Текст книги "Кровь невинных"

Автор книги: Кристофер Дикки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава 12

– Курт? Заходи. Как у тебя дела?

– Спасибо, Тайлер. Все хорошо.

– К сожалению, кроме меня, дома никого нет. Леди уехали.

– И это в воскресный день?

– Будешь что-нибудь?

Мы разговаривали на большой кухне. Я провел здесь много времени, когда встречался с нею, и по-прежнему чувствовал себя как дома, хотя наши отношения с Джози закончились так давно, что я едва мог о них вспомнить.

– Могу чем-нибудь помочь тебе, Курт? – Отец Джози налил мне стакан холодного сладкого чая.

– Надеюсь, я вам не помешал?

– Да нет. Я изучал кое-какие бумаги.

– Я хотел поговорить с вами, Тайлер. Сразу перейду к делу. Я увольняюсь из армии. – Сделав большой глоток, я добавил: – Вижу, вы удивлены.

– Уверен, что это правильное решение.

– Думаю, да.

– И я могу тебе чем-то помочь?

– Вряд ли. По крайней мере не сейчас. В следующем году я хотел бы попутешествовать.

– Где?

– По Европе. Знаете, мои родители родом из Югославии. Думаю съездить туда.

– Говорят, сейчас там опасно.

– Да. Может, я и не поеду туда. Устал от войны.

– Понятно. Джози говорила, что ты был в Заливе.

– Да.

– Но, Курт, извини, я не понимаю, при чем здесь я?

– Я пытаюсь строить планы на будущее. Увольняюсь со службы в сентябре. Я хорошо сэкономил, пока был в Заливе. Мне нужно решить, на что потратить деньги. Моя мать оставила мне в наследство свою страховку и облигации отца, которые оценили в двадцать четыре тысячи двести долларов. Если собрать все вместе, получается где-то семьдесят две тысячи долларов.

– Достойная сумма для человека твоего возраста.

– Да, приличная. Достаточно, чтобы купить несколько хороших вещей, которые мне совершенно не нужны, или провести пару лет за границей. Мне это нравится гораздо больше. Даже хватит, чтобы добраться до деревни моего отца.

– А что ты будешь делать потом?

– Пока не знаю. Но... поэтому я и зашел к вам сегодня... я предположил, что могу вернуться в Саванну. Это единственное место, которое кажется мне родным.

– Понятно.

– И я подумал, что, когда вернусь, возможно, вы поможете мне подыскать работу.

– Или возьму на работу?

– Ну да, если я подойду для нее. Это ведь совсем не то, чем я занимался раньше.

– Да, не то. Сейчас я ничего не могу сказать наверняка. За пару лет многое может измениться.

– Я ни на что не рассчитываю. Но...

– Не думаю, Курт.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что уже сказал.

– Вы все время рассказывали мне, чем я смогу заниматься у вас на фабрике. Работать охранником. Или менеджером.

– Я говорил об этом больше года тому назад, Курт. И по твоим словам, должно пройти еще один или два года. Все меняется. И бизнес тоже. Мы увольняем людей, а не берем их на работу.

– И у вас есть на то причины?

Тайлер знал, что я задам этот вопрос.

– Есть.

Я молча обвел глазами кухню. Чистые шкафчики светло-голубого цвета, в углу, как всегда, – ваза с фруктами. Кухня богатого фермера. Огромная плита, в которой можно зажарить молодого бычка. Около нее – старый разделочный стол, который служил так долго, что даже прогнулся посередине. Сбоку от него – подставка с полудюжиной тесаков и ножей.

Я по-прежнему контролировал себя. Встал и глубоко вздохнул.

– Но это сейчас. В данный момент вам приходится увольнять людей. Возможно, через пару лет все изменится.

– Конечно, Курт. Конечно. Напиши мне письмо, когда соберешься возвращаться. Я тебе сразу отвечу.

– Отлично. Это все, что мне было нужно.

– Значит, ты больше ничего не хочешь? Тогда, если ты не против, я вернусь к своим бумагам.

– Знаете, мне очень нравятся ваши персики. – Я взял один из них из вазы и снял со стены нож. – Вы не возражаете?

