Текст книги "Рамакришна И Его Ученики"

Автор книги: Кристофер Ишервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Со мной… все… в порядке… Раздался громкий смех.

Однажды в монастыре появился отец Ракхала умолять сына вернуться домой.

– Тебе нет смысла тратить время и приезжать сюда, – не без сочувствия сказал Ракхал. – Я счастлив. Моли Бога о том, чтобы поскорей забыть меня и чтобы я забыл тебя тоже.

7 мая Нарен наведался к М. в Калькутте. Он сказал М.:

– У меня нет привязанностей. Вот я сейчас разговариваю с тобой, а мне хочется сию минуту встать и выбежать вон.

Помолчав, он заявил:

– Я собираюсь поститься до смерти, чтобы познать Бога.

– Хорошая мысль, – ответил М., забавляясь запальчивостью юноши, – во славу Бога все можно сделать.

Нарен. А что, если я не совладаю с голодом?

М. Тогда поешь и снова начинай поститься.

Они вместе поехали в Баранагор, где узнали, что в отсутствие Нарена из монастыря ушел Сарада Прасанна. Куда ушел – никто не знал. Нарен в раздражении заявил, что Ракхал должен был запретить ему уходить. Но Ракхал был в дакшинешварском храме, когда Сарада Прасанна уходил. Тогда Нарен набросился на Хариша:

– А ты, конечно, стоял, расставив ноги, и произносил одну из твоих знаменитых лекций? Не мог остановить его?

Хариш робко сказал, что Тарак говорил Сарада Прасан-не не уходить, но тот не послушался.

– Видишь, сколько у меня неприятностей? – обратился Нарен к М. – Я даже здесь опутан Майей. Ну кто знает, куда он девался?

Потом выяснилось, что Сарада Прасанна оставил письмо. Он написал, что пешком отправляется во Вриндаван.

«Мне здесь опасно жить. Во мне что-то меняется. Мне снились родители и другие родственники, а потом мне приснилась женщина, само воплощение Майи. Дважды, когда я вынужден был навещать домашних, я сильно страдал. Вот почему я решил, что мне лучше быть подальше. Учитель однажды сказал: твои домашние на все способны, не доверяйся им…»

К этому времени возвратился Ракхал. Узнав содержание письма Сарада, он сказал:

– Вот в чем подлинная причина его ухода. Он как-то мне говорил: «Нарен часто ходит домой, присматривает за матерью, братьями и сестрами. И занимается судебной тяжбой. Боюсь, что я последую его примеру и тоже начну ходить домой».

Нарен пристыженно молчал.

Заговорили о паломничествах. Ракхал выступал в пользу паломничества.

– Чего мы достигли, сидя здесь? – спросил он и ответил себе: – Да ничего!

– Чего мы достигнем, ходя с места на место? – возразил Нарен. – Ты всегда говоришь о постижении Бога через различение. Как будто это возможно!

– Тогда зачем ты отрекся от мира? – спросил Нарена кто-то.

– Что ты имеешь в виду? – откликнулся тот. – Выходит, раз мы не познали Бога, то должны детей плодить?

Еще кто-то из учеников, лежавший на полу, стал изображать страдание от разлученности с Богом. Он стенал:

– К чему я жив? О, эта боль – она невыносима, прошу вас, дайте мне нож!

– Да вот же он! – ответил Нарен, делая вид, будто все принимает всерьез. – Протяни руку и возьми!

Все расхохотались.

А через несколько дней возвратился Сарада Прасанна – так же неожиданно, как исчез. Из его паломничества ничего не вышло, он добрался только до Коннагара – городка всего в десятке миль от Калькутты. Зато побывал и даже переночевал в Дакшинешваре, где видел в храме Пратап Чандра Хазру, который, больше не боясь насмешек Рамакришны, корчил из себя парамахамсу. Хазре хватило нахальства спросить у Сарада Прасанны:

– Что ты думаешь обо мне?

Тот промолчал, и тогда Хазра попросил у него табачку. Он явно ожидал подношений от окружающих.

