сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
От слезы родится страдание, от улыбки — радость. Довольно же слез, ибо радости вдоволь!
Все заключено в слове "Довольно!" — и "Да!", и "Нет!" заключено в нем. Как вы поступите с ним? Вы поступите.
А теперь идите, я говорю вам: "Да!"»
Просохли слезы на десятках глаз, что смотрели все это время за моими губами. Губы улыбались глазам, глаза улыбались губам. Все встали со своих мест и стали выходить из зала в полном молчании.
— А завтра будет? — спросил меня кто-то, остановившись в дверях и указывая на пустые кресла.
— А завтра будет после рассвета, а теперь еще только полдень! — рассмеялся я в ответ.
Зар сидел напротив меня, а я смотрел на него, и чувства боролись во мне. Речь моя — игра, как и всякая речь. А как же моя жизнь ?.
На горе Елеонской
Мы вышли из клиники.
— Зар, что-то не так, — задумчиво сказал я.
— Снег, — помедлив, ответил мне Заратустра.
— Зачем въезжать в город на белой ослице, чтобы выйти из него под крестом? — мой вопрос не был адресован.
— Первый снег. Скоро зима, — прошептал Заратустра.
— От слов веет холодом эпитафий, — ответил я.
— Зима поселилась в доме человека.
— Что напишут на могиле моей?
— «Никогда не рождался, никогда не умирал».
— «Пришел ниоткуда, ушел в никуда».
— Слова…
— Знаки…
— Вешки и метки…
— Карта?
— Ходули.
«Да, да! "Ходули!"», — так сказал Зар о словах.
Слова — ходули: велики шаги, да неуверенны. Кто ж идет в снежные горы, прихватив с собою ходули?
Слова означивают: подобно зимнему небу со снежной бородой, раскидывают они белый покров над миром и скрывают жизнь под своим покрывалом.
Неправда, не создают слова новой реальности, они только скрывают, подобные витиеватому узору на замерзшем от стужи стекле. Узор этот красив, но окно превращает он в стену.
Слова убивают живое, подобно леденящему холоду. Среди ледников живет человек, страдая от холода, но даже окоченевший, не перестает он перебирать ледяные игрушки. Что он ищет? Что он может найти?
Слова — первый и последний миф человечества, бессильный открывать, он призван объяснить. Имя заменяет сущность. Имя делает сущность разменной монетой. Такова цена кумира этого.
Слова прозрачны, как холод прозрачен, но создают они туман. Ибо всегда говорят они больше, чем есть, и меньше, чем должны сказать.
Слово — нечто, чего всегда много и всегда недостает. Слово — великий мистификатор, а потому не прозрачно оно, но призрачно.
Слово — лжезагадка. Кажется нам, что скрыт в слове смысл, ибо привыкли мы искать в глубине, а лед имеет объем, но не имеет он содержания другого, кроме самого себя. Что ж искать в глубине его, если снаружи таков он, как и внутри?
Реченное не есть ложь, как говорят, оно то только, что говорится, не более того и не менее. Кто будет требовать ото льда большего, чем просто быть льдом? А то, что лед — не жидкость и не пар, понятно без слов.
Не лжет нам слово, но мы лжем верой своей в него. Оно же, верткое, подобное поземке, как быстро меняет оно свое положение! И коли нет для нас Жизни, и коли слово для нас и есть жизнь, то как же не обмануться нам, доверившись флюгеру этому!
Не там ищем мы правды, где следовало бы искать, да и не в правде соль, а в Жизни, но Ее-то, единственную, и обменяли мы на множество слов красочных, да пустых, как матрешки!
Думают многие, что слово — это весы, но не весы слово, а грузы! Вот почему думаю я, что продажны слова, ибо всегда можно положить больше их на чашу желанную.
О, не следует нам играться со словами нашими, ибо проиграем мы, не зная Жизни, а следуя лишь за тем, что зовется у нас волей!
Слово — императив. Обозначив, посадили мы живое на цепь и не стали ни кормить, ни поить его, а требовать только исполнения предписаний наших.
Оттого-то и гибнет живое, будучи обозначенным, став собственным надзирателем, благодаря имени своему. А что не обозначили мы словами нашими?…
Слово — вот он, холод сердец, вот он, великий тиран, играющий человеком. Ни шага вправо, ни шага влево — вот девиз епархии слова!
Когда же поймем мы, что нетождественно слово обозначаемому? Когда же мы жизнь свою отпустим на волю? Когда ж дадим мы ей право быть Жизнью?