– Они для этого здесь и лежат. – Тайлер стоял, переминаясь с ноги на ногу и облокотившись о стол.

Я стал чистить персик, но нож оказался не очень острым. Я достал точилку и стал затачивать лезвие.

– Помните, это была моя обязанность на День благодарения?

– Да, – ответил он равнодушно.

– Миссис Ранкин говорила, что ни у кого не получается точить ножи так же остро. – Я закончил чистить персик над раковиной, стараясь оставить после себя как можно меньше мусора, и посмотрел на Тайлера: – Знаете, у вас просто замечательные персики.

Я ополоснул руки и нож, вытер лезвие бумажным полотенцем и повесил нож на место. Тайлер внимательно наблюдал за мной.

Иногда окружающие начинают бояться тебя. Но я не мог понять, что беспокоило Тайлера. Совершенно не понимал. Я снова достал нож, как будто хотел вытереть его еще раз, просто чтобы проверить его реакцию. Мне не понравилось выражение его лица.

– Простите, если я был навязчивым.

Он должен был сказать что-то вроде: «Да нет, что ты! Заходи в любое время», но ответил лишь: «Все в порядке».

– Все равно спасибо, – проговорил я, уходя.

Уезжая, я чувствовал, что со мной творится что-то неладное, хотя понимал, что мне это только кажется. «Я строю планы на будущее», – сказал я Тайлеру. «Планы на будущее! – выкрикнул я в пустоту. – К черту будущее!» Я продолжал кричать, чтобы еще раз услышать звук своего голоса. Затем нажал на газ, надеясь, что машина поможет мне отвлечься. Саванна оставалась позади. Черт с ней. Я собирался уехать из Америки. Мне надоело искать здесь себе пристанище в армии, у Ранкинов, в чужих мне домах.

* * *

Мысль о том, что я являюсь частью чего-то целого, родилась у меня давно. «Ты – один из рейнджеров», – говорили мне окружающие. Но они имели в виду лишь то, что я был пригоден для данной работы. Я думаю, что американцы ничего не знают о подобных вещах. Теперь, когда я стал обретать веру, я хотел узнать и о моей истории, найти место, которому я мог бы принадлежать во всех смыслах этого слова, – свою землю, свой народ, с которым меня бы связывало кровное родство, чтобы разделить с ним прошлое и будущее.

К лету 1991 года я прослужил в американской армии шесть лет, принимал участие в двух военных операциях: в Панаме и в Заливе, и понял, что кровь, кишки, секс и опасность – всего лишь быстротечный кайф, от которого многие впадали в зависимость. И не только солдаты. Нет. Мы были игроками. А вся Америка как одержимая следила за нашим шоу.

Американская война, когда я участвовал в ней, напоминала футбольный матч. Мы должны выйти на стадион, играть и уйти с победой. Все делалось для телевидения. Как бы серьезен ни был конфликт, нельзя, чтобы он затягивался. Иначе людьми овладевала скука и тревога. Поэтому все просчитывалось заранее. Жестокость не должна быть отталкивающей и натуралистичной. Когда я смотрел репортажи с последней войны, в которой принимал участие, я видел картинки в духе компьютерных игр, где бомбы всегда попадают точно в цель. Мы наблюдали эффектные сцены, как несчастные иракцы сдавались нам целыми батальонами. Но дорогу через гору Мутлаа показывали мало. И никаких рейнджеров, лежащих на песке, с прожженной белым фосфором спиной и легкими. Нет. Очистотряд сделал свою работу. Наша победа была чистой. Наши потери составили всего сто сорок шесть человек, хотя это вовсе не точные данные. Затем мы ввязывались в новую войну.

На свете существуют земли, о которых никто даже не слышал, но Вашингтон объявлял их стратегически важными участками. Важно найти плохого парня. В прежние времена исчадием зла становились целые страны и народы. Например, Япония. Теперь правительство США могли обвинить в расизме. Поэтому роль злодея должна была сыграть отдельная личность, и, как только ее находили, этот человек становился самым опасным в мире. Каддафи или Норьега, Хомейни или Саддам. Вашингтон делал из него «темную звезду»: угрозу, чудовище, нового Гитлера. И мы били его, кололи, издевались над ним, как над зверем в клетке, пока он не показывал нам сквозь прутья когти. Потом мы приходили, устраивали войну и уходили. Заявляли о победе, независимо от того, была ли она на самом деле или нет. И люди нам верили. По крайней мере пока.