Сарада все это изложил М. – просто и с юмором. Когда М. спросил, что Сарада брал с собой в дорогу, тот ответил:

– Смену одежды и портрет Учителя… Портрет я никому не показывал.

В монастырь явился отец Шаши с намерением увести его домой. Он не впервые пытался воздействовать на сына. Шаши боялся таких сцен – он очень любил родителей. На этот раз он просто убежал в другую дверь и отцу пришлось удовлетвориться беседой с М.

Отец Шаши. Всему причиной Нарен. Он тут всем заправляет.

М. Здесь никто не заправляет. Они здесь все равны. Что мог Нарен сделать? Не мог же он заставить человека отречься от мира против его воли? Вот мы живем в миру – мы не сумели отказаться от наших семей, разве не так?

Отец Шаши. Но ты избрал правильный образ жизни. Ты служишь и Богу и миру. Почему же другим не быть религиозными на твой лад? Мы именно этого и хотим от Шаши. Хотим, чтобы он жил дома. А сюда он мог бы просто приходить. Если бы кто знал, как мать убивается по нему!

М. очень опечалился и ничего не сказал.

Молодой человек по имени Рабиндра как-то ворвался в монастырь – с дикими глазами, в изодранной одежде, босиком. Он мчался босиком из самой Калькутты. Рамакришна тепло относился к Рабиндре, но говорил ему: «Тебе еще надо набраться опыта!»

Сейчас Рабиндра узнал, что женщина, которую он любит, – проститутка.

– Предательница, – повторял он, – я больше не вернусь в город. Я остаюсь с вами!

Монахи посоветовали ему прийти в себя и сначала омыться в Ганге. Потом один из них повел его на гхат сожжения, посмотреть на мертвые тела и подумать о бренности жизни.

Ту ночь Рабиндра провел в монастыре. Наутро он снова совершил омовение в Ганге. Когда он возвратился с реки в мокрой одежде, Нарен хитро шепнул М. на ухо:

– Хорошо бы сразу же и посвятить его в санньяс! Сарада Прасанна сказал, что даст Рабиндре сухую одежду переодеться и вынес ему монашеское одеяние.

– Вот он и надевает одежды отрешения от мира! – воскликнул Нарен.

Однако санньясином Рабиндра так и не стал.

Бывало, что Нарен вел разговоры, которые могли быть восприняты, как отрицание Бога, но после них он опять начинал петь религиозные гимны и проливать слезы. Монахи указывали ему на непоследовательность. Нарен только улыбался в ответ.

М. описывает один из вечеров, когда ученики совместно читали житие Шри Чайтаньи. Должно быть, читавшему какое-то выражение показалось архаичным и напыщенным, ибо тон его изменился и сделался саркастическим. Нарен вырвал книгу из его рук и возмущенно выкрикнул:

– Ты так губишь самое важное!

И сам прочитал главу, в которой рассказывалось, как Чайтанья каждого одаривал любовью – от брахмина до последнего неприкасаемого.

Один из учеников. А я говорю, что человек не может одарить другого любовью.

Нарен. Учитель одарил меня любовью.

Ученик. Ты уверен?

Нарен. Что ты знаешь о любви? Ты по природе слуга. Вы все должны прислуживать мне и растирать мои ноги – а не льстить себе, воображая, будто что-то понимаете. Ну-ка, кто-нибудь, подайте мне трубку!

Ученик. И не подумаю!

Общий смех.

М. (про себя). «Учитель несомненно одарил всех их характером. Норов – не монополия Нарена. Но можно ли без этого отринуть мир?»

