Текст книги "По всему дому"

Автор книги: Кристофер Коук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

24 ДЕКАБРЯ 1975 ГОДА

Если бы Дженни довелось рассказать кому-нибудь – сочувствующему незнакомцу, посещение которого она иногда себе представляла, кому-то вроде странствующего психолога, наделенного властью утверждать разводы, – что значит быть замужем за Уэйном Салливаном, она рассказала бы ему о сегодняшнем вечере. Она сказала бы: Уэйн позвонил мне в шесть, когда мои родители приехали на ужин, когда я одела мальчиков в праздничные костюмы для рождественского снимка, и сообщил, что приедет только через пару часов. Ему еще надо напоследок кое-что купить, сказал он.

Дженни мыла посуду. Остатки индейки были уже убраны в пластиковый контейнер и спрятаны в холодильник. Из гостиной доносились голоса Дэнни и ее матери. Отец был с Алексом в игровой: она слышала, как малыш взвизгивает каждые несколько минут и распевает какую-то тарабарщину. Было восемь сорок. Прошло уже почти три часа, мысленно сказала она незнакомцу, а о нем ни слуху ни духу. В этом весь Уэйн. Гостиная набита подарками. Всем нужно от него только одно – его присутствие за праздничным столом. А он считает, что мало купил, и в результате наш ужин испорчен. Абсолютно типичный поступок.

Ее мать читала вслух для Дэнни; она тоже была учительницей, и Дженни слышала тщательно произносимые фразы, характерные модуляции, означающие, что она разыгрывает историю в лицах. Сегодня ее мать вела себя героически; она прекрасно умела изображать хорошую мину при плохой игре, и здесь, видит Бог, ее таланты пришлись как нельзя более кстати. Когда Дженни сказала, что Уэйн задерживается, ее отец принялся ворчать: честное слово, Дженнифер, приличные люди так не поступают, что-то здесь нечисто, – но мать встала, опершись на трость, подошла к отцу, положила руку ему на плечо и сказала: он хочет сделать приятное, дорогой, он покупает подарки. Он старается, как может.

Конечно, Дэнни спросил, где папа, и она объяснила: папа придет попозже, и он захныкал, а Алекс подхватил, но потом ее мать усадила обоих на диван и разрешила им выбрать канал по телевизору, и они более или менее успокоились. Когда пришла пора накрывать на стол, мать приковыляла на кухню, и Дженни поцеловала ее в лоб. Спасибо, сказала она.

– Он все-таки странный, – сказала мать.

– Думаешь, я не знаю?

– Зато добрый. И любит тебя.

И мать помешала подливку с твердой улыбкой на лице.

Они ели медленно, поглядывая на часы, – Дженни тянула как могла, прежде чем объявлять десерт, – но в восемь она сдалась и убрала со стола. Одно блюдо с индейкой и картошкой – Уэйн ничего больше есть не станет – она сунула в духовку.

Дженни мыла посуду – все тот же китайский фарфор, который остался у них со свадьбы, даже те самые тарелки, которые они склеили после своей первой годовщины. Она подумала, вот уже в сотый раз, какой была бы ее жизнь, если бы она сейчас стояла в кухне Ларри, а не Уэйна.

Прошлой весной Ларри с Эмили купили новый дом на другом конце округа – так они отметили избрание Ларри шерифом. Разумеется, Дженни ездила смотреть его с Уэйном и мальчиками, но и сама успела побывать в нем несколько раз: дважды в месяц Эмили навещала свою бабушку в мичиганском доме для престарелых и проводила с ней выходные. Дженни приезжала туда летом, когда не работала, а Ларри был на службе. Она завозила сыновей к деду с бабушкой и парковала машину так, чтобы ее не было видно с дороги. Дом был хороший, светлый и просторный, с чудесными эркерными окнами, в которые лился свет вечернего солнца, просеянный сквозь листву двух огромных кленов, растущих в палисаднике. Ларри не хотел пользоваться той кроватью, где спали они с Эмили, – ей-богу, так нельзя, хоть я ее и не люблю, – так что они устраивались на кровати для гостей, узкой и скрипучей. Это была та самая кровать, на которой Ларри спал в школе, и это придавало происходящему чудесный ностальгический оттенок; именно на этой кровати Ларри когда-то, в туманном прошлом, впервые дотронулся до ее груди – тогда ей было шестнадцать. Теперь они с Ларри лежали в гостевой комнате до самых сумерек. Они смеялись и болтали; когда Ларри кончал (с рыком, который показался бы ей забавным, если бы так ее не возбуждал), у него словно пробка выскакивала из глотки, и он часами говорил о злоключениях обитателей Кинслоу. А между делом все время трогал ее своими большими руками.