Я думал, что смогу обсудить все это с Тайлером. Раньше мы с ним хорошо общались, и мне казалось, что мы сможем поладить даже после нашего разрыва с Джози. Но он предпочел заниматься своими бумагами. Возможно, я в нем ошибся. Может, он и раньше не особенно слушал меня. Был вежливым, не более того. Как и полагается настоящему американцу.

Я думал о том, что происходило на родине моих покойных родителей. Даже из тех скупых новостей, что нам сообщали, становилось ясно – там творится что-то неладное. Но кому до этого дело? Великие нации, объединившиеся для войны в Кувейте, не могли прийти к согласию, когда дело касалось моего народа. Ни по Хорватии. Ни по Боснии. По отношению к ним не применялось слово «стратегические». Они не представляли угрозы для Америки, поэтому не шла речь о начале интервенции.

У Тайлера не нашлось времени выслушать меня. И что бы ни случилось, я больше не собирался его беспокоить.

Я уже принял это решение, когда позвонила Джози.

– Послушай меня, – сказала она ледяным тоном, выдававшим ее злость. – Держись подальше от моей семьи.

– Я просто хотел поговорить с Тайлером...

– С ножом?

– Джози? Ты слышишь меня, Джози? Похоже, у кого-то из вас началась паранойя! Только не знаю у кого: у тебя или твоего отца?

– Я не собираюсь обсуждать это с тобой. Просто запомни одну простую вещь – я хочу, чтобы ты оставил нас в покое.

– Конечно. – Я повесил трубку. Она не стала перезванивать. Как, впрочем, и я.

* * *

Месяцы с осени 1991 по весну 1992 года тянулись бесконечно долго. В моей жизни все изменилось. Я ушел из армии, собирался посетить незнакомую страну, хотел узнать о прошлом моей семьи, которое всегда оставалось для меня загадкой. Каждый день приносил новые заботы. Я снова стал бегать, каждое утро и подолгу. А еще я читал, часами изучал абзацы из Корана, пытаясь понять их смысл. «Каждая душа должна иметь вкус смерти». Читал и Библию, так как понял, что забыл многие библейские истории, а некоторые просто не знал. Находил в ней много общего с Кораном. Моисей, Иисус, другие пророки. Только в Коране все казалось зашифрованным. «Мы верим в Господина Миров. Повелителя Моисея и Аарона». Я читал книги по истории. Стал изучать различные военные кампании, пытался выяснить причины, по которым началась та или иная война, старался узнать больше о людях, которые принимали в них участие, читал их биографии. Моя душа как будто очнулась ото сна и жаждала узнать как можно больше об окружающем мире. Когда я находил книги о Балканах, то обязательно читал их. Но таких исследований было немного. На дворе стоял только 1991 год.

Я оформлял увольнительные документы, продавал те свои вещи, которые могли купить, думал о будущем и одновременно старался следить за событиями на Балканах, на сколько это возможно, находясь в Саванне. Джорджию не особенно интересовали проблемы Югославии. Из небольших новостных репортажей в газетах и на телевидении создавалось впечатление, что сначала они праздновали торжество демократии и свободы, а потом сразу же там началась война. Это казалось мне лишенным смысла, но в Саванне отсутствовали люди, осведомленные настолько, чтобы рассказать мне, что там происходит на самом деле. Помните то лето на Балканах? Возможно, уже нет. Все это казалось таким странным. Однако там не происходило ничего таинственного. Каждая катастрофа была предсказуема. Каждое кровопролитие можно было предвидеть. Но никто не хотел в это верить.

Югославия раскалывалась на части. Католики, хорваты и словены идентифицировали себя с Западом и не хотели иметь ничего общего с восточными православными сербами. Страна раскололась по центру. А мусульмане в Боснии и Герцеговине оказались как раз посередине.