А тем временем во Вриндаване Сарада-деви все совершенней превращалась в ту, кого позднее будут звать Святой матерью. В ее случае слово «мать» не было обычным почтительным обращением. Каждый, кто встречался с ней, чувствовал ее особые материнские свойства. Ее сыновьями были не только ученики Рамакришны – с годами она точно оказалась в мире, целиком заселенном ее детьми, и, как истинная мать, действительно была не в состоянии видеть в них недостатки. Застенчивая юная жена Рамакришны, скрывавшаяся даже от его последователей, теперь была открыта для всякого, кто в ней нуждался. Нет, она не приобрела ни авторитетных манер, ни внушительности. Нередко случалось, что новичок по ошибке простирался у ног Голап-ма, не обратив внимания на заурядного вида женщину, которую сам Рамакришна в шутку называл «кошкой под золой». Но именно простотой завоевывала она души приверженцев. Ниведи-та пишет:

«В моих глазах величие ее приветливости и великолепный открытый ум почти столь же замечательны, как и ее святость».

Вначале Святой матери чрезвычайно не хотелось брать на себя роль духовной наставницы. Только после неоднократных понуждений Рамакришны, являвшегося к ней в видениях, стала она менять свое отношение к этому. А он постоянно напоминал ей о себе. Возник в окне поезда, в котором Сарада ехала во Вриндаван, и предупредил, чтобы она не потеряла его золотой амулет. Появился после ее приезда во Вриндаван со словами:

– Вот и я – а куда, ты думала, я девался? Просто перешел из одной комнаты в другую.

Через некоторое время предстал перед ней опять и сказал, чтобы она дала посвящение Джогиндре. На это она, однако, никак не могла решиться, пока он еще дважды не явился ей и не сказал, какую она должна дать ему мантру, и пока она не узнала, что и Джогиндре он тоже являлся, сказав, что он должен получить посвящение от Святой матери.

В августе 1887 года Святая мать возвратилась в Калькутту. К тому времени монахи из Баранагора уже готовились к паломничествам, которым предстояло разлучить их на месяцы, а иных и на годы. Они мало бывали в монастыре. Святую мать обеспокоила непоседливость сыновей, она опасалась, как бы не развалился Орден. Без сомнения, не случилось это потому, что монахов соединяли редкостно прочные узы привязанности, что Нарен и Ракхал вдохновляли братию, даже бывая в отсутствии, и, наконец, спас Орден богемный стиль монашеской жизни. Организации по большей части держатся на правилах и разваливаются, когда правила перестают соблюдаться. Здесь же нечего было соблюдать – никаких правил не было! К тому же преданность Шаши (Рамакришнананды) реликвиям Учителя и ежедневное совершение их почитания создали мощный духовный фокус Баранагора, ибо Шаши никогда не покидал монастырь. В течение нескольких последующих лет в монастырь пришла группа новых учеников, юношей, которые лично Рамакришну не знали, но сделались, так сказать, вторым поколением свами Ордена. В ноябре 1891 года монастырь был переведен в Аламбазар – на полпути между Баранагором и Дакшинешваром. Новый дом был в значительно лучшем состоянии, чем прежний, но достался монахам недорого, поскольку тоже пользовался дурной славой дома с привидениями.

Нарен и Ракхал странствовали по всей Индии, иногда вместе, но чаще порознь. Как и следовало ожидать, свой величайший духовный опыт Ракхал пережил во Вриндава-не, где прошло детство бога Кришны. В начале 1895 года Ракхал наконец вернулся в монастырь, так как видел свой долг в служении Ордену. Нарен всегда был очень высокого мнения о верности Ракхала и часто говорил:

– Другие могут бросить меня, но Раджа останется со мной до самой смерти.

В июле 1890 года Нарен решил уйти в паломничество на неопределенное время, хоть это и означало окончательный разрыв с семьей. Он отправился за благословением к Святой матери. На прощанье Нарен сказал ей:

– Если смогу стать человеком в полном смысле слова, то вернусь. Если же нет, то и не вернусь.

– Не нужно так говорить! – в тревоге воскликнула Мать. И, желая успокоить ее, Нарен ответил:

– Твое благословение поможет мне вернуться.

Она уговаривала его проститься и с Бхуванешвари, но Нарен отказался:

– Отныне ты моя единственная мать.

Им суждено было расстаться на семь лет.