– Надо мне было переспать с тобой еще в школе, – сказала ему она в один из таких вечеров. – Тогда я бы точно не досталась никому другому.

– А я что говорил?

Она рассмеялась. Но иногда смех просто помогал ей не разрыдаться – только не перед Ларри, только не во время их быстротечных свиданий. Он постоянно переживал за нее, а она хотела, чтобы его мысли о ней были как можно более приятными.

Я вышла не за того – вот что она хотела сказать ему, но не могла. Совсем недавно они по-своему робко признали, что любят друг друга, но ни у одного из них не хватало смелости начать думать о том, что они собирались делать. Ларри только что избрали, и хотя он шел по стопам отца, в таком возрасте мало кто становился шерифом, а скандал и развод легко могли погубить его карьеру. А Ларри хотел быть шерифом – это была единственная работа, которая ему нравилась, ради нее он и пошел в полицию, а не в университет, как они с Уэйном. Если бы он все-таки решил иначе! Она никогда не дружила с Уэйном в школе, но в университете они сошлись ближе, потому что их связывал Ларри, – потому что она по нему скучала, а Уэйн умел ее рассмешить, и благодаря ему она не чувствовала себя такой одинокой. Вдобавок он был внимателен и заботлив – совсем не похож на всех этих полупьяных придурков, которые только и знали, что лезли ее лапать.

А здесь Ларри познакомился в церкви с Эмили – как-то вечером он позвонил Дженни, которая была тогда на втором курсе, и сказал, что влюбился, что он счастлив и надеется, что Дженни тоже за него порадуется.

– А я встречаюсь с Уэйном, – выпалила она, испытывая облегчение от того, что может наконец это сказать.

– Правда? – Ларри помедлил. – С нашим Уэйном?

Но как бы ни грезила Дженни о том, чтобы стать женой Ларри (а в последнее время такое бывало часто), она понимала, что это, мягко говоря, маловероятно. Ей оставалось только стоять тут, дожидаясь мужа, который у нее был – и который вполне годился на роль третьего сына, – и размышлять, что время нынче вечернее, а значит, Ларри наверняка сидит у себя в гостиной вместе с Эмили. Они тоже вряд ли разговаривают: Эмили смотрит телевизор, а Ларри сидит в кресле, уткнувшись носом в книгу о Гражданской войне. Или думает о ней. У Дженни подхватило живот.

Да нет, что это она? Ведь и в доме Томкинсов сейчас канун Рождества, и к ним приехали родители Ларри: мать Дженни была дружна с миссис Томкинс и недавно упомянула об их визите. Скорее всего, в доме Томкинсов происходит примерно то же, что здесь, разве что люди там счастливее. Ларри с отцом и братом взбивают коктейль по особому рецепту, а Эмили с миссис Томкинс катают тесто для печенья и сплетничают: они ладят между собой лучше, чем Эмили с Ларри. При мысли обо всей этой праздничной суете у Дженни сжалось горло. Почему-то ей было легче думать о доме Ларри как о несчастливом; легче представлять его себе пустым, слишком большим для Ларри, домом, где не хватает ее с детьми...

Она вытирала руки, когда в лесу раздался рокот мотора. Уэйн все никак не мог собраться поставить новый глушитель. Она вздохнула, потом крикнула:

– Папа приехал!

– Папа! – завопил Дэнни. – Слышишь, ба? Наконец!

– Вот бы Уэйн это услышал, – подумала она.

Она выглянула из кухни и увидела, как автомобиль Уэйна тормозит перед гаражом – широкое белое пятно на его дверях, свет фар, сузилось и стало более отчетливым. Он остановился слишком близко к дверям. Сколько раз Дженни просила его ставить машину подальше, чтобы она могла в случае чего выехать на своей "веге". Она видела Уэйна за рулем – оранжевые лампочки на приборной доске "импалы" освещали его лицо. Он был в очках: она видела в них крошечные отраженные огоньки.

