Текст книги "Поцелуй на берегу"

Автор книги: Кристина Лестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

4

– Я думаю, что дней десять-двадцать, не меньше, – устало сказал врач. – И то только при условии, что все пойдет идеально.

– А раньше никак?

– Нет. Никак. И даже не желаю это обсуждать!

Николь почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– То есть… Вы хотите сказать, что все очень серьезно?

Врач облокотился на стол и, подавшись вперед, почему-то вполголоса заговорил:

– А что вы хотели? Он чуть не умер сегодня ночью. И это может повториться в любой момент при самом малейшем волнении. К тому же возраст… Ваш отец, конечно, не старик, но все-таки. Ему не тридцать лет.

– Да? – Николь испуганно моргала и почему-то все время отводила глаза в сторону, на глупую картинку, висевшую на стене.

Главный кардиолог частной и самой лучшей клиники в городе смотрел на нее, едва сдерживая нетерпение.

– Так что я не советую вам с ним говорить вообще ни о чем. И лучше пока к нему не ходить… Извините, у меня дела.

– Да? А что же мне делать?

– Не знаю. Поезжайте домой. Живите, работайте, что там еще…

– А как же он?

– О господи!.. Оставьте вы его в покое! У него есть все необходимое, он лежит в самой лучшей палате, к нему приставлены две персональные медсестры. Да ему сейчас лучше, чем нам с вами! В определенном смысле…

– Но можно, я хотя бы посмотрю на него?

Врач вздохнул:

– Я чувствую, вы не отступите! Идемте! – Он поднялся и пошел по коридору, возле палаты резко остановился. – Только учтите: разговаривать на тревожащие больного темы нельзя.

– Поняла.

– А лучше вообще не разговаривать.

– Поняла.

– Вот!

Дверь распахнулась, и Николь увидела отца. Сердце ее почему-то подпрыгнуло и оборвалось…

Спустя много времени она часто вспоминала этот миг. Отец лежал закрыв глаза, на лице его читалась безмятежность. Он был совсем такой, каким она его запомнила в детстве: родной, близкий и добрый. Ей даже показалось, что лицо его светится каким-то внутренним светом.

Почему-то очень захотелось плакать. Прижав руку к губам, Николь прислонилась к косяку, и врач правильно понял этот жест.

– Э нет, а вот слезы тут вообще недопустимы. Уходите, пожалуйста! Не волнуйте моего пациента!

– Да… Нет! Можно, я все-таки посижу с ним немного?! Пожалуйста. Пока он спит…

В это время отец открыл глаза. Тотчас врач забыл о существовании Николь и бросился к больному. Он внимательно смотрел на показания мониторов, стоящих у изголовья. Николь стояла ни жива ни мертва. В этот миг она поняла, что отец не выйдет из этой клиники никогда, а эта палата станет последним его пристанищем.

Хриплый голос отца вывел ее из оцепенения:

– Входи, Николь. Садись. Мне нужно с тобой поговорить.

Врач наклонился к нему:

– Я запрещаю вам разговаривать, мистер Монтескье. Вы можете…

– Чепуха! Уходите, дайте мне пообщаться с дочерью, может, нам больше уже не удастся поговорить.

– Папа!

– Мистер Монтескье…

– Пойдите вон. А ты садись! И слушай меня. Я буду говорить быстро, потому что у меня мало времени. Хочешь, включи диктофон, чтобы потом не задавать глупых вопросов.

Николь обиделась:

– Разве я когда-нибудь задавала глупые…

– Замолчи и слушай меня!

Нет, она ошиблась. Это был вовсе не прежний папа. Это был все тот же суровый и жесткий старик Монтескье, каким он стал за последние десять лет.

Николь нехотя достала мобильный телефон и включила запись. Отец заговорил:

– Вчера ко мне приходил мистер Мерисвейл, представитель старинного рода, к которому принадлежит твоя мать. У него какая-то там еще фамилия, но это не важно.

– Голдфилд.

– Что? – Отец вскинул на нее суровый взгляд из-под густых бровей, и Николь невольно отпрянула. – Откуда ты его знаешь?