К тому времени я уже продал «нову», мою старую стереосистему и раздал кое-что из вещей, купленных еще до начала войны. Хорватия и Словения отделились. В Хорватии начались бои. Война захлестнула всю страну. Город под названием Вуковар, о котором в Соединенных Штатах никто не знал, неожиданно стал упоминаться в заголовках газет как место, которое превратили в руины и стерли с лица земли.

«Говорят, сейчас там опасно», – предупредил Тайлер. Да. Но Боснию и Герцеговину конфликт еще не затронул. Люди, читавшие американские газеты, еще не знали о них.

* * *

– Курт? Это ты?

Вечер только спустился, и лицо Селмы в пробивавшемся сквозь дверь желтом свете казалось старым. Она выглядела не просто усталой, а постаревшей. Я первый раз заметил это.

– Заходи, здесь холодно. Ты останешься на Рождество?

– Не думаю. – Я сделал глубокий вдох, пытаясь расслабиться и избавиться от некоторых воспоминаний, которые навевал на меня этот старый дом около супермаркета «Уол-март». Обстановка немного изменилась. На каминной доске около искусственного камина появились маленькие фигурки: мужчина в белом парике играл на лютне, рядом с ним сидела женщина с громоздкой прической; кролик с подогнутым ухом, раскрашенный бело-красный узор наподобие шахматной доски.

– Как мило, – заметил я. – Вы достали мамины вещи!

– Тебе действительно нравится?

– Да, Селма. Я очень рад их видеть.

На полке в углу стояли три маленькие китайские коробочки. Две из них были розового цвета, одна – голубая. Я взял голубую и потряс ее. Внутри послышалось дребезжание.

– Просто невероятно, где ты взяла их?

– Мама убрала их на чердак. Сложила все в ящик.

Внутри лежал маленький белый зуб, похожий на зернышко кукурузы. Края зуба были бледно-коричневыми.

– Это действительно мой? Что там еще было?

– Я купила новые рамки для двух гравюр, что над дверью.

Я увидел древний мост через узкое ущелье, удивительный и загадочный, словно в волшебной сказке. А напротив – гравюру, изображавшую вход в пещеру.

– Здорово. Я как раз вспомнил об этих картинах, интересовался, что с ними случилось. Хочу отыскать те места.

– Может, все-таки останешься на Рождество?

– Нет. Вряд ли.

Резиновая дубинка Дэйва больше не стояла у двери. Ее нигде не было видно. Как и его самого.

– Как поживаешь, Селма?

– Тихо. Спокойно. Очень тихо.

– А Дэйв?

– Он занят. У него теперь свои проекты. И совсем не остается времени на меня.

Она взяла сигарету из пачки на кофейном столике и зажигалку в виде ручной гранаты, которая давала лишь легкую искру.

– По крайней мере мог хотя бы заправить зажигалку. – Селма достала из кошелька спички. – Теперь у Дэйва ни на что нет времени.

– Вторая работа?

– Ха! Если бы. Дэйв работает над своими проектами. Он, Дюк Болайд и еще кто-то.

– Какой еще Дюк?

– Тот, что работал на кладбище Хайланд.

– Ах да. И что за проекты?

– Тебе лучше не знать. Они думают, что спасают страну.

– В Канзасе? Как это?

– Думаешь, они мне рассказывают? Хотя я и не спрашиваю. Знаю только, что Дэйв уходит из дома, и меня это устраивает.

– Меня тоже. – Я снова посмотрел на гравюры. – Селма, ты не нашла больше ничего из вещей, принадлежавших нашей семьи? Может, письма с адресами? Или что-нибудь в этом роде?

– Ах, Курт, прости. Я как-то выпустила из вида, что тебя это может заинтересовать. У мамы был целый мешок с письмами из дома. Но я не смогла прочитать их и все выбросила.

– Понятно.

Селма заметила, что пепел на кончике ее сигареты вот-вот упадет на пол, и подставила руку.

– Хочешь чего-нибудь выпить? Может, пива?

– Чего-нибудь безалкогольного. Можно воды, если ничего больше нет.