Она представила себе, как приезжает домой Ларри, тормозит под окном другой кухни, вылезает из своей патрульной машины. Представила, как ее сыновья зовут его папой. Фантазия была почти кощунственной, и все-таки что-то в ее душе радостно всколыхнулось. Ларри любил ребят, и они его тоже; иногда она привозила их к участку, и Ларри брал их прокатиться в полицейской машине. Возможно, его брак с Эмили был бы другим, будь у них свои дети. Дженни не полагалось этого знать – впрочем, как и всем остальным, – но Эмили была бесплодна. Они узнали об этом незадолго до переезда в новый дом.

Уэйн заглушил двигатель. Лампа над гаражом не горела, и Дженни больше не видела мужа; место машины занял округлый фрагмент ее собственного отражения в оконном стекле. Она отвернулась, чтобы убрать тарелки. Он, наверно, подарки привез, послышался голос ее матери. Дэнни отреагировал на это воплями, и Алекс, вторя ему, тоже восторженно завизжал.

Дженни подумала, как Уэйн войдет в дверь, забыв отряхнуть снег с ботинок. Она должна будет подойти и поцеловать его, притворившись, что не замечает въедливого табачного запаха. Если она не сделает этого, он сразу помрачнеет.

Это раздражало ее больше всего: она может объяснять сколько угодно (потом, когда они уложат детей), но Уэйн так и не поймет, в чем его вина. Он купил детям подарки – наверно, и ей тоже. Последнее время ходил хмурый, работал допоздна и – она знала – напомнит об этом в свое оправдание. Очевидно, он все продумал заранее: он сделает жест, который сотрет память обо всех предыдущих неурядицах, предотвратит возможное неловкое молчание за праздничным столом. Он войдет в дом, как Санта-Клаус. А если она скажет: я хотела получить от тебя только один подарок – нормальный ужин с семьей, он будет задет, как будто она его ударила. Но, скажет он, и уголки его рта поползут вниз, я просто хотел... – и начнет ту же историю, которую он прокручивает сейчас в голове.

Это случалось и прежде, много раз. Слишком много. Вот как пройдет остаток всей ночи. И мысль о том, что все будет разворачиваться именно так, так предсказуемо...

Дженни поставила тарелку на сушку. Она сморгнула; в носу у нее защипало. Ее мутило при одной мысли об Уэйне. Ее муж в канун Рождества возвращается домой, а для нее это невыносимо.

С месяц назад она заявила в полицию, что к ним пробрался нарушитель, – Уэйн тогда был в Чикаго. Она знала, что это рискованно, но ей хотелось плакать – как сейчас, – когда она думала о том, что они не смогут видеться еще много недель. Она спросила, не заглянет ли к ним шериф, и шериф заглянул. Его лицо сразу просветлело, когда она открыла ему дверь, и он понял, что Уэйна нет. Она отвела его наверх, и они сделали это, а потом она сказала: а теперь удиви меня, и он посадил ее к себе в машину и выехал на соседнюю дорогу, где никого не было ни впереди, ни сзади на добрую милю, и сказал: ну держись, и выжал газ до упора. Машина с радостью слушалась его. Дженни вцепилась в приборную доску, и дорога, слегка холмистая, то приподнимала ее с сиденья, то опускала обратно, и она снова чувствовала себя девчонкой. Уже сто двадцать, сказал Ларри между ее вскриками, спокойный, как всегда. К сожалению, дорога кончается.

Дома она обняла его, поцеловала в подбородок. Он уже говорил ей, как мог, но теперь она сказала ему: я тебя люблю. Он покраснел до ушей. Она уйдет от Уэйна.

Конечно, она и раньше думала об этом; она прокручивала, как это устроить, в течение последних четырех лет, особенно после сближения с Ларри. Но теперь она знала наверняка; граница пройдена. Раньше она ждала чего-то от Ларри, но теперь ей самой нужно действовать быстрее. Спланировать все можно за пару месяцев. Ей нужно будет наладить сносное существование в другом месте. Найти работу – скажем, в Инди, но, конечно, не в Кинслоу. А потом она скажет Ларри – она постарается сообщить ему эту новость помягче, но скажет, раз и навсегда, – что готова принадлежать ему, а все остальное зависит только от него самого.

Все просто: она не любит своего мужа, она не испытывает к нему даже симпатии, и ее отношение к нему уже никогда не изменится (и в ней уже никогда не появятся чувства к нему). С этим надо кончать. С Ларри или без Ларри – но надо.