– Он встречался со мной вчера. Хотел познакомиться с мамой и с тобой, чтобы обсудить вопросы наследства. Но если бы он сказал, что будет это делать на ночь глядя…

Интересно, а куда делась Лили? – вдруг подумала Николь, внезапно замолкая. Ведь из ресторана она и Берт уходили вместе.

– Тогда ты знаешь, – сказал отец. – Это лучше. Значит, у меня больше времени, чтобы поговорить о главном.

– О чем?

– Обо мне. Я хочу тебе исповедаться, Николь.

– Папа! Не говори так!

– Молчи. Я знаю, что мне осталось совсем чуть-чуть.

– Нет! Врач сказал, что ты проживешь еще долго… – отважно солгала она.

– Ну даже если и так. Может, я буду лежать как бревно и не смогу связать двух слов… Впрочем, дело не в этом.

– В этом! В этом! – Николь с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. В этот момент ее меньше всего волновали деньги мистера Мерисвейла.

– Прекрати истерику и послушай меня. Я знаю, что говорю. Просто пришел час возмездия.

– Возмездия?

– Я просил не перебивать. Мерисвейл в какой-то степени для меня – призрак прошлого. Да… Николь, ты должна выслушать меня, а уж простить или нет, решай сама.

– Папа!

Но отец прикрыл глаза и заговорил своим новым хриплым голосом, который раньше Николь никогда не слышала:

– Моя семья давно охотилась за деньгами этого старинного рода. Только никто не знал, у кого именно осели миллионы полковника…

Николь охнула и прижала руку к губам.

– Моя семья Монтескье тоже приходится какими-то дальними родственниками полковнику и его потомкам, и с детства я часто слышал, что было бы неплохо кому-нибудь наконец разобраться с этой историей. Ведь сыновья на самом деле ничего не получили от полковника Мерисвейла.

– Подожди, а как же… Но Берт сказал…

– Я просил не перебивать! Этот вчерашний придурок не имеет никакого отношения к нашему общему роду Он аферист, скорее всего, и просто примазывается. Твоя глупая мать покупается на такие дешевые трюки, но не я… Говорю тебе, деньги ушли… Патрик-младший был шустрый малый и с чего-то поднялся в начале прошлого века, думаю, именно он что-то раскопал… Но явно не все. Потому что там было столько, что граф Монте-Кристо обзавидовался бы черной завистью…

Николь слушала затаив дыхание. Курсор диктофона на мобильном телефоне медленно полз вправо.

– Сколько еще добавил к ним старик Салливан – тоже неизвестно.

– У него были долги! Он ничего не…

– Чушь! Говорю тебе, этот щенок, который называет себя Бертом Мерисвейлом, наврал все от первого до последнего слова! Как там было на самом деле, никто не знает. И теперь уже никто не расскажет… За сокровищами этого рода уже не одно десятилетие охотятся самые матерые аферисты планеты. И Берт – один из них, я уверен. Он сюда приехал, чтобы взять, а не отдать. Только руки коротки… Теперь что касается меня. Я женился на твоей матери не случайно, это правда. Но встретил и полюбил, абсолютно не зная, кто она такая. Клянусь тебе. Мне сейчас перед лицом вечности врать нет смысла… Да, я полюбил ее всем сердцем, а когда узнал, из какого она рода, то сразу сделал предложение. Я бы и так его сделал, но… Да, деньги и возможность найти то наследство подтолкнули меня к этому шагу. Так поступали все, кто случайно прибился к этой семье. Да и ты так поступила бы, я уверен, если бы сама не являлась прямым потомком той самой Берты Мерисвейл…

Николь казалось, что, кроме этого скрипучего чужого голоса, вокруг не осталось ничего. Сердце ее бешено стучало, руки стали ледяными, она не чувствовала стула под собой, не чувствовала, что на плече висит сумка, что пальцы судорожно сжимают диктофон… А отец продолжал говорить:

– Потом появилась эта стерва Беатрис… Ты не знаешь этой истории…

– Знаю.

– Не знаешь! Она нашла мои записи, когда я умудрился раскопать кое-что из вещей Патрика. Они могли бы вывести меня на след денег. Беатрис взбесилась и все уничтожила: все контакты, все координаты… она как с цепи сорвалась. Сказала, что не позволит всяким проходимцам отнять золото ее предков… Все были помешаны на них, Николь! Все!.. Хотя почему «были»?.. Все истории, которые случаются вокруг этого рода, так или иначе связаны с поиском огромных сокровищ полковника. Все с этого началось и, поверь мне, когда-нибудь этим закончится.