Нарен отправился в паломничество в обществе еще нескольких монахов, но скоро расстался с ними и уехал в Дели, называясь одним из монашеских имен, чтобы остаться неузнанным. Однако в Дели его опознали, и он поспешил оставить этот город. Так начинались трехлетние странствия, которые повели его через Раджпутану в западную Индию, затем через Бомбей, Пуну, Колхапур и Бангалор все дальше на юг. Он общался, разговаривал и ел с самыми разными людьми – с раджами, неприкасаемыми, профессорами колледжей, крестьянами, джайнами и мусульманами. Он видел предельную нищету, грязь и голод, в которых жили многие, он видел ослепительную роскошь жизни избранных. Нарен сталкивался с примитивными суевериями, вызывавшими его отвращение, с подлинной верой, вдохновлявшей его, с апатией, невежеством и леностью, будившими в нем яростное нетерпение, с мелкой завистливостью и сварливостью, приводившими его в отчаяние. Он встречался с великими людьми, которые были разрознены и унижены, но понял и великий потенциал народной силы, и возможность возрождения, обещавшего своей яркостью превзойти самые блестящие эпохи в истории Индии. Чуть ли не с прозрением ясновидящего представлял Нарен себе, чем может стать Индия и что она сможет дать всему человечеству.

Этот правдолюбец не знал иного языка, кроме языка правды. Он каждому бестрепетно говорил, что думает. Он укорил махараджу Альвара за то, что тот тратит время, охотясь с англичанами на тигров, не исполняя свой долг перед подданными. Насквозь проникшийся западными идеями махараджа отпустил замечание насчет того, что глупо поклоняться изображениям богов, которые на самом деле есть всего лишь камень, металл и краска. В ответ Нарен предложил его премьер-министру снять со стены портрет махараджи и плюнуть на него. Махарадже Майсора Нарен сообщил, что он окружен льстецами. Когда ортодоксальные брахмины спросили Нарена, какую эпоху в истории Индии он считает самой великой, Нарен ответил:

– Те времена, когда пятерка брахминов могла слопать целую корову.

Затем он стал доказывать, что индусы должны бросить вегетарианство, если в наш век они намерены состязаться с другими народами.

Нарен многих шокировал и раздражал, но его прямодушие завоевало ему немало друзей, среди которых были и весьма влиятельные персоны. Махараджа Майсора вместе со своим премьер-министром буквально упрашивали Нарена самого выбрать себе подарок, и чем дороже, тем лучше. Нарен принял от одного трубку, а от другого сигару. Раджа Рамнада и раджа Кхетри обещали оплатить все его расходы, если он только согласился бы поехать на Запад и выступить с лекциями об индуизме и об Индии. Они рассказали ему, что в 1893 году в Чикаго во время Всемирной выставки, приуроченной к четырехсотлетию открытия Америки Колумбом, будет проводиться Парламент религий. Раджи убеждали Нарена принять участие в заседаниях Парламента в качестве делегата от Индии. Но тот не дал определенного ответа – он еще не был уверен, что понимает, в чем его долг.

Нарен все продолжал свой путь на юг, по большей части пешим ходом, деля трапезу с беднейшими из бедных, подчас еле переставляя ноги от голода, пока не добрался до мыса Коморин – самой южной точки Индии. После совершения богопочитания в тамошнем храме он вышел на берег и увидел скалу в море. Что-то понудило его поплыть к скале, несмотря на то, что в море водились акулы. Нарен долго просидел на скале, погруженный в раздумья. Это был один из тех моментов в жизни человека, когда он останавливается, чтобы оглядеться вокруг, чтобы обдумать свою судьбу и осознанно утвердиться в решениях, которые уже принял безотчетно. Если это человек масштаба Нарена, то момент может со временем приобрести славу исторического. Заглядывая в будущее из того дня на мысе Коморин – одного из дней зимы 1892 года, – мы можем различить не только его прямую связь с некоторыми грядущими событиями, с двумя поездками Нарена по Западу, с основанием Миссии Рамакришны, но и его косвенное воздействие на мысли и жизнь будущих индийских лидеров, на Ганди и тех, кто пойдет за ним.

