Текст книги "Кровь невинных"

Автор книги: Кристофер Дикки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Еще не нашел свою женщину. – Я отдавал себе отчет в том, что ее это не очень интересует, но постарался объяснить поподробнее. – Я хотел бы. Но моя работа, моя жизнь не позволяют мне...

Анна сказала что-то старику, потом встала, отнесла картошку к плите и бросила ее в кастрюлю с кипящей водой. Вернулась и встала около стола. Это был намек, что мне пора уходить.

– Пожалуйста, переведите, – попросил я старика. – Объясните, что я хотел бы обзавестись семьей, но служил в армии, и это трудно для солдата вроде меня. Но я вернулся сюда, чтобы найти семью, которая у меня еще осталась. И я обязательно...

Старик остановил меня и стал переводить. Анна Коромица произнесла одно слово на хорватском языке.

– Ты – солдат? – спросил старик.

– Был.

– И ты пришел сюда сражаться с сербами? – Глаза Анны и старика неожиданно вспыхнули неподдельным интересом.

– Нет. Я пришел сюда не за этим. Я хотел встретиться с Анной и с теми, с кем она могла бы меня познакомить. Возможно, я задержусь здесь на несколько недель. А потом поеду в деревню моего отца, рядом с Дрваром. Я ничего не знаю о его семье. Я надеялся, что вы поможете мне. Вы не знаете, у него жили родственники здесь, в Загребе?

Анна сказала что-то старику, но он перевел не сразу. Она проверила картошку, убавила огонь и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Подождите минуту! – воскликнул я. – И это все?

Я открыл дверь, но в коридоре никого не было.

– Думаю, вам лучше уйти, – подал голос старик.

– Что?

– Она сказала, что, если вас интересуют мусульмане, вам лучше сходить в мечеть.

* * *

Я вернулся в отель и попытался уснуть. Хотелось есть, но я так и не поужинал. Не мог заставить себя покинуть тесный коричневый номер в «Астории». Мозг блокировал любую мысль о беге, ходьбе или просто движении, которое помогло бы мне отвлечься. «Не сейчас, – говорил я себе, – не сейчас. Потом». От усталости и огорчения я не мог пошевелиться. Вряд ли кто-нибудь в мечети может знать о моем отце. Мечеть. О чем я вообще думаю? Много ли я знаю о мечетях, об исламе и молитвах? Столько же, сколько и о Святом причастии, Святом Духе, об Иисусе. То есть очень мало. «Твоя мать умерла в мире с Господом?» Да, черт возьми. По крайней мере в душе. Когда она харкала кровью, когда жизнь медленно вытекала из нее через кислородные трубки, она пыталась говорить, она взывала к Богу и просила пригласить священника. Да, так оно и было. А кто к ней пришел? Никто. Только медсестры. Потому что старый отец Миллиган тем вечером был занят и его не смогли найти вовремя. Умерла ли она в мире с Господом? Она умерла в больнице, харкая кровью.

А я находился так далеко от нее.

Ночь в Загребе была долгой, а одеяло тонким. Я хотел укрыться еще чем-нибудь, но не мог найти в себе силы встать и взять куртку. И даже когда сон наконец сморил меня, я просыпался через каждый час, словно в голове у меня завели будильник, предупреждавший о том, что нельзя засыпать слишком глубоко. Я пытался согреться, но холод проник внутрь меня. А когда я проснулся в четыре, у меня перехватило дыхание от чувства безысходности. Как будто сердце и легкие замерли, и только мозг продолжал работать сверхурочно.