Что-то за окном привлекло ее внимание. Уэйн открыл дверцу "импалы" со стороны пассажирского сиденья и полез внутрь – она видела его спину в освещенном изнутри салоне. Что он там делает? Наверное, пепельницу просыпал. Она подошла к окну и приблизила лицо вплотную к стеклу.

Он вылез из машины и распрямился. Заметил ее и ненадолго застыл, глядя на нее, перед открытой дверцей. Вытер нос рукой в перчатке. Плачет, что ли? Она почувствовала укол совести, точно он услышал ее мысли. Но потом он улыбнулся и поднял палец: секундочку.

Она сделала быстрый жест, подгоняя его: давай, шевелись – и выразительно покосилась в сторону гостиной. Ну же.

Он покачал головой, снова поднял палец.

Дженни скрестила руки на груди. Она увидится с Ларри на следующей неделе; Эмили опять уедет в Мичиган. Можно будет начать разговор уже тогда.

Уэйн нагнулся, доставая что-то из машины, потом снова выпрямился. Она увидела на его лице ухмылку.

Она разняла руки, обернув их ладонями к нему: Ну и что там? Я жду.

1970

Когда Уэйн попросил у Дженни разрешения завязать ей глаза, она испугалась, что он хочет затеять дурацкую сексуальную игру, взятую из какой-нибудь колонки в "Плейбое". Но он пообещал, что ничего подобного не будет, и повел ее к машине. После пятнадцати минут езды – она сидела, сложив на груди руки, – выяснилось, что он всерьез намерен вести ее теперь уже пешком, по-прежнему в повязке, через какие-то травяные заросли, затянутые паутиной, и ей стало казаться, что секс, пожалуй, был бы меньшим злом.

– Уэйн, – сказала она, – или ты говоришь мне, куда мы идем, или я снимаю эту штуку.

– Еще чуть-чуть, детка, – ответил он; по его голосу было слышно, что он ухмыляется. – Ты уж потерпи. Не бойся, не упадешь, я же тебя держу.

Они были в лесу – это она поняла. Наверху шумела листва, кричали птицы; она чувствовала густой, прелый запах подлеска. Дважды она спотыкалась и, прежде чем Уэйн успевал крепче сжать ее локоть, скользила рукой по древесным стволам, по каким-то замшелым веткам. Похоже, они шли по тропинке; вряд ли дорога прямиком сквозь кусты была бы такой легкой. Значит, они в лесу Уэйна, в том, который принадлежит его родителям. Что ж, нетрудно догадаться; он о нем только и говорит. Они проезжали мимо много раз, но для нее этот лес ничем не отличался от любой другой рощи в здешних краях – зеленый летом и унылый, серо-бурый зимой, такой густой, что не видно солнца по ту сторону.

– Я знаю, куда ты меня притащил, – сказала она ему. Он взял ее за кисть и засмеялся.

– Может быть, – сказал он, – но ты не знаешь, зачем.

Тут он был прав. Она зацепилась юбкой за колючий куст, а Уэйн не заметил этого и не успел вовремя отпустить руку. Юбка натянулась, раздался треск. Она выругалась.

– Прости! – воскликнул Уэйн. – Прости, пожалуйста! Теперь уже совсем близко.

В щели над повязкой блеснул солнечный свет, и звуки вокруг отодвинулись, расступились. Без сомнения, они вышли на поляну. Потянуло сельским весенним ветерком, запахом распускающихся почек и удобрений.

– Ну вот, – сказал Уэйн. – Ты готова?

– Не уверена, – сказала она.

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю, – сказала она. Потом вытянула вперед руку – и обнаружила, что он неожиданно исчез. – Ладно, – сказала она, – хватит. Дай мне руку, или снимаю.

Послышались странные звуки – металл? Стекло?

– Да-да, уже почти все, – сказал он. – Сядь.

– На землю?

– Нет. Просто сядь.

Она села, повинуясь давлению положенных ей на плечи ладоней, и с изумлением почувствовала под собой стул. Гладкий, металлический, складной стул.

Наконец Уэйн развязал повязку и одним махом сорвал ее. Поздравляю с годовщиной! – сказал он.