– Неужели денег так много? – тихо проговорила Николь.

Отец изобразил подобие улыбки:

– Да, на них можно купить какое-нибудь небольшое государство типа Люксембурга… Или Луну.

Он засмеялся странным, каркающим смехом, Николь никогда не слышала, чтобы отец так смеялся.

– А как же ребенок Беатрис?

– Ах, да брось ты! Какой ребенок?! От кого она родила, я даже не знаю.

– То есть между вами ничего не было? – с облегчением спросила Николь.

– Я не хочу врать тебе… Но ребенок точно не мой. Да и она приплела его только потому, что хотела отомстить. Она разозлилась на меня, что я не стал делиться с ней добытой информацией. Как любовница, она почему-то рассчитывала на это. Но вместо этого я бросил ее, и она разозлилась настолько, что все последующие годы стремилась растоптать, размазать и уничтожить меня любой ценой. В принципе разлад с твоей матерью целиком и полностью заслуга Беатрис.

– Но зачем она так?

– Ревность. К деньгам и к Сандре. Она думала, что я лишь пришлый аферист, вроде этого Берта Голдфилда. И что я явился в их семью лишь затем, зачем приходили многие, пока Мерисвейл не припрятал все понадежнее.

– Но ведь это не так?.. Папа, ты ведь не за этим пришел?

– Я уже сказал тебе, Николь. И за этим, и не за этим. Но меня оправдывает лишь то, что я любил твою мать. И любил по-настоящему. А потом после Беатрис… Во мне что-то как будто сломалось. Знаешь, так бывает – ты живешь одной мечтой, а, когда у тебя ее отнимают, жизнь превращается в ад… Потом я решил, что мне нужно самому богатеть и работать. Не так уж это и плохо, скажу я тебе. В последние десять лет у меня не осталось надежды разыскать золото полковника, но зато я научился сам стоять на ногах.

– А как же раньше? Откуда у тебя раньше были деньги? На холдинг и прочее?

– От твоей матери, конечно. Ну и немного моих собственных.

– О, папа! – Николь закрыла лицо руками.

Как много грязи! Как, оказывается, все непросто: даже в двадцать девять лет ты узнаешь об этой жизни омерзительные подробности, которые переворачивают все с ног на голову! Папа… Безупречный добрый папа, который в детстве казался ей чуть ли не святым, – такой же охотник за золотом, как и все вокруг!

– Не суди строго, Николь. Ты повзрослеешь и поймешь меня. Жизнь… Она, знаешь ли, заставляет иногда играть по своим правилам. И только дураки не подчиняются этому, до конца отстаивают моральные принципы. Дураки и идеалисты.

– В детстве ты учил меня, что так и надо, – медленно произнесла Николь, глядя в одну точку.

– В детстве… Мало ли что было в детстве! Я и сам когда-то верил в это. А потом понял другое. Не надо противостоять судьбе, если она ломает тебя, нужно лишь немного пригнуть голову. А то потом, когда придет хорошее время…

– А если не придет?

– Я же сказал: решать тебе. Простишь ты меня или нет – это твой выбор. Я свой сделал тридцать лет назад. – Отец закрыл глаза. – Эта история поглотила меня и сожрала. Деньги полковника, словно кровавый бестелесный монстр, питаются человеческими душами и судьбами. Вот и моя, кажется, попала в эти тяжелые жернова… Все. Больше я ничего не скажу.

Отец замолчал, тяжело дыша. Последние слова дались ему слишком трудно: он все время останавливался и переводил дыхание. Николь едва понимала, что происходит: до того ее ошеломил рассказ. Воспоминания, разговоры, слышанные когда-то загадочные фразы насчет этого наследства, теперь бессвязными кусками всплывали у нее в голове. Но вместе с ними, ничего не значащими для нее картинами жизни, заполняя и затмевая собою все остальное, росло чувство обиды: как же отец мог так поступить?

– Уф, как же полегчало, ты не представляешь, – снова раздался его голос. – Теперь можно со спокойным сердцем умереть.

