Текст книги "Кровь невинных"

Автор книги: Кристофер Дикки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Глава 29

– Это я. Это Курт. Ты дома? Я переживал за тебя.

Шанталь не открыла дверь.

– Я не хочу тебя видеть. И не хочу говорить с тобой.

– Что?..

– Оставь меня!

Я слишком устал, чтобы сердиться. Мои руки были перебинтованы, на них наложены шины, лицо исцарапано, плечи в синяках. На мне была футболка с эмблемой «Ястребов», которую я нашел в аэропорту.

– Шанталь, я попал в переплет. Открой дверь. Ты будешь смеяться.

– Нет, Курт.

– Шанталь, в чем дело? Я пошел бегать, а когда вернулся...

– Когда ты вернулся, то залил здесь все кровью и исчез. Я думала, что ты погиб.

– Но я пытался позвонить тебе.

– Правда? – Это прозвучало так, словно мои звонки не имели никакого значения. – Курт, тебе лучше уйти. Убирайся из моей жизни! Ты понял?!

– Где ты была?

– Убирайся! – крикнула она. – Оставь меня! – Я никогда не слышал, чтобы она говорила с такой ненавистью и надрывом в голосе. Дверь не заглушала ее голоса. – Убирайся, сукин ты сын!

Только этого мне не хватало.

– Я не уйду! Где ты, черт возьми, пропадала вчера утром? Я пришел и не застал тебя. Звонил в этот чертов офис, но тебя и там не было!

– Уходи, Курт.

– Нет, пока ты не...

– Ладно, – твердо сказала она, понизив голос. – Раз ты такой молодой и глупый, что не можешь понять... я ходила к доктору. Ничего серьезного. Просто хотела кое-что проверить.

– Почему ты мне не сказала?

– Почему? Я не хотела, чтобы ты переживал. Разве в этом есть что-то сверхъестественное? А когда я вернулась, ты исчез. И повсюду была кровь.

– Я упал...

– Кантрович сказал мне. Я искала тебя по всем больницам, убила на это целый день, Курт. По всем пунктам «Скорой помощи», Курт.

– Я был...

– Я не хочу знать, где ты был. И не хочу знать, что делал. Потому что... понимаешь, Курт, вчера я поняла, что не могу больше это терпеть. Ты просто ребенок. Ты не понимаешь меня, ты никого не понимаешь, да ты даже самого себя не понимаешь. Для меня это слишком. Мне нужен надежный человек, которому я могла бы доверять. А ты, даже когда рядом, как будто не со мной.

Я уже слышал это раньше.

– Шанталь.

– Я не могу быть с тобой, и ты мне не нужен.

– Шанталь...

– Как человек, который никогда никого в своей жизни не любил, ты меня поймешь.

Я с силой пнул дверь. Потом прислонился лбом к белой прохладной краске. Снова и снова.

– Я звоню в полицию.

Я положил перебинтованные руки на дверь, словно хотел почувствовать сквозь нее тепло Шанталь. Но ничего не ощутил. Внезапно я понял, что у меня нет будущего. Только не здесь.

– Шанталь?

– Что?

– Моя одежда?

– Ну и мерзавец ты, Курт. Я отдала ее Кантровичу. Спроси у него. И убирайся, пока я действительно не позвонила в полицию.

Я не хотел, чтобы у нас с Шанталь все так закончилось, но не мог рассказать ей всю правду, а лгать не было сил. Теперь я даже не знал, зачем вернулся. Я постоял еще несколько секунд, прислонившись к двери. Она ничего не сказал. Я тоже. Затем повернулся и поднялся по лестнице. Нашел Кантровича, взял свою одежду и еще несколько вещей, включая мой Коран. Кантрович оказался хорошим человеком. Он разрешил мне принять душ и даже сделал кофе. Думаю, он налил бы мне и водки, если бы я попросил его об этом, но я не стал. С тех пор я его не видел. Надеюсь, у него все хорошо.

Что касается Шанталь, то я буду скучать по ней. Но последним воспоминанием, связанным с ней, останется холодная белая дверь.