– Как насчет кофе?

– Отлично.

Она встала с дивана, все еще держа ладонь под сигаретой, и ушла на кухню. Я слышал, как она стучала пепельницей, вытряхивая окурки. Наверное, целый день сидит на кухне, смотрит мыльные оперы по маленькому черно-белому телевизору, пьет кофе, курит и разговаривает по телефону. Думаю, именно так и протекает ее жизнь. Так было всегда, а теперь, когда Дэйв почти не бывал дома, ей реже приходилось терпеть побои.

– Знаешь, – крикнула она с кухни, – по-моему, я сохранила еще пару вещей. – Она поставила передо мной кружку с кофе. – Хочешь посмотреть?

Мы поднялись по узкой лестнице на второй этаж, где располагались две спальни. Одну они использовали как кладовку, и Селма выделила в ней маленький угол для своей швейной машинки. В другой комнате спали они с Дэйвом. Спальня была совсем маленькой, просто закуток. Огромная кровать занимала почти все пространство. Из единственного окна открывался вид на соседний дом, в окнах которого маячил негр. На потолке висело зеркало, я даже не хотел думать для чего. Еще одно зеркало было на двери в чулан. Селма открыла ее, показав мне маленький встроенный шкаф с ящиками, и что-то оттуда достала. «Вытяни руки», – велела она, словно собиралась намотать на них пряжу. Положила мне на руки аккуратно сложенную шелковую ночную рубашку и несколько комплектов кружевного белья, украшенного оборками и рюшами.

– У тебя целая коллекция.

– Это белье «Секрет Виктории».

– Дэйву, наверное, понравится.

Селма фыркнула:

– Вот еще, стану я надевать это для Дэйва! Ни за что. Я купила это для себя. – Она улыбнулась и покачала головой. – «Секрет Виктории» – это мой секрет. И он скрывает другие мои секреты. Вот, – она достала со дна ящика большой, белый, почти квадратный сверток и посмотрела на него. Там был написан адрес нашего старого дома на Шервуд-лейн. Марку сорвали, возможно, мать отдала ее кому-то из детей. Селма перевернула сверток. Я увидел обратный адрес.

– От кого это?

– От маминой кузины. Анны, кажется. – Она посмотрела на сверток. – Анна и дальше я не могу прочитать.

Я разобрал слова: Анна Коромица, Каптол, 31, Загреб, Югославия.

– Что в свертке?

– Может, ты помнишь? Каждое Рождество мама ставила его на стол у входа, когда мы жили в Шервуде. Сегодня утром я как раз вспоминала о нем. – Селма стала доставать содержимое свертка, очень осторожно, словно пытаясь сохранить блестки, приклеенные много рождественских сочельников назад, но они все равно посыпались в разные стороны. – По-моему, это самый милый рождественский календарь, который я только видела.

Не могу сказать точно, дрогнула ли моя рука, когда я стал открывать эти маленькие картонные окошечки, но мне кажется, что да. Они хранили воспоминания о моем детстве, когда мне было шесть, семь, восемь лет. И мне совсем не хотелось воскрешать их в моей памяти.

– Мама с папой каждый год спорили из-за него, – сказала Селма, отрывая адрес на обратной стороне посылки, затем снова положила сверток на дно ящика и прикрыла его бельем «Секрет Виктории».

– Даже не знаю, почему они это делали. То есть... – она вдруг заговорила как ребенок, – разве Рождество не должно быть самым счастливым временем в году?

Селма сунула клочок бумаги в мою руку и опустила голову мне на плечо. Она заплакала.

– Я так скучаю по маме.

Часть 3
Удел гнева

Мы воистину создали человека и ведаем о том, что нашептывает ему его душа. И мы более близки к нему, чем яремная вена.

Коран

Сура 50:16

Да не вменишь ты нам кровь невинную; ибо ты, Господи, сделал, что тебе угодно!

