Текст книги "Дневник «Канатного плясуна»"

Автор книги: Кристина Владимировна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

В высокой, как готический собор, пещере, освещенной ярким пламенем костра, полукругом сидели собеседники моего забытья. Всю эту братию возглавлял безобразнейший, что мрачно восседал на камне посреди шепчущихся. И только осел бесцельно блуждал по пещере и забавлялся сам с собою иногда шутливыми, иногда почти серьезными перебранками, благо, его анатомия делала его вполне самодостаточным для подобного рода развлечений. — Привет! — сказал я собравшимся и осекся. Присутствующие, исполненные невыразимого внутреннего благородства, медленно поднялись со своих мест и приветствовали нас стоя. — Мы ждем от тебя слова, о Заратустра — всеведущий и откровенный! — с внутренним напряжением титана провозгласил безобразнейший. Я заметил улыбку, скользнувшую по лицу Заратустры, но отвечал он с серьезностью, на которую был только способен: — Одиночество! Возникла глупейшая пауза. Присутствующие выждали какое-то мгновение, полагая, что Заратустра пояснит свою мысль, но Заратустра принял вид человека, которому нечего больше сказать. Они стали перешептываться, а у безобразнейшего даже отвисла нижняя челюсть, он выглядел обескураженным. — Ты хочешь унизить нас своим странным ответом? — промолвил он наконец дрожащим голосом. — Одиночество! — повторил Заратустра. Присутствующие зашумели: «Что он себе позволяет?!» «Он нас унижает!» «За кого он нас принимает!» «Что он себе думает?!» «Это возмутительно!» — Одиночество! — крикнул Заратустра, и эхо этого слова тысячекратно огласило пещеру. Все стихли, испуганные. — Я произнес вам слово, многое ли вы поняли? — сказал Заратустра серьезно и, дав мне знак следовать за ним, вышел из пещеры. Окруженный сиянием звезд, он обратился ко мне: — В странную пещеру превратили они мой дом! Одна пещера стала многими, одно эхо стало множественным, — он выглядел бесстрастным. Сказав это, Заратустра лег на землю, и взор его утонул в ночном небе. Я поступил так же. Земля была теплой, казалось, она дышала, а купол неба спадал на меня шелковым покрывалом. — Унижение и возвышение — вот чем занят человек — игрой глупости и чванства. Самые страдающие собрались в этом кругу и ждут от меня сострадания. Но сострадать можно только страданию, и нельзя сострадать страху, глупости или боли. Но где же вы видели страдание, свободное от страха, глупости или боли? Тайная вечеря А в это время в пещере спорили собравшиеся: — Будущее темно, мы должны готовиться к смерти! — говорил прорицатель и нервно стучал сухими пальцами по круглому колену. — Мир погибает, нам следует погибнуть, чтобы спасти его! — срываясь, кричал совестливый духом. — Глупости! Мы просто должны научиться его языку, мы должны уметь разговаривать с миром. Мы сможем договориться! — перебивая совестливого духом, раздраженно вопил добровольный нищий. — Прежде мы должны определиться с тем, кому мы поручим выводить нас из тупика! — настаивал король справа. — Он должен взять на себя всю полноту ответственности! — визжал король слева. — Нам нужны гарантии! — Безумцы, куда вы собрались идти?! Прежде нам следует найти основание! Но где же его искать? — сокрушался чародей. — Покаяние, покаяние! Вот чего недостает нам, собратья! Начать нужно с покаяния, нужно признать все наши прегрешения! Искупления, вот чего недостает нам — искупления! — вопил, никого не слыша, дающий благословение. Безликая тень колыхалась по стенам пещеры: — Все пусто, все тлен, все бессмысленно! — доносилось, словно со дна колодца. — Все ваши усилия тщетны! Вам следует переступить через самих себя, вы должны умереть — вот ваш единственный путь! — Неправда! — громогласно ответствовал ей безобразнейший. — Ты лжешь! Мы обмануты, но мы не бессильны! Мы способны на все! Мы должны только захотеть! Да, человек должен умереть, но для того, чтобы жил сверхчеловек! Перепуганные ослиные головы наперебой кричали: «И-а!», «И-а!» Постепенно этот отчаянный крик стал напоминать металлический скрежет пилы. Это ужасное, чудовищное лязганье, резкое и однообразное, пронзительно грубое, вырвавшись из пещеры, заставило меня вскочить на ноги. Меня словно обожгло, обдало жаром, я стал задыхаться. «Черт, опять приступ! Опять это удушье!» — все мое существо, измученное, усталое, застигнутое врасплох, металось, рвалось от отчаяния, от безысходности. Проступили слезы, тоска накатила, ударила. Превозмогая эту предательскую тяжесть, что так бессовестно, так гадко, так подло сдавила мне грудь, я зарыдал, зарыдал из последних сил. «Господи, даже на это теперь требуются силы!» Слезы градом катились по моему лицу, и, наконец, боль, тупая до остроты, пронзила меня, как вертел, как кол в руках заправского палача, пронзила и безжалостно выдавила из меня мучительный стон, крик, шепот, шипение… Начиналась судорога — эта отвратительная, ни с чем не сравнимая физическая немота. Я умирал. Но вдруг, вдруг перед моим искореженным судорогой лицом, перед моими глазами, что непроизвольно, как полоумные, как загнанные в клетку хорьки, бились о стенки костных орбит, проскользнула тень, нет, даже не тень, ладонь, да, широкая ладонь, рука Заратустры! Я закашлялся, словно нечаянно поперхнувшийся, осел на траву и задышал. Приступ прервался. — Все хорошо. Ничего не бойся. Ты же умеешь ничего не бояться, — шепнул мне на ухо Заратустра, подхватил мое непослушное тело на руки, отнес его в пещеру и положил поближе к огню — мне было холодно. О высшем человеке Спорившие замолчали и с удивлением смотрели на Заратустру, он же выглядел совершенно спокойным и размеренно начал свою речь: «Вы хотели быть великими людьми, но кто же сумел из вас прежде быть просто человеком? Не перепрыгнули вы через голову, нет, вы сломали себе шею! Опершись на пустоту, упали вы в пропасть». * * * «Имя одиночеству — жадность! Худо не то, что вы неравны, высшие люди, худо то, что говорите вы: «Мы равны», — и не верите этому. У лгущих длинные уши, но одни лгут по природе своей — от незнания, а другие — из страха. Потому осел милее мне любого мудреца с длинными ушами, ибо не смакует он свое одиночество. Равенство, высшие люди, нашли вы в одиночестве вашем. То, что полагаете вы залогом избранности вашей, — оплот безликости, а то, к чему стремитесь вы, уже утрачено вами». * * * «В утверждениях ваших, высшие люди, я слышу лишь отрицание, в стремлениях ваших — бегство, в победах — поражение. Кто ж лучше из вас: тот, кто хотел быть господином над миром, или тот, кто над собой хотел властвовать? Есть ли разница, на какую сторону надеть протертое платье? Это зовете вы совершенствованием, высшие люди!» * * * «Данное вам вы решили презреть, высшие люди, ради большего, ради высшего. Но тот, кто был последовательным среди вас, нашел, наконец, что стремились вы к пустоте. И теперь заверяете вы, что всё тлен, всё пустое и ничего не нужно. Так вы оправдываете немощь свою, бессильные ее хотя бы признать. Так что и теперь вы лжете, как и тогда лгали! Одиночество — вот единственное убежище ваше, глашатаи пустоты! Не хотели вы подчиняться, а хотели свободы и великих свершений. Но знаете ли вы, неразумные, что для самого себя сделал Прокруст свое ложе? Так вот вам ваше свершение — пустота, ибо подчинились вы, слабосильные! Плох путешественник, на ногах стоять не умеющий! И тот, кто не умел обладать дарованным, тот не сможет обладать и искомым. Не проповедует Заратустра добродетелей малых, а больших он не знает. Ибо я живу, а не пытаюсь жить. И нет в мире пустоты, кроме одиночества вашего. Его и жуйте!» * * * «Мужество, великие люди, — это опыт нероптания. Вы же ищете себе бездну, глядите в нее и приказываете себе заткнуться — это вы называете мужеством! Я же зову это позерством и плутовством». * * * «Грехом, великие люди, можно назвать лишь нечто свершенное, ибо грех — это оценка. Кто ж из вас знает будущее, чтобы сказать, что будет хорошо, а что — плохо? О чем же говорите вы, когда предостерегаете от греха или призываете ко греху? Право, вы больше грешите, разглагольствуя! Уймите же фантазии ваши, великие люди, а то жизнь ваша остынет!» * * * «Отпустите прошлое свое с Богом. И все хорошее, и все дурное уже пройдено вами, а потому кончено! Чем же мучаетесь вы, чем гордитесь? Грядущее наступает, сонные мухи! Примите его, как дорогого гостя, иначе оно вас прихлопнет! Глядите, великие люди, будущее созидается! Как