Тот день на скале у мыса Коморин был для Нарена эмоциональным переживанием огромной силы – он увидел, что могут сделать для Индии и он сам, и братья по Ордену.

Эмоциональное переживание подвело его к практическим выводам, которые и определяли его последующие действия. Выводы эти лучше всего изложить без всяких эмоций и как можно проще.

Основа величия Индии – ее религия, но не в религии Индия нуждается сейчас, когда она так ослаблена. Индия нуждается в просвещении, которое даст ей возможность подняться на ноги. Однако просвещению будет грош цена, если просветителями не будут люди, живущие духом индийской религии, как это показывает пример Рамакришны; люди, овладевшие научной мыслью Запада, не утратив этот дух; люди, отринувшие мирские блага и целиком посвятившие себя служению. Ясно, что такими людьми могут быть монахи, объединенные в организацию. Кто же может дать средства на создание такой организации? Страны Запада – ибо Индия способна предложить в обмен нечто равное по ценности – дух своей религии. Запад опасно ослаблен нехваткой духовности, как Индия ослаблена нехваткой продовольствия. Народам Запада следует убедительно разъяснить, что, если рухнет Индия, рухнут и они. Когда они по-настоящему поверят в это, они прекратят попытки эксплуатировать Индию. Начнется обмен ценностями, от которого в выигрыше будет весь мир.

11 мая 1893 года Нарен отплыл из Бомбея на борту судна, взявшего курс на Ванкувер через Коломбо, Гонконг и Японию. После некоторых колебаний Нарен все же принял решение участвовать в работе Парламента религий. Приверженцы собрали денег на дорогу. Раджа Кхетри преподнес ему монашеское одеяние из оранжевого шелка, оранжевый тюрбан и билет в каюту первого класса. Раджа также предложил ему новое монашеское имя, и Нарен принял его – отныне он стал Свами Вивеканандой.

Добравшись к середине июля в Чикаго, Вивекананда узнал, что открытие Парламента отложено до сентября. Остававшихся денег хватило бы, чтобы как-то продержаться эти месяцы непредвиденной задержки; говорили, что в Бостоне жизнь дешевле, и Вивекананда поехал туда. В поезде он случайно познакомился с дамой, предложившей погостить у нее на ферме близ Холлистона в Массачусетсе. Там Виве-

кананда сразу сделался знаменитостью местного значения. Он выступал в церкви и перед различными группами. Из-за внешности, обращавшей на себя всеобщее внимание, его принимали за махараджу. Дети смеялись над его тюрбаном, газеты на все лады перевирали его имя – пожалуй, самым диким вариантом было «Сиваней Вивскшнанда». Американка из тех, кто видел Вивекананду в то время, записала свои впечатления:

«В воскресенье он был приглашен выступить в церкви, после чего начался сбор денег в пользу языческого колледжа, где обучение должно было вестись строго на языческих принципах, – узнав об этом, я забилась в угол и хохотала до слез. Сам он джентльмен образованный и знает не меньше всякого другого. С восемнадцати лет ушел в монахи. Их обеты мало чем отличаются от наших, то есть от обетов христианских монахов. Только Нищета для них означает просто нищету… Мысли свои он излагает с поразительной ловкостью и четкостью… его невозможно ни сбить, ни переговорить».

Вивекананда, похоже, сразу сумел полностью примениться к новой обстановке. Слушателей он вдохновлял, очаровывал, шокировал и забавлял, но никогда не снисходил до них и не пытался щадить их чувства, смягчая свои высказывания.

– Ах эти англичане! – восклицал он. – Они еще недавно были дикарями. По дамским лифам ползали насекомые.

На критику индуизма он отвечал не менее откровенной критикой христианства. Однако в отношении Америки проявлял живейший интерес. Быстро разбирался, охотно хвалил. Когда его свозили осмотреть тюрьму недалеко от Бостона, то отклик его был следующим:

«Как благожелательно относятся к заключенным, как им помогают исправиться и вернуться на свободу полезными членами общества – и это великолепно, прекрасно, это надо видеть, чтобы поверить! И до чего болело мое сердце при мысли о том, как в Индии мы относимся к бедным и униженным. У них нет ни единого шанса подняться, никакого выхода – они день ото дня опускаются все ниже».

