Текст книги "Ночь, когда Серебряная Река стала Красной (ЛП)"

Автор книги: Кристин Морган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

"М-мистер, п-пожалуйста, я не... " Господи, его заикание стало таким сильным, что он едва мог вымолвить слово, и это было все, что он мог сделать, чтобы не присоединиться к Альберту в пролитии слез. Мина чуть не раздавила его пальцы, так сильно она их сжимала.

"Жаль убивать девчонок", – сказал другой редвульф, невысокий и коренастый, с кустистыми бараньими космами цвета осенних листьев сахарного клена. Он облизнул губы в поистине ужасном оскале. "Во всяком случае, сразу же. Вон тот, постарше, довольно нежный и аппетитный на вид".

Декс приподнял бровь. "Расти, ты же знаешь, как босс относится к таким вещам".

"Да, но его здесь нет. Он на другом конце города. Он не узнает..."

"То, чего он не знает, он все равно может узнать", – закончил Декс. "И, хотя он может закрывать глаза на твои... наклонности... у него есть некоторые правила. Девочки их возраста стоят гораздо больше в нетронутом виде. Продай их за хорошие деньги тому борделю из большого города".

"Оставь нас в покое", – сказала Мина. "Мы просто пойдем домой и никому ничего не скажем. Коди ранен. Альберт тоже. Им нужен док Малдун".

Он выпустил дымовую струйку и засмеялся. "Дорогая, ты же знаешь, что мы не можем этого сделать. Что бы ты сказала доктору? Наплести ему что-нибудь? Я так не думаю. Б'бок, твой док Малдун, у него и так дел по горло, если он доживет до утра".

"Хватит болтать!" Ведущий Редвольф сделал еще один шаг, в результате чего навис над Эмметом, когда он, Альберт и Мина сгрудились на земле. "Это моего брата ты поджег, ты, заикающийся ублюдок. Сжег его заживо. Негоже человеку умирать. Ни за что!"

"Н-нет, я..."

Все, что он еще пытался сказать, было потеряно, выброшено из головы, даже когда массивная медвежья перчатка отбросила его назад. Весь мир на мгновение стал ярким, как полдень, и закружилась голова. В следующее мгновение он оказался на боку в грязи и собачьем дерьме, губа разбита, челюсть раздроблена. Даже его собственный отец никогда не наносил ему таких ударов. Боль была такой, что он забыл дышать.

"Эммет!" Теперь его поддерживал Альберт, а Мина вскочила на ноги, дерзкая и злая.

"Я беру свои слова обратно!" – кричала она. "Мы расскажем! Мы расскажем шерифу, и мы расскажем нашему папе, и если шериф не повесит вас, наш папа пустит пулю в ваши глупые головы!"

"Мина, нет!" сказал Альберт, но слишком поздно, потому что она подошла и пнула ведущего Красного Волка по голени.

"Эй!" – прохрипел он, отпрыгивая назад, а остальные мужчины разразились хохотом.

"Берегись, Рори, маленькая сучка дикая кошка надерёт тебе задницу!" – закричал третий редвульф. "Забудьте о ее продаже, давайте ее запишем!"

"Заткни свою дырку! Черт побери!"

Декс вмешался и взял в кулак волосы Мины, скручивая их, пока она не перестала брыкаться, хотя продолжала извиваться и плеваться, как рассерженный котенок. "Ну разве ты не плюгавая?" Он покачал головой, не без одобрения. "Разве не так?"

"Надо бы свернуть ей шею", – проворчал Рори, нагибаясь, чтобы потереть голени. Возможно, его плащ из мехов и бизоньих шкур и оказался слишком толстым, чтобы нож Коди мог причинить ему большой вред, но его ноги, защищенные только обычными брюками, очевидно, были совсем другим делом.

"Верно." Декс подтолкнул Мину, отчего она плюхнулась на землю рядом с Эмметом и Альбертом, каждый из которых успел схватить ее, прежде чем она смогла снова вскочить. Похоже, она и не собиралась этого делать: ее дух сломался, и она начала всхлипывать, раскачиваясь взад и вперед. "Свяжите девушек, но в остальном не трогайте их. Потом можешь поразвлечься с остальными".

"Чур, я за темное мясо", – сказал третий редвульф, ухмыляясь Альберту. У него, самого худого из троих, были непокорные рыжие кудри и больше веснушек, чем у Веснушки, и выглядел он не намного старше Коди.

Альберт прижался к Эммету, но внимание Эммета было приковано к Рори, который сбросил свои когтистые перчатки из медвежьей лапы и трещал костяшками пальцев, как кукуруза на сковороде. Казалось, он оценивал Эммета, словно решая, какую часть его тела изуродовать первой, и как долго это продлится.

"Руди, клянусь, у тебя в мозгах что-то не так", – сказал Расти. "Все знают, что белое мясо лучше".

