Текст книги "Горец IV"

Автор книги: Кристофер Лоуренс Макнамара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Горец IV

ПРОЛОГ

…Если Вы спросите нас, откуда мы идем и куда, мы не сможем ответить на ваш вопрос. Впрочем, когда мы задаем этот вопрос себе сами, – на него тоже не находится ответа…

Мы знаем одно: мы есть. А вы, вопрошающие, – больше ли знаете вы о себе?

И знаем мы – нам суждено совершить НЕЧТО. А вы – можете ли сказать такое же о себе, вопрошающие?

И еще знаем мы кое-что о Пути, который лежит перед нами. Знаем мы, что он не прям, а ступенчат – ибо не конечна каждая смерть, и удар меча, отделяющий голову от тела, приносит лишь временное небытие. И мы снова возрождаемся, чтобы вновь сразиться и вновь умереть… А потом – снова сойтись в смертельном бою. В другом ГДЕ, в другом КОГДА…

И так – пока не останется один из нас во всей Вселенной.

Говорят, такое может случиться, – потому что каждая смерть, воистину не будучи окончательной, все же уносит какую-то долю Силы. И когда Сила исчерпается до конца…

Впрочем, никто не знает, что случится тогда…

И еще говорят, что было уже как-то раз: только один из нас остался среди живущих. Но это не остановило круговорот возрождений.

Имя его, оставшегося, было… Впрочем, что вам до имени его, вопрошающие?

И нет нам упрека за все злое, нет нам похвал за все доброе, что творим мы на своем Пути. Не позор это для нас, не слава это для нас, – а необходимость…

Во всех своих поступках мы вольны. Не вольны лишь свернуть с Пути. Не потому, что не вправе, – а потому, что не в силах.

А когда завершится наш Путь, каким будет это завершение, и будет ли оно вообще – неведомо ни нам, ни кому-либо другому…

1

…И сказал чей-то голос – спокойный, немного насмешливый, с легкой хрипотцой:

– …Нет двух миров – есть один мир, распластанный по обеим сторонам межзвездного клинка, пронзающего бездну…

Да, хрипотца звучала в этом голосе, хотя не было у говорившего ни губ, ни гортани, ни голосовых связок, чтобы передать интонации, свойственные человеку.

И Конан вдруг увидел того, кто говорил. Увидел, хотя и сам он теперь не имел ни глаз, чтобы видеть образы, – ни ушей, чтобы слышать слова.

Тело говорившего было словно соткано из звезд и клочьев туманностей, голос шел волнами космического излучения, а седая косица на затылке распласталась вдоль всего Млечного Пути, – но перед взором Конана он не мог остаться неузнанным.

Ибо грош цена тому, кто не узнает своего Учителя, – в каком бы из миров они не встретились.

– Здравствуй, Рамирес…

– Здравствуй, Конан.

(И пульсировала Вселенная от их разговора, взрываясь вспышками сверхновых и зияя бесповоротной тьмой «черных дыр»).

– Вот мы и увиделись снова.

– Да, увиделись. А разве ты удивлен этим? Я же предупреждал тебя, что мы расстаемся не навсегда.

– Не навсегда. Но оказалось, что и не надолго.

– Значит, этим ты удивлен, ученик мой?..

– Удивлен. С момента нашего прошлого расставания миновало куда больше времени.

– Ты, оказывается, еще не забыл эти слова – «время», «расставание»… Значит, тебе еще только предстоит забыть их.

– Почему, Учитель?

– Ты еще спрашиваешь – почему… Неужели ты еще не понял, что сейчас ты находишься там, где нет никакого «времени»? А такой вещи, как «расставание» – нет не только здесь, но и вообще нигде…

– Начинаю понимать, Учитель. Поэтому мы и не можем никогда расстаться с тобой на нашем Пути?

– И со мной… – прозвучал еще один голос.

И хотя в нем тоже не было ничего, что, по меркам живущих, определяет тон, высоту или интонацию, Конан мгновенно узнал, что голос этот принадлежит женщине.

Потому что тому, кто наряду с Учителем не узнает Возлюбленную, цена – тот же грош…

Непрерывно менялись черты ее лица – лица, которое было подобно голосу, – и Конан видел перед собой то дочь пастуха в домотканом платье, которая приняла смерть в конце шестнадцатого века… То быструю в движениях, улыбчивую женщину, которая вплоть до своей нелепой гибели на самом рубеже второго и третьего тысячелетий продолжала интересоваться старинным оружием.

