Текст книги "Первая вокруг света"

Автор книги: Кристина Хойновская-Лискевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

В Карибском море, или неделя без сна

Первый день плавания прошел хорошо. Дул свежий пассат, волнение было умеренным, вечером состоялся сеанс связи с Гдыней-Радио, который закончился телефонным звонком домой. Я смогла, наконец, поговорить с мужем. Слышимость оказалась лучше, чем в Бриджтауне. Мне стало казаться, что плавание до Кристобаля через Карибское море – «пустая формальность». Даже вечерняя буря и проливной дождь не испортили хорошего настроения. На Барбадосе я что-то слышала о приближающемся сезоне дождей, однако, если верить лоции, сюрпризы в виде ураганов наблюдаются в этих водах только с июня. Так что у меня в запасе еще две недели отличной майской погоды.

На рассвете показался маяк Мулесик на Сент-Люсии. Посещение этого острова в мои планы не входило, хотя издали он выглядел более заманчиво, чем Барбадос. Однако тут чуть было не состоялась внеплановая стоянка: ночью на яхте стало твориться что-то неладное. Изредка слышимый до этого стук в районе руля превратился в непрерывную канонаду. Я подлезла под кокпит, внимательно прислушалась. Стук явно шел от головки баллера. У меня уже был когда-то печальный опыт с поломкой руля и испытать это вторично мне совсем не улыбалось. Просмотрела чертежи – теоретически стучать просто нечему! Закономерно, что все аварии случаются почему-то в принципе с очень надежными устройствами. Перепуганная до смерти, едва дождавшись рассвета, я подкрутила все гайки на румпеле – единственное, что можно было сделать. Стук как будто уменьшился. Стала размышлять, что еще можно предпринять – перспектива аварии руля не приводила меня в восторг.

Можно попытаться подойти к Сент-Люсии. По описанию в лоции я справилась бы с заходом, хотя карты у меня не было. Только удастся ли отремонтировать руль на этом живописном острове? Судя по лоции, вряд ли. Если авария произошла в месте подвески руля, то яхту будет нужно поднимать на берег. Я медленно шла вдоль зеленых берегов, понимая, что на Сент-Люсии необходимых мне услуг не окажут. Решение помогли принять рыболовные лодки. На Барбадосе пан Хольт и другие яхтсмены остерегали меня: опасайся малых прибрежных судов! Они служат не только для рыбной ловли. В Карибском море немало яхт не доходит до порта назначения. Есть подозрение, что их захватывают торговцы наркотиками и пользуются ими как удобным средством передвижения для одноразовой переброски товара. Одиночный яхтсмен – «лакомый кусок» и очень легко может стать жертвой местных бандитов. Лучше избегай встреч с ними.

Яхта снова легла на курс 300°. Стук руля превратился в настоящий кошмар. До самого Панамского канала я терзалась сама, терзала мужа, верфь. И, оказалось, напрасно. В Кристобале, где яхту сразу подняли на слип, я убедилась, что вся конструкция находится в идеальном состоянии. Что стучало, так и осталось тайной, но из-за этого стука, а точнее, из-за постоянной боязни аварии я излишне щадила «Мазурку» в Карибском море. Несла минимум парусов и не разгоняла ее так, как это можно и нужно было сделать, по крайней мере, на начальном этапе перехода. Мне казалось, что этим я продлеваю «жизнь» рулевому устройству, потеря которого была бы невосполнимой.

Всю первую неделю дул пассат с востока – сильный, но не такой ровный, как в Атлантике. Здесь этот ветер стал просто сумасшедшим. Скорость его весьма энергично менялась от 10 до 25 узлов. А ночью 20 мая пассат достиг силы шторма, продолжавшегося несколько часов.

Я уже миновала траверз маяка Пунта-де-Гальинас и приближалась к берегам Южной Америки. Близостью суши и объяснялась усиливающаяся «нервозность» ветра. Вообще, это было неприятное плавание. Постоянное сильное волнение – больше, чем можно было бы ожидать по силе ветра, – осложняло жизнь. Короткие, высокие и злые волны наваливались одновременно с двух или трех сторон. Подруливающему устройству стало трудно справляться с ними, хотя лучше и я не смогла бы это сделать.