Подобны слова ледяным резцам, что анатомируют тело живое. И ни одна жилка не дрогнет на холодном лице слова-анатома, незнакомого с болью.
Когда строим мы фразу свою, Жизнь не способные в ней уместить и полноту Жизни теряющие, осуществляем мы вивисекцию холода.
Чем же являются для нас слова наши и череда слов бесконечная, если не иглами острыми, как ледяные сосульки! На них-то и распята жизнь наша, словно агнец, живьем освежеванный, растянута она и иссушена и Жизнью быть неспособна!
Не по лесам и лугам, не по горам и долинам, не по озерам и рекам изучаем природу мы, но по пейзажам и картам слов наших! А потому не живем мы, но ходим по галерее картинной или по мастерской чертежной! Одна дана жизнь нам, но ее мы тратим на созерцание, а не на Жизнь!
Многое могут слова, многое! Переозначивание — вот заветный конек их, что неведом мудрецам нашим! Ибо если бы знали они о возможности переозначения, то не стали бы и обозначать, и многое стало бы ясно им. Но не знают они, не знают, что картину реальности нашей с ног на голову перевернуть можно, означаемое переозначив!
Дурную игру затеяло слово, да нет в нас к словам своим критики, ибо сами стали мы теперь словом! Перестали мы Жить, но стали играть в жизнь, бросая кости слов на белое сукно морозного нашего савана. И не заметили мы, что это свои кости мы бросили!
Не верю я слову, но знаю я, что лучше уж переозначить, чем льститься ошибочным означением. Ибо обманулся человек, когда крест означил белой ослицей, а было бы сказано на горе Елеонской: «Принесите Мне крест, а ослицу хозяину ее оставьте», — то, верно, избавлено было бы человечество от двухтысячелетнего бреда, что прославляет любовь, делая близость Двух невозможной.
Когда же любовь назовут одиночеством, тогда только и станут люди не образ искать, но человека. Когда же найдут они человека, тогда только и прекратят пляску свою паяцы одиночества нашего — чувства.
Когда откажутся люди от слов, тогда только и будет их ощущение правдой, пока же бред слов порождает чувств безумных галлюцинации. Безумие — синоним речи».
Я замерз, сидя в подсобке. Да, правду говорят: «Холоден лед познания!» И руки мои окоченели писать слова о словах.
Но вошел Зар, разгоряченный веселой борьбою своей со снегом, накинул мне куртку на плечи, и стало тепло. Вот оно, дело, что должно быть в Начале: забота о Другом.
Не работает Зар, но Смеется он и Танцует! И слышу я Смех его, и вкушаю я его Танец, и ощущаю близость, счастье которой лишь Двум известно.
Я счастлив.
О прохождении мимо
Когда Заратустра покончил со своими делами, мы пошли домой. Мы шли длинными улицами города моего, где я родился и вырос. Красивы в городе этом фасады зданий, красивы, да холодны.
В холоде города этого лучше ощущаю я свое тепло и тепло Другого. Замерзают чувства мои, что не дают мне покоя и, подобно шутам обезьянничающим, вьют из меня веревки.
Не любят мой город за его мрачность, а я же люблю мрачность эту, ибо делает она явственнее мой свет и свет Другого. А я нуждаюсь в этом, ибо пожираем я чувствами.
Не бывает хороших чувств, ибо все чувства слепы, сами в себе рождены они и самих себя поглощают. Не дорогой к Другому, но бегством служат мне мои чувства. Ощущать хочется мне Другого, а не повить галлюцинации чувств моих.
Вот мы и дома. Мы поели, и я уложил Заратустру спать. Пусть спит, пусть снятся ему хорошие сны. Мне же не спится, я полон чувств, их пытаюсь я обойти, но никак не могу пройти мимо.
«Чувство — это отношение мое к ощущаемому. Поэтому чувствую в чувстве своем я только себя. Когда же рассказывает кто-то о чувствах своих, то говорит он о себе только, но не о том, о чем, как кажется ему, повествует рассказчик.
Представим: я чувствую себя обиженным. Можно сказать: "Я обижен", но нельзя сказать: "Ты меня обидел". Нельзя сказать и так: "Я себя обидел", — здесь также явственно звучит преувеличение.
Если бы кто-то хотел меня обидеть, то я ощутил бы не его действие, меня обижающее, но его желание меня обидеть. Тогда бы я мог испытать негодование, разочарование, но не обиду саму по себе.
Поэтому если я обиделся, то значит тот, кто обидел меня, не хотел меня обижать, а я зря обижаюсь. Вся ценность чувства потому в том, чтобы ощутить собственную неадекватность.