– Папа, а почему ты не хочешь рассказать обо всем этом маме? Тебе не кажется, что она имеет право знать?

– Может, и имеет. Но ей уже это не интересно. Да ей и никогда не было интересно. Деньги нужны ей, чтобы тратить их на молодых мальчиков и на наряды. Больше Сандре не надо ничего… А может, она и права? Зачем в сущности эти миллионы? От них лишь одни проблемы.

– Да уж, это точно.

Они немного помолчали.

– Папа, – осторожно заговорила Николь. – А зачем ты рассказал эту историю именно мне?

– Почему ты спрашиваешь?

– Ну… Дело ведь не только в исповеди…

Он покосился на нее озорным глазом:

– Ишь ты! Все-таки есть в тебе крупица здравого смысла. Верно, не только в исповеди.

– А в чем еще?

– Ну отчасти в том, что я хотел тебя предостеречь. Не вздумай поддаваться на провокации этого Голдфилда-Мерисвейла. Вероятнее всего, он захочет жениться на тебе, но ты теперь знаешь, что вовсе не для того, чтобы вернуть долг предков. Еще. Если ты услышишь от него о Форт-Лодердейле, это тоже знак опасности.

– Форт-Лодердейл? Чем тебе не угодил этот милый курортный городишко?

Отец немного помолчал, потом сказал:

– Просто деньги полковника первый раз всплыли именно там, когда он с семьей жил при своей войсковой части в форте. И именно с этих пор за ними почему-то начали особенно энергично охотиться… Думаю, наш дедуля прихватил чье-то золотишко на войне… Впрочем, не буду гадать.

– Но он жил в Новом Орлеане. При чем здесь этот Лодердейл?

– Это потом они переехали в Орлеан. А сначала жили там… Подожди, я хотел сказать тебе о другом. Смотри, чтобы вокруг тебя не вертелись молодые люди, интересующиеся твоей родословной: они тоже все охотники за золотом. И не думай видеть в каждом из них прекрасного принца.

– Ты боишься, что я выйду замуж не за того? Папа, мы миллион раз говорили с тобой на эту тему.

– Не зли меня, Николь! – Глаза отца гневно сверкнули. – Ведь мне нельзя волноваться!

– Ну хорошо, хорошо. Что ты хотел еще?

– Я хотел, чтобы ты вышла замуж не за какого-нибудь оборванца, как всю жизнь мечтала, а за человека солидного…

– Которого ты хорошо знаешь, в котором ты уверен! Я уже слышала это.

– Николь! Ты еще сто раз вспомнишь мои слова и скажешь мне спасибо!

– Папа, не волнуйся. Я все сделаю, как ты хочешь.

– Черта с два ты так сделаешь. Между прочим, у постели умирающего врать нельзя.

– Умирающего? – Николь натужно улыбнулась. – Да ты еще меня переживешь!

– Так вот, сейчас ты кое-что пообещаешь мне.

– Что?

– Ты пообещаешь мне и выполнишь просьбу, потому что не сегодня завтра меня не станет, и тогда ты уже не сможешь взять свое обещание обратно.

– Папа, это шантаж!

– Нет, это правда жизни. Один из тех случаев, про которые я говорил тебе, что нужно немного пригнуть голову.

– Нет!

– Да. Итак. Вчера, перед тем как лечь спать, я составил новое завещание. Там все справедливо разделено между тобой и матерью, с явным перекосом в твою сторону.

– Почему?

– Мне надоело кормить ее любовников… Лучше не перебивай… Скоро ко мне в палату придет нотариус, и мы подпишем документ… Но именно сейчас я хочу потребовать от тебя кое-что.

– Что, папа?

– Ты поклянешься, что никогда не станешь ввязываться в погоню за наследством. За тем наследством.

– Ах это! – Николь с облегчением махнула рукой. – Да оно мне и не нужно!

– Хорошо. Это первое. А второе…

– Как, это еще не все?

– Второе обещание, которое я с тебя требую, это… выйти замуж за моего хорошего друга, мистера Хоупа, он…

Николь встала со стула:

– За мистера Хоупа? За этого омерзительного старого толстяка?

– Он не омерзительный. Он добрый.

– Папа, ты что?! – Николь просто не верила своим ушам. Ей казалось, что происходит какой-то абсурд. – Ты в своем уме?