Когда Вивекананда выступал в этом ключе, он не просто проявлял широту подхода – многое в его натуре было созвучно американскому духу. Именно это делало его идеальным послом Индии. Позднее Вивекананда напишет другу:

«Я люблю эту страну янки… мне нравится видеть новое. Мне наплевать на шатание среди древних руин… для этого у меня слишком горячая кровь. Америка – вот место, народ, возможности для всего нового».

В начале сентября люди, у которых гостил Вивекананда, купили ему билет до Чикаго, снабдив его и адресом комитета, который должен был заниматься делегатами Парламента. Адрес Вивекананда по дороге потерял – он был поразительно небрежен в таких вещах. Вместо того чтобы обратиться в справочную, ему показалось уместнее действовать, как обычно поступает в подобных случаях монах Индии. Он доверился провидению и заночевал в товарном вагоне, проснувшись, «учуял запах свежей воды» – это его собственное выражение, – нюх вывел его на берег озера. Затем он стал стучаться в двери богатых домов, откуда его прогоняли, как-то выбрался на Дирборн-авеню, где и уселся, препоручив себя воле Бога. Скоро распахнулась дверь, и вышедшая дама приблизилась к нему – она по его одежде догадалась, зачем он прибыл в город. Дама позвала его в дом, он побрился, позавтракал и вместе с ней отправился в комитет.

– Какое романтическое спасение! – заметил Вивекананда. – Сколь неисповедимы пути Господни!

Когда утром 11 сентября Парламент приступил к работе, необычный облик Вивекананды сразу обратил на себя общее внимание. Вивекананда был крепкого сложения, но роста среднего, тем не менее он неизменно производил впечатление человека высокого. А мужественная пластичность его движений часто вызывала сравнения со львом или с тигром. Многие отмечали, что он обычно выглядит «внутренне довольным» – взгляд его был острым и смешливым, что говорило о веселой отрешенности духа. Редкостно красив был глубокий колокольный тон его голоса – это отмечали все, а некоторые вибрации вызывали у слушателей мистическое волнение. Однако невероятную реакцию слушателей на его первое выступление невозможно приписать только его внешности или голосу.

Его пригласили выступить на первом утреннем заседании, но он извинился и попросил дать ему еще немного времени.

Позднее он признался в письме друзьям в Индию, что его просто сковал сценический страх.

Но на послеобеденном заседании он поднялся на трибуну и своим глубоким голосом начал:

– Братья и сестры американцы!

Это вызвало аплодисменты всего зала, которые длились не меньше двух минут. Нет сомнения, зал был весьма благожелательно настроен и тепло принимал всех ораторов, в числе которых уже выступили архиепископ греческой церкви, член Брахмо самаджа, конфуцианец и буддист. Однако им не было оказано ничего похожего на этот прием. Большая часть находившихся в зале, скорей всего, не могла бы объяснить, что именно их так взволновало. Но в больших собраниях людей возникает своя телепатия – каким-то образом аудитория уловила, что перед ней предстало самое необыкновенное явление – человек, слова которого означают именно то, что он говорит и что он сам есть. Когда Вивека-нанда произнес «братья и сестры американцы», то буквально имел в виду, что видит в сидящих в зале американцах своих братьев и сестер, – затрепанный ораторский прием обрел силу простой истины.

Когда зал затих, Свами продолжил свою речь.

Речь была короткой, в ней содержался призыв ко всеобщей терпимости и подчеркивалось единство основ всех вер. По ее завершении вновь раздался гром аплодисментов. Одна из присутствовавших при этом вспоминала впоследствии: «Я видела десятки женщин, которые опрокидывали скамьи, пробираясь к нему, и сказала себе: ну, мальчик мой, если ты выдержишь этот натиск, ты и впрямь Бог!»

Она напрасно тревожилась. Вивекананда будет отражать подобные натиски чуть ли не каждый день своего лекционного турне по Америке, которое продлилось без малого два года.