* * *

Я вернулся в Атланту и забрал Меч Ангела. Он лежал там же, где я его и оставил: в камере хранения аэропорта. Чтобы не проходить с ним через контроль, я купил себе плейер, несколько кассет и сел на автобус до Оклахома-Сити. Проезжая ночью мимо маленьких городков Алабамы и встречая рассвет в Теннеси, я снова и снова слушал песни Р.Е.М. и «Десять хитов» Братьев Олмен". Особенно мне нравилась песня «Им не поймать полночного наездника». Автобус, музыка и поднимавшийся с полей туман словно вернули меня в настоящую Америку. И мне показалось, что я не был здесь уже целую вечность.

Вскоре после восхода солнца мы свернули с шоссе к востоку от Нэшвилла и поехали в объезд. Все жители маленького городка, через который мы проезжали, отправились в церковь. Стояло раннее утро, и я не понимал, почему на улицах столько народа. Снял наушники и услышал доносившиеся из церкви песнопения. На душе вдруг стало легко и хорошо. Все маленькие девочки были в шляпках и с маленькими букетами в руках. Наступило Пасхальное воскресенье. И я не мог оторвать глаз от этого удивительного зрелища.

Мы добрались до Мемфиса около десяти утра. Я уже достаточно собрался с силами, чтобы позвонить Селме в больницу Уэстфилда. Трубку в палате сняла Джоан.

– Ты уже слышал? – спросила Джоан, узнав мой голос.

– Что слышал? Я хотел позвонить вчера, но мне помешали кое-какие неприятности. Дай мне Селму.

– Селма приняла успокоительное, Курт. Она не может разговаривать.

– Что, черт возьми, случилось?

– Мы пытались дозвониться до тебя, но нам никто не ответил ни по одному из номеров.

– Джоан, переходи к делу.

– Дэйв мертв.

– Что?

– Селма была права. Он занимался чем-то страшным. О, Курт, это так ужасно! Там были газетчики и...

– Просто расскажи, что случилось.

– Они точно не знают, что он делал, но нечто страшное. Они нашли его тело и еще какого-то мертвого иностранца в Атланте. В газетах написали, что, возможно, их убил Дюк Болайд. Он уехал с Дэйвом, и больше мы его не видели. Его никто больше не видел.

– Я скоро приеду к вам.

– О, Курт, только не сейчас. Ради твоего же блага. Я даже попросила Чарлза остаться в Сент-Луисе. Тебе лучше не впутываться во все это.

– Джоан, я думаю, мне стоит приехать.

Я солгал. Меньше всего мне хотелось сейчас оказаться в объективе камер. Поэтому я согласился с Джоан и решил пока повременить с визитом. Потом нашел дешевый мотель на окраине Мемфиса и, включив телевизор, уселся у мини-бара и стал ждать.

Джоан оказалась права насчет репортеров. По телевидению шло много репортажей о телах, найденных в центре Си-эн-эн. В паре из них даже показали Джоан. Она стояла напротив дома неподалеку от супермаркета «Уол-март» и говорила, что просто не может поверить в происходящее, Дэйв был таким хорошим человеком и примерным семьянином. Наверное, она думала, что таким образом спасает репутацию нашей семьи.

Из сообщений, которые передавали по телевидению и печатали в газетах, продававшихся в Мемфисе, складывалось впечатление, что убийства в «Омни» – не такие уж и серьезные события. В первый день это стало главной новостью. Но только в первый. Позже на той же неделе один репортер из Атланты написал, что отпечатки пальцев Дюка были найдены на месте взрыва бомбы, случившегося в Саванне в 1990 году, а Дэйв был связан с ним. Но они не знали, что делать с телом, которое всегда описывали как «неопознанный труп». В некоторых отчетах говорилось, что он был с «Ближнего Востока», в других – «латиноамериканского происхождения», в зависимости от того, рассматривалась ли версия террористического акта или связей с наркомафией. Выдвинуты и предположения о существовании связи между телом, повешенным в центре «Омни», и взрывом во Всемирном торговом центре. По делу о взрыве произвели много арестов, и ФБР никак не связывало это происшествие с Рашидом. По крайней мере согласно официальной версии.