А то – смуглую, с иссиня-черными волосами «профессиональную террористку» (как окрестила ее недоброй памяти Корпорация), которой не пришлось уйти в смерть, и которая – вот она, рядом с ним…

Нет, все они теперь рядом с ним! Все трое…

(Это «рядом», опять-таки по меркам живущих, протянулось на множество световых лет, – но не существовало теперь Расстояние, как не существовало и Время).

Все трое… Герда, Бренда, Луиза.

Три лица – и одна сущность. И даже не три лица – одно, словно бы трехликое.

Не обычным сходством схожи они, не простым бесхитростным сходством кровников – сестер, дочерей, племянниц… Некое высшее сходство, высшее родство проскальзывает в их чертах, сливая женщин воедино.

– …И со мной тоже, любимый. Со мной тоже не расставался ты на Пути прежде, не расстанемся и впредь…

И снова длился разговор, который не был разговором. Двое мужчин спорили, а женщина смотрела на них с бесплотной улыбкой.

Смотрела то как мать, то как дочь.

Словно не доспорили они в земной жизни… Словно результат их спора мог что-то изменить в их прошлом или грядущем…

Все уже решено заранее – и прошлое, и грядущее записано в некой Книге Судьбы.

Надо только уметь ее читать…

Что ж – есть дело мужчин. Спорить, рубиться, прокладывать Путь, а дело женщины – следить за их спором с улыбкой и читать будущее в Книге Судьбы…

– Значит, и это еще не конец моего Пути?

– Путь не имеет конца. То, что ты прошел, – его первый отрезок. Ступень. Та ступень, которую бессмертные преодолевают только в смерти. Ты же, единственный из всех, – в бессмертии ее преодолел.

(И – женский голос вдали, почти за пределами слуха:

– И меня взял с собой, любимый… Взял смертную – в бессмертие…).

– И что же, теперь мне опять предстоит быть предводителем, быть не «за», а «против»?

– А уж это Судьба решит… Не ты и не я.

– Снова предстоит мне жребий сей… Есть ли в том польза?

– Да, снова. А польза – есть. Ведь каждая победа над силами Зла уменьшает общую власть Зла во Вселенной.

– Ты повторяешь мою мысль, Учитель… Но ведь я никогда и ни с кем ею не делился.

– Все-таки ты – хэгиш… Помнишь, что такое хэгиш?

– Помню…

– Ну так и не задавай глупых вопросов! Когда сливаешься с Мирозданьем, – нет для тебя больше тайн…

…Они говорили минуту или вечность, то протягиваясь бесплотной двойной струной через половину галактики, то исчезая в мельтешении элементарных частиц. И со все той же улыбкой слушала их женщина.

А больше некому было их слушать…

– …Знаю я лишь одно, – говорил Катана, – именно от тебя зависит будущее, которое наступит после бессмертия. Я сам учил тебя сражаться достойно и ни разу не был в тебе разочарован. Неужели настала пора?

– Не настала еще, Учитель… Я не отступлюсь от того, что мне предначертано. Но тяжела ноша сия…

– Знай же и ты: один из нас, из бессмертных, будет сопровождать тебя в твоей новой жизни.

– Это будешь ты, Рамирес?

– Нет… Не я… – эти слова Катана произнес чуть слышно.

– Почему? Разве есть хоть кто-нибудь, равный тебе?

– В том-то и дело… Ты, – хотя некоторые вещи ты оцениваешь с редким идиотизмом, дорогой мой хэгиш, – все же теперь превосходишь меня по Силе. Но превосходишь, скажем так, чуть-чуть…

– Тем более – значит, мы сможем объединить нашу Силу, сложить ее воедино!

– Браво! Ты, оказывается, усвоил одно из действий арифметики – сложение! Но здесь работают куда более сложные расчеты, ученик мой… Сила не складывается – там, где сходятся несколько источников, вступает в действие лишь один из них. Самый мощный!

– И этот источник сейчас – во мне?

– В тебе, Конан!

– Но значит…

– А значит это вот что: я не смогу тебе помочь. Но и помешать – не помешаю. Слишком велико для этого мое знание, мой опыт. Да и мастерство боя мое – велико…

– Должен ли я так понять тебя, Учитель, что мой новый спутник должен не помогать мне, а…

– Именно! Именно так! Только препятствия укрепляют душу, только забота о ком-то, менее сильном, поможет в полной мере раскрыться твоей собственной Силе.

– Вроде того, как советуют при трудных переходах через горы: если ты сам силен, – не бери себе в напарники кого-нибудь почти столь же сильного. Пусть напарник твой будет из слабых – женщина, подросток…

– Вот ты и понял меня, Горец…

…Женщина, подросток…

Женщина? Он сказал – женщина?!