Библия. Ветхий Завет

Книга пророка Ионы 1:14

Глава 13

Памятники в парке были для меня чужими. Я не имел представления о людях, которых они изображали, и не мог прочитать их имена, написанные на непонятном языке. В три часа дня я был здесь единственным посетителем. Начало смеркаться. Тяжелые капли дождя падали сквозь голые ветви деревьев. Я пытался представить, как выглядит это место летом, когда солнце садится поздно, а небо чистое и ясное. Посреди парка виднелась старая беседка. Интересно, здесь давали концерты? Наверное, да. Я хотел увидеть это место, почувствовать его таким, каким знала и чувствовала его моя мать, когда была молодой. Но перед глазами у меня возникала только одна сцена, словно из старого кинофильма: дамы с зонтиками сидят и слушают играющих на трубах мужчин в эполетах. Я понимал, что на самом деле все иначе, но больше ничего не приходило на ум. А потом и это видение растворилось в серых зимних сумерках. Незнакомые герои смотрели на меня пустыми глазами. Холодный озноб пробежал по спине. Я вдохнул сквозь зубы воздух, влажный от дождя, и стал подниматься на холм к собору.

Я думал, что если переживу этот первый день, то уже не буду так одинок. «Все будет хорошо, – уверял я себя. – Все будет хорошо».

Я прилетел утром без визы, не имея ни малейшего представления, где остановиться. Приготовился ко всему, но, спустившись с трапа самолета, был потрясен заурядностью всего, что меня окружало. Я заметил несколько мешков с мусором и вооруженных носильщиков на улице. В городе по-прежнему витала угроза войны. Но это не особенно чувствовалось. Сотрудники аэропорта встречали всех доброжелательно, как будто мы – туристы, которые часто посещали Хорватию до начала боев. На стенах по-прежнему висели плакаты с изображением пляжей. Люди в форме вели себя очень вежливо. Они улыбались. Мне сказали, что я смогу получить визу в бюро.

– Куртовиц? Вы откуда? – спросила молодая женщина в окошке.

Я немного подождал, чтобы она могла меня рассмотреть.

– Родился в Канзасе, в Соединенных Штатах. Но моя семья отсюда.

– Зачем вы приехали? Навестить родных?

– Да.

– Вы были здесь раньше? – Она сделала пометки в своем журнале.

Я сказал, что нет.

– Где собираетесь остановиться?

– У родственников.

– Какой у них адрес?

– Каптол, дом 31.

Она внимательно посмотрела на меня. Потом на мое имя, которое записала в журнале.

– Честно говоря, я приехал без приглашения.

– Понятно. – Вероятно, сказанное мной подтвердило ее догадки. – Возможно, вам понадобится гостиница. «Астория» – хорошее место. Я выпишу вам визу. – Она вклеила визу в мой паспорт: клочок бумаги с красно-белым хорватским гербом.

Я прибыл в родной город моей матери в феврале 1992 года. К тому времени первый этап югославской войны практически завершился. Загреб возвращался к мирной жизни, потихоньку начинались восстановительные работы. Но никто не верил, что война закончилась. И на то были основания.

По дороге из аэропорта я рассматривал город, который показался мне современнее и холоднее, чем я ожидал. Фермерские земли уступили место трехэтажным домикам с крышами из красной черепицы и высоткам. Город вовсе не выглядел отсталым. Но здесь не ощущалось и того волшебства, на которое я надеялся.

«Астория» оказалась небольшой гостиницей, расположенной недалеко от центра, на одной улице с унылыми, серыми зданиями и магазинами с полупустыми витринами. Большинство номеров занимали беженцы, и администратор сказал мне, что осталась только одна свободная комната, которая оказалась маленькой и темной, вся в коричневых тонах. Наверное, это помогало скрыть грязь, или она стала такой из-за грязи. Все: пол, покрывало и даже сиденье в туалете – прожгли сигаретами. Я ушел оттуда сразу же, как только распаковал вещи. Подумал, что не стоит портить себе настроение, находясь в таком месте. К тому же я был голоден. Портье, одетый в грязную форму, воротник которой покрывал слой перхоти, предупредил, что в ресторане перестали готовить обед. Я решил все-таки проверить. Китайский ресторанчик действительно был закрыт.

– Может, – подсказал мужчина, – вы найдете что-нибудь в Горни-граде. В Старом городе около собора.

