Текст книги "Мой волшебный фонарь"

Автор книги: Кристина Сещицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Рыцарь печального образа

Ясек ничего не понимает в детях. У Глендзена очаровательная сестричка! Вчера, когда Агата читала мне письмо от дяди Томека, неделю назад уехавшего отдыхать в горы, а Ясек трудился над афишей к первомайскому вечеру, в дверь позвонили.

– Кого это черт принес? – в недоумении воскликнула Агата и побежала открывать.

По ее радостным возгласам нетрудно было догадаться, что черт принес кого-то вполне подходящего. В самом деле: на пороге моей комнаты появился Анджей Глендзен. В руках у него был довольно большой сверток, по форме напоминающий блинчик с творогом.

– Это моя сестра, – представил Анджей содержимое свертка. – Ей сегодня исполнилось три недели!

Пришел мой черед восторгаться и произносить слова, которые лишь в ничтожной степени могли передать мое восхищение. Внезапно у меня с языка сорвался вполне законный вопрос.

– Послушай, Анджей, – спросила я, – а твоя мама знает, что ты потащил ее к нам?

– Скажешь тоже! – Анджей смерил меня презрительным взглядом. – Мама понятия не имеет. Она пошла к врачу. Мы остались одни, и я подумал, что другой такой случай не скоро представится. Магда не проболтается, даже если б хотела. Хотя она уже пытается кое-что говорить. Представляете: сижу я вчера с ней рядом, зубрю историю и вдруг слышу «Гуууу!».

– Гуууу! – язвительно расхохотался Ясек.

Магда спала, вскинув кверху лапки, крепко сжатые в кулачки.

– Пожалуй, я ее распакую, чтоб не вспотела, – сказал Анджей и принялся разворачивать блинчик.

Его сестра открыла глаза, голубые, как камушки в дешевеньких кустарных колечках.

– Какая прелесть! – простонала Агата.

– «Пре-е-елесть»! – передразнил ее Ясек.

Я готова была швырнуть в него подушку.

Магда потянулась и замурлыкала как котенок.

– Что она сказала? – спросил Ясек. – Надеюсь, что-нибудь приличное!

Анджей засунул руку под пеленку.

– Описалась! – спокойно сказал он, а потом добавил с легким поклоном в мою сторону: – Прошу прощения…

– Ну, знаешь, я уж предпочитаю своих сестриц! Честное слово! – не выдержал Ясек.

– А я не жалуюсь, – обиженно заявил Анджей. – Я мою сестру очень люблю.

Своей огромной ручищей он приподнял крошечные Магдины ножки и ловко сменил пеленку.

– Видали, как я навострился это делать? – похвастался он, заметив наше немое удивление. – На высоком профессиональном уровне! Школа пани Шпулек.

– Послушай, Анджей, – умоляюще попросила Агата. – Можно, я сменю пеленки, когда она в следующий раз намокнет?

– А ты ей ничего не сломаешь?

– Что ты, я столько раз видела, как это делается.

– Ну ладно… – после некоторого колебания согласился Глендзен. – Только очень осторожно!

Анджей разгладил пеленку на животике малютки. Магда беспокойно зашевелилась.

– Похоже, что это уже случилось… – озабоченно сказал Анджей. – Прошу прощения, – снова поспешил он извиниться передо мной.

– Уже? – воскликнул Ясек, не отрываясь от своей афиши. – Это она у тебя так и работает без перерыва? Не-ет, жениться я, может, когда-нибудь и женюсь, но детей у нас не будет, – решительно заявил он. – Меня с души воротит, когда я на все это гляжу. А потом деточки вырастут и хлопот только прибавится. Я, например, ни за какие блага в мире не согласился бы оказаться на месте нашего папы. Если б я был своим отцом, я бы утопился.

– Анджей, а ты не ревнуешь маму к этой малышке? – спросила я.

– Ну что ты! – оскорбился Анджей. – Нисколько! Да и мама все время говорит, что мы для нее одинаково дороги!

– Еще бы, – вмешался Ясек. – За обоих ломаного гроша в базарный день не дадут.

– Чего ты сегодня ко всем цепляешься! – вспылил Анджей. – Что ни скажешь, все тебе не по вкусу!

Он протянул Агате чистую пеленку.

– Ну, давай. – И добавил с некоторой опаской: – Смотри, поосторожнее! Если ты ей что-нибудь сломаешь…

– Не бойся, ничего я ей не сломаю! Скажи только, с чего начинать.