Отец совершенно серьезно посмотрел ей в глаза:

– Пока да. И поэтому требую поступить именно так, как я сказал.

– Но… но почему?

– Потому, что я ему доверяю. Он добрый и честный.

– Может быть. Но он мне в отцы годится. Он твой ровесник, папа! Я не хочу за старика!

– Он моложе меня.

– Это ничего не меняет, папа! Я не пойду за него замуж, и можешь заново переписывать свое завещание!

– Хорошо, как скажешь. – Отец немного подумал, в глазах его появился жесткий блеск, как всегда, когда речь шла о сделках. – Не хочешь – не надо. А теперь можешь идти.

Николь помотала головой. Ей все казалось, что она спит и видит кошмарный сон.

– То есть… подожди… то есть ты готов лишить меня денег, если я ослушаюсь тебя?

– А что ты хотела?

– Я… Ничего не хотела, – выговорила она мертвыми губами. – Ничего. Отдыхай, папа.

Она вышла из палаты на негнущихся ногах. Перед глазами все плыло. Николь никогда еще не чувствовала себя настолько измаравшейся в грязи…

Вечером позвонили из клиники и сообщили, что отца не стало. По новому завещанию, подписанному за два часа до смерти, все состояние Ноа Монтескье отходило его жене – Сандре Монтескье. В отношении дочери Ноа велел жене поступать на свое усмотрение.

Услышав это от растерянной матери, Николь не удивилась. Она лишь произнесла загадочную фразу, над которой Сандра потом долго размышляла:

– Ай да полковник! Да, общая кровь…

5

– Понимаете, мне больше не с кем поговорить! Вы невольно стали моим первым слушателем, когда я пыталась рассуждать на эту тему. А сейчас… А сейчас я сама оказалась в такой же ситуации, как и бедная Берта. Хорошо, что я хотя бы не беременна.

– Да уж. Дела…

Николь сидела на капоте машины, свесив ноги и похлопывая соломенной шляпой по колену. Они снова были на пляже, но на этот раз стоял день, светило солнце, и Люк уже четвертый час выслушивал ее рассказ.

Сегодня ему было много интереснее, чем неделю назад, по крайней мере, разговор стал предметным, и девушку ему было откровенно жаль. Вот она и перешла из разряда богатеньких и капризных в ранг его любимых – попроще. Буквально одним росчерком авторучки из богатой наследницы Николь превратилась в нищую. Только, глядя на нее, не скажешь, что она жалеет именно об этом.

Сегодня утром она позвонила ему в салон и сказала, что уже неделю желает с ним поговорить, только все никак не решалась позвонить. Люк как всегда отшутился, что обычно не заставляет девушек так долго терпеть и мучиться и готов выполнить любой ее каприз.

Он уже немного забыл то тягостное впечатление, которое произвела на него их первая беседа о неравенстве полов, и теперь был готов к продолжению знакомства. Но Николь не поняла шутки – со слезами в голосе сообщила все последние новости и сказала, что им надо срочно встретиться.

Ну я и попал! – первым делом подумал Люк. Разгребать чужие проблемы, вытирать слезы абсолютно посторонней девчонке, которая вряд ли когда-нибудь позволит себя хотя бы поцеловать, – это верх идиотизма…

А потом ему стало совестно. У человека умер отец, что-то случилось в семье, и, может быть, ей правда больше не к кому пойти. Ну бывает такое, что первый встречный становится ближе самых близких друзей… И Люк согласился встретиться с Николь. Он уехал из салона, благо никто из клиентов на этот день записан не был, и вот они с Николь уже несколько часов сидели на берегу, под теплым апрельским солнышком и говорили, говорили…

Теперь в буквальном смысле разглядев ее в дневном свете, он понял, что девушка абсолютно не такая, какой показалась ему неделю назад. Люк все смотрел на нее и пытался прикинуть, сойдет ли ему с рук небольшая интрижка, если он попытается завести с ней роман хотя бы на несколько встреч? Опасно. От Бостона до Нью-Йорка – рукой подать…

Люк был помолвлен, но недавно невеста уехала в Нью-Йорк, однако, судя по всему, не сильно по нему скучала, потому что ходили слухи, будто бы у нее там роман с известным телепродюсером.