Внезапно дверь затрещала на петлях. Снаружи послышался мужской голос, кто-то яростно дернул ручку, ударил кулаком по двери, хлопнул по стене рядом с ней, рыча и выкрикивая слова, которые невозможно было разобрать. Когда он первый раз навалился на дверь, она задрожала, но не открылась. Это дало мне время для маневра. В следующий раз дверь поддалась. Он ворвался в комнату, крича и озираясь по сторонам, не зная о моем присутствии до тех пор, пока я не схватил его сзади и не прижал к комоду. Острый угол попал ему прямо в солнечное сплетение, и он согнулся пополам. Его тело провисло, а лицо оказалось перед зеркалом над комодом. Я ударил его головой два или три раза по зеркалу, пока оно не рассыпалось, и склонился над ним, тяжело дыша, прислушиваясь. Я не мог разобрать, о чем он говорил, но ясно чувствовал запах алкоголя. Лицо и глаза мужчины были забрызганы кровью, нос сломан и кровоточил. Я посмотрел на открытую дверь и увидел женщину в старом халате и мужчин в нижнем белье, которые спускались по лестнице и собирались в холле. Крепко прижав своего ночного гостя, чтобы он не сопротивлялся, я снова ударил его по лицу, затем оттащил от комода и развернул, чтобы показать его лицо зрителям. Я держал человека одной рукой, а другой схватил его за волосы и поднял голову, чтобы все увидели, в какое безобразное месиво я превратил его лицо. Они застыли как каменные изваяния.

– Здесь кто-нибудь говорит по-английски? – выкрикнул я.

Они посмотрели друг на друга.

– Никто не хочет мне объяснить, что здесь, черт возьми, происходит?

Крупный мужчина смерил меня странным взглядом. Было непонятно, то ли он хочет драться со мной, то ли просто поговорить.

– Не та комната, – пояснил он.

– Да, это не та комната. Я хотел немного поспать, когда этот парень ворвался ко мне, как Годзилла.

– Он думал, что здесь его жена.

– Здесь нет его жены.

– Ошибся комнатой.

– Да, да.

Ревнивый муж, которого я по-прежнему держал, зашевелился и снова попытался оказать сопротивление. Крупный мужчина сделал несколько шагов вперед.

– Возьмите его, – сказал я. – Он ваш.

Мужчина потащил своего друга к лестнице. Я закрыл глаза и попытался успокоить сердцебиение. Затем вернулся в комнату. Там царил настоящий разгром: дверь выбита, повсюду на полу – осколки стекла и следы крови. Во всяком случае, спать я больше не собирался.

* * *

В предрассветные часы улицы Загреба пустынны и темны. Пробираясь в темноте из одного конца города в другой, я очень быстро замерз. Тучи рассеялись. Поднимая голову, я видел яркие звезды. Я изучил карту города и теперь полагался на свою удачу и сообразительность. Иногда мне попадались пьяные солдаты, но никто из них меня не беспокоил. Уже на подходе к мечети мне показалось, что я пошел не той дорогой. Слишком уж заурядным выглядело это место. Чего я, собственно, ожидал? Я и сам точно не знал. Мне казалось, что я заблудился. Улица, по которой я шел, вывела меня на парковку, а в нескольких сотнях ярдов от нее на возвышении располагался крупный, странного вида комплекс. В некоторых окнах горел свет, но в темноте различались лишь смутные очертания здания. Башня-минарет. И купол, как будто расколотый пополам. Мне не верилось, что это то самое место, которое я искал. Но других вариантов не было. Вдалеке виднелась лишь церковь с ясно различимым на ней крестом, а еще дальше – электростанция, дымящая в ледяное небо.

Сначала подъехала одна машина, затем – другая, а потом маленький автобус остановился на парковке. Оттуда вышли люди, которые направились к зданию. Я смотрел на них из тени, потом последовал за ними. Дверь оказалась открыта. Я вошел. Никто не обратил на меня особого внимания.

Фойе напоминало городской культурный центр – чистое, ярко освещенное помещение, отделанное пластиком.

Неопрятного вида мужчины, человек двадцать, толпились с чашками кофе в руках. Одни ходили по комнатам, другие просто сидели на белых, украшенных резьбой стульях, курили сигары и ждали, стряхивали с себя последние остатки сна. Большинство походило на фермеров с грубыми красными руками и лицами. Они мало чем отличались от людей, которых я видел в Загребе. На фоне темной улицы наши отражения в зеркальных окнах были прозрачными как призраки. Разглядывая их, я поймал себя на мысли, что не могу найти среди всех этих отражений свое собственное.

Я взял чашку кофе и спросил, говорит ли кто-нибудь по-английски. Ко мне повернулся молодой человек, немного выше остальных.

– Салам алейкум, – сказал я, пожимая ему руку.