– А ты сама не можешь сообразить, балда? Сначала нужно вытащить мокрую пеленку.

Ясек исподлобья посмотрел на расплывшееся в блаженной улыбке лицо Агаты.

– Уммм… – процедил он сквозь зубы.

Вскоре Магда была вновь упрятана в розовое одеяльце. Анджей решил, что пора отправляться домой.

– Воображаю, что будет, если мама вернется раньше нас, – сказал он. – Не хочешь нас проводить, Агата?

Агата, разумеется, хотела. Когда они ушли, Ясек поднялся с пола и, вытирая грязную кисточку носовым платком, иронически заметил:

– Глендзен у нас настоящий Дон-Кихот. Рыцарь Печального Образа!

– С чего ты взял? Не похоже… Дон-Кихот сражался с ветряными мельницами, а Глендзен – обыкновенный парень, разве что немного получше других.

– Немного получше… – повторил Ясек. – Плохо же ты разбираешься в людях, сестрица. Глендзен в сто раз лучше других.

– Тогда зачем ты вечно к нему пристаешь?

– Сам не знаю, – честно признался Ясек. – Но ты не думай, если дело дойдет до чего-нибудь серьезного, я… я за него в огонь и в воду!

Подойдя к окну, Ясек посмотрел вниз.

– Идут, – сказал он. – Анджей тащит младенца, а наша Агата скачет вокруг них как собачонка на задних лапках.

Помолчав немного, он как-то неуверенно спросил:

– Ты знаешь, от кого она получает цветочки?

– Нет. А ты?

– Знаю. – ответил Ясек.

– От кого же?

– А ты ей не скажешь?

– Не скажу.

– Честное слово?

– Честное слово.

Ясек ткнул пальцем в окно.

– От него.

– От Глендзена? – недоверчиво переспросила я. – Ой, ты чего-то путаешь…

– А вот и нет! Я точно знаю. Мне самому иногда приходится эти цветы засовывать ей в сумку, если Анджей в школе не успевает. Поэтому я и сказал, что он Дон-Кихот. Романтик. Вообразил, что в жизни ему предстоит совершить невероятные подвиги. У нас в классе не я один – все его понемножку донимают. И, наверно, другие тоже толком не скажут почему. Однажды я над этим задумался, и знаешь, к какому пришел выводу?

– К какому?

– Мне кажется, всякий норовит подколоть Глендзена только потому, что иначе пришлось бы им восхищаться. А это вроде бы глупо – восхищаться своим одноклассником! Если б он был ученый, открывший сыворотку против полиомиелита, или космонавт, или хотя бы девчонка, вытащившая троих малышей из горящего дома, тогда другое дело. А Глендзен вдобавок постоянно усложняет нам задачу. Представь себе, что его вызвали, например, по математике, а он стоит у доски и ни бе, ни ме. Как тут прикажешь быть? Заслуживает он в эту минуту восхищения?

– Ну, это ты загнул, Ясек!

– Только, пожалуйста, не вздумай меня переубеждать! – испуганно воскликнул мой брат и на всякий случай удалился в ванную отмывать кисти.

Примерно через час пришла Агата. Щеки у нее горели, она явно была чем-то взволнована.

– Что случилось? – спросила я. – Пани Глендзен вернулась домой раньше времени?

– Нет. Ничего не случилось! Ровным счетом ничего.

Я подумала, что, может быть, Анджей признался насчет маргариток, но об этом она бы, пожалуй, сама доложила, не дожидаясь расспросов. Я с тревогой посмотрела на сестру. Она это почувствовала.

– Я же тебе говорю: ничего не случилось! – раздраженно повторила Агата и наклонилась над Ясеком, который уже заканчивал афишу. – Неплохо у тебя выходит! – сказала она и, повернувшись на каблуках, выскочила из комнаты.

Свою тайну Агата раскрыла только на следующий день. Утром, перед уходом в школу, она забежала ко мне и, положив на одеяло адресованный Ане белый конверт, смущенно сказала:

– Понимаешь, когда вчера ты спросила, что случилось, я просто не знала, как тебе рассказать! Если хочешь, прочти письмо. Я написала обо всем Ане. Но я не собираюсь это от тебя скрывать! Только прочтешь, когда я уйду, ладно?