– Конечно, я не останусь на улице, – продолжала тем временем Николь. – Да и мама не даст умереть мне с голоду, но… Я, честно говоря, не понимаю, для чего отец так поступил со мной. Сначала он говорил, что хочет предостеречь, жалел. А потом…

Люк озадаченно почесал затылок над своим хвостиком и в десятый раз повторил одну и ту же фразу:

– Да уж. Дела.

– И вообще, он всегда любил меня.

– Да уж… А что этот Голдфилд? Или как там его…

– Представляете, он появился на похоронах, все не отходил от меня, выражал соболезнования так, что достал всех. Мама сначала не хотела его пускать в дом, так как считала, что это он виновен в смерти отца, а потом… – Николь с обидой махнула рукой и отвернулась.

– Что потом?

– Потом они подружились и стали неразлей-вода. Мама… как бы это сказать… в последние годы не очень-то хранила верность отцу, и вообще…

– То есть вы хотите сказать… что она… э-э-э…

– Да нет. Слава богу, он слишком молод для нее. Он даже моложе меня.

– Да куда уж моложе! – неуклюже польстил ей Люк и, поймав строгий взгляд Николь, откашлялся в кулак. – Извините. Но просто я не знаю, сколько вам лет.

– Мне двадцать девять.

Он вполне искренне присвистнул, оглядывая ее с головы до ног.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулась Николь. – А сколько, по-вашему?

– Врать не буду, но мне казалось… от силы двадцать пять.

– Берту именно столько. Если, конечно, он сказал правду, – добавила она задумчиво…

– Так что же хочет от бедного мистера Голдфилда ваша матушка?

– А! Всего-то ничего! Чтобы он женился на мне, и как можно быстрее.

– О.

– Интересно, правда?

Люк немного откинулся назад, снова разглядывая ее.

– О. Что ж, оригинально. А он?

– Вы будете смеяться, но он хочет того же самого. На словах. А сам встречается с моей подругой.

– С той самой, с которой я видел их в тот вечер? Я думал, они – пара.

– Все так думали. Но Берт, как только приходит к нам, садится в кресло, и они с мамой начинают рассуждать о погоде и о биржевых новостях… Мне в эти минуты хочется убежать далеко-далеко, чтобы не видеть его лживого лица.

– Ага, значит, следующий вопрос, хотите ли вы за него замуж, отпадает сам собой.

– Да я вообще не хочу пока замуж. Ни за Берта, ни за кого-либо еще.

Люк словно чему-то обрадовался:

– Хм… Слушайте, а почему вы считаете его лживым? У вас есть причины не верить ему?

Николь вспомнила диктофонную запись, которую прослушивала ежедневно, размышляя над каждым словом отца, но решила пока ничего не говорить Люку. Папины грехи пусть останутся с папой… До поры до времени.

– Есть ли у меня причины не верить ему? Если человек клянется, что влюбился с первого взгляда в меня, а сам… то как я ему буду верить?

– А он даже говорит о том, что влюбился?

– Да, но как бы в шутку. И в то же время все мы понимаем, что для него это будет теперь самым логичным: просить моей руки. Он же не знает, что я – нищая.

– Но он же собирался «отдавать долг».

– Да не будет он ничего отдавать!

– С чего вы это взяли?

– Это и так понятно. Еще в первый вечер, ну когда мы с вами познакомились, меня насторожили его намерения. Что, собственно, надо человеку, если он притащился из Орлеана через всю Америку «отдать долг предков»? Бред какой-то.

– Ну почему, может, он хочет отдать все долги из каких-нибудь соображений… чтобы, скажем, спасти свою душу?

– Очень смешно. – Николь соскочила с машины и нервно прошлась по берегу вокруг Люка, пожимая плечами. – Да нет же! Говорю вам, все это выглядело как-то несолидно: нашел в ресторане, и причем меня, а не отца… Ну что за долг такой? Почему не официально, почему он не рассказал о себе, наконец? Почему не показал свою родословную?.. Нет, ему явно надо что-то еще. И, скорее всего, он приехал взять, а не отдать. Только вот руки коротки. – Она не заметила, как в точности повторила слова отца.

Люк кивнул, невольно любуясь ее стройными бедрами.