И хотя Конан не высказал свою просьбу вслух, женщина уже догадалась обо всем.

– Да, любимый. Если ты пожелаешь, я буду сопровождать тебя. Но прошу

– не желай этого…

– Почему? Ты не хочешь быть со мной, Луиза?

– Глупый, глупый… – и рука женщины, сотканная из звездного сияния, нежно коснулась щеки Конана.

– А разве могу я быть НЕ с тобой, любимый? Ведь только что было сказано – расставанья нет. А даже не будь это сказано – неужели ты мог подумать, что мы расстанемся с тобой?

– Прости меня, Бренда…

– Для того, чтобы быть с тобой, Конан, – мне нет нужды сопровождать тебя. Я и так буду рядом. И если я понадоблюсь тебе…

– Я понимаю. Прости, Герда…

– Если я понадоблюсь, – тебе не придется даже звать меня. Я приду сама. В любой беде. Всегда. Везде. Сразу. Сколько бы ни было между нами лет и километров.

– Я понимаю, любимая.

– Именно поэтому я прошу: не зови меня себе в спутники. Я ведь тоже, как и твой Учитель, не смогу тебе помешать, а значит…

– …А значит – моя Сила не сможет раскрыться в полной мере. А она должна раскрыться… Что же, значит, таков мой жребий.

– Да, таков твой жребий, ученик мой, – и нет в поднебесье жребия ни тяжелее, ни достойнее. С тобой ли твой меч, Конан? Остер ли он?

И откуда-то из пустоты упала в ладонь Мак-Лауду украшенная драконьей головой рукоять. И сверкнул клинок катаны, пронзая космическую бездну звездным ручьем…

И два мира смотрели друг на друга, разделенные изогнутой полосой клинка. Зайст и Земля.

В каком из них надлежит сотворить НЕЧТО, еще неведомое? Где упрятан ключ, позволяющий открыть дверь к будущему, что наступит после бессмертия?

Или ключ тот сокрыт не в этом парном мире, а где-то дальше, в любом из иных миров – сколько их там есть?..

Но уже сорвалась с мечевого острия голубая искра Силы, пронзая бездну пустоты…

Конан так и не успел – вернее, не смог – назвать имя того, кого хотел бы он иметь своим спутником.

Холодная искра коснулась и его тела. Нет, его не наполнила боль, как это бывало раньше, когда вступала в свои права Сила, – но перед внутренним взором Мак-Лауда пронесся яростный вихрь, сметая мысли, перемешивая пласты сознания…

Глаза в глаза единым взглядом смотрели на него люди – все, с кем он сражался, кого любил и даже просто встречал за свои пять веков. И ожидание было во взгляде том.

А крохотная космическая пылинка, которая была Конаном, стремительно неслась по темному тоннелю к пятну ослепительно-яркого света. И взгляд следовал за ней.

(Смертный так – умирает. Бессмертный – возвращается к жизни).

Той частицей своего существа, которая не растворилась еще в жутком упоении стремительного лета, Конан еще пытался узнать кого-нибудь из смотревших ему вслед. Но – не преуспел в той попытке.

И вдруг, вопреки его ожиданиям, даже вопреки его воле, – одно лицо предстало перед его глазами, отделившись от миллионноликой стены. Мужское лицо с резкими очертаниями, упрямой складкой, круто перерезающей лоб…

Кто это был – Конан так и не смог распознать тогда.

Удар. Хруст. Упруго ломаются под весом низвергшегося на них тела мокрые стебли.

Огни близкого пожарища багрово тлеют, перерезая почти непроглядную тьму. Где-то вдалеке слышно пронзительное ржание – визг обезумевшей лошади.

Какой это мир? Какой век?

Вот так он вернулся в край, где войны веселы, а песни грустны.

Говорили в старину: никто не войдет дважды в одну реку, ибо в следующий миг и он не тот, и река не та…

Даже в почти непроглядной тьме мудрено было Мак-Лауду не узнать эти края. Пусть разум и забыл бы – душа не забудет…

Преходящи люди Земли Скоттов, но вечны ее холмы. Вечны скалы и плоскогорья, поросшие вереском, способным укрыть коня вместе со всадником. Вечен рев прибоя в узких фьордах, прорезающих линию побережья.

И вечны легенды…

Да, грустны хайлендские песни, и заунывна музыка-пиброх, рождаемая в кожаных утробах волынок. И каждый волынщик бережет родовое плетение музыкального узора, передавая мелодию пиброха старшему сыну с не меньшей заботливостью, чем цвета клановой юбки или старинный меч-клеймору.