Я сгорала от любопытства и, не в силах дождаться этой минуты, нетерпеливо подгоняла Агату:

– Иди скорей, опаздываешь! Гляди, Ясек уже убежал! Почему ты такая копуха? Сколько можно торчать в ванной?

Около восьми Агата снова зашла ко мне. Она была аккуратно причесана, и нос у нее блестел меньше обычного.

– Нагнись! – попросила я.

Поцеловав Агату в щеку, я убедилась, что мои подозрения не лишены оснований. От моей сестры пахло пудрой.

– Ты что, рехнулась?

– Так уж сразу «рехнулась»! Попудриться нельзя…

– Немедленно вымой лицо, Агата! Так ты в школу не пойдешь!

– Сейчас вымою… – с досадой сказала она. – Но когда ты прочтешь мое письмо, ты поймешь, что я уже почти взрослая!

– Может, и пойму, только даже почти взрослой девице ни к чему пудриться перед школой. Всё! Больше мне сказать нечего.

– Слава богу… – пробормотала Агата.

Через минуту входная дверь с грохотом захлопнулась, а я вытащила письмо из конверта.

Дорогая Аня!

Пишу тебе, потому что сегодня в моей жизни произошло необыкновенное событие, о котором я не могу никому рассказать – слова застревают в горле. Наверно, ты догадываешься, что в этой истории не обошлось без мальчика!

Ты права! Этот мальчик учится со мной в одном классе. Он мне нравится, но никогда раньше мне и в голову не приходило, что я могла бы… ну, ты понимаешь… могла бы в него влюбиться, или что-то в этом роде. А вчера впервые об этом подумала! Я тебе подробно опишу, как это случилось. Он был у нас в гостях вместе со своей сестренкой. Ей три недели, и она просто прелесть. Когда они собрались уходить, Анджей предложил, чтобы я проводила их до дому. Я согласилась, потому что эта малышка мне в самом деле очень нравится. По дороге нам попался навстречу одни парень из нашего класса, Раймунд Чапский. Увидел он нас, остановился, присвистнул и завопил:

– Пани и пан Глендзен, какая встреча! А я и не знал, что у вас уже появился наследник!

Раймунд вообще ужасное хамло. Он может отколоть такой номер или такое ляпнуть, что иной раз просто теряешься и не знаешь, как себя вести. Но Анджей не растерялся. Он сказал:

– Советую тебе, Раек, приберечь свои шуточки для конкурса сатириков. И мотай отсюда, понял?

– «Мотай отсюда, мотай отсюда»! – передразнил его Раймунд. – Даже не подумаю. Вашей светлости не нравятся мои шутки, да? Что ж, может, тебе это больше придется по вкусу! – и сунул ему под нос свой кулачище.

Анджей нес сестричку, а с грудным ребенком на руках, сама понимаешь, в драку не очень-то полезешь. Поэтому он осторожно передал девочку мне.

– Постереги ее, – сказал он. – И гляди, чтоб не вылетела из одеяльца…

Я прижала к себе Магдусю, а Анджей засучил рукава свитера и рявкнул, точно злющий цепной пес:

– Кулак мне твой тоже не нравится! И вообще рекомендую на будущее шуточки насчет Агаты держать при себе!

Раек бросил окурок – я забыла тебе написать, что он курит, – придавил его каблуком и волком посмотрел на Анджея.

– Уж это извините! Я что захочу, то и буду делать, а вы мне не указ, пан Глендзен!

Тогда Анджей, не глядя на меня, как крикнет:

– Отойди, Агава!

И рубанул Раека по руке. Тот сразу разжал кулак. Я попятилась. Сердце у меня бешено колотилось, я боялась, как бы оно не выпрыгнуло. Впервые в жизни из-за меня дрались! Из-за меня – понимаешь?

Не знаю, что случилось: то ли я слишком сильно прижала к себе Магдусю, то ли в ней неожиданно пробудились родственные чувства, но она вдруг заверещала не своим голосом. А Анджей продолжал драться с Раеком, не обращая внимания на вопли сестры. Не знаю, чем бы дело кончилось, если б не наш участковый. Мы его прозвали Летучим Голландцем, потому что он всегда появляется, когда его совсем не ждешь, и так же внезапно исчезает.

Летучий Голландец схватил Раймунда за воротник нейлоновой рубашки, которую этот болван, придя из школы, нацепляет на себя в любую жару. Анджей, вовремя заметив опасность, успел отскочить в сторону.