"У тебя просто нет никакой изысканности. Ты бы даже не попробовал "Чайни" в тот раз, верно?"

Декс вздохнул. "Поторопитесь, парни. Даже ты, Рори. Я не отказываю тебе в мести за Руфуса, но у нас еще есть места, где мы должны быть". Он осмотрел небо, нахмурившись. "И в воздухе сегодня какое-то странное предчувствие. Очень странное".

Словно в подтверждение его слов, над головой громко и грозно каркнула птица.

"Что ворона делает так поздно?" – спросил Руди.

"Просто сова", – ответил Расти. Его выражение лица стало недовольным, когда он разматывал веревку. "Привяжи их, не трогай, не трогай их... Парню из большого города лучше хорошо заплатить... "

"Он заплатит", – заверил его Декс.

"Это была не сова", – настаивал Руди. "Я узнаю сову, когда слышу ее".

"Значит, ночной ястреб. Кому какое дело?" Расти пытался разнять Салил и Веснушку, но они цеплялись друг за друга, как колючки. "Давай, девчонка. Не усложняй ситуацию".

"Я куплю тебе чертову книгу о птицах", – сказал Декс. "Поторопись".

Руди оттащил Веснушку от Салил, и она бросилась на землю, как будто вместо этого могла зарычать. Расти стоял на ней, поставив ногу на бедра, и тянулся вниз, чтобы завести ее руки за спину.

"Что касается тебя, милая, – добавил Декс, глядя на Мину, – как насчет того, чтобы идти сюда с дядей Дексом? Это будет некрасиво".

Она зарыдала сильнее, подползла к своему брату и стала трясти его за плечи. "Коди! Коди, проснись сейчас же, проснись!". Но Коди лишь слабо застонал, его веки затрепетали.

"Ты . ... должна... бежать", – прошептал Альберт, пока Рори не спеша выбирал из складного кожаного футляра короткий нож для снятия шкур, проверял его лезвие на мозолистом подушечке большого пальца и слизывал кровь. "Эмметт. ...хватай Мину и беги, как проклятый".

"Я не могу вас всех бросить!"

"Сделай это. Найди помощь. Этот большой собирается..."

Кто-то закричал, закричал так пронзительно, что мог бы свалить с неба стаю летучих мышей.

И на этот раз это был не один из них. На этот раз это был Расти, потому что Салил нашла свой кинжал с наконечником стрелы, перевернулась с живота на спину между его ног и вогнала это острое, как бритва, острие камня прямо в его хозяйство.

"Сейчас же!" Альберт толкнул Эммета в сторону Мины.

И снова, совершенно неожиданно, произошло сразу много событий. Веснушка укусил Руди за руку, не просто укусил, а укусил так сильно, как будто разрывал куриную барабанную палочку. Руди, похоже, было все равно, что он оказался на другом конце меню, потому что он издал свой собственный шокированный крик. Коди открыл глаза и озадаченно моргал, вероятно, видя все в двойном или тройном размере. Салил вогнала наконечник стрелы вверх, пронзив потроха Расти, превратив его крик в визг мерина. Рори закрутился с ножом для снятия шкур в руке, но с челюстью, отвисшей до ключиц. Декс выплюнул сигарету, бросил факел и потянулся к луку. Птица – ворон, сова, соловьиный ястреб, кем бы она ни была, – снова издала свой громкий крик, очень громкий и очень близкий.

Эммет, хотя он и не знал, как это сделать, делал то, что говорил ему Альберт: хватал Мину и бежал как угорелый; куда именно он должен был бежать, он не знал, так как возвращаться через псарню и дом старика Старки ему хотелось меньше всего. Где-то на собачьем дворе должны были быть ворота, не так ли?

Была! Он уловил блеск защелки и петель и направился к ней. Рори крикнул что-то насчет "не стреляй в него, он мой", но не было смысла ждать, пока Декс согласится или нет; его плечи напряглись, а кожа на спине натянулась, когда он пытался ухватиться за стрелу, пригвоздившую его к забору, как Бак-Тута.

Мина, благословите и прокляните ее, боролась на каждом шагу, пытаясь вернуться за Коди. Но бешеная сила была на стороне Эммета, не обращая внимания на его раны и задиристость. Он бежал за ней, как лиса из курятника с цыпленком в пасти, распахнул засов, распахнул ворота и не останавливался.

Веснушка бежал за ними, кровь Руди была у него на зубах, а на его хвосте сидел убийственно-враждебный Руди. Рори, все еще кричавший о том, что Эммет должен заплатить за то, что он сделал с Руфусом, тоже пустился в погоню. Однако Декса этот аргумент явно не поколебал, потому что стрела с полосатым оперением просвистела в нескольких дюймах над головой Эммета.

Что касается Альберта? Коди? Салил? Неизвестно. Он просто бежал изо всех сил, понимая, что идет совсем не в том направлении, куда ему нужно, не в город и не в безопасное место ранчо Коттонвудс.