К тому времени как Парламент завершил работу, Вивекананда оказался самым популярным лектором – просто вне конкуренции.

Вопрос о том, каким образом продолжать миссию на Западе, полностью отпал – Вивекананда был нарасхват, лекционные бюро были готовы устраивать ему любые поездки.

В те годы завоевание Дикого Запада было еще свежо в памяти, и незачем было особенно отдаляться от крупных городов, чтобы оказаться в атмосфере мира первопроходцев и выступлений бродячих трупп. В этом мире все воспринималось более или менее на манер циркового аттракциона – выступления политических лидеров, философов, писателей, даже несравненной Сары Бернар. В глазах публики Вивека-нанда был индусским свами – то есть диковинкой. Он мог надеяться на аплодисменты, но отнюдь не на уважение своего достоинства. Вивекананде пришлось столкнуться с примитивнейшей рекламой, с беспощадным любопытством, с гостеприимством щедрым, но бесцеремонным и изнурительным. В конечном счете цирковая жизнь измотала и подорвала его здоровье, но пока что он вполне – и даже не без удовольствия – справлялся с ней.

Он многих оскорблял своей прямотой.

– Из-за меня пустели залы! – часто говорил он с удовлетворенной улыбкой.

И ничего удивительного! Учение о том, что Человек божествен по сути, жестким ортодоксам должно было казаться кощунством чистой воды! А Вивекананда рассказывал свою любимую притчу о льве, выросшем в бараньей среде, а потому считавшем себя тоже бараном до тех пор, пока не увидел свое отражение на поверхности озера.

– Вы тоже львы, – говорил своим слушателям Вивекананда, – вы чистые, беспредельные и совершенные души. Тот, кому вы возносите молитвы в церквах и храмах, он в вас самих. Он ваша сущность.

Он проповедовал опору на собственные силы, личный поиск и старания. Он предостерегал от излишнего доверия к словам других, сколь бы боговдохновенны они ни были.

– Следуйте заветам священных книг, пока не наберете достаточно сил, чтобы обойтись без них. В христианских странах у каждого по собору на голове, а поверх собора еще и по книге. Набор идолов включает в себя все – от поленьев и каменьев до Иисуса и Будды. Докажите жизнью, что религия это не слова, не имена и не секты, а духовное осуществление. Только те, кто обрели духовность, могут быть великими учителями человечества. Только они есть силы света.

Он рассказывал и об индусских культах Рамы, Кали, Вишну или Шивы, но лишь изредка признавался, что и у него есть личный культ – культ Учителя, в котором он видит воплощение Бога.

После возвращения в Индию из Америки он часто говорил:

– Вздумай я проповедовать личность Рамакришны, я бы, наверное, полмира обратил, но недолог век такого обращения. Вместо этого я проповедовал принципы Рамакришны. Кто принимает принципы, в конце концов примет и личность.

С 1893 по 1895 год Вивекананда объездил с лекциями восточную и центральную части Америки, часто выступал в Чикаго, Детройте, Бостоне и Нью-Йорке. К весне 1895 года он сильно переутомился и стал прихварывать, но подшучивал над собой.

– Вы что, никогда не бываете серьезным? – укорил его один из учеников.

– Да нет, бываю! – отвечал Вивекананда. – Когда живот болит.

Он даже умудрялся отшучиваться от приставаний бесконечных знахарей и целителей, немилосердно преследовавших его в надежде погреться в лучах его славы.

В письмах он их называет членами «секты миссис Омут», а одного, кто исцелял умственным усилием, обозвал «хими-ко-физико-метафизико-религиозным» знахарем. Но во время поездок Вивекананда встречался с куда более серьезными людьми, на которых производил большое впечатление, – с искателями истины, готовыми посвятить себя практике его учения. В июне 1895 года он был приглашен приехать с дюжиной учеников в дом в Парке Тысячи островов и там на протяжении двух месяцев он в свободной обстановке проводил с ними занятия. Вероятно, это и был самый счастливый период его американского путешествия.