– Что здесь происходит? – спросил Летучий Голландец.

– А что, пан начальник, ничего! – сказал Раек, почти повиснув в воздухе. – Обменялись парой слов с приятелем, вот и все.

– Я тебе покажу пару слов! Своих не узнаешь! – сказал Голландец не слишком любезным тоном.

Похоже было, Раек со своими проделками уже здорово ему надоел.

Потом он мрачно посмотрел на Анджея:

– А ты чего с ним связываешься?

Сестра Анджея вопила так, словно с нее заживо сдирали кожу. Летучий Голландец повернулся ко мне и сначала молча открыл рот от удивления, а потом спросил:

– Откуда у тебя этот ребенок?

Я посмотрела на Глендзена. Он вытер рукой нос и сказал:

– Это мой ребенок, пан участковый! Моя сестра! Я ей только дал подержать.

– А-а-а! – сказал тогда Летучий Голландец и пошел, уводя с – собой совсем скисшего Раека.

Анджей взял у меня Магдусю.

– Тихо, балда, прекрати реветь! – сказал он.

И представь себе, Аня, она замолчала! Я проводила их до самой квартиры. Пани Глендзен, к счастью, еще не вернулась, и Анджей побыстрей уложил Магду в кроватку, чтобы мама ни о чем не догадалась. Я шла домой и вспоминала все, что произошло! Это, оказывается, здорово приятно – знать, что есть человек, который готов броситься на твою защиту, не побоявшись громадных кулачищ такого вот Раека!

Пока я стояла и смотрела, как Анджей дерется с Чапским, я поняла, что теперь могу считать себя уже совсем взрослой – из-за какой-нибудь сопливой девчонки Анджей не сказал бы Раеку: «Мотай отсюда», только потому, что тот отпустил глупую шуточку. Я не сомневаюсь, что Анджей Глендзен необыкновенный человек. Во всех отношениях! Никто из наших мальчишек ему в подметки не годится.

Я не знаю, кто каждый день засовывает в мою сумку букетик маргариток, но мне совсем не хочется, чтобы этот человек оказался лучше Анджея! И поэтому я решила, что наконец-то влюбилась!

Как ты думаешь, можно считать, что вчерашний поступок Анджея о чем-нибудь говорит, или нет?

Мне кажется, что можно. Но когда я начала вспоминать все заново, мне вдруг стало жаль пани Глендзен. Сама посуди: когда она вернулась домой и увидела, как ее дочурка сладко спит в своей кроватке, она, наверно, очень обрадовалась, что Анджей такой хороший и заботливый брат. И ей никогда не узнать, что трехнедельная крошка принимала участие в настоящей драке!

Кончаю, потому что уже поздно, и мама гонит меня спать. Целую тебя крепко!

Агата.

Я спрятала письмо под подушку, но не переставала о нем думать. Боюсь, нам не избежать «серьезного разговора», когда Агата вернется из школы. Меня так и подмывало воспользоваться случаем и рассказать ей про маргаритки, но я понимала, что не имею права этого делать: слово есть слово, даже если ты его дала родному брату. И все-таки я твердо решила поговорить с Агатой насчет ее письма. Но, к сожалению, когда после обеда она пришла ко мне, мысли мои спутались в один клубок, наподобие того мотка шерсти, из которой Агата вязала свой бесконечный шарф.

– Знаешь, Агата, твое письмо к Ане произвело на меня странное впечатление… – запинаясь, начала я.

– Это почему? – обиделась Агата. – Не нахожу в нем ничего странного!

Я вытащила из-под подушки этот исторический документ и прочитала вслух одну фразу:

– «Впервые в жизни из-за меня дрались! Из-за меня – понимаешь?» Из-за Елены в свое время тоже началась война, – заметила я довольно ехидно.

– Без сравнений ты не можешь обойтись! – вспыхнула Агата. – А мне наплевать! И на Елену, и на Трою! Да, мне действительно было приятно, что Глендзен вступился за мою честь! Надеюсь, ты не станешь отрицать, что Раек со своими шуточками зашел слишком далеко.

– Вступился за твою честь? Что же это за честь такая, если ее можно задеть дурацкой шуткой! Ты утверждаешь, что влюблена в Анджея, верно? И тем не менее ты готова допустить, чтобы твоего «любимого» у тебя на глазах поколотили только из-за того, что он попытался кулаками отплатить за идиотскую шуточку и не менее идиотские угрозы! И не испытываешь ни страха, ни тревоги за него, ни капли смущения – тебе просто «приятно»!