Затем вся его левая нога взорвалась в молниеносной агонии. Он едва заметил, как потерял Мину, едва заметил, как упал. Его нога! Его нога! Неужели он умер? Он умирал? Так больно! Что случилось с...

Стрела, вот что с ней было. Застряла насквозь, блестящий наконечник торчал из передней части бедра, а оперенный конец торчал сзади. Он застонал, глядя на темные фигуры, мелькавшие перед глазами, затмевая звезды, и означало ли это, что он умирает? Учитывая, что Рори все еще надвигался на него, он почти надеялся на это... лучше покончить с этим, пока мстительный Красный Волк не пустил в ход свой нож!

Вдалеке, в лунном свете, Декс прицелился еще раз. Эммет знал, что эта стрела попадет ему в сердце, или в горло, или в глаз, и он будет мертв, а это, возможно, не так уж плохо...

Стрела летела верно, и казалось, что все достаточно точно... Он пожелал своей маме добра, пожелал ей сбежать от отца, и хорошей жизни, и счастья... вот и все.

Пока что-то легкое и гладкое не вынырнуло из ниоткуда со сверхъестественной скоростью, и что-то еще вспыхнуло, как жидкая ртуть, и срезанная на две части стрела унеслась в ночь.

Над ним стояла женщина. Женщина, одетая в облегающую черную кожу и ощетинившаяся клинками, держала перед собой тонкий меч.

Смертоносный Лотос... ?

Пока его изумленный разум пытался понять происходящее, из высокой травы поднялась еще одна фигура. Она возвышалась над Редвольфами, вдвое ниже и вдвое шире Рори, на фоне которой Руди выглядел меньше и тоще Эммета. Они едва успели среагировать, как огромный Человек-Гора схватил каждого из них за голову и разбил их черепа, как грецкие орехи.

Это было просто безумие. Эммет почувствовал, что опрокидывается набок, скользит назад, качается по длинному спуску в длинную, грязную, глубокую яму.

Последнее, что он услышал, – это ругань человека, кричащего от боли и паники... Последнее, что он увидел, – это темные фигуры, которые раньше мелькали в поле его зрения, а теперь спускались на Декса в буре клювов и когтей... ...стая черных птиц, выклевывающих ему глаза, рассекающих его лицо до костей... натравленных на него, без сомнения, принцессой Воронье Перо...

И последнее, о чем он подумал, падая все глубже, это пожелание, чтобы его мама обошлась без него.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ:   Отвратительная днем и ночью   

1   Лошадиный домик   

Это место выглядело достаточно милым, подумал Хорсекок, осматривая участок с линии деревьев в поисках следов активности или бодрствования.

Крепкий дом из камня и бревна стоял на западном склоне лесистых горных предгорий. В этом поместье было кукурузное поле, садовый участок, курятник, сарай, достаточно большой для пары коз и пони... и вид на раскинувшуюся долину, реку, лентой проходящую через нее, город, сгрудившийся так мирно, что невозможно было предположить, что вот-вот начнется насилие...

Все казалось спокойным. Опрятным, ухоженным. Женские штрихи тут и там, красивые занавески, собранные цветы, звонкий ветряной колокольчик, сделанный из полированных кусочков бутылочного стекла. Поблизости бродил большой оранжевый кот, но собак не было. Никаких соседей в пределах слышимости. Уединенно. Идеально.

Не слишком большой, не слишком маленький. Как раз то, что он помнил из сказки, которую читала ему мама. Про золотоволосую девочку и медведей. Когда он еще был известен как Гораций Кокран, это было так. Когда у него еще была семья, мама, которую он обожал, папа, которым он восхищался больше всего на свете.

До той ночи, когда пришли плохие люди и забрали все это. В ту ночь, когда его собственный папа оказался не храбрым героем, которому маленький Гораций всегда стремился подражать, а низким и подлым трусом. В ту ночь, когда мама умоляла, боролась, плакала слезами.

В ту ночь он тоже ничего не сделал, за что никогда себе не простит. Конечно, тогда он стоял на коленях у кроликов, ему было четыре года, может, пять, но он должен был хотя бы попытаться.

С тех пор он исправлял свою ошибку. Не то чтобы кто-то другой понимал его путь. Даже среди остальных членов банды Нейта Баста, известной как "Мерзкие ублюдки" за всевозможные отвратительные – а некоторые и откровенно бесчеловечные – акты разврата и насилия, он был единственным, кто привлекал больше всего косых взглядов.

Это казалось немного несправедливым, когда парни из " Редвульфа" едят людей, или Таббер получает острые ощущения, держа младенцев и старушек под водой, пока они не утонут, или Гас и Бертран играют в свои сложные пари на то, сколько времени понадобится человеку, чтобы умереть после того, как ему прострелят кишