – Приходится несколько раз пытаться, прежде чем сделаешь удачный выстрел из лука. Нельзя ранить зверя и все-таки упустить его: или падальщики учуют запах крови и доберутся до зверя раньше вас, или пройдет целая ночь, пока подействует яд, которым обмазан конец стрелы. Кстати, лишь очень немногие стрелы попадают в цель, и с учетом количества дней, потраченных на охоту, добыча мяса при ведении охоты преследованием оказывается намного выше.

Только во время своей второй, третьей и четвертой охоты преследованием Луи понял, насколько ему повезло в первый раз: та, первая куду пала всего-то через два часа, но каждая следующая заставляла бушменов побегать от трех до пяти часов (что четко соответствует, как можно заметить, тому времени, какое требуется большинству людей для того, чтобы пробежать современный вариант доисторической охоты – марафон; развлечение тоже имеет свои основания).

Чтобы добиться успеха в качестве охотника, Луи пришлось воссоздать в себе бегуна. В средней школе он был отличным бегуном на средние дистанции, выиграв чемпионат по бегу на 1500 метров и придя к финишу вторым с минимальным отрывом от победителя на дистанции 800 метров, но чтобы не отставать от бушменов, ему надо было забыть все, чему его научили современные тренеры, и изучать древних. Как бегун на стадионе, он опускал голову и «жал на газ», а как ученик бушменов должен был смотреть во все глаза и быть напряженно-настороженным на каждом этапе пути. Ему нельзя было отвлекаться и игнорировать боль; напротив, его сознание все время ловко маневрировало между непосредственным – метками в пыли – и воображаемым, когда он прокручивал в голове военные игры, чтобы мыслить, на шаг опережая свою жертву.

Темп был не слишком высоким; бушмены проходят полтора километра в среднем за десять минут, но многие из этих километров пролегают по мягкому песку и через кусты, и время от времени идущие останавливаются, чтобы изучить следы. Они по-прежнему «запускали реактивные двигатели» и рывком срывались с места, но знали, как потом сохранить бег рысью и восстанавливать силы на бегу. Им приходилось это делать, потому что охота преследованием напоминала появление на старте неизвестно чего: то ли вам предстоит пробежать полумарафонскую дистанцию, то ли марафонскую, а может быть, и супермарафонскую. Спустя некоторое время Луи начал смотреть на бег так, как остальные смотрят на ходьбу; научился откидываться назад и давать ногам возможность двигаться легким, быстрым шагом, вроде основного аллюра, которым можно бежать весь день и который позволяет сохранить достаточный запас сил для того, чтобы при необходимости увеличить скорость.

Его питание тоже изменилось. Как охотник-собиратель вы всегда привязаны ко времени. Если вы топаете домой после утомительного дня, посвященного собиранию ямса, а в поле вашего зрения неожиданно врывается свежайшая добыча, вы бросаете все и срываетесь с места. Поэтому Луи пришлось научиться есть на ходу или занимаясь другим делом, слегка перекусывая в течение всего дня, а не наедаясь до отвала, ни в коем случае не позволяя себе мучиться от жажды, и проживать каждый день так, словно он участвует в соревновании на скорость, которое уже началось.

Лето в Калахари становилось все холоднее и постепенно перешло в зиму, но охоты продолжались. Доктора из сборной «Юта-Гарвард», как оказалось, ошибались относительно одного раздела своей теории «бегущего человека»: охота преследованием не зависит от сумасшедшей жары, поскольку изобретательные бушмены придумали разные способы загнать добычу независимо от погоды. В сезон дождей и маленькая антилопа-дукер, и гигантский сернобык с его копьевидными рогами наверняка перегревались, потому что копыта их на мокром песке «расшлепывались», заставляя интенсивнее работать ногами. Коровья антилопа – бубал – весом 181 килограмм чувствует себя комфортно на пастбищах, где трава по пояс, но оказывается незащищенной и уязвимой во всех отношениях, когда почва за время сухих зим спекается и растрескивается. В полнолуние антилопы сохраняют активность всю ночь и лишаются сил к рассвету, а с приходом весны слабеют, ибо страдают от поноса, объевшись первыми зелеными листьями.

К тому времени как Луи был готов, вырвавшись из объятий дикой природы, вернуться домой и приступить к написанию труда «Искусство выслеживания зверя: истоки науки», он настолько свыкся с этими эпическими забегами, что считал их чем-то само собой разумеющимся. В книге он почти не упоминает о беге, больше сосредоточиваясь на том, какие требования охота предъявляет скорее к умственным способностям, чем к физическим. И только после того, как экземпляр журнала Nature попал в его руки, он полностью оценил, что, собственно, ему довелось наблюдать там, в Калахари, и схватился за телефон, чтобы позвонить в Юту.

– Знаете, почему люди бегают марафоны? – обратился он к доктору Брэмблу. – Потому что бег коренится в нашем коллективном воображении, а наше воображение коренится в беге. Язык, искусство, наука; космические корабли, сосудистая хирургия – все они берут начало в нашей способности бегать. Бег был сверхсилой, сделавшей нас людьми, а значит, этой сверхсилой обладают все люди.

***

– Но тогда почему же так много людей его ненавидят? – спросил я у доктора Брэмбла, когда он закончил рассказ о Луи и бушменах. – Ведь если мы все рождены бегать, разве мы не должны прямо-таки наслаждаться бегом?

Ответ доктор Брэмбл начал с загадки.

– Презанятная история с нами тут приключилась, – сказал он. – Мы проводили мониторинг результатов ежегодного Нью-Йоркского марафона 2004 года – сравнивали время финиша участников из разных возрастных групп, – и обнаружили, что начиная с девятнадцати лет бегуны с каждым годом набирают скорость, пока не достигнут пика в двадцать семь, а после двадцати семи они теряют скорость. Вопрос: сколько вам лет, если вы снова побежали с той же скоростью, с какой бегали в девятнадцать?

Х-хе! Я открыл в ноутбуке чистый файл и углубился в расчеты: проходит восемь лет до момента, как вам исполняется двадцать семь, когда вы показываете в беге свое лучшее время. Если вы теряете скорость с той же интенсивностью, с какой ее наращивали, значит, вернетесь к своему девятнадцатилетнему уровню к тридцати шести годам: восемь лет вперед и восемь лет назад. Но я знал: тут есть одна особенность, – и почти не сомневался: вся загвоздка в ответе на вопрос, с одинаковой ли скоростью наши показатели ухудшаются и улучшаются. «Мы, достигнув этой скорости, вероятно, застреваем на ней чуть дольше», – решил я. Халиду Ханноучи было двадцать шесть, когда он установил мировой рекорд в марафонском беге, и в тридцать шесть он все еще сохранял достаточную быстроту, чтобы финишировать в четверке победителей в отборочных соревнованиях к Олимпийским играм в США в 2008 году. За десять лет его время ухудшилось всего на десять минут, несмотря на множество травм. В честь «кривой достижений Ханноучи» я поднял цифру в своем ответе до сорока.

– Сорок… – начал я, но тут же замолчал, заметив, как лицо Брэмбла скривилось от смеха. – Пять, – быстро добавил я. – Думаю, сорок пять.

– Неверно.

– Пятьдесят?

– Нет.

– Ну не может же быть, чтобы пятьдесят пять.

– Вот тут вы правы, – сказал Брэмбл. – Этого не может быть. Точная цифра – шестьдесят четыре.

– Вы это серьезно? Но это же… – Я быстро прикинул в уме. – Это же разница в сорок пять лет, а вы разве не говорили, что подростки не могут обогнать ребят старше себя в три раза?

– Согласен с вами, это поражает, – кивнул Брэмбл. – Назовите мне любой другой вид спорта, где мужики в шестьдесят четыре года соревнуются с теми, кому едва исполнилось девятнадцать. Плавание? Бокс? И близко не стояли. Применительно к нам, людям, в этом и вправду есть что-то сверхъестественное. Мы не только настоящие мастера по части забегов на выносливость, но и способны бежать таким образом невероятно долго. Мы машина, созданная для бега… и эта машина, заметьте, не изнашивается никогда.

Вы перестаете бегать не потому, что становитесь старыми, всегда говорил Дипсийский Демон. Вы становитесь старыми, потому что перестаете бегать.

– Это справедливо для обоих полов, – продолжил доктор Брэмбл. – Женщины показывают те же результаты, что и мужчины.

Это имеет значение – ибо с нами произошло любопытное превращение, когда мы спустились с деревьев: чем более мы очеловечивались, тем меньше оставалось между нами различий. Мужчины и женщины в основном имеют одинаковые размеры – по крайней мере по сравнению с другими приматами: самцы горилл и орангутангов весят в два раза больше, чем их лучшие половины, самцы шимпанзе на добрую треть крупнее самок, но разница в «водоизмещении» среднего человеческого существа мужского пола и среднего человеческого существа женского пола составляет всего-то жалкие 15 процентов. По мере того как эволюционировали, мы избавлялись от своей мускулатуры и становились более гибкими, более готовыми к сотрудничеству… по существу, более «женщинами».

– Женщин как-то всегда недооценивали, – сказал доктор Брэмбл. – В эволюционном смысле их, что называется, «обсчитали». Мы увековечиваем представление, что они сидели кружком и ждали, когда вернутся мужчины с провизией, хотя нет причин, почему бы женщинам тоже не поохотиться.

По правде говоря, было бы странно, если бы женщины не охотились вместе с мужчинами, поскольку именно они по-настоящему нуждаются в мясе. Наибольшую пользу человеческий (в данном случае женский) организм извлекает из белков мяса во время беременности, грудного вскармливания – речь о ребенке – в младенческом возрасте, но тогда почему бы женщинам не подобраться как можно ближе к источнику поставки мясных продуктов? Охотники-собиратели, ведущие кочевой образ жизни, переносят свой лагерь с места на место в соответствии с передвижением стада, и поэтому, вместо того чтобы тащить продукты в лагерь, гораздо разумнее было бы всему лагерю самому подгребать к продуктам питания.

Даже проявлять заботу о детях на ходу не составляет особенного труда, как доказала американская бегунья на сверхдлинные дистанции Кали Семик. Она обожает бегать по горным тропам вокруг города Бенда, штат Орегон, с четырехлетней дочкой Барони, сидящей у нее в рюкзаке. А как быть с новорожденным, спросите вы? Тоже есть прецедент: во время проводимого в 2007 году забега «Хард-рок-100» Эмили Баер обогнала девяносто мужчин и женщин и финишировала восьмой в общем зачете, хотя регулярно останавливалась на каждой станции первой помощи, чтобы покормить грудью сына. Бушмены больше не кочуют, но в Конго среди пигмеев племени мбути все еще бытует традиция равноправной охоты, когда мужья и жены с сетями в руках бок о бок преследуют исполинскую лесную свинью. «Поскольку женщины вполне способны произвести на свет ребенка во время охоты, а потом в то же утро присоединиться к остальным охотящимся, – замечает антрополог Колин Тёрнбулл, проживший несколько лет среди мбути, – матери не видят причин отказываться от полноправного участия в общем деле».

Брэмбл настолько ясно и красочно описал события прошлого, что я тут же представил себе, как отряд охотников – молодых и старых, мужчин и женщин – бодро чешет себе по саванне. Впереди женщины, ведущие к свежим следам, которые они обнаружили, отыскивая подножный корм; следом идут старики: их глаза пристально вглядываются в землю, а сознание переместилось в череп куду, на километр вперед. Наступая им на пятки, бегут подростки, жаждущие впитывать ценные знания. Настоящая сила держится сзади: ребята от двадцати до тридцати, самые сильные бегуны и охотники, наблюдают за ведущими следопытами и берегут силы для отстрела зверя. А замыкают шествие… кто бы вы думали? Кали Семики «от саванны» с детьми и внуками на спине.

Что же все это для нас означает? Ничего, кроме того, что мы бегали как сумасшедшие и держались вместе. Из всех приматов люди наделены самым сильным чувством общности и более всех способны к сотрудничеству; единственной нашей защитой в клыкастом мире была сплоченность, и нет никаких оснований думать, что мы вдруг разбегались во время самого важного для нас дела – поисков пищи. Я вспомнил, что индейцы сери сказали Скотту Кэррьеру, после того как закончились времена их охоты преследованием. «Раньше было лучше, – посетовал старейшина сети. – Мы все делали как одна семья. Вся община была семьей. У нас все было общее, и мы действовали сообща. Но теперь слишком много споров и ссор, каждый сам за себя».

Бег не просто сделал сери народом. Как позднее понял тренер Джо Виджил на примере собственных спортсменов, он сделал их лучшими как людей.

– Но и тут есть проблема, – заметил Брэмбл и постучал себе по лбу: – И кроется она здесь.

Наш величайший талант, пояснял он, сотворил также чудовище, которое было способно нас уничтожить. «В отличие от любого другого живого существа в истории люди живут в конфликте души и тела: наше тело приспособлено к действию, мозг же вечно печется об эффективности». Мы живем или умираем в соответствии со своей выносливостью, но помните: выносливость имеет отношение исключительно к сохранению энергии, а это – епархия мозга. «Причина, по которой одни используют свою генетическую способность к бегу, а другие – нет, заключается в том, что мозг представляет собой покупателя по дешевке».