Как-то раз такой особенно зловредный «морской ансамбль» столкнувшихся волн собрался возле кормы с наветренной стороны, вытянулся в изящный стожок и пнул «Мазурку». Бедняга повалилась на бок. Мокрая пакость залила палубу, заполнила кокпит, заглянула в каюту и только после этого ретировалась через леера, попутно унося с собой спасательный плот. Я выскочила, окунувшись по уши в воду, наверх, схватила плот, перенесла его через кормовой релинг обратно и уложила в нишу на корме. До сих пор удивляюсь, что могла это сделать – поднятие тяжестей никогда не было моим увлечением, а плот весил 90 кг! Как я смогла поднять его на метровую высоту, повернуться с таким грузом на 180° и положить на место? Однако, если нужно, то, оказывается, все можно.

До Кристобаля оставалось около 320 миль – «скачок лягушки» по океанским меркам. Я шла осторожно, тем не менее суточные пробеги были неплохими – до 90 миль. Уже с надеждой смотрела в будущее и даже вызубрила все возможные – дневные и ночные – навигационные знаки в районе входа в бухту Лимон. Во время сеанса связи с польским судном «Болеслав Храбрый», находящимся в Кристобале, поступила дополнительная информация: половину ширины входа в бухту занимает затонувшее судно. Оно хотя и обозначено соответствующими знаками, тем не менее представляет серьезное препятствие. Радист судна утешил меня, добавив, что для «Мазурки» места, пожалуй, хватит. Забота большого судна с судьбе «маленького коллеги» очень тронула меня. Подобные предупреждения поступили также с «Центауруса» и «Колумба». Я уже стала договариваться о встрече с польскими судами в Кристобале.

Как раз в это время скорость яхты стала падать – установившийся северный ветер совсем ослаб. Но и море успокоилось, исчезла изнуряющая волна. «Мазурка» шла медленно. Температура днем достигала 40 °C. Еще несколько дней такого безмятежного плавания – и я в отличной форме достигну Кристобаля, где мне предстоит многое сделать перед выходом в Тихий океан.

Но 25 мая мой «отпуск» кончился. К вечеру небо потемнело, хлынул дождь. Штормовые порывы ветра вынудили срочно сбросить грот. Гроза бушевала примерно час и сменилась полным штилем. На западе засверкали молнии, при виде которых меня едва не хватил инфаркт: казалось, что горит полмира и все небо полыхает огнем. На Барбадосе рассказывали, что летом здесь наблюдаются световые эффекты, но чтобы они выглядели подобным образом, я никак не ожидала. Я всегда панически боялась молний и бурь, но сейчас страх пришлось отложить на потом. Видимость ухудшилась настолько, что покинуть палубу было опасно. Впрочем, сидеть под палубой «Мазурки» тоже было бесполезно, а спрятаться вместе с яхтой мне было негде. В течение ночи ситуация повторялась несколько раз – налетали кратковременные штормы, сменявшиеся штилями. Я начала подозревать, что это один и тот же шторм обрушивается с моря на сушу, отражается от высокой горной цепи и снова возвращается в море, чтобы пугать меня. День принес солнце и слабый ветерок, который задувал с разных сторон.

В полдень 29 мая я увидела высокий берег и два маяка. Определила, что это Фарралон-Сусио-Рок и Айл-Гранд – маяки в 20 милях от Кристобаля. Ночью, в полнейший штиль, я с радостью разглядывала зарево огней над Колоном и Кристобалем. Казалось, что цель плавания находится на расстоянии вытянутой руки. Близость к берегу не позволяла мне уйти с палубы и лечь на койку. С наступлением темноты очередным кошмаром (после стука руля) стали для меня суда, которые со всех сторон неслись на полном ходу в Кристобаль. У «Мазурки» не было никакой маневренности, поскольку слабый ветер не давал ей развить приемлемую скорость. Двигатель был неисправен, но на Барбадосе я спесиво решила, что мне хватит одного основного движителя – парусов. И вот теперь они печально висели, а течение деловито сносило нас назад в море. Утром оказалось, что я нахожусь от цели дальше, чем вчера.

Так я и плавала следующие шесть дней. Днем мне удавалось немного продвигаться вперед, пробиваясь через мощную подводную реку. Ночью не было даже признаков ветра, зато действие течения заметно оживлялось. Вместе с ним плыли кусты, деревья и всякий мусор, вымываемый дождями из рек. Солнечные штили чередовались с тропическими ливнями, сводившими видимость к нулю. Поэтому днем еще как-то можно было обходить этот хлам, ночью же оставалось рассчитывать только на везение. Молнии, украшающие огнем все небо, перестали мне мешать. Я слишком устала, чтобы реагировать на них. Впрочем, теперь меня больше пугала другая вполне реальная опасность: все суда мира словно договорились встретиться в Кристобале. Я лавировала между ними и со злостью думала, почему именно ночью им понадобилось заходить в канал. Я освещала «Мазурку» всеми доступными средствами и «пугала» суда фонарем, направляя его луч на паруса и надстройки. Взять их на испуг не всегда удавалось. Бывало, что они или не замечали меня или не желали замечать. И тогда мне приходилось отчаянно маневрировать, чтобы не оказаться раздавленной.

День кончался, и каждый раз я думала, что наступающая ночь будет последней, которую я смогу выдержать без сна, ибо сколько можно не спать? Но днем я снова ловила дохлый ветерок, пытаясь преодолеть течение. А очередная ночь опять заполнялась встречными судами, и только скверно работающий двигатель помогал избегать столкновений и не позволял терять слишком много из пройденных миль.

Мне казалось, что я уже изучила «привычки» судов. Все говорило за то, что они избегают дневного света. Уверившись в своих выводах, в солнечный и безветренный полдень я улеглась на койку часок поспать. Но уже через четверть часа меня поднял на ноги шум ливня и какой-то ужасный грохот. Сквозь пелену воды я увидела надвигающуюся слева по носу серую громадину – встречным курсом шло большое судно. Несколько человек на борту что-то кричали, угрожающе размахивая руками. Крики были явно недружелюбными. Впрочем, и я не особенно дружелюбно думала о них. Вот так, ясным днем, в десяти милях от порта и трех от берега «Мазурка» могла превратиться в лепешку! Интересно, что экипаж этого судна понимал под обсервацией, ведь с таким же успехом они могли встретить и большой танкер. С этого момента из моего суточного расписания сон был решительно вычеркнут до самого Кристобаля.

И в следующие четыре дня каждое утро я обнаруживала по левому борту Фарралон-Сусио-Рок, хотя все время старалась с помощью парусов и двигателя идти к Кристобалю. Течение явно не желало пускать меня в порт, а штиль активно ему помогал. Соседство судов ночью и, как оказалось, днем было опасным. Тогда я решила изменить тактику. Поставив все возможные паруса максимальной площади, ушла в открытое море. Мне хотелось по большой дуге выйти из течения и подойти ко входу в порт так, чтобы пересечь главный поток под прямым углом к курсу. Я сделала полукруг радиусом около 50 миль. Ветер с берега был по-прежнему слабым, зато течение перестало ощущаться. Двое суток я шла по кругу, центром которого был Кристобаль. И 3 июня в полночь оказалась у маяка Торро-Пойнт. Вход в порт был уже виден.

И тогда появилось новое препятствие – разразился очередной тропический ливень. Вход, как и весь мир, исчез. Я крутилась, лавируя между судами, то и дело возникавшими, словно призраки. Несмотря на безмерную усталость, я понимала, что в этих условиях входить в гавань нельзя, хотя и знала наизусть всю обстановку и все огни. Абсолютно ничего не видно. К тому же вход в порт был наполовину сужен, а расходиться там с каким-либо судном у меня не было ни сил, ни желания. А рассчитывать на то, что с него заметят «Мазурку», не приходилось. Увидеть и мгновенно отреагировать должна была я. Как я ни опасалась, что течение снова отнесет яхту, пришлось пережидать.