– Алейкум салам, – ответил он. – Чем могу помочь?

Он говорил без акцента, и понять, откуда он, было сложно.

– Вы – американец?

– Пару лет учился в колледже Сиракузы.

– И наверняка играли в бейсбол?

– Конечно.

– Знаете, я так рад, что встретил вас. – Наконец-то я нашел того, с кем можно поговорить. – Курт Куртовиц.

– Алия, – представился он. – Можете называть меня просто Эл. Вы только что приехали?

– Вчера. Из-за смены часовых поясов и всяких неприятностей я не мог уснуть.

– Что привело вас в мечеть?

– Я... я пришел помолиться.

Я не поверил своим словам, поскольку до сих пор не собирался заявлять о своем выборе публично. Мне хотелось дождаться, когда я приеду в Льежска Жупица. Это, наверное, одно из последних мест, где молился мой отец, прежде чем покинул родину, прежде чем перестал молиться окончательно. Как будто я возвращал все на круги своя. Но в тот момент, в ту ночь я решил, что бессмысленно ждать.

Во время путешествия по городу я постоянно думал о том, почему я такой робкий. Месяцами молился в одиночестве в своей комнате. Ты либо веришь, либо нет. И если веришь, то ничто не должно тебя смущать. Теперь мне казалось ошибочным ждать первой совместной молитвы до тех пор, пока я не окажусь в деревне отца. В конечном счете мои молитвы были обращены к Богу, а не к отцу.

– Добро пожаловать, – пригласил парень из Сиракузы.

«Аллах акбар», – пропел через динамики низкий голос. «Аллах акбар», – продолжилась запись.

Я не знал арабского, но понял значение этих слов. «Бог велик» – так начиналась молитва, призывающая верующих вставать до рассвета, потому что молитва лучше, чем сон.

Вместе мы умыли лица, затем омыли наши руки и ладони, сначала правую, потом – левую от кончиков пальцев до локтей. Ритуал неторопливый, но в то же время очень важный и имеющий особый духовный смысл. Особенно для меня, человека, обратившегося к вере уже во взрослом возрасте. Ты одновременно очищаешь свои помыслы и свое тело. Все тесно связано. И в конце этого обряда, омыв даже свои ноги, босиком ты предстаешь перед Богом.

Под высоким белоснежным сводом мечети, в окружении голых стен, мы стояли и обращали свои слова к Богу и его пророку, да пребудет с ним мир. Опустились на колени и коснулись головами земли. Встали. Молитва закончилась. И лишь тогда, подняв глаза, я увидел двух мужчин-арабов, которые выделялись из толпы верующих. И один из них, несмотря на бороду, показался мне знакомым. Худощавый, но сильный, с движениями как у настоящего бойца. По взгляду его темных глаз, умному и настойчивому, я понял, что он тоже узнал меня. Я понял это. Мы были вместе... теми долгими днями и ночами, на той кровавой дороге, в Кувейте. В его глазах стояли слезы, которые я никак не ожидал увидеть. Он обхватил мою голову руками и поцеловал сначала в одну щеку, затем – в другую.

– Рашид! – сказал я. – Будь я проклят!

Глава 14

После гражданской войны дорожные знаки находились в полном беспорядке и только сбивали с толку. Названия мест теперь были неразрывно связаны с новыми, трагическими воспоминаниями, но знаки меняли не сразу. Глядя на них, невозможно было понять, в какой стране ты находишься, придется ли тебе, добираясь до какого-нибудь города, пройти контрольно-пропускной пункт, проехать артиллерийскую часть или пересечь минное поле; нельзя узнать, что здесь погибли тысячи людей. Знаки молчали и о том, что этого места могло уже и не существовать.

Если бы я попал в Югославию годом ранее, то просто поехал бы на юго-восток страны, миновав Бихач и Дрвар, а потом оказался бы в Льежска Жупица. Мне до сих пор попадались знаки, указывающие на этот путь. Но война перерезала дороги. Дрвар оказался на территории сербской Крайны, и я понял, что единственный способ добраться туда – ехать на юго-запад вдоль побережья, а затем – через Боснию и Герцеговину.

Рашид поехал со мной. С того момента, как мы выпили напоследок кофе в мечети, он почти не покидал меня.