– Не волнуйся так! – сказала Агата и подозрительно шмыгнула носом. – А что я, по-твоему, должна была делать? Самой полезть с кулаками на Раека?

– Ты должна была остановить Анджея, не допустить до драки, обратить все в шутку! И ты прекрасно могла это сделать! Знаешь, что однажды сказала мне наша мама?

– Нет. Откуда я могу знать! У вас с мамой полно своих секретов, в которые вы меня не посвящаете, – с обидой в голосе сказала Агата.

– Это никакой не секрет. Не помню, о чем шел разговор, когда мама сказала: «Я – папина жена, и моя задача – всячески упрощать ему жизнь, а не осложнять ее!» Сомневаюсь, чтобы мама пришла в восторг, если б наш папа подрался во дворе с паном Дзенгелевским только потому, что пану Дзенгелевскому вздумалось глупо сострить.

– Ты забываешь, что мама не так уж молода, – мрачно буркнула Агата.

– Значит, ты считаешь, молодость дает право делать, что твоя левая нога захочет, и не думать? Великолепно!

– Вовсе я так не считаю, я совсем другое хотела сказать! И пожалуйста, не жди, чтобы я поступала как рассудительная сорокалетняя женщина! К тому же с Анджеем ничего не случилось, – торжествующе закончила она.

– Потому что Летучий Голландец подоспел вовремя. А если б его не оказалось поблизости? И твой драгоценный Анджей не досчитался бы нескольких передних зубов… Каково бы тебе тогда было? Все равно приятно? А если б Летучий Голландец заодно с Раеком прихватил с собой и Анджея? И ты осталась на поле боя одна с раскричавшимся грудным младенцем на руках… Я бы тебе не позавидовала!

– Ладно, – ответила Агата. – Я подумаю над тем, что ты сказала. И может быть, еще с тобой соглашусь.

Спицы у нее в руках так и мелькали; казалось, Агата полностью поглощена вязаньем, но, должно быть, мысль ее в это время лихорадочно работала, потому что вдруг я услышала:

– Да, конечно. Ты права.

Я с облегчением вздохнула.

– Но это не все… – осторожно начала я. – В письме к Ане я обнаружила еще кое-что интересное, совсем в другом роде…

– Ну да? – удивилась Агата. – Тебе показалось. Я писала только об Анджее.

– Тем не менее я нашла там несколько слов насчет Ясека.

– Про Ясека в письме ничего не было! – замотала головой Агата.

– Нет, было!

– Покажи!

Я снова вытащила из конверта письмо и отыскала в нем место, над которым сама долго думала. И показала его Агате.

«…но она вдруг заверещала не своим голосом. А Анджей продолжал драться с Раеком, не обращая внимания на вопли сестры».

– Ах, ты об этом… – протянула Агата.

– Вот именно. И еще я хочу напомнить тебе твои собственные слова: ты сказала, что не смогла бы влюбиться в мальчика, который из-за тебя стал плохо относиться к своей сестре.

– Она была в надежных руках, – еле слышно прошептала Агата.

– «В надежных руках»! Скажи еще, в хорошей компании: трехнедельная крошка и два сцепившихся оболтуса! – воскликнула я. – И ты прекрасно понимаешь, как это было опасно. Только прикидываешься, будто тебе такое и в голову не пришло! Советую еще раз прочесть конец письма к Ане. Возьми и погляди, что ты своей рукой написала!

– А чего я такого написала? Что мама гонит меня спать!

– Держи! – подсунула я ей письмо. – Прочти, не бойся!

Агата отвернулась.

– Я припоминаю… – вздохнула она. – Там было насчет того, что, когда мама Анджея вернется домой, она даже не догадается… и… и так далее.

– Вот именно!

– Ой, ты снова кричишь!

– Кричу, – согласилась я и замолчала.

Спицы сверкали на солнце.

– Значит, тебе не нравится Анджей? – внезапно спросила Агата.

– Он мне очень нравится! – искренне возразила я. – Очень. Мне только совсем не понравилось твое письмо к Ане.

– Могу его порвать, – тотчас же великодушно предложила Агата.

– А может, отдашь лучше мне? – попросила я.