– Хорошо. Не подскажете, как туда добраться?

Он бросил ленивый взгляд на карту. На мгновение серьезно задумался, как актер на сцене.

– Это около собора. В Горни-граде.

К тому моменту, когда я вышел на улицу, мне уже расхотелось есть. Смеркалось, моросил дождь. Я почувствовал, что окружающая обстановка начинает угнетать меня. В витринах – только значки и флажки с хорватской символикой с красно-белым шахматным узором, пустые чехлы для ружей и охотничьи ножи, камуфляжные брюки и кепки и даже камуфляж для детей. В том числе и для совсем маленьких. Здесь же – средства для мытья посуды и спиртные напитки – все это вместе с самодельной формой и чехлами для ружей. Магазины напоминали блошиный рынок. Но к этому старому городу я испытывал почтение. Я говорил себе, что приехал сюда, чтобы почувствовать свою сопричастность этому месту, его истории. А потом я пришел в парк, аккуратный, старомодный и такой пустынный. Белые каменные лица статуй казались загадочными и будили во мне какие-то смутные воспоминания.

И все-таки я находился здесь. В городе ощущалось нечто особенное. Возможно, дело даже не в самой истории. А в том, как ты ее ощущаешь. «Все будет хорошо. Да!» – я ударил кулаком по ладони и пошел быстрее, чувствуя, как кожу начинает пощипывать от холода. Улица вывела меня на вымощенную булыжниками площадь, по которой ездили трамваи. Над ней возвышалась гигантская статуя всадника, поднявшего свой меч над толпой. Бронзовая тесьма опоясывала его грудь, из шляпы торчало бронзовое перо. Позади него виднелись шпили собора.

Я стал быстро подниматься на холм. На мгновение различил запах кофе и заметил маленькое кафе. Еще не было и четырех часов дня, но внутри уже зажгли свет. Люди толпились около входа. Многие из них – в форме.

Приближаясь к собору, я все ускорял шаг. Низкие облака проплывали над его шпилями, и я почти не видел огней. Посреди площади в центре фонтана на пьедестале стояла золотая статуя Девы Марии. Позади меня резко затормозила машина. Я кивнул головой, извиняясь, и подошел поближе к фонтану с Девой, продолжая смотреть вверх. Острокрылые птицы разрезали туман и уносились в свои гнезда, спрятанные высоко на шпилях собора. Там, наверху, было что-то еще, сквозь облака я видел их очертания, похожие на острые когти. Ветви? Растения пустили корни на треснувших камнях. Влага, мох и птичий помет веками скапливались на этих башнях, которые, возможно, старше самой Америки. Мне казалось это невероятным. И с каждой стороны на башнях – циферблаты часов – темно-красные, покрытые ржавчиной. Они выглядели такими старыми, что вряд ли работали, и я заинтересовался, когда и почему они остановились. Возможно, с этим связана какая-то легенда: землетрясение или война, революция или казнь, о которой я никогда не слышал. Я предположил, что кто-нибудь из посетителей кафе на другой стороне улицы сможет мне это объяснить.

Голод снова заявил о себе. Я посмотрел на свои электронные часы: четыре восемнадцать. Потом снова взглянул на шпили: четыре двадцать. Часы работали! Они показывали точное время. Несмотря на скрипящие механизмы и ржавые циферблаты, все часы продолжали исправно работать. Они не остановились. Но я не сразу это понял и испытывал некоторую тревогу и смущение. Место представлялось мне совершенно чужим.

Изморось и туман касались кожи вокруг глаз и короткой бороды, которую я не сбривал уже дня два. Холод каменной мостовой стал пробираться сквозь подошву ботинок. Я устал и хотел зайти куда-нибудь погреться. Но кафе уже не выглядело таким приветливым. Я не чувствовал достаточной уверенности, чтобы войти туда и заговорить с незнакомыми людьми. Да и на каком языке с ними разговаривать? Не стоять же молча у барной стойки. Я посмотрел название улицы. Пора найти кузину Анну. Может, мне все-таки удастся это сделать. И тут напротив меня, на воротах справа от собора я прочитал адрес: Каптол, 31. Это же то самое место! А я стоял здесь и даже не знал об этом!