Отвыкшая от света, Дженни прищурилась, но лишь на мгновение. Она широко раскрыла глаза и увидела, что и вправду сидит на широком лесном лугу, ярдов пятидесяти в диаметре, а вокруг шелестят листьями высокие зеленые деревья. Перед ней стоял карточный столик, накрытый скатертью в красно-белую клетку. Столик был сервирован: она узнала тарелки из китайского фарфора и два бокала, все свадебные подарки, которыми они пользовались только однажды, в ее день рождения. Уэйн сидел на стуле напротив, широко улыбаясь, задрав брови. Налетевший ветер поднял ему волосы торчком.

– Пикник, – сказала она. – Чудесно, Уэйн, – спасибо!

Она потянулась через стол и взяла его за руку. Порой он выводил ее из себя, но среди ее знакомых не было другого мужчины, способного на такую самоотверженность. Он притащил все это сюда, в лесную глушь, ради нее – так вот где он пропадал целых полдня!

– Пожалуйста, сказал он. Красные пятнышки на его щеках расползлись вширь и заалели еще сильнее. Он поднял ее руку и поцеловал ей костяшки пальцев, потом обручальное кольцо. Потер те места, которые целовал, своим большим пальцем.

– Боюсь, что ужин не будет таким же шикарным, как эти приборы, – сказал он, – но я честно не смог доставить сюда ничего, кроме сандвичей.

Она засмеялась:

– Я ела твою стряпню. Лучше уж обойдемся сандвичами.

– Ах вот ты как? – сказал он. И потом, имитируя французский выговор: – У этой киски острые коготки. Но у меня есть молочко, которое ее усмирит.

Наклонившись, он пошарил в бумажной сумке, стоящей около его стула, потом с торжествующим кличем извлек оттуда бутылку красного вина. Она снова не удержалась от смеха.

Он откупорил бутылку и налил ей.

– Тост.

– За что?

– За первую часть сюрприза.

– А будет еще?

Он лукаво улыбнулся и поднял бокал, затем сказал:

– После ужина.

Он победил; больше она не спрашивала. Подняв свой бокал, Дженни чокнулась с мужем и села поудобнее, скрестив ноги. Уэйн опять наклонился и достал из сумки хлеб с сыром, а потом ломтики мяса в промасленной бумаге. Соорудил ей сандвич, даже нарезав для этого свежий помидор. Они поели, дул приятный ветерок.

После ужина он откинулся назад и погладил себя по животу. Когда они только начали встречаться, она думала, что этот жест – просто шутка, но позже поняла, что Уэйн повторяет его бессознательно всякий раз, как съест что-нибудь более или менее основательное. Это означало, что в королевстве Уэйна все спокойно. Она невольно улыбнулась и отвела глаза. После свадьбы у него уже появился намек на животик, и она подумала – не то чтобы с горечью, обстановка к этому не располагала, – не будет ли он лет через двадцать поглаживать огромное брюхо, как у его отца.

– Так я угадала? – спросила она. – Это роща твоих родителей?

– Нет, – с улыбкой сказал он.

– Как нет?

– Была их. А теперь они здесь не хозяева.

– Они что, продали ее? Когда? Кому?

– Вчера. – Он уже улыбался вовсю. – Мне, – сказал он. – Нам. Она подалась вперед, потом снова назад. Уэйн окинул взглядом деревья; внезапный порыв ветра взъерошил ему волосы.

– Ты серьезно? – спросила она. У нее напрягся живот. После свадьбы она испытывала это ощущение несколько раз. Ей постепенно становилось ясно: чем сложнее идеи Уэйна, тем больше вероятность, что они не доведут до добра. Пикник в лесу? Прекрасно. Но такое?

– Серьезно, – сказал Уэйн. – Это мое самое любимое место на свете... точнее, есть еще только одно место, которое я люблю больше. Он подмигнул ей, затем продолжал: но все равно. Теперь оба моих любимых места принадлежат мне. Нам с тобой.

Она коснулась губ салфеткой.

– Так, – сказала она, – и сколько же... сколько мы заплатили за нашу рощу?

– Доллар. – Он засмеялся. – Ты можешь в это поверить? Отец хотел подарить ее нам, но я сказал: нет, пап, я хочу купить. Дело кончилось компромиссом.

Она молча смотрела на него, не в силах сказать ни слова. Он пожал ей руку и сказал:

– Теперь мы землевладельцы, детка. Здесь одна квадратная миля.

– Но...