– Здесь происходят важные события. – Он взбалтывал кофе в пластиковом стаканчике.

– Более важные, чем в Кувейте? – Я вспомнил, как Рашид уходил от нас по дороге смерти, и открыл было рот, чтобы возразить, но он остановил меня:

– Более важные. Это намного важнее для каждого мусульманина. В том числе и для тебя. Просто не верится, что ты стал мусульманином. Ты же типичный американец.

– Мой отец – мусульманин из Боснии. Он приехал в Штаты в сороковых.

– Он еще жив?

– Нет. Давно умер. Я хочу увидеть его родную деревню.

– Мне грустно слышать об этом. Но... ты ведь приехал сюда не из-за войны?

– Нет, я приехал не за этим.

– Ты – хороший солдат. Настоящий боец. Даже странно, что ты всего лишь турист.

– Правда? Ты действительно так думаешь? – Я вспомнил, как мы ползли через минное поле. Вспомнил ту ночь, фосфор и Дженкинса. – А разве ты не устал от войны? Пора идти дальше, дружище.

– Не мы начинаем эти войны. – Он подождал, пока я допью свой кофе, потом посмотрел мне в глаза. – Не мы, – повторил он.

– Кто это «мы»? Послушай, Рашид, приятель, это не моя война, хотя мои предки и отсюда родом. Я не понимаю, какое ты имеешь ко всему этому отношение?

– Ты веришь в справедливость?

– В справедливость? Нет. – Я устал от подобных разговоров. – Знаешь, я очень рад тебя видеть. Даже словами передать не могу, как рад. Я понятия не имею, почему ты здесь, но мне все равно приятно. Я провел в этом месте два невероятно долгих дня, и мне пришлось изменить все свои планы. – Я почувствовал, что мой голос начинает срываться. – Сейчас мне нужно решить, что делать дальше. Я должен вернуться в отель.

Ты даже не представляешь, какой у меня сейчас в номере бардак. Но я хочу как можно скорее попасть в деревню моего отца.

– Как ты доберешься туда?

– Возьму машину напрокат.

Он улыбнулся.

– У тебя на это уйдет как минимум три дня. И когда ты приедешь на место... – Он рассказал о захваченной сербами Крайне и о дорогах. – Ты говоришь на каком-нибудь сербском диалекте?

– Нет. А ты?

– На нескольких.

Я был поражен.

– Возможно, я найму переводчика. – Мне вспомнился Эл, я стал искать его глазами, но он исчез.

– Поехать в Дрвар? И сколько денег ты собираешься заплатить переводчику? Никто из местных не поедет с тобой туда. Через несколько недель, возможно, через несколько дней в Боснии начнется война...

– Откуда ты знаешь?

– Об этом все знают.

Я покачал головой. За последние дни я пережил слишком много потрясений. Я устал и хотел спать.

– Как долго ты собираешься оставаться в Дрваре? Один день? Два?

– Наверное. Не знаю. Пока не знаю.

– На этой неделе я собираюсь в Боснию. Сегодня уезжаю.

Я не сводил с него глаз.

– Не скажу, что Дрвар находится поблизости от тех мест, куда я направляюсь, но и не очень далеко. Если хочешь, я поеду с тобой туда, а дальше – посмотрим. – Он наблюдал за выражением моего лица, я тоже не сводил глаз с Рашида. – Может быть, ты составишь мне компанию? Мы воспользуемся моей машиной. На той, что ты сможешь взять здесь напрокат, далеко не уедешь.

Я подумал, что он хочет завербовать меня. Мне больше не хотелось воевать, но я лишь ответил:

– Это предложение, от которого трудно отказаться.

* * *

Мой рюкзак стоял в холле отеля, часть одежды была засунута в полиэтиленовый пакет, поверх которого лежала зубная щетка. Рядом на коричневом диване сидел прыщавый подросток. Увидев, что я смотрю на свои вещи, он побежал к лестнице.

– Один-двадцать один, – сказал я портье, чей костюм по-прежнему усыпала перхоть. – Вы закончили уборку в моей комнате?

Вместо ключа он протянул мне счет в местной валюте, составлявший в общей сложности шестьсот сорок три доллара.