На рассвете на всех парусах и при максимальных оборотах двигателя я направилась на штурм порта. К сожалению, яхту отнесло на 10 миль, но я твердо решила войти в этот день в Кристобаль: боялась, что восьмые сутки без сна просто не выдержу.

В 11 часов я нацелилась на концы огромных волноломов у входа в бухту Лимон. Паруса решила спустить только в заливе. По оси фарватера, действительно, стояли красные буи, а между ними и западным волноломом торчали мачты затонувшего судна. И конечно же, к выходу направлялось японское грузовое судно. Я на минуту заколебалась – не отвернуть ли, но оно застопорило, как положено, в ожидании. «Мазурка» входила в порт и ей уступали дорогу, хотя такая мелюзга уместилась бы вместе с ним в проходе. Я с восторгом помахала руками людям, находившимся на мостике, и вошла в бухту Лимон. Медленно и лениво, озираясь вокруг, направилась к стоянке для самых маленьких судов.

Течение я все-таки перехитрила…

Кристобаль

Через несколько минут к «Мазурке» подошла моторка с темнокожим экипажем.

– Плыви за нами, покажем тебе, где лучше всего стать на якорь.

Меня растрогала такая забота портовых властей о прибывающих яхтах. На моторке быстро поняли, что возможностей для передвижения у меня не больше, чем у черепахи, и терпеливо дожидались, пока я дошлепаю до них. Лодка описала небольшой круг, и матрос ткнул пальцем на место, где бросить якорь. Я неспешно начала приводить яхту в порядок, но почти не успела ничего сделать, как явился очередной гость.

– Привет, можно сделать замеры яхты? – и вскочил на палубу.

Я неловко пыталась оправдать царящий на яхте беспорядок, но гость не удивился.

– Я тоже яхтсмен, у меня моторка в клубе, где ты будешь стоять. Помогу тебе убрать яхту, а потом сделаю замеры.

– У меня есть мерительное свидетельство, – сказала я, обрадовавшись, что у меня хоть что-то в порядке.

– Неважно, тогда я сделаю только контрольные замеры и выдам свидетельство нашей компании. «Мазурка» будет внесена в наши постоянные списки, и тебе в следующий раз не придется замерять яхту. Свидетельство я принесу в клуб.

Он помог убрать паруса, замерил яхту, воткнул в сумку мое свидетельство и уехал. Почти сразу же появилась следующая моторка.

– Карантинная служба. На палубе нет больных?

Я не чувствовала себя больной и, как ни странно, даже сонной. Представитель карантинной службы проверил документы яхты, дал подписать декларацию, спросил о свежих продуктах.

– Растений нет, животных – тоже, ты свободна. Теперь быстро к таможенникам, а потом в клуб. Позаботься о месте – с этим всегда трудности. Через канал проходит много яхт, а в клубе всего восемь стоянок для гостей. Иногда приходится ждать несколько дней на якорном месте.

Спешить мне не хотелось. И вообще ничего не хотелось, а меньше всего раскладывать и надувать плот. В кокпите приняла душ, подставив себя под очередной тропический ливень. Потом что-то укладывала, убирала, бродила бесцельно по яхте. Вечером решила надуть плот, чтобы с утра поехать сразу на берег. Немного погребла на нем для тренировки и посередине бухты Лимон вдруг услышала радостный вопль:

– Пани Кристина! Я еду к вам на яхту!

Вопили по-польски с портового буксира, через борт которого перегнулась маленькая блондинка. Так я попала под заботливые крылышки семьи Станешевских. Плот был отбуксирован к «Мазурке», на яхту влезла Эльжбета. Она знала о моем предполагаемом прибытии из американских газет. Ее муж Роберт, капитан портового буксира, увидел утром, что «Мазурка» входит в порт, и послал моторку, которая и отвела меня на стоянку.

Эльжбета хотела немедленно забрать меня к себе домой. Но я была слишком вымотана, чтобы сразу начинать светскую жизнь. Договорились, что утром Роберт привезет мне свежий завтрак, а потом доставит на берег. Мы встретимся с Эльжбетой в таможне и вместе поедем в клуб.

Рано утром пришел большой буксир и здоровенный парень с сияющей физиономией вручил мне пакет со снедью и сказал, что вернется за мной через час. Таможню я нашла без труда.

Там записали «Мазурку» и обещали прислать таможенника прямо в клуб.

На улице меня подхватил огромный верзила:

– Я знаю, кто ты, отвезу тебя в клуб.

Я сказала, что жду встречи с Эльжбетой.

– Я сейчас позвоню пани Станешевской. Капитан Роберт тоже член клуба. Встретимся там.

Видимо, городок настолько мал, что здесь все друг друга знают.

В «Панама Канал яхт-клубе» секретарша зарегистрировала нас с «Мазуркой» и любезно сообщила, что я могу пришвартоваться сегодня же – после обеда освобождается место у причала № 3. Клуб уведомляет таможню и та дает согласие на швартовку. Предупредила, что длительная стоянка нежелательна: пять дней, в крайнем случае – десять, так как через канал проходит очень много яхт, а стоянка на якорном месте обременительна, хотя и бесплатная. Порекомендовала также сразу оформить, если мне нужно, заказ на слип – тут тоже большая очередь. Я оформила и сказала, что пришвартуюсь завтра утром. Потом вручила ей вымпел рейса для клуба, взамен получила клубный брейд-вымпел и инструкцию для прохождения через Панамский канал.

Став полноправным членом клуба, я отправилась с Эльжбетой на почту послать телеграмму в Польшу. Только после этого мы поехали к ней домой.

На следующий день я вырвала якорь и направилась в клуб. Двигатель работал нехотя – сперва не заводился, а потом не выходил на обороты, однако до причала № 3 кое-как дотянул. Стала на указанном месте, рядом с ресторанной верандой. Швартовы принял молодой блондин с пышными усами.

– Меня зовут Ян. Я тоже яхтсмен-одиночка, пришел с острова Гуам. Мне показалось, что у тебя какие-то затруднения на якорном месте, хотел уже ехать тебе на помощь.

Ян производил милое впечатление. И лицо его с льняными пышными усами показалось мне почти родным.

– Ты американец?

– Нет, норвежец, но к полякам испытываю симпатию. Вскоре я узнала причину его симпатии и почему его лицо показалось мне каким-то родным. Он был сыном норвежки и поляка, родился в концлагере. После войны много раз приезжал с матерью в Польшу, был в Гданьске и Щецине, хорошо знал Гдыню – родину отца. Искали его следы или хотя бы родственников, однако безрезультатно. В детстве знал немного польский, даже пытался говорить, но потом забыл. Любит, хотя и не понимает, слушать польскую речь, а среди поляков чувствует себя словно среди своих. Мать говорила, что он очень похож на отца.

Ян заботился обо мне очень сердечно. А меня просил только, чтобы я пригласила его на какое-нибудь польское судно, сам он стеснялся. Наверно, все еще надеялся отыскать след отца.

Подготовку к следующему этапу я начала с разгрузки ахтерпика. Еще на верфи туда положили запчасти и некоторые продукты, наглухо завинтили, а сверху прикрыли спасательным плотом. Решила проверить мой склад, так как мне казалось, что у «Мазурки» слишком тяжелая корма. Мои подозрения подтверждались поведением яхты на волне при плавании в фордевинд.

С помощью Роберта я сбросила плот на причал, отвинтила крышку. В ахтерпике творилось что-то ужасное. В наполнившей его жидкости – насыщенном растворе стирального порошка и других моющих средств – перемешались жестяные консервные банки, шланги и стеклянные банки с джемом. Поверх всего плавали, словно шкварки, кусочки поролоновой губки, служившей уплотнительным материалом. Вода, ее набралось несколько ведер, попадала через неплотно закрытую крышку, доступ к которой надежно блокировал плот. Два дня я выгребала мое богатство из вонючей мешанины, раскладывая все на солнце, отчего палуба и причал стали похожи на свалку лома. Большая часть консервных банок была рыжего цвета, некоторые проржавели полностью – все это пришлось выбросить. Но банки с джемом, правда грязные и пахучие, остались целы. А я всегда считала, что стеклянная упаковка почти не годится для морских путешествий.

Я осушила, насколько удалось, ахтерпик, снова привинтила крышку, тщательно уплотнив ее. До конца рейса туда больше не попало ни капли воды, правда, возила я там только воздух. Работать очень мешали дожди: шли ежедневно, а вечер обычно заканчивался ливнем. Дороги и улицы превращались в ручьи. Зато ночью было, как правило, ясно. Переживать бесконечные дожди прекрасно помогал клуб, который был тут же, у борта. Выход с яхт был только через огромную веранду. Она служила, прежде всего рестораном, где панамско-американское общество и гости с яхт могли есть с утра и до вечера. Тут требовался тот же минимум обязательной одежды, что и в клубе Бриджтауна. На яхте, стоявшей в метре от веранды, я могла разгуливать почти раздетой, но стоило только ступить на веранду, а тем более сесть за стол, как официантка холодно объявляла:

– Пожалуйста, наденьте блузку! Или:

– Обуйтесь!

Постоянно отчитываемые яхтсмены послушно переодевались бесчисленное число раз в день, благо было тепло и никто не носил дубленок.

Клуб был обширным, но по-спартански скромным, тем не менее превосходно радиофицирован и телефонизирован. Помимо веранды здесь размешались бар, кухня, маленькая административная комнатка, склады и санузлы. Двустороннюю связь со всей Панамой и Панамским каналом обеспечивал телефон-автомат, а с остальными странами – телефон в баре, работавший круглосуточно. Официантки и бармены добросовестно вызывали к телефону в любое время дня и ночи.

На территории клуба располагались еще мастерские, слипы, душевые и прачечная. Душевые были очень скромными и довольно грязными, хотя их убирали ежедневно. Это явно опровергало мнение о любви яхтсменов к морскому порядку – вероятно, из-за того, что они ошалели от радости, получив неограниченную возможность смывать горячей водой трудовой пот после плавания. Зато прачечная со стиральными и сушильными автоматами меня поразила и поначалу испугала. К счастью, стиральные машины работали по несложной программе: три кнопки позволяли регулировать температуру воды для стирки и еще три – для полоскания. Запускались в действие с помощью монетки, и через 25 минут сигнальная лампочка извещала, что стирка окончена. Они не были разборчивы – стирали все очень тщательно и любым порошком. Думаю, что и песком выстирали бы, может, чуть хуже. Вещи, отжатые почти досуха, перекладывались в сушилку, которая, проглотив очередную монетку, выдавала их через 10 минут обратно. И мешок сухих, пахнущих свежестью вещей отправлялся на яхту.

Но чаще я стирала у Эльжбеты – точно так же, только не фаршировала автоматы монетами. Дом Станешевских стал для меня почти родным. Каждый день, ближе к вечеру, Роберт или Эля увозили меня к себе обедать. После работы на яхте при влажной тропической жаре было приятно сидеть в прохладном помещении, болтать с хозяевами или играть с троицей их детей. Ночевать я не оставалась – считала, что «Мазурка» обидится на меня, если я стану использовать ее только в качестве ремонтной мастерской. Поэтому поздним вечером меня отвозили на яхту. Если Роберт работал в ночную смену, то Эля грузила в машину детишек, часто уже в пижамах, и мы ехали в клуб. Если дети спали, то она оставляла их одних, доверяя обеих дочек пятилетнему сыну, любимцу отца и тоже Роберту, который очень их опекал.