– Отец хотел продать этот лес на сторону, – сказал Уэйн, – но я не мог вынести мысли, что кто-то вырубит его под запашку.

– Мы должны заплатить твоим родителям больше. Доллар – это же абсурд.

– Именно так я им и сказал. Но отец ответил: нет, вам сейчас деньги нужнее. Но есть еще кое-что, детка. Это только часть сюрприза.

Дженни переплела пальцы, прикрыв ими рот. У нее забрезжило подозрение, но она надеялась, что ее догадка не оправдается. Уэйн опять рылся в сумке. Теперь он выудил оттуда длинный бумажный рулон – кальку, перехваченную резинкой. И положил на стол между ними.

– В честь нашей годовщины, – сказал он.

– Что это?

– Смелей. Посмотри сама.

Дженни уже поняла, что она увидит. Она сняла с бумаги резинку, чувствуя, как пересохло во рту. Уэйн вскочил и проворно, с готовностью раскатал перед ней чертежи. Они оказались перевернутыми; тогда она обошла стол и встала бок о бок с ним. Он обнял ее за пояс.

Перед ними были чертежи дома. Простого двухэтажного дома – самого безобразного из всех, какие она видела.

– Я не хотел говорить тебе раньше времени, – сказал он, – но мне дали прибавку в банке. Вдобавок после трех лет службы у меня колоссально выгодные условия займа на дом. Я написал заявление, и несколько дней назад его одобрили.

– Дом, – сказала она.

Пока что у них была квартира в Кинслоу – неплохая, но никакая. Кроме того, за стеной жила старуха, которая жаловалась, если они говорили громче, чем шепотом, или слушали рок-н-ролл. Дженни положила ладонь на висок.

– Уэйн, – сказала она, – и где он будет, этот дом?

– Здесь, – сказал он и ухмыльнулся снова. Раскинул руки. – Прямо здесь. Мы сидим в точности на этом самом месте. В понедельник начнут рыть котлован. Время рассчитано идеально. К концу лета будет готов.

– Здесь... в лесу.

– Ага.

Он засмеялся, глядя на ее лицо, и сказал:

– Мы всего в трех милях от города. На юге, сразу за полем, проходит магистраль. От нее идет асфальтированная ветка. Все, что нам нужно, – это расширить тропинку, по которой мы пришли, и получим отличный подъезд. Это будет наше убежище. Дженни?

Она села на стул, на котором раньше сидел он. Слова не шли у нее с языка. Они обсуждали скорую покупку дома – но в городе. Говорили они и о том, чтобы перебраться в Индианаполис, покинуть Кинслоу, – может быть, не в ближайшее время, но в пределах пяти лет.

– Уэйн, сказала она. – По-моему, это выглядит как... что-то постоянное. Я не права?

– Что ж, – сказал он, – дом есть дом. Ему положено стоять долго.

– Мы с тобой говорили всего в прошлом месяце. Ты хотел найти работу в большом городе. Я хочу жить в большом городе. Пятилетний план, помнишь?

– Ну да. Помню.

Он опустился на колени рядом со стулом и обнял ее рукой за плечи.

– Но так уж оно сложилось, – сказал он. – Банк ведет себя здорово, просто здорово, и с деньгами стало получше, а потом отец начал говорить, как бы избавиться от этой земли, а я не мог выносить этого, и тогда...

– И тогда ты решил все сам, не спросив меня,

– Ох, – сказал Уэйн, – это же такая выгодная сделка, что...

– Ну хорошо, – сказала она ему. – Хорошо. Сделка и правда выгодная. Если бы речь шла только о покупке леса, все было бы прекрасно. Но дом – это другое. Это значит, что ты строишь дом своей мечты ровно на том самом месте, от которого я хочу уехать подальше. Мне страшно жалко тебя огорчать, но я не могу назвать его домом моей мечты.

Уэйн снял руку с ее плеч и прижал ко рту кулак Этот жест она тоже знала.

– Уэйн...

– А я-то думал тебя обрадовать, – сказал он.

– Мысль о доме меня очень радует. Но только если он будет в Кинслоу. Чтобы мы могли потом его продать и не слишком расстраиваться, когда пере...