Мои чувства — барометр мой, только вот врут "сырые данные" этого затейливого прибора, нужно уметь пересчитывать их в "абсолютные единицы". Ощущения не лгут, ибо свидетельствуют о контакте.
Если я чувствую обиду, значит, меня не хотели обижать, зачем тогда обижаться? Если я чувствую негодование или разочарование под маской обиды, го обидчик не достиг своей цели, ибо я не обиделся.
Я перевожу "сырые данные" в "абсолютные единицы", и слетает с меня налет обиды моей, освобождая. Так или иначе, но обида всегда оказывается на ноль помноженной — ее не существует. Меня нельзя обидеть.
Но если мои чувства лгут, как же могу я достоверно знать о Другом? Я нахожусь с Другим в неком отношении, мы с ним, как правый и левый борт одного судна: меняется его положение — меняется и мое.
Он — Другой, мне известны лишь мои изменения. Но мы составляем с ним одно отношение, по своим изменениям я могу знать, что произошло с Другим. Не чувствам, но ощущениям должен я доверять, освобождая их от заблуждений, что растятся иллюзиями моими.
Так могу я о Другом знать достоверно, не покушаясь при этом на святая святых, — не претендуя на знание его Самого. Мне нужно быть чутким, я должен слышать всю гамму своих ощущений.
То, что мы считаем своими «ответными реакциями» на Другого, — это не ответные реакции, а наши реакции на собственные чувства о другом. Мы разыгрываем собственную пьесу, оттого и неадекватны.
Если же хотим мы реагировать адекватно, то прежде должны мы знать, что происходит с Другим, и реагировать не на то, что с нами теперь происходит, а на то, что происходит с Ним. Так, мы не сценаристы, но участники.
Хочешь умереть, одинокий? Так слушай немоту собственных чувств! Хочешь жить, человек? Ощущай Другого, ибо в контакте этом ты станешь собою Самим! Все, что мы делаем, мы делаем для себя.
Хочешь Жить — не клевещи на чувства свои, но пройди мимо, дорогой ощущений к счастью близости Двух! Трудно отказаться от того, что кажется дорогим, но легко, если есть у тебя то, что дороже тебе дорогого!»
Об отступниках
Выходной. Выходной — это значит можно никуда не идти или идти, если хочешь. Вот мы и пошли, пошли просто так, пошли, никуда не идя. Куда же идти тем, кто Рядом?
Мир созидается Двумя, точка контакта — центр Мира. Пестрыми огнями вращается Мир вокруг Двух. В момент настоящего жизни их стали Одной и победили пустоту одного!
Так Двумя побеждается демон, имя которому — Время!
Отступник — такое имя дано одному, ибо он только и может отступать, он и есть отступающее, а Двоим некуда отступать, ибо они — центр. Мир стал цельным, благодаря Двум, Мир обрел самого Себя!
Так Двумя побежден демон, имя которому — Пространство!
Тщетность — суть одного, ибо глух он к праздничным трубам Жизни и герольдам Ее. Двое и есть сама Жизнь, а потому дыхание Двух — это дыхание Жизни, и нет разделенности, нет противопоставления! Единое же не может от себя самого отличаться.
Так Двумя побежден демон, имя которому — Качество!
Малодушие — вот терзание одного, ибо барахтается он в пустоте. Кто говорит о силе, если не слабый? Так, может быть, и нет ее вовсе, если знает о ней только тот, кто ее не имеет? Двое не ведают силы, ибо незнакома им слабость!
Так Двумя побежден демон, имя которому — Оценка!
Не потому ли так весел Заратустра сегодня, не потому ли так радостен он, не потому ли так легок, так светел, не потому ли так непринужден он, что мы стали Двумя? Не потому ли, что Мир созидается?
* * *
Как же скучны лица одиноких, особенно тех, кто ходят парами! Как напряжены их лица, как пусты взгляды! Они устали от жизни, они умерли. Отступающим от самих Себя заказано счастье Двух!
Находятся отступающие от самих Себя в плену четырех злобных демонов — Времени, Пространства, Качества и Оценки. В этом плену и родятся их требования к Жизни, что ускользает от притязающих!
Плачут и капризничают взрослые, не знающие того, что они уже выросли. Детьми быть не способные, играются они в детство, но счастье его заказано им, ибо счастье бывает лишь настоящее, а счастье сыгранное — только горе!
Взрослый, взрослым быть не желающий, не может быть вовсе. Нет другого пути человеку, кроме как быть эгоистом — тем, кто ощущает себя Самого.