Через пару дней интерес к истории в «Омни» стал затихать. В поле зрения репортеров попал город Вако на западе страны, где втайне от ФБР и Управления по контролю над алкоголем, табаком и оружием вела свою деятельность маленькая, загадочная секта. Судя по всему, их ждало большое разоблачение. Когда это случилось, о происшествии в центре «Омни» окончательно забыли.

* * *

Тело Дэйва, залатанное после вскрытия, возвратили в Канзас через две недели после его смерти. Селма выписалась из госпиталя. Джоан уехала домой. А я наконец-то приехал из Мемфиса на похороны. Мне не хотелось оставлять Селму наедине с многочисленными членами «прихода» Дэйва. Но, как оказалось, никто из них не появился, испугавшись полиции и прессы. Впрочем, представители полиции и прессы также не появились. На похоронах присутствовали только я, Селма и старый священник из церкви Христа Спасителя.

Селма положила голову мне на плечо; не думаю, что она особенно прислушивалась к надгробной речи: «...для многих жителей Уэстфилда Дэйв был родным человеком, членом одной большой семьи...» Я обнял Селму и крепко прижал к себе. Я подумал, что в Америке мы все как «одна большая семья». Потому что слово «семья» мало что значит для нас. У нас нет семьи, нет истории, мы не связаны с землей так, как люди в других странах – в том большом мире, о котором мы ничего не знаем. Наверное, Селма почувствовала мое напряжение, потому что в этот момент обняла меня за талию. Вероятно, в это самое мгновение я подумал: «Курт, ты должен отдохнуть. Тебе нужна семья, ты должен с чего-то начать. И только здесь ты сможешь все это обрести». Я обнял Селму еще крепче. Не стоит больше ворошить прошлое. Незачем искать новые земли. Пора вернуться домой.

Когда на гроб были брошены первые горсти земли, священник попрощался с нами, и мы остались одни.

– Пойдем проведаем папу, – предложил я.

Могила находилась в запустении. Гудселл и Джоан похоронили маму на другом конце кладбища. Они сказали, что у них другого выхода не оставалось. Участки рядом с могилой отца распродали. Я подумал, что, когда у тебя столько «семей» и нет ни одной настоящей, трудно решить, куда положить человека после смерти. У мамы по крайней мере было надгробие. Селма позаботилась об этом.

Но на могилу, где лежал папа, редко кто приходил. На холме выросла высокая трава, которая шелестела на ветру.

– Мы должны лучше ухаживать за этим местом, – сказал я.

Селма прижалась ко мне и поцеловала в щеку.

Я старался не думать о том, что узнал об отце. Я хотел сохранить в памяти образ человека, которого знал, когда мне было шесть или десять лет, или в тот момент, когда он умер. Этих воспоминаний было совсем немного: большие руки, сжимающие мои ладони, или биение его сердца, когда я прижимал голову к его груди. Теперь я вспоминал все это с трудом. Но это превратилось в часть меня. И я сохраню эти воспоминания до конца своих дней.

* * *

Прошло уже немало времени с тех пор, как Америку захлестнула волна настоящего терроризма. Ужас, террор и смерть прошлись по моим равнинным землям, особенно в Оклахома-Сити. Произошли и другие события, свидетелем которых я не ожидал стать. Клинтон стал наконец-то бомбить четников и ввел в Боснию войска. Этого было недостаточно, и жизни двухсот тысяч погибших мусульман нельзя было вернуть, но все же какие-то меры приняли. Однако казалось, что все это, даже Оклахома-Сити, так далеко от Уэстфилда. Возможно, дальше, чем прежде.

Рашид был прав, когда говорил, что одна бомба не сможет расшевелить Америку. Парень, устроивший взрыв в Федеральном здании Оклахома-Сити, всего лишь дал американцам очередную «мыльную оперу», за развитием которой можно было следить, как и за делом Джея Симпсона или той женщины из Южной Калифорнии, убившей двух своих сыновей. Обычные телевизионные шоу. Рашид хотел чего-то большего. Я – тоже.