– Бери. Только не показывай Ясеку. Нечего ему знать, что я влюбилась в Глендзена.

Отложив в сторону вязанье, Агата посмотрела на меня сияющими глазами.

– Ох! – воскликнула она. – Это потрясающее чувство, Яна! Знаешь, как мне стало грустно, когда я подумала: а вдруг тебе не нравится Анджей! Мне бы хотелось, чтобы его вместе со мной любили все на свете!

– Думаю, что так оно и будет! Как говорится: человечество любит людей, которые любят человечество…

– За стиль ты бы у пани Рудзик получила кол, – вздохнула Агата. – Но мысль интересная. Я даже в связи с этим вспомнила одну историю. Из которой, пожалуй, ты могла бы состряпать небольшой рассказик. Попробуешь?

– Хорошо. Если ты начнешь!

– Пожалуйста.

Агата поудобнее устроилась в кресле, вооружилась спицами и стала разматывать ниточку рассказа под названием:

Человечество любит людей, которые любят человечество

В нашем классе ни одно событие не обходится без Генека Крулика. Иногда его заменяет Франек Зебжидовский или Иська, но это случается очень редко. Дома у нас во всем всегда виноваты я или Ясек. Даже если папа забудет на работе ручку, он первым делом отчитает Ясека.

– Дорогой мой, – говорит он в таких случаях, – купи себе новый стержень, если старый кончился, а мою ручку верни и никогда больше не бери без спросу!

Ему и в голову не приходит, что Ясек здесь ни при чем. Если же у мамы, не дай бог, кончится крем для лица, она сразу накидывается на меня, будто я извела целую баночку, и возмущается, как это я ее не предупредила, что крема осталось на самом донышке. А я до маминого крема не дотрагиваюсь, он для меня слишком жирный – я в этом убедилась еще два года назад, баночка же, между нами говоря, опустела в результате стараний пани Капустинской сохранить в первозданном виде свою белую сумочку, – она ее регулярно смазывает маминым кремом.

Так всегда бывает: стоит человеку пару раз накуролесить, как потом, будь он ни при чем, в первую очередь все шишки посыплются на его голову. Мы с Малгосей обсуждали этот вопрос и решили, что виновато общественное мнение. И вообще каких только недоразумений из-за этого общественного мнения не случается! Скажем, примерные ученики могут себе позволить бездельничать целыми неделями, и общественное мнение поначалу ничего даже не заметит. И наоборот: если болтун и лодырь в один прекрасный день изменится к лучшему, в памяти общественного мнения он все равно останется лодырем и болтуном, пока какая-нибудь неожиданная встряска не заставит посмотреть на него другими глазами.

А какая ерунда сплошь да рядом получается с анкетами, которые нам иногда приходится заполнять в школе, чтобы потом из них вывели некоего «среднего ученика»! Не завидую я тому «среднему», который получится из нашего класса – бедняга будет малость тронутый. В анкете, например, есть такой вопрос: помогаем ли мы родителям и в чем заключаются наши домашние обязанности. Мы с Ясеком в ответ на этот вопрос, не жалея красок, описываем приколотый к кухонной двери листок, на котором папа раз и навсегда запечатлел, по каким дням Ясек чистит картошку, а по каким я. В этот же список попали всякие уборки, мытье посуды и прочие гнусные занятия. Мы никого не обманываем, такая записка в самом деле красуется на кухне, накрепко приколотая к двери большими кнопками. Но, если честно признаться, я частенько придумываю разные способы, чтобы уклониться от обязанностей, которые за мной закреплены. А Ясек даже этим себя не утруждает – он просто ничего не делает, потому что занят тренировками, Клаудией и педагогической пустыней.

А вот Анджей Глендзен пишет, что у него нет обязанностей по дому. И это чистая правда. Пани Глендзен никаких записок у него перед носом не вывешивает и никогда ни о чем его не просит, потому что и так известно: Анджей сделает, что нужно, и даже еще больше, причем без всякого принуждения.

Вот почему я часто задумываюсь: что же люди из себя представляют на самом деле? Способен ли человек до конца понять другого? Иногда мне кажется, что это совершенно невозможно. Каждый из нас почти всегда что-то старается скрыть – либо достоинства, либо недостатки, или то, что он сделал, или то, чего не сделал. И я не лучше других! Я даже иногда сама за себя боюсь, потому что мне все-таки хочется, чтобы человечеству была от меня хоть какая-нибудь польза!