– Согласен. Только не понимаю, откуда в вас столько взрослого прагматизма? Словно это говорит не молодая красивая девушка, а матерый делец, который не один десяток лет сколачивал себе состояние всякими способами. Честными и нечестными.

– Так и есть, – тихо проговорила Николь.

– Что?

– Ничего. Это я так… У мамы с отцом были отвратительные отношения в последние годы. Но они были единодушны в том, чтобы выдать меня за какого-нибудь толстосума из отцовских партнеров. Позапрошлый век чистой воды.

– Тогда почему же он все оставил ей, если у них были отвратительные отношения? – поспешно сменил тему Люк, испугавшись, что она сейчас снова заговорит о правах женщин. О ее женихах – состоявшихся или предполагающихся – он был готов говорить хоть вечность. А вот копаться в истории американской демократии – увольте.

– Вот это и непонятно. Самое обидное, что мама не сильно-то и расстроилась из-за этой потери. Даже немного обрадовалась, что наконец-то ее замужняя жизнь кончилась.

– А вы расстроились?

– Мне еще как-то не верится. Понимаете, я… я была, что называется, папина дочка. – Она замолчала. Слезы подкатили к горлу.

Люк закурил, глядя на синюю гладь воды. Апрельский берег был немного неуютный и голый, но уже дышал предчувствием лета. Надо же, думал он, эта девушка, несмотря ни на что, кажется, искренне горюет об отце.

– Пойдемте погуляем вдоль воды? – предложил Люк. – Вам надо успокоиться.

Некоторое время они медленно шли, слушая плеск волн у своих ног. Пляж был пустынен лишь издалека были слышны голоса людей и музыка из прибрежных кафе.

Николь снова разулась, шла, поддевая ногой холодную воду, вспоминала отца, каким он был в ее детстве, и чувствовала, как глаза пощипывает от слез.

А Люк размышлял, что ему теперь делать дальше. Николь ему очень нравилась. В плане того, что она была красива, и он не отказался бы провести с ней ночь, а лучше две или три, а лучше… В общем, она ему сильно нравилась. И в то же время он ее боялся. Николь была не из тех, кого можно подчинить, заставить играть по своим правилам, как он обычно поступал с подружками…

Сейчас он понимал, что сильно поторопился с выводами, когда обрадовался, что Николь из разряда богатеньких дамочек перешла в разряд бедных. Независимо от количества денег на ее счете, Николь всегда останется девушкой из старинного именитого рода. Девушкой, которая всегда держит голову высоко.

Он вздохнул: хотел завести легкую интрижку, а теперь понял, что тут нужно либо заводить серьезные отношения, либо оставаться, как сейчас, в статусе случайного собеседника. Но все-таки, может, стоит попробовать? Люк еще раз посмотрел на нее: красивая. Очень красивая. И более того: если подойти слишком близко – можно обжечься.

– Ну а вы как живете, Люк? – неожиданно спросила Николь, улыбаясь ему и приставив ладонь козырьком ко лбу, чтобы не слепило солнце. Ее шляпа осталась лежать на капоте машины. – А то мы все время говорим лишь обо мне.

– Я? – Он растерялся. Такой переход к собственной персоне был слишком неожиданным. – А что вы хотели бы узнать?

– Вы ведь парикмахер? – Солнце играло в ее волосах и просвечивало насквозь, делая их почти рыжими.

– Ну в каком-то смысле да, – улыбнулся он.

– То есть как это «в каком-то смысле»? А кто же меня стриг? Неужели мастер по маникюру?

– Нет, – он по-прежнему улыбался, – не по маникюру.

– То есть как? – Николь остановилась, и Люк вдруг с умилением заметил, какие смешными и маленькими кажутся под водой ее ступни с накрашенными темно-вишневыми ногтями.

– Я в прошлом действительно занимался прическами, причем очень серьезно строил карьеру в Нью-Йорке. А потом… В общем, я не хотел вам сразу говорить… впрочем, какая разница? Этот салон – мое первое детище, и я мечтаю, что в будущем…

– Как!!! Этот салон – ваш? Вы там… Вы его владелец?

– Да, – скромно ответил Люк. – Но в данный момент я занимаюсь лишь татуировками.

– Тату… чем-чем?