Монашка с полиэтиленовым пакетом, полным продуктов, как раз подошла к воротам. Я приблизился к ней, когда она отпирала дверь, чтобы войти внутрь.

– Простите меня.

Она посмотрела на меня так, словно я маленький мальчик, который по ошибке забежал в чужой класс. Но я не понял ни слова из того, что она мне ответила.

– Анна Коромица? – спросил я.

– Анна?

Я кивнул. Она заговорила, а я беспомощно пожал плечами. Она снова заговорила и подняла руку, указывая, что я должен оставаться на месте, затем вошла и закрыла за собой дверь. Прошло минут десять, может, меньше. Мне надоело ждать, и я снова пошел рассматривать шпили собора, чувствуя, как постепенно проходит волнение, которое я испытал, когда монашка узнала имя Анны. Если она действительно его узнала.

– Вы спрашивали Анну Коромицу? – раздался мужской голос. Я не слышал, как открылась дверь. Передо мной стоял невысокий, седой и немного тучный мужчина с сальными волосами и в свитере из грубой шерсти, который сидел на нем как-то неуклюже, как будто утром он надевал его в спешке и забыл расправить.

– Она моя родственница, – сказал я.

– Кто вы?

– Куртовиц, – я протянул ему руку, – моя мать – Мэри Юнковиц, кузина Анны Коромицы.

Он не потрудился представиться.

– Юнковиц?

– Да.

Он слегка задумался, словно пытался вспомнить, где слышал это имя. «Входите», – предложил он. Я думал, он отведет меня в какую-нибудь комнату. Но едва мы вошли в холл, как он остановил меня у порога, а сам поднялся по лестнице и исчез.

По крайней мере здесь было теплее. Я почувствовал едва уловимый запах вареной капусты. В дом вошли две монашки. Они посмотрели на меня так, будто я был курьером, ожидающим пакета. Затем поднялись наверх. Я решил, что, может быть, одна из них – Анна. Пытался привыкнуть к мысли, что встречу родственницу в монашеском одеянии. Наконец мужчина подал мне знак подниматься наверх.

Я последовал за ним по длинному коридору с множеством комнат, похожих на маленькие кабинеты и классы для занятий, затем мы поднялись еще по одной лестнице. Запах тушеной капусты усиливался. Мы вошли в кухню. Худая женщина со строгим лицом сидела за деревянным столом и чистила картошку. Ее голова была покрыта простым серым платком. Я не мог определить, кто она – обычный повар или монашка в рабочей одежде.

– Анна Коромица, – сказал неряшливый старик.

Женщина вытерла пальцы о тряпку. Ее кожа была холодной и безжизненной на ощупь, когда мы обменивались рукопожатиями. Я заговорил, а она продолжила чистить картошку.

– Я очень рад, что нашел вас. – Она кивнула, когда старик перевел ей. – Моя мама всегда хотела посетить Загреб. Она много рассказывала мне об этом месте. Здесь очень красиво.

Она снова кивала, слушала, чистила картошку, а потом стала говорить переводчику.

– Она спрашивает, как чувствует себя ваша мама.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с духом.

– Мама умерла. Почти два года назад. Я думал, что Селма или Джоан написали вам.

Анна Коромица оторвала глаза от картошки, посмотрела вверх и обратилась к старику.

– Она говорит, что это очень печальная новость, и хочет узнать, умерла ли ваша мать в мире с Господом.

Эта женщина приходилась всего лишь кузиной, но мама часто рассказывала о ней, когда получала рождественские открытки. Я не помню, что именно. Тогда я не придавал этому особого значения. Но смысл заключался в том, что она считала кузину Анну своей семьей. И говорила, что та очень религиозна.

– На то была Божья воля. – Я искренне надеялся, что мы найдем другие темы для разговора. Кузина Анна кивнула и заговорила короткими фразами. Старик переводил простым языком. Не думаю, что в процессе перевода было что-то потеряно. Я признался, что у меня нет жены и детей.

– Почему? – поинтересовалась она.