– Вы шутите?

– Это за дверь и за комод. Нам пришлось также заменить ковер и покрывало на кровати. Все вещи импортные и очень дорогие.

– Вы шутите, – повторил я, засовывая полиэтиленовый пакет и зубную щетку в рюкзак и взваливая его на плечо. Я разозлился, хотя и ожидал чего-нибудь в этом роде, и положил на стол стодолларовую купюру.

– Что это? – спросил мужчина.

– Все, что я вам должен.

Он покачал головой и вернул мне деньги. Я не взял их.

– Я хочу поговорить с администратором, – потребовал я.

Портье, маленький, болезненного вида человечек, взял телефон, вставил провод в переключатель и отрицательно покачал головой прежде, чем на другом конце провода раздался звонок.

– Его нет на месте. – Он протянул мне трубку, чтобы я мог убедиться сам. Это был старый черный телефон с тяжелой трубкой. Я услышал только короткие гудки.

Рашид стоял позади меня. Он положил мне руку на плечо, посмотрел на счет, присвистнул и отошел в противоположный угол холла, к выходу.

– Позвоните администратору еще раз, – процедил я сквозь зубы.

На лестнице послышались шаги, кто-то быстро спускался вниз. Я увидел крупного мужчину, с которым разговаривал прошлой ночью, прыщавого паренька и пьяницу-мужа. Его нос заклеивал пластырь, а лицо украшали синяки фиолетово-коричневых оттенков. Я подумал, что они хотят свести со мной счеты. Казалось, даже пацан готов к драке. Я по-прежнему стоял с рюкзаком на плече и телефонной трубкой в руке.

Рашид что-то крикнул и сунул руку под куртку, чтобы достать спрятанный у него за поясом предмет.

Я решил, что он блефует. Побитый мной мужчина подумал то же самое и двинулся на меня, как полузащитник. Он был таким же злым, тупым, и от него все так же пахло спиртным. Я не двигался, пока он не подошел ко мне на расстояние двух футов, затем ударил его телефонной трубкой по тому, что осталось от его носа. Он не то закричал, не то взревел и схватился за лицо. Трубка упала и со стуком покатилась по полу. Портье кричал, Рашид тоже. Но подросток и крупный мужчина не двинулись с места. Рашид не блефовал. Он вытянул руку, в которой держал пистолет «хеклер-кох» девятимиллиметрового калибра.

Скандальный муж корчился, тряс головой, но от боли ничего не видел. Маленький серый человек за столом стал пунцово-красным, скорее от страха, чем от ярости. А Рашид стоял спокойно, как полицейский на стрельбище.

– Занесите телефон в счет, – заявил я, кладя стодолларовую купюру на стол. – Сдачи не надо.

«Лендкрузер» Рашида стоял около входа. На ветровом стекле красовалась наклейка с изображением раскрытой книги, исписанной арабскими письменами. Я бросил рюкзак на заднее сиденье, взял у Рашида пистолет и прикрывал его, пока он садился на место водителя. Мы тронулись с места.

– Рашид, чем ты, черт возьми, здесь занимаешься?

– Помогаю беженцам.

* * *

Когда я проснулся, мы сворачивали с главного шоссе около Карловаца.

– На заднем сиденье – еда, – сказал Рашид.

Я нашел пиццу и колу.

– Все американские удобства, – улыбнулся я. Пицца уже остыла, но я умирал с голоду. Кола оказалась прохладной, и я окончательно проснулся, когда она зашипела у меня в горле. – Спасибо, что помог мне в отеле, – поблагодарил я.

Рашид не отрывал глаз от дороги. Несмотря на мокрый снег с дождем, он ехал довольно быстро и был предельно сосредоточен.

– И за Кувейт, – добавил я. – Ты меня дважды выручил.

– Мы же друзья.

Чем ближе мы подъезжали к морю, тем выше и отвеснее становились горы и тем безумнее было движение на дороге. Рашид вел машину сосредоточенно, как ребенок, играющий в видеоигру.

– Мы спешим? – поинтересовался я.

– Может быть. Нужно двигаться быстро, если есть такая возможность.