можно не алкать этот Танец?! Как можно не видеть Его величия?! Все в вас пусто, даже глаза! Страдание — преступление перед жизнью, ибо перед будущим закрывает оно дверь вашу. Ну что ж, закрылись вы теперь, так скажите: "Никто не был так одинок, как я!", и не будет Заратустра спорить». * * * «О, вижу я, великие люди, надвигается на меня вязкая туча мудрости вашей! Сейчас начнет она отрыгивать молнии! Не иначе, дурным обедом вы не побрезговали! О чем же, великие, мудрость ваша? О воле, о страдании, о делах и свершениях? Впрочем, нет, не отвечайте, поберегите силы и не расточайте на меня мудрость вашу! Смешон нищий, раздающий подати! Видно, вы слепы! Но не льстите себе, ибо то не мудрость ваша выжгла глаза вам пламенем откровения, но сами они вытекли слезами страдания вашего! Даже геенна огненная, и та намокла от слез ваших! Радуйтесь! Радуйтесь хотя бы этому! Радуйтесь, если можете!» * * * «Ну что же дрожите вы, великие люди? Нельзя вам дрожать, ибо не выдержат того прогнившие стены одиночества вашего, и, разрушившись, погребут они вас под обломками! Не пугайтесь, великие люди, что лжет толпа, ибо в этом ее правда. Не пугайтесь, великие люди, когда лжет вам один, ибо в этом его одиночество. Не бойтесь ничего, даже одиночества своего не бойтесь, ибо только тогда и не будете лгать!» * * * «О, великие люди, не мне говорить вам, что лжете вы, когда истину проповедуете, ибо вы знаете это лучше меня! Сладко выдавать вам ложь вашу за правду. Сладко, да голодно! Оттого и сомнения, ваши. Но может ли: голод этот стать основанием вашим? А кто похваляется своим сомнением, тот, видно, не только голоден, но и гол еще! Когда б сомневались вы в знании вашем, то было бы забавно! Когда же вы сомневаетесь в чужом знании — это глупо. Оставьте кесарю кесарево, или же сами им станьте! Лгущий верит в существование истины, и в этом главная его ложь. Это ложь вечно лгущего одиночества, так говорит Заратустра!» * * * «Я говорю вам, высшие люди: "У каждого своя дорога, ибо каждый идет своими ногами!" Но важно не то, куда вы идете, но важно как! Думаете вы, что достойно уважения одиночество ваше, ибо оно уникально. Но уникальность его лишь привиделась вам, ибо ничего другого вы и не видели! Не одиночество, но его отсутствие — вот, что было бы уникальным!» * * * «Ничего не делаете вы для Других, высшие люди, не обманывайтесь! Хватит себя жалеть, ибо жалость — заунывная песнь одиночества вашего и хочется от нее плакать! Как страдание да одиночество ваше может для Другого хоть что-нибудь сделать? Сколько же еще будете общаться вы с зеркалами, безумные! О, как же скучны вы — творцы, берегущие мертвый плод! О, как же смешны вы, похваляющиеся ложной беременностью! Среди вас столько детей, а вы хотите родить еще одного, причем от самих себя! Так знайте же, что под сердцем своим носите вы плод насилия вашего над самими Собой!» * * * «О, высшие люди, до какой же поры ожидать вы будете возвращения матери вашей? Даже если придет она на зов ваш, для вас мало уже ее чрево, о великие! Если же хотите вы сами родить, величайшие, то примите в самих Себя жениха, но не ждите отца вашего! О, высшие люди, до каких же пор будете вы нуждаться в отце вашем? Он умер, когда сказали вы: "Я!" Вы же не станете отцом, покуда не ощутите самих Себя, о величайшие! "Нечистые, нечистые, нечистые!" — что вы повторяете мне?! Кто боится запачкаться, тот не может быть чист!» * * * «Слышал я, что называли вы одиночество свое благом. О чем же мне говорить с мертвецами? Мертвым место в могиле, зачем же ходите вы по земле и уродуете ее отпечатками страшащихся ваших ног?! Знаете ли вы, от чего черны монастыри ваши? От свечной копоти! Отпеваете вы себя в одиночестве вашем. Отпевайте, но в силах ли вы отпеть?! Голос одинокого — немой крик!» * * * «Одиночество ваше, великие люди, заставляет играть и вас, и скулы ваши. Страдайте же, если хотите! Может быть, сгодится блеяние это для слезливой книжонки! Как тяжела пустота! Как тяжела! Не играть, но играться — вот чего не умеете вы, высшие люди. Как же быть вам счастливыми?! Превратно понимаете вы человека, ибо назвали его вы несчастнейшим. Так знайте же, что не знали вы еще человека, ибо имя ему — счастливейший!» * * * «Сколько же добрых слов сказали вы о надежде, сколько! Но на что одиночество может надеяться? Страдания избежать? Но как избежать, по кругу бегая? Над чем же смеетесь вы, люди великие? Ах, от ужаса вашего вам щекотно! О чем плачете вы? О страхе своем и от глупости! Слезы свои ставите выше вы смеха вашего, оттого и робеете, оттого и надеетесь! Где же видели вы, чтобы смех надеялся? Не было такого и быть не могло! Так чего же вы плачете? Пустота ваша села на хвост себе и теперь тявкает жалобно! Так она потешается, не умеющая смеяться!» * * * «В одиночестве вашем пестуете вы любовь, великие люди, ибо миражам место в пустыне! Слышится мне смех безумных из пустыни вашей. Я же не знаю смеха иного, кроме радостного! Вы скажете: «Он смело танцует!» Боже, как мне смешно! Я не знаю смелости, ибо не ведаю я страха!» * * * «Безгранична пустыня одиночества вашего, великие люди, так выполнили вы завет моей радости! Что ж, теперь ставьте пред собой новые цели! Я хочу посмотреть, как перешагнете вы линию горизонта! Когда ж будете вы Танцевать, великие? Ноги ваши сковал песок страха вашего, руки ваши обвисли под грузом страданий ваших! Тина печали вашей — вот влага пустыни одиночества вашего! Я Сам Танцую, Сам! А ноги и руки мои — разве же это не я Сам? Улыбка Танцует на моих устах, ибо бабочка она, но не Цербер! И легок мой Танец, как мотылек с прозрачными крыльями, ибо нет у Него цели!» * * * «Кто ж видел из вас, люди великие, как танцуют лепестки шелковые роз, распускающихся в сиянии сфер росы утренней? Кто ж видел из вас лепестки, что танцуют под лучами восходящего солнца? Кто ж видел из вас лепестки, колеблемые ветром весенним? Кто из вас видел?! Одиночество слепо! Что знаете о Танце вы, одинокие?! Даже дыхание ваше зловонно! Так ли пахнут розы танцующие? О, как свежо пахнут сердца роз распускающихся! Вы для меня — бутоны цветов прекрасных, великие люди. И не спешу я сорвать вас со стеблей изумрудных, ибо хочу я видеть ваш Танец! Но прежде должны вы прозреть! Так освободитесь же от тлетворных иллюзий страданий ваших!» * * * «Берегите, великие люди, самих Себя! Не расточайте самих Себя понапрасну! Сколько пены и тины в жизни вашей, и как мало Жизни! Оглянитесь же: кругом вас Другие, и Они Танцуют! Прислушайтесь же к своему сердцу, неужели не слышите вы нежной его мелодии? Доколь еще будете вкушать вы лязганье страха вашего, брюзжанье страдания и грохот одинокой воли? Л скорбь — глупость, неужели же вы не знаете этого? Неужели же одиночество ваше дороже Другого вам? Так что ж не Танцуете вы, растерявшиеся? Нечего вам бояться!» * * * «Жизнь Танцует своими ветрами, Жизнь Танцует горными вершинами, Жизнь Танцует величием облаков пурпурных и финифтевой глубиной морей! Что ж медлите вы, чего ждете? Танцевать можно только сейчас! Видели ли вы толпу черную, покрытую язвами, великие люди? То было видение одиночества вашего! То было страдание ваше — лицом к лицу! А Заратустра смеется, смеется и Танцует, ибо не толпу видит он, незнающий одиночества, а Других! Раз, раз, раз! Слышите вы меня?! Я Танцую! Это Танцует Смех Заратустры! Раз, раз, раз!» Песнь тоски И все танцевали в пещере Заратустры под звуки бархатного его голоса. Все кружились, воздушные, и пели звонкими голосами своего смеха. То были великие люди! Я же сидел тихо, прижавшись к стене, и смотрел на огонь, что так весело играл языками по мрачным сводам, превратив их в дивные ажурные вирши. Мне было легко и радостно. Как же хорош был Заратустра в Танце своем! Как сгибались его крепкие руки, открытые, словно ветви цветущих каштанов! Как двигались его стопы, подобные волнам на горной реке! Как ровен был его стан, натянутый звучной струной трепещущей арфы! Томное расслабление прокатилось по всему моему телу потоком свежего воздуха, веки отяжелели и покрыли мои глаза, как индийские опахала. Наверное, я задремал. Не знаю, сколько длилось мое забытье, но когда я проснулся, то охватило меня странное чувство. Что-то изменилось в стане танцующих… Танец их стал бесноватым, судорога пляски сотрясала этих паяцев, огонь злобно мерцал, стены пещеры сгрудились, словно налитые свинцом, а резкие тени мрачно гарцевали по трещинам сводов.