Так что нечего плакать, одинокие с пустым взором, нечего капризничать, нечего надевать на лица свои маски скуки: ты или ощущаешь самого Себя, или нет тебя! Жизнь одна, но будешь ли ты жить? — Вот, что важно.
Есть нечто, что нужно понять человеку: всё, что мы делаем, мы делаем для себя — и плохое, и хорошее, всё. Зачем же обманывать себя, что что-то мы делаем для других, если получаем всегда только сами?
И злословие, и славу — получаем мы сами, и боль от ушибов, и наслаждение от дел наших — получаем мы для самих Себя. Проворачивает жизнь одинокий, подобно рабу, вокруг Двух Мир вращается сам!
Действовать по указке — действовать по принуждению. Но какая же разница, по чьему принуждению действуем мы — по своему или по чужому, если это насилие и боль эта закреплена нашей кровью?
Не по принуждению, но по внутреннему влечению должны действовать мы, ибо всё мы делаем для себя. А себе-то плохого не сделаем мы, а значит, предупредим и страдание, что всегда обоюдно!
Все, что мы делаем, мы делаем сами и делаем для себя. И если что-то хорошее делаем мы для Другого — значит, нам это важно, нам это нужно, чтобы было ему хорошо. Что ж требовать от него благодарности, если сделали мы то, о чем сами мечтали?
В самом слове «желание» звучит корысть, каким бы ни было слово, сопровождающее его, пусть даже и «бескорыстие». Не бывает бескорыстных желаний ! Не нужно питать иллюзий, не нужно играть в слова!
Если я хотел для Другого — значит, я и должен платить целиком, ибо это я хотел и мне было нужно. И стыдно должно быть требовать от Другого, чтобы он оплачивал, ибо делалось это якобы для него.
Пусть будет лучше Другому от дел моих, ибо я и хотел этого, а потому и плачу, ожидая ссуд и пожертвований. А то, что ему хочется, то сам он и сделает, и сам рассчитается за дело свое, когда будут условия.
Подарок ожиданием своим благодарности превращаем мы в куплю-продажу и ждем еще благодарности! Но что это за подарок, если ждем мы вознаграждения? Сами Себя мы обманываем, отступники!
Все, что мы делаем, мы делаем сами и для самих себя. Но знаем ли мы точно, чего хотим? Не обманываемся ли мы иллюзией? Не затемняют ли чувства наши безмерные взор наш?
Да, можем мы чувствовать обиду, да, можем мы питаться местью, да, можем мы взывать к справедливости, которая на деле — лишь желание наше бессмысленное признания другим правоты нашей. Да, мы можем!
Но что по итогу и выход каков? Боль, страдание и отчуждение — таким будет результат, нам предназначенный нами самими. Так неужели же этого мы хотим на самом деле, неужели же к этому влечет нас сердце наше?!
И говорит мать: «Хочу я, чтобы любили меня дети мои!» Говорит так, и бьет их палкою, приговаривая: «Люби! Люби!»
И говорит отец: «Хочу я, чтобы уважали меня дети мои за то, что делаю я для них!» Говорит и делает то, что сам хочет, не спросив у детей своих их желания.
Кто ж уважать будет за насилие, кто ж любить будет за побои? Странное дело делаете вы, отступники! Знайте же, с чем пришли вы — то и получите. Как же требовать можно любви и уважения?
Да и разве возможны они — любовь и уважение — по принуждению? Разве будут они нам приятны? И разве будут они любовью и уважением, если не сами произросли, но вытребованы под угрозами и нажимом? Дурной же вкус у вас на «высшие ценности», коли так!
Прежде чем желать, нужно видеть желаемое, но ведь не так поступаем мы! Слепы мы к целям, а видим лишь то, чего недостает нам, но ведь это не цель, а дырка в отчете финансовом!
Прошлое путаем мы с будущим, ибо нет у нас настоящего, ибо не чувствуем мы самих Себя. Потому не о желании следует думать нам, но о влечении, о влечении, которое всегда имеет перед собой цель.
Каждый сам решает, нужны ли цели ему влечений его. И принимая такое решение, думать следует о трех вещах:
— Другой — Другой, и, к счастью, нет у нас власти сделать его исполнительным роботом, удовлетворяющим желания наши; — за всякие ошибки свои, за бесконечные притязания наши, собственной слабостью обоснованные, мы заплатим сами, из своего кармана, своей жизнью, которая, и это есть третье напоминание, у нас одна.
Я не люблю назиданий, равно как споры, и бессильные протесты я не люблю. Не люблю я оправданий и те бесконечные счета, что выставляют люди друг другу. Не к этому влеком я сердцем своим!