Дворники работали непрерывно, а висевшее над самым морем солнце светило достаточно ярко, и его лучи скользили по нашим лицам. Во всем облике Рашида чувствовалась какая-то напряженность. Тогда я в первый раз обратил на это внимание. Это нельзя было назвать страхом. Но я чувствовал, хотя не происходило ничего особенного, что с ним творится что-то неладное. Он напоминал человека, которому сказали, что он скоро умрет, но который еще не ощущает боли.

– Расскажи мне про Кувейт, – попросил я.

– Это долгая история.

– Дорога длинная.

– Верно, – вздохнул он. – Я родился в Кувейте и вырос там.

– Понятно.

– Но я не кувейтец. – Рашид мрачно усмехнулся. – Я палестинец, из Яффы. Моей матери исполнилось три года, когда ее семье пришлось уехать.

– Твои родители еще живы?

– Да, слава Богу.

– Я читал, что палестинцы поддерживали Саддама.

– Не все. Я воевал против него. Помнишь?

– Да.

На минуту Рашид сосредоточился на дороге, пытаясь обогнать большой грузовик на опасном повороте. Маленький «фиат» выскочил навстречу, и нам втроем пришлось умещаться на двухполосной дороге.

– Против Саддама сражалось гораздо больше палестинцев, чем кувейтцев. Помнишь Ябера? Сукиного сына, из-за которого мы все чуть не погибли? Владельца сейфа?

– Помню. – Не забыл, как он умирал, когда Рашид прострелил ему живот.

– Он был кувейтцем. И хотел, чтобы все сражались за него. Его интересовали только деньги.

Из этого разговора я понял, как мало я знаю о Ближнем Востоке и о Рашиде.

– На самом деле я ничего не знаю о Палестине, – признался я.

Рашид посмотрел на меня, казалось, что он удивлен. Потом что-то впереди привлекло его внимание.

– Контрольно-пропускной пункт, – объяснил он.

Мы сбавили ход, а затем остановились в конце длинной пробки.

Высокий мужчина в камуфляже шел по дороге, рассматривая водителей и пассажиров в автомобилях. За спиной у него болтался «Калашников», и, судя по всему, он не очень крепко стоял на ногах.

– Сливовица – сливовая настойка, – сказал Рашид, рассматривая его. – Эти люди вечно пьяные.

Он вышел из машины, отозвал одного из солдат в сторону и стал о чем-то говорить с ним за грузовиком, стоявшим перед нами, так что остальные водители не могли их видеть. В какой-то момент Рашид отвел руку за спину. «Вот черт!» – подумал я, но потом увидел, что он просто достал воду. Рашид показал солдату свое удостоверение. Тот рассматривал его очень внимательно, как горилла, нашедшая банан. Затем они оба посмотрели на меня. Солдат подошел, нагнулся над водительским местом, обдав меня запахом сливовой настойки.

– Американец?

– Да.

– Хорошо. – Он поднял вверх большой палец и двинулся дальше.

– Они любят американцев?

– Пока любят. А завтра – как знать. Но больше всего ему понравились деньги, которые я ему дал.

Машины снова двинулись.

– Палестина, – проговорил я. – Ты можешь туда вернуться?

Он снова посмотрел на меня с удивлением и разочарованием во взгляде.

– Наша семья покинула Палестину в 1948 году. Теперь израильтяне живут там, где родилась моя мать, и владеют магазином моего деда. Они заявили, что эти земли принадлежат им. Как и все, что им удалось украсть. Знаешь, у мамы до сих пор есть ключи от нашего дома в Яффе. У нее сохранились все документы. Дедушка забрал их, когда мы уезжали. Он думал, что мы сможем возвратиться. Арабы собирались вернуть все это нам. – Желваки заиграли на лице Рашида. – Но он умер в Кувейте, так и не увидев своей страны. Мы жили с черноглазыми арабами в пустыне. Другие беженцы из Палестины находились в подчинении у египтян. Мы селились везде, где это было возможно, и ждали. Но арабы проиграли даже в Иерусалиме, и мечеть Эль-Акса оказалась в руках евреев. Мы жили с этими дерьмовыми кувейтцами, поднимали их страну, но они и ее потеряли, а теперь во всем обвиняют нас. Эти люди – свиньи.