Она не совсем поняла, что произошло дальше. Уэйн говорил ей, что это была случайность, что он встал слишком быстро и задел плечом стол. И позже, когда она вспоминала тот день, ей иногда казалось, что так оно и было. Но в тот момент она не сомневалась, что он выбросил руку в сторону, перевернув стол. Что он сделал это нарочно. Бокалы с тарелками полетели в заросли желтой травы и скрылись из виду. Скатерть зацепилась за другой складной стул, и там же застряла калька с чертежами.

– Черт подери! – воскликнул Уэйн. Он прижал руку к груди и затоптался по кругу.

Дженни оцепенела от потрясения, но потом, минуту спустя, окликнула Уэйна по имени.

Он потряс головой, продолжая топтаться. Дженни увидела, что он плачет. Заметив, что она это увидела, он отвернул лицо в другую сторону. Она тихо сидела на стуле, толком не зная, как себя вести. Потом стала на колени и принялась собирать фарфоровые осколки.

Через минуту он сказал:

– Кажется, у меня кровь.

Она встала, подошла к нему и увидела, что он прав. Он рассадил себе руку, мясистую часть тыльной стороны ладони. Порез был большой – такие надо зашивать. Его рубашка там, где он прижимал к ней руку, насквозь промокла от крови.

– Идем, – сказала она. – Нужно отвезти тебя в больницу.

– Нет, – сказал он. Его голос звучал глухо, жалко.

– Не глупи, Уэйн. Сейчас не время дуться. Ты ранен.

– Нет. Выслушай меня. Ладно? Ты всегда говоришь, чего тебе хочется, а когда я говорю, чего мне хочется, ты смотришь на меня, как на дурака. Но в этот раз я все-таки скажу.

Она схватила пару салфеток и прижала к его руке.

– Господи, Уэйн, – сказала она, глядя, как краснеет бумага вокруг ее пальцев. – Ну, хорошо, хорошо, говори, я слушаю.

– Это мое любимое место, – сказал он. – Я люблю его с детства. Мы приходили сюда с Ларри. Мы представляли себе, что у нас здесь дом. Убежище.

– Ну...

– Молчи. Я еще не закончил. – У него дрогнула губа, и он продолжал: – Я знаю, о чем мы говорили, знаю, что ты хочешь уехать в Инди. Можно и так. Но сейчас похоже, что нас ждет успех. Похоже, что я сделаю неплохую карьеру, а ты можешь устроиться учительницей где угодно. Я буду работать изо всех сил, и лет через пять мы вполне сможем купить второй дом...

– Ради бога, Уэйн...

– Слушай! Можно иметь дом в Инди, и тогда этот... в этом мы будем проводить отпуск. – Он шмыгнул носом и сказал: – Но я хочу, чтобы он был. Кроме тебя, это единственное, чего я хочу. Дом на этом самом месте.

– Давай обсудим это потом. Если мы сейчас же не доставим тебя в больницу, ты истечешь кровью.

– Я хотел, чтобы ты его полюбила, – сказал он. – Хотел, чтобы ты его полюбила, потому что я его люблю. Разве это так уж много? Ведь ты все-таки мне жена. Я хотел подарить тебе что-то особенное. Я...

Это было ужасно – смотреть, как он силится объяснить. Красные пятна у него на щеках пылали, вокруг глаз появились ободки почти такого же цвета. Уголки рта загнулись вниз маленькими запятыми.

– Не волнуйся, – сказала она. – Мы это обсудим. Хорошо? Уэйн! Мы еще поговорим. Мы возьмем чертежи с собой в больницу. Но тебе надо наложить швы. Пойдем.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она перестала возиться с его рукой. Он смотрел на нее сверху вниз, чуть склонив голову.

– Дженни, ты только скажи, что ты меня любишь, и все это не будет иметь значения.

Она невольно засмеялась, качая головой.

– Конечно, – сказала она. – О чем ты говоришь.

– Скажи. Я хочу это услышать. Она чмокнула его в щеку:

– Уэйн, я люблю тебя. Ты мой муж. Ну что, пойдем наконец?

Он подался к ней с ответным поцелуем. В этот момент Дженни наклонялась, чтобы поднять чертежи, и его мокрые губы едва скользнули по ее щеке. Она улыбнулась ему и собрала вещи; Уэйн стоял и смотрел на нее влажными глазами.

Закончив сборы, она взяла его за здоровую руку, и они пошли к машине. По дороге его поцелуй медленно высыхал, и она чувствовала в этом месте холодок. Ощущение продержалось довольно долго, и – несмотря ни на что – она была этому рада.