В августе он отплыл во Францию и в Англию, а в декабре вернулся в Америку. В 1896 году он опять поехал в Англию, но уже по пути на родину Вивекананда признавался, что ехал в Англию со смешанными чувствами – это же была цитадель эксплуататоров его страны. Однако та Англия, которая открылась ему, оказалась совсем другой, и ему понравился ее духовный климат. Даже после первого, довольно краткого пребывания Вивекананда писал, что преуспел в своей миссии превыше всех ожиданий.

«В этой стране всякое дело требует времени, чтобы по-настоящему начаться. Но стоит Джону Буллю положить на что-то руку, и он уже никогда не выпустит это из рук. Американцы проворней, но они похожи на солому в огне – быстро сгорают».

Из Англии Вивекананда уехал в сопровождении двух самых преданных и энергичных учеников: капитана Севье-ра с супругой и Джей Джей Гудвина – англичанина, с которым он познакомился в Америке и который вел записи его лекций и бесед. Позднее в Индию за ним последует и Маргарет Ноубл – сестра Ниведита, с ней он познакомился в свой первый приезд. Западные ученики Вивекананды каждый в своей области преданно трудились на ниве просвещения и освобождения Индии.

Оставив Англию и проехав по Европе, 11 января 1897 года Вивекананда высадился на Цейлоне. Путь с Цейлона в Калькутту стал триумфальным шествием – тысячи людей встречали его с флагами, оркестрами, благовониями, розовой водой и цветами. Раджа Рамнада помогал везти его экипаж по улицам Калькутты и воздвиг в честь Вивекананды колонну в сорок футов высотой. На полустанке, где не предполагалось остановки, почитатели замечательного монаха легли на рельсы и отказались освободить путь, пока он им не покажется. Возможно, земляки Вивекананды преувеличивали степень его материального успеха в Америке и Европе. Однако они совершенно справедливо рассматривали его поездку на Запад как психологический триумф, значительно превосходящий по уровню и сумму собранных им денег, и число пошедших за ним последователей. И действительно, есть основания говорить о том, что до Вивекананды ни одного индийца американцы и англичане не соглашались принимать на таких условиях – не в качестве услужливого союзника, не в качестве откровенного противника, но как истинного доброжелателя и друга, в равной степени готового наставлять и учиться, просить о помощи и предлагать свою.

Среди всех этих восторгов Вивекананда не терял эмоционального равновесия, никогда не забывал, кто он такой – ученик Рамакришны и равноправный член монашеского Ордена.

Кстати, когда монахи читали в газетах о его американских лекциях, они вначале понятия не имели, кто этот прославленный свами, – они же не знали его нового монашеского имени!

Брахмананда первым из монахов приветствовал его, надев на шею гирлянду из цветов. Вивекананда склонился и коснулся его ног со словами из священных книг: «На сына гуру должно взирать как на самого гypy».

Брахмананда выразил свое почтение ответной цитатой: «Старшего брата должно почитать как отца».

Вивекананду отвезли в монастырь в Аламбазаре, где он вручил Брахмананде все деньги, собранные им на будущую деятельность Миссии Рамакришны. Мелочь на паром через Гангу он попросил у братьев и жить начал в той же бедности, что и другие монахи.

1 мая 1897 года Вивекананда выступил на собрании монахов и мирян – последователей Рамакришны с изложением планов организации Миссии. Вкратце они заключались в следующем.

Миссия будет проповедовать те истины, которые проповедовал и доказывал своей жизнью Рамакришна. Ее задача – помогать другим воплощать эти истины в жизнь для мирского, умственного и духовного развития. А также – готовить тех, кто затем станет передавать знание или те научные дисциплины, которые могут способствовать материальному и духовному благоденствию масс. Миссия учредит по всей Индии центры по обучению монахов и социальной работе. И направит специально подготовленных членов Ордена в страны за пределами Индии с целью установления лучших отношений и взаимопонимания с ними. Преследовать чисто духовные и гуманитарные цели. Миссия не будет связана с политикой.