– Кстати, у вас потрясающая фигура, вам подойдет любой рисунок.

Николь просто оцепенела:

– Подождите, так вы что?!! Вы стригли меня, будучи тату-художником?!! – Она просто не находила слов. – Так вот почему так улыбалась эта глупая парикмахерша!

– Да ну! Что вы, вовсе не поэтому. – Люк едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. – Она… мм… просто ко мне неровно дышит и таким образом выражала моральную поддержку, когда вы капризничали.

– Я не капризничала! Просто она замучила меня!

– Нет, капризничали! Я же помню. И если бы не я…

– Ах, если бы не вы? Тогда что? Я ушла бы с недостриженной головой?

– Да нет, почему? Я не дал бы вам уйти…

– Не дали бы уйти?

– Я имею в виду с недостриженной головой.

– Ах, это!

– Я не дал бы вам уйти в любом случае. – Люк повернулся к ней и осторожно стал перебирать пальцами волосы.

Николь молчала, опустив глаза. Она понимала, что нравится ему, иначе он не стал бы с ней тут возиться.

– Ну как? – спросила она, чувствуя, как по спине забегали мурашки. – Прическа правильно сохраняет форму?

– Правильно, – едва слышно прошептал он, наклоняясь к ней и пропуская пальцы между ее волосами.

Николь пока не решила, как отнестись к этому Может быть, и стоит его поцеловать – он очень приятный на вид, думала она. Но что будет потом? Еще одно короткое и бессмысленное приключение, которое закончится от силы через неделю, а то и раньше?

Она подняла на него глаза. Люк тоже внимательно и серьезно смотрел ей в лицо. Расстояние между их губами заметно сокращалось.

– Я так давно вас слушаю и так давно мечтаю сделать это, – сказал он и, закрыв глаза, осторожно коснулся губами ее губ.

Николь так же осторожно ответила, и снова они внимательно посмотрели друг на друга. Потом она взяла руками его лицо и притянула к себе… Люк хорошо целовался. А у нее давно не было мужчины, который хорошо целуется.

Но все-таки оба понимали, что пока стоит остановиться на этом.

Люк первый отстранился от нее.

– Николь, я боюсь… Я боюсь тебе быстро надоесть, поэтому давай все будем делать постепенно.

– Давай…

– Тогда для первого раза достаточно?

– Достаточно.

Еще некоторое время она стояла, прикрыв глаза от нежного удовольствия, которое доставили ей эти мягкие губы, а потом отвернулась от Люка и пошла к машине.

Вечером они с Сандрой обсуждали, как поделить наследство. Странно, но с тех пор, как отца не стало, мать, вместо того чтобы пользоваться неожиданной свободой, о которой всегда мечтала, вдруг принялась сидеть дома. Ни к кому не выезжала и никого не принимала у себя, как и подобает в первые дни вдовства. Единственным мужчиной, с которым она позволила себе встречаться (и то по деловым вопросам), был нотариус.

Николь не рассказывала матери о содержании своего разговора с отцом и решила, что оставит диктофонную запись до лучших времен, как самый сильный аргумент. Аргумент для чего? Она не знала. Но была уверена, что рано или поздно это пригодится, а пока…

– Николь, я думаю, мы переоформим наследство. Честное слово, не понимаю, почему папа вдруг переделал свое завещание…

– Я тоже не понимаю.

– Он ничего такого тебе не говорил?.. Постой! – Сандра спохватилась, словно вспомнив что-то. – А ведь ты ходила к нему в тот день! Да-да, я как раз в это время встречалась с Джефом… О, впрочем, не важно… Ты была у его постели, в последние часы жизни. Да?

– Да.

– Он был адекватен?

Николь задумалась: как ей отвечать? С одной стороны, мама вечно витает в облаках и настолько занята собой, что у нее все в одно ухо влетает, а в другое вылетает, а с другой – никогда не знаешь, что именно она решит запомнить из всего услышанного. Им с отцом частенько приходилось наблюдать, как Сандра, такая легкомысленная с виду, на светских вечеринках умудрялась походя подцеплять такую информацию, за которой отец охотился по несколько месяцев. Это был своеобразный талант Сандры, и еще в молодые годы Ноа в шутку советовал ей идти в разведку.