А слова бродячих бардов, у которых нет даже волынки, да и вообще ничего нет, кроме серебряно звучащего голоса да ножа с выгравированным на лезвии цветком чертополоха за отворотом чулка, – слова их бывали веселы, бывали задорны.

Но потаенная печаль проступала сквозь это веселье…

И задорен буйный шотландский танец – флинн. Однако мало веселья проглядывает в желании танцоров «подержать судьбу за бороду», когда они, распаленные пляской, перескакивают через скрещенные в ярде над полом лезвия клеймор.

При этом отнюдь не специально для танца изготовлены эти мечи или палаши с огромной, словно щит, гардой, которые здесь тоже зовутся клейморами. Клинок каждого из них отточен до смертельной остроты… Когда танцующие откружатся в вихре флинна, эти клинки займут свое прежнее место в ножнах на левом бедре.

И выйдет носитель клейморы на вечернюю дорогу, ежесекундно готовый то отразить нападение разбойников, а то и присоединиться к ним – по обстоятельствам…

Да, именно так! Бедны хайлендские плоскогорья, неурожайна земля, а овцы, пасущиеся на вересковых пустошах – худы и малочисленны. И пресловутая шотландская скупость – отсюда же…

Зато каждый член клана, даже не получивший права на дворянское звание, носит на поясе меч либо палаш, а за отворотом чулка – нож с гравировкой в виде цветка чертополоха.

А под крышей каждого дома, надежно укрытый за стропилами, ждет своего часа большой лук длиной в рост человека и два колчана легкоперых стрел. Реже – не лук, а арбалет: дорог и сложен в изготовлении он для нищего хайленда, легче уж полудюжиной луков обзавестись…

Еще реже хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но никогда не приносит чести: Жезл Запрета…

(Нет, Запретные Жезлы – это из иного мира, иного времени. Хотя есть ли оно – иное время? Не все ли времена слиты воедино?

Но все-таки…)

Все-таки: хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но никогда не приносит чести. Мушкет с кремневым замком или аркебуза с замком фитильным. Вымененные, краденные…

(Да, вот так – правильно. Это Земля, а не Зайст).

…Вымененные, краденные или добытые в бою на землях своих южных соседей – «сассэнах», которыми правит ныне гордая и чопорная Рыжая Бес – королева-девственница [Елизавета Тюдор (1533-1603) – королева с 1558 г.].

И все это: клинок, стрела или огневое зелье – ежеминутно готово пойти в ход…

Про каждого юношу, что входит в возраст, приличествующий браку, первым делом спрашивают: «Чей он сын? Какого клана?»

Второй же вопрос таков: «Много ли овец он угнал?»

А вопрос третий: «Много ли снес голов?»

И трудно поверить, что в эти же годы Европа принимает второе-третье поколение «людей Ренессанса». Уже умер Рафаэль, умер Микеланджело, родился и даже успел написать часть пьес Шекспир… И свой университет есть уже чуть ли не в каждом из больших городов…

(Но не в Эдинбурге! Правда, он появился там вскоре, однако лишь потому, что Эдинбург находится на землях лоулендеров, которых горцы Хайленда не признают за подлинных шотландцев).

А хайлендская знать, возглавляющая кланы, – это не великолепные графы и бароны континента. И даже не строгие, сдержанные в одежде и проявленных чувств лорды, из которых состоит двор Рыжей Бес.

Одеянья их скроены из холста и кожи; вместо дворцов у них – замки-крепости; и боевые клейморы носят они вместо полуигрушечных шпаг с вычурными эфесами.

Нет, не дворяне они в прямом смысле этого слова. Скорее – предводители отрядов, скроенных по единству крови и жизненного пространства. Вожди племен. Таны.

Таны…

Есть среди них такие, как Эйн Глен-Финенский, который остановил расправу над тем, кого считал невиновным. Остановил – рискуя своей жизнью, жизнью и покорностью своих соплеменников.

Но есть и такие, как Мак-Бет Гламисский, что опозорил родовой замок, пролив там кровь заночевавшего в замке сюзерена, – с целью завладеть его уделом.

Последних – таких, как Мак-Бет Гламисский – больше. Словно и не пролегла между кланами Мак-Бетов и Мак-Лаудов пропасть глубиной в пять веков.

И гонят таны своих пастухов, каждый из которых два месяца в году – воин, и своих воинов, каждый из которых девять месяцев в году – пастух, в бессмысленные войны на земли соседних кланов.

Впрочем, гонят ли? Попробовали бы не погнать… Тогда, пожалуй, сами прогнали бы таких танов воины-пастухи… Прогнали – и посадили на их место других, более лихих и воинственных.