Рано утром приезжал большой Роберт с кофе и будил меня на работу. Позже появлялась Эля проверить, как обстоят дела с завтраком. Если Роберт был днем свободен, то оставался поработать на яхте. Вместе с ним мы подняли «Мазурку» на слип, проверили руль. Роберт сменил дейдвудный сальник, уплотнил протекавшие клапаны гальюна. Общими силами мы вставили новый выпускной шланг в зарядный агрегат. Он также сделал подвес для новой плиты, реставрировал секстант, законсервировал мое оружие. На этот раз «продать» его на хранение в таможню не удалось.

Таможенник, действительно, явился в клуб, но спустя несколько дней, Он не стал заполнять никаких бумажек, сел на причал и, размахивая ногами, мило беседовал о плавании. Я пригласила его на яхту.

– Э-э-э, чего я там буду искать? Приду как-нибудь в гости, тогда и посмотрю. Ведь у тебя же нет ничего особенного.

– Особенного нет, зато есть двустволка. Забери ее на хранение.

– Зачем? Твоя двустволка, ты и храни ее.

– Но это же оружие. А вдруг его украдут у меня?

– Разве это оружие? Вот если бы у тебя была пушка, тогда другое дело. Впрочем, в нашем клубе у тебя ничего не украдут. А в город ты ее не потащишь… – он откровенно презирал мое смертоносное оружие.

Поболтав немного, таможенник ушел. Интересно, какой он написал отчет о досмотре «Мазурки», которая уже давно прибыла в порт.

Вообще, «Мазурку» окружала атмосфера всеобщей доброжелательности. Клуб предоставил мне почти пустой склад, где я с помощью Роберта, Яна и яхтсменов с соседних яхт проверила все паруса и остальное снаряжение. Здесь же можно было приступить к ремонтному безумию с двигателями. Сотрудники из агентства, обслуживающего польские суда, заполучили в аэропорту мои посылки и доставили на яхту – тоже не пустяк, так как и тут оформление груза могло длиться до шести недель. Шеф метеорологического бюро подарил мне великолепный атлас, содержащий все доступные морским силам США сведения об ураганах на всем земном шаре. Срок моего пребывания в клубе давно перешагнул уставные десять дней, а мне все его продлевали, с согласия таможни, несмотря на то, что на якорном месте ожидали другие яхты. Аргумент для меня был очень приятным:

– Ты одна, а там есть экипажи. Наверняка им легче. Эльжбета почти отказалась от роли хозяйки собственного дома. Утром приезжала с детишками в клуб и спрашивала, что нужно делать. Вместе мы ездили за покупками, вместе много раз переупаковывали и убирали яхту. Иметь моторизованную приятельницу было очень удобно: в Колоне ясным днем можно было лишиться часов, сумочки или кошелька вместе с карманом. Эльжбета все время предупреждала:

– Идешь в город, одевайся, как панамка. Никаких туристских штучек – шорт или голой спины. Турист – это мишень для вора. Не вздумай гулять вечером одна.

Жертвами разбоя становились, как правило, яхтсмены, моряки иностранных судов. Воры были неуловимы, а панамская полиция – слепа и глуха. Так что за вечерней жизнью Колона и Кристобаля я наблюдала, сидя в машине либо Яна, либо Станешевских. Ян возил меня всюду, ездил смело и уверенно. В семье Станешевских днем машину вел Роберт, а вечером, как правило, Эля, причем осторожно и медленно, словно улитка. Я поинтересовалась, в чем причина.

– У Яна панамские номера, а у нас – американские. Здесь часто занимаются особым видом спорта – нарочно попадают под машину, причем стараются под американскую. Водителя вынуждают компенсировать ущерб, чем «жертва» обеспечивает себе пенсию до конца жизни. Однако машин, где за рулем женщина, избегают: ей труднее предъявить обвинение в алкогольном опьянении, а это невыгодно.

Оказывается, можно прилично зарабатывать на собственных костях!