Признаться, я однажды спросила об этом нашу учительницу по обществоведению. Правда, я до сих пор не могу ей простить истории с песком и того, что она заставила нас учить наизусть структуру государственного устройства, но не стану отрицать, что в некоторых вещах она разбирается неплохо и кое-что может толково объяснить.

– Как жить? – повторила она мой вопрос. – Видишь ли, на это есть один-единственный ответ!

Я разинула рот. Мне казалось, что на этот вопрос или нет никакого ответа, или их целый миллион. А учительница посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:

– Жить нужно честно!

Если бы при этом разговоре присутствовал кто-нибудь еще, я бы, наверно, удержалась и промолчала. Но мы были одни, и, когда я узнала, что учительница по обществоведению превыше всего ставит честность, мне захотелось задать ей каверзный вопрос. И я спросила, какая должна быть эта честность – гражданская или церковная, потому что, как мне кажется, между ними громадная разница. И услышала, что честность бывает только одна, для всех и каждого одинаковая.

Сказав это, учительница долго на меня смотрела, точно ждала, что я еще ляпну. А я как раз вспомнила, что накануне Данка, которая ходит на занятия в костел, и Виська, которая никогда там не бывает, поспорили из-за пасхального барашка [9]9
  Изображающая барашка фигурка, которую ставят на стол во время пасхальных праздников.


[Закрыть]. Виська, которая в костел не ходит, купила такого барашка у уличного торговца, а Данка, которая ходит, ее за это осудила. Она сказала с возмущением: «Зачем тебе барашек, если никто из твоих родных в костел и не заглядывает?» Бедная Виська даже расплакалась – она купила барашка просто потому, что он ей очень понравился…

Так вот: когда учительница посмотрела на меня и я увидела – она ждет, что я спрошу ее еще о чем-нибудь для меня важном, я собралась с духом и такой вопрос задала:

– А в будущем какая она должна быть, честность? Ведь в новом обществе все будет по-другому, по-новому…

Учительница опять улыбнулась и долго не отвечала. Наконец она сказала:

– Все у тебя в головке перепуталось, Агата! Постарайся пока запомнить главное: такие понятия, как любовь к ближнему, честность, справедливость, верность, прекрасны и потому остаются неизменными во все времена. Никто не станет пренебрегать прекрасным.

И она снова занялась нашими тетрадками, а я вспомнила, что осталась убирать класс, и первым делом залезла под парту Луцека Турчниского, чтобы вытащить оттуда апельсиновые корки: известный неряха, он смахнул их на пол, потому что ему лень было подняться и выбросить в корзинку. Вот уж кто самый настоящий грязнуля, и это – пример объективной истины. Залезть под парту я залезла и корки собрала, но выползать обратно мне почему-то совсем не хотелось. Я села на пол и снова стала думать про барашка, которого Виська так горестно оплакивала. И решила, что спрошу учительницу и об этом, раз уж разговор зашел на такие темы. И спросила. Учительница сказала, что тут дело связано не только с религиозностью и церковным обрядом, пасхальный барашек – это традиция, все равно, что обычай петь на рождество колядки или в сочельник непременно подавать к столу рыбу.

Потом учительница велела мне встать с пола и сказала, что не понимает, почему у нас развязываются языки, только когда мы остаемся с ней с глазу на глаз, а на уроке, в классе, ни из кого слова не вытянешь, все сидят воды в рот набравши, что ее приводит в полное отчаяние. Тем временем я вылезла на свет божий из-под парты Луцека Турчинского, выбросила корки в мусорную корзину, взяла свою сумку – в классе все было в порядке, и только на минутку остановилась на пороге, чтобы попрощаться. Честно говоря, мне хотелось подойти к учительнице, сказать ей что-нибудь приятное… Сколько раз я сама доводила ее до полного отчаяния! И я чуть не сделала шаг в ее сторону, но что-то меня удержало – все-таки Клаудиа очень на нее похожа.

* * *

Агата закончила свой рассказ, но спиц не отложила, видимо, специально для того, чтобы и мне задать вопрос:

– Ты понимаешь, почему я так озаглавила свой рассказ?

– Человечество любит людей, которые любят человечество?

– Да. Мне показалось это название подходящим, потому что… – Агата заколебалась, но, собравшись с духом, отважно закончила: – Потому что, вообще-то говоря, учительницу по обществоведению у нас все очень любят.