Конечно, его планы не реализовались в полной мере. Он мечтал, чтобы во Всемирном торговом центре погибли тысячи людей, а не шестеро. Как я выяснил позже, он собирался затопить Голландский туннель. Но он не мог наблюдать за проведением работ, а идиоты, которых он завербовал, были обезврежены после того, как обратились за помощью к информатору из ФБР. А я остановил эпидемию.

Там, поблизости от связки астронавтов, в сиянии флага и в тени пирамид, события приняли такой неожиданный поворот и казались мне настолько правильными, что теперь я воспринимаю это как Божью волю. Но я не перестаю задавать себе вопрос: что, если бы все эти замыслы или хотя бы некоторые из них осуществились? Я спрашиваю себя, смог бы этот план изменить Америку?

Возможно. Думаю, урок был бы усвоен. Но только если послание стало бы понятным всем, причинило боль и произошло в подходящее время. Послания Рашида были слишком заурядными: месть за войну в Заливе, за Палестину и за того, кто ему платил. Он строил грандиозные замыслы, но не собирался что-то менять. Просто сводил счеты. И если бы американцы поняли это, то никогда бы не стали реагировать так, как рассчитывал он или по крайней мере я. Сострадание и гнев – вот два чувства, которые испытывают американцы по отношению ко всему остальному миру. Они стали бы жалеть себя. Потом снова бомбили бы Багдад. А потом занялись бы другими делами. Смерть этих людей оказалась бы бессмысленной.

Но я верю, что американцев можно убедить в том, что они живут во вселенной, полной страдания, и для этого недостаточно слов, нужно заставить их самих страдать. Представляю, какие чувства они испытывали, когда видели рейнджеров, которых убили и протащили по улицам Сомали в 1993 году. Рейнджеров! Лучших из лучших, уничтоженных горсткой мусульманских воинов. Американцы не знали, что с этим делать. Они говорили о плохом техническом оснащении, обвиняли министерство обороны и президента. Они понимали, что не могут винить рейнджеров. До них так и не дошло, что просто Бог был на другой стороне.

Американцы – самонадеянный народ, погрязший в грехах, и когда-нибудь они поплатятся за свою самоуверенность. Они почувствуют, что существует сила более могущественная, чем они, и поверят в эту силу. И если это случится, думаю, они смогут приблизиться к Богу, а жизнь во всем мире станет лучше и безопаснее. Я по-прежнему верю в это.

Но в других вещах я уже не так уверен, как прежде.

Когда нужно бросить клич, способный их разбудить? Это непросто. Я должен за всем внимательно наблюдать. Интернет помогает мне. Это просто. Ты можешь узнать обо всем, что происходит в стране, даже в мире, не покидая свой дом в Уэстфилде. Так я и поступаю. Я даже завел парочку собственных сайтов: «Воздушно-десантный папочка» – своего рода служба помощи военным, которая помогает им общаться с родственниками и приносит мне небольшой доход; и «Кибер-джихад», с помощью которого я поддерживаю контакты с мусульманской общиной. В Уэстфилде мне нельзя открыто заявить о своем вероисповедании, не привлекая пристального внимания. Теперь я молюсь по пять раз в день, а по пятницам отправляюсь в виртуальную мечеть. Я прошу наставить меня на путь истинный и слежу за всеми значительными событиями в мире. Олимпийские игры стали одним из них. Другое важное событие – наступление нового тысячелетия.

Но самый главный вопрос, на который мне труднее всего найти ответ, – смогу ли я стать посланником? И как я узнаю, когда настанет тот самый момент? Услышу ли я призыв свыше? Смогу ли ответить на него? Я держу Меч в морозильнике в своем гараже. Он все еще готов карать неверных. Но я не знаю, когда провидение подвигнет меня на этот шаг и случится ли это вообще. Возможно, что никогда.