«Мазурку» посетили сотрудники польского торгпредства в Панаме, куда я получила приглашение. Мы поехали с Эльжбетой на машине. Из Кристобаля дорога в Панаму шла вдоль канала в основном через джунгли. Хотя дорога была отличной, но царили на ней, действительно, законы джунглей. Водители ездили здесь, кому как вздумается. Обгон совершался, как цирковой трюк, вопреки законам физики и здравому смыслу. Мне никогда не приходилось видеть столько мчащихся развалин самой разной «масти». Очевидно, влажная жара усиливала темперамент и без того огненных водителей. Эльжбета доехала вся мокрая, причем не только от тропической температуры. До торгпредства мы добрались на такси – Эля не рискнула совершить автовояж по Панаме.

Нас встретили с восторгом, напоили, накормили и обласкали. Я воспользовалась случаем и попросила помочь решить ряд вопросов. Первый и самый главный касался ремонта вспомогательного двигателя. С секретарем торгпредства паном Грудзинским, взявшим на себя роль гида, мы направились в представительство фирмы «Вольво» в Панаме. Нас принял сам директор – не каждый день случаются клиенты из дипломатического мира. Директор-китаец внимательно выслушал моего опекуна, сияя радостной улыбкой. Не переставая сиять, он отказал нам:

– Фирма гордится оказанной честью, фирма приносит тысячу извинений, но ремонт выполнить не может. Фирма ремонтирует только те двигатели, которые есть в продаже, а этого, к сожалению, нет.

Я остолбенела. Больше нам некуда было обратиться. Местная верфь обещала многомесячные сроки, чудовищные счета и вообще не проявляла излишнего энтузиазма. Двигатель был европейский.

– Но ведь это представительство фирмы «Вольво», и у нас двигатель той же фирмы, – настаивал мой спутник.

Китаец улыбался, извинялся и повторял свое.

– Куда же нам обратиться, если «Вольво» не желает ремонтировать свои изделия? Постараемся найти более солидную фирму.

Пан Грудзинский отлично знал, что это пустая угроза. Но она подействовала.

– Я спрошу шефа ремонтных мастерских, может быть он возьмется за эту работу.

Шеф явился через минуту. Здоровенный детина, выслушав нас, что-то сказал директору, а потом пану Грудзинскому:

– Скажи, что я этот двигатель сделаю. Я швед, а она полька. Швеция расположена очень близко от Польши.

Я уже слышала нечто подобное от финнов в Лас-Пальмасе. С увеличением расстояния Европа, видимо, уплотнялась.

Легко было сказать, да трудно сделать. Ремонтируемый объект находился в 80 км от ремонтной мастерской. Каждые два-три дня на яхту являлась группа механиков. Они демонтировали поочередно все части, отвозили из Кристобаля в Панаму, проверяли и привозили обратно. Двигатель уперся. Швед, его звали Енсен, рвал на себе волосы: за двадцать лет работы ему еще не встречалось такое упрямое животное, да еще с родной фирмы. Недели уплывали, а мы были на исходной позиции.

Енсен говорил по-шведски и по-испански, я не знала ни того, ни другого языка. Снова на выручку поспешила неоценимая Эльжбета, она привела подругу. Франсис одинаково легко объяснялась на французском, английском и испанском. Французский был ее родным языком, английскому научилась у американского мужа, испанскому – у эквадорской свекрови. Будь у нее китайская тетушка, через год, я думаю, она уже щебетала бы по-китайски. Франсис переводила испанские пояснения Енсена на английский, а мои – с английского на испанский. Остальное помогал понять чертеж. Опять пригодилось мое техническое образование. Через три недели такой работы Енсен решил:

– Пора прекратить ремонтные экскурсии – это только пустая трата времени. Нужно демонтировать весь двигатель и забрать его в Панаму.

Я перепугалась до смерти. Яхта и так напоминала машинное отделение в разгар капитального ремонта: двигатель разобран на части, все заляпано маслом и смазками, к полу вообще можно было приклеиться, всюду инструменты, снятые Детали, которые я непрерывно перекладывала с места на место. В кокпите или на палубе ничего нельзя было держать, поскольку они ежедневно омывались проливными дождями, что для «здоровья» дизеля было не очень полезно. Полный демонтаж двигателя вызовет еще больший беспорядок. Мне понадобится уйма времени, чтобы привести яхту в нормальное состояние.