– Я ничего не знал об этом. Да и откуда мне знать. Но я слышал, что в прошлом году был подписан мирный договор.

– Арабские политики опять все распродают. Это не мир. Это капитуляция.

– Все так запутано.

– Американская чушь. Есть справедливость. А есть несправедливость. Все просто.

– Но это не моя битва.

– Это битва каждого мусульманина.

Уже стемнело, и я словно зачарованный смотрел, как свет фар скользил по дороге, по приближающимся машинам, по горной гряде с одной стороны и по небу и морю – с другой, пока мы ехали вдоль побережья.

– Почему же тогда ты здесь? Почему не борешься за Палестину?

– Это битва каждого мусульманина. За справедливость. И когда-нибудь, когда-нибудь она обязательно восторжествует.

– Слушай, я ничего не понимаю: ты хочешь бороться за Палестину, а вместо этого едешь в Боснию. Не понимаю.

– К счастью для тебя, – улыбнулся он.

* * *

Мы пропустили все молитвы, поскольку не могли останавливаться. Переночевали в городе Сплите, в маленьком доме, где и без нас было много постояльцев. На кухне собралась небольшая группа людей, которые курили. Некоторые – арабы, остальные – черные. Меня это очень удивило. Так хотелось спать, что перед глазами стояла пелена, похожая на туман, и я едва нашел в себе силы поздороваться с ними. Отключился, едва добравшись до кровати. На рассвете мы совершили фаджр – утреннюю молитву. Как бы ни трудно мне было вставать, умываться и настраиваться на молитву, я чувствовал, что проникаюсь этим ритуалом и он начинает успокаивать меня.

После молитвы Рашид дал мне какие-то бумаги в согнутом пополам конверте. Разрешение на въезд. Я не смог разобрать ничего, кроме своего имени, но, похоже, они были подлинными.

– Как тебе это удалось? – спросил я.

– Мир не без добрых людей, и у нас есть деньги.

Мы снова отправились в путь. Благодаря документам и присущему Рашиду дару убеждения все прошло как по маслу. К полудню мы прибыли в Ливно. Судя по карте, мы находились на территории Боснии, но повсюду виднелись хорватские флаги. Помолились в пустой мечети. Затем я сел за руль. Дорога становилась все хуже. Все реже встречались другие автомобили. Однажды мы остановились, и Рашид отклеил арабские знаки с дверец машины, после чего замазал грязью их следы.

– Неизвестно, с кем мы здесь встретимся, – объяснил он.

Но время шло, а нам никто не попадался.

Изрезанная колеями и рытвинами, заметенная снегом дорога шла вдоль горной гряды. Мы ехали то мимо каменистых утесов, то сквозь густой лес, темный и зловещий, как в волшебных сказках. Дорога обледенела, и машина соскальзывала к краю обрыва.

– Хочешь, я сяду за руль? – предложил Рашид.

– Нет. Разве что ты сам этого хочешь.

– Ты – хороший водитель, – ответил он.

Мы разговаривали все меньше и меньше. В салоне машины раздавались лишь скрип подвески, рев двигателя и громкое жужжание вентилятора. Я испытывал тревогу: представлялось, как машина срывается с обрыва и разбивается, а вместе с ней и мы.

Я никогда не любил высоту. Трудно сосчитать, сколько раз мне приходилось прыгать с парашютом, проходить по веревочным мостам, спускаться на канате с гор и с вертолета. И всякий раз я преодолевал страх, который буквально парализовывал меня. Первые несколько раз, когда я залезал на вышку для прыжков, мои ноги подгибались и я не мог сдвинуться с места. Позже я научился подавлять в себе страх, сосредотачиваясь на повседневных заботах или каких-то других проблемах, например, под чей обстрел я могу попасть, когда приземлюсь. Но теперь, путешествуя по горному серпантину, мне казалось, что я заглядываю в бездну, и страх снова сковывал мои мышцы. Обрыв был совсем близко. Машина могла в любую минуту преподнести сюрприз.

Слишком близко к краю. Я делал все, чтобы она оставалась на дороге, стараясь при этом особенно не напрягаться.