Вот отчего трещат на вересковых холмах копья, звенят доспехи, сшибаются, плюясь искрами, голубоватые клинки.

Вот отчего после выигранного боя победители начисто вырезают побежденные кланы. Это – если суров их тан, тан-победитель.

Если же тан мудр, добр и честен, – то вырезают лишь мужчин и мальчиков захваченной деревни…

А уж если мудр, добр и честен тан настолько, что эти черты его характера вызывают даже некоторый ропот среди одноплеменников (как роптал на Эйн Гуса клан Мак-Лаудов), – то тогда тех из мальчиков, кто по малому возрасту своему не достает еще макушкой до уровня тележной оси, оставляют в живых.

(Редко, очень редко бывает такое. В стране, живущей законами кровной мести, обычно не рискуют сохранять жизнь возможному мстителю – «из гнид вырастают вши!»).

Но не глумятся над мертвыми. И не нападают врасплох, обеспечив себе безопасность ночью или туманом. А золото, награбленное у побежденных, – это золото быстро расходится, не обогатив победителей. Ибо при всей воспетой многими шотландской скупости, не стремятся хайлендеры копить ТАКИЕ деньги.

И никогда во время боя тан не сможет вообразить для себя иного места, нежели в первых рядах атакующих.

А уж тем более немыслимо, чтобы кто-нибудь вмешался в ход единоборства, если во время боя два воина не просто сошлись в схватке, а успели выкрикнуть друг другу старинный вызов на поединок.

И вовсе безразлично при этом, принадлежат ли поединщики к благородному сословию или нет. Все равно вмешательство недопустимо… Ни у кого даже мысли такой не возникнет – помогая своему поединщику, нанести врагу удар в спину.

Даже если от этого и зависит исход не одного поединка, а всей битвы. А следовательно – жизнь своего клана.

Но горцы твердо знают, какими тропами следует ходить, а какими – не следует…

Вот почему Черный Воин, недоброй тенью мелькнув на хайлендском горизонте, тут же исчез с него. Хотя он и не успел в полной мере осуществить свою цель…

Но – не может быть для Крагера среды более чуждой, чем окружение воинственных горцев. Совсем иные источники питают их воинственность! И не по силам Крагеру долго носить личину Мак-Крагера.

Да, ведома горцам тропа чести. И не боязнь это проклятия со стороны мага Мерлина или феи Морганы.

(Не очень-то и верят ныне, кстати говоря, в Мерлина и Моргану… Поди, не десятый век на дворе, – а как-никак, конец шестнадцатого столетия от рождества Христова!).

Просто если не уважать противника – то и себя незачем уважать.

Все горцы Хайленда наполовину язычники – и те, кто считает себя католиками, и те, кто к протестантам себя причисляет. Для всех них начало пути в Авалон – шотландский рай – лежит на клинке вражеской клейморы, что после славной битвы исторгнет душу из тела. Вот отчего говорят: веселы войны!

Если кровь – пусть она льется рекой! Если легли трупы – пусть они громоздятся грудами! Почти неведомо хайлендерам примирение, и в ненависти они заходят едва ли не столь же далеко, сколь и в дружбе.

Или в любви…

Этот путь жесток, но честен. По нему можно идти, не уродуя собственную душу.

Во всяком случае, какое-то время…

Да, надолго выпал Хайленд из хода истории. Будто застрял он в той эпохе, когда викинги плавали вдоль побережья на узких, хищных ладьях, увенчанных драконьими головами.

Но, может быть, за то и ценят Северную Шотландию? Многое не сумела она приобрести, – но многое сумела и не утратить.

Как знать, не оттого ли столь богата Шотландия мудрецами и поэтами, что ежеминутно нависающая над головой смерть заставляет с особой тонкостью чувствовать жизнь…

И не оттого ли и сейчас, и через многие века во всем мире будут жадно слушать баллады шотландских горцев, любоваться неповторимым узором тартана или многоцветьем росписи старинных книг…

А во время клановых праздников потомки хайлендеров, которых разметало по свету от Аляски до Австралии, неизменно облачаются в одежду и цвета своего клана – юбку-килт, плед и клетчатую шапочку. На пояс же цепляют споррэн – огромный кошель из тюленьей шкуры.

И говорят о себе в такие дни лишь во множественном числе: «Мы – Мак-Интайры из Лэрга»… «Мы – Канингемы с Барра…»

«Мы – Мак-Лауды из Глен-Финен…»

Но все же, все же…

Говорили в старину: не получит мертвый ни пенни, ни травинки, ни клока шерсти с худой овцы – будь он тан или последний свинопас.