Вскоре после того как мы проехали Гламоч, мне показалось, что придется повернуть назад. Дорога пролегала через небольшую долину, затем снова вела в горы, становясь все уже и уже. Под снегом – только грунт и гравий. Наконец дорога сузилась до одной линии. А потом стала и того уже. Часть дороги просела, и огромную трещину перекрывали бревна. Они лежали вкось и вкривь, некоторые из них выступали над остальными и казались весьма неустойчивыми. Мы вышли, чтобы осмотреть их. Неумело залатанная дорога выглядела ненамного шире нашего «лендкрузера».

– У нас получится. – Рашид осторожно переходил через бревна. Он едва не поскользнулся на их ледяной поверхности.

Меня это не убедило. Однако дорога позади нас была слишком узкой, развернуться не представлялось возможным, и нам пришлось бы долгое время ехать задним ходом, что не менее опасно. Снова пошел снег. У нас не оставалось выбора. Если мы не переедем эти бревна, то я никогда не доберусь до Дрвара. Мы можем застрять в горах на ночь. Возможно, дольше. Но если поедем слишком быстро, машина сорвется в пропасть. И мы погибнем.

– Надеюсь, ты окажешься прав, – сказал я.

– Я поведу, а ты будешь показывать мне путь, – предложил Рашид.

– Нет, приятель. Это мое путешествие.

Он посмотрел на меня, тяжело дыша.

– И Божья воля.

– Да, и Божья воля.

– Убери зеркало справа и не переживай, если поцарапаешь машину.

– Хорошо. Но я надеюсь обойтись без этого.

Я медленно поехал на самой низкой скорости, стараясь не сводить глаз с Рашида впереди меня или с каменной стены справа, только бы не смотреть налево. Но не мог. Все, что я видел, – это пропасть. Если бы я открыл дверцу машины и сделал всего один шаг, то сорвался бы вниз. Дно пропасти находилось, наверное, в тысячи футах от нас, его заслонял круговорот снежинок и густые серые облака. Я слышал, как шины шуршали по гальке, и каждая частичка льда и снега скрипела и хрустела под ними, пока я приближался к бревнам. Шины коснулись их и медленно покатились сначала по одному, затем – по другому. Бревна закачались, и переднее левое колесо, находившееся ближе всего к обрыву, стало соскальзывать, а переднее правое поднялось.

– Не останавливайся, – прокричал Рашид. – Езжай дальше! – Он забрался на бампер спереди. Под его весом колесо опустилось на землю. Бревна перестали покачиваться. Мы продвигались дальше. Рашид стоял перед машиной, его силуэт вырисовывался на фоне неба. Он не сводил с меня глаз.

– Двигайся, – сказал он.

Затем начал просто открывать рот, беззвучно произнося слова: «Медленно. Вот так». Металл с правой стороны скрипел и визжал, задевая каменистую поверхность утеса. Передние колеса соскользнули с последнего бревна и заскрипели по снегу. Но задние пробуксовывали по льду, который покрывал бревно.

– Не останавливайся! – велел Рашид и взобрался на капот «лендкрузера».

Затем полез наверх, и я услышал, как он ползет по крыше назад, чтобы надавить на задние колеса, которые скользили. Их заносило, и на мгновение они закрутились на льду. Но они продержались достаточно долго, чтобы передние колеса оказались на твердой почве. Машина дернулась, подскочила и наконец миновала бревна.

В лобовом стекле сверху появилось лицо Рашида. Он улыбнулся и засвистел, но я не слышал его через стекло. Рашид подал мне знак проехать еще немного вперед, чтобы он мог спрыгнуть. Соскочил с крыши с правой стороны машины, посмотрел на дверцу и покачал головой.

– Открывай дверцу, – сказал он, – только не левую, – и уселся рядом со мной.

– Даже не верится, что мы справились.

– Господь помог нам, – ответил Рашид.

– Да. Господь и его друзья. – Но Рашид ничего не ответил. Я проехал еще несколько ярдов, пока дорога не стала постепенно расширяться, потом затормозил и вышел из машины. Я едва держался на ногах. Пришлось облокотиться о машину, чтобы отлить. Теперь за руль сел Рашид. Мы прибыли в Дрвар через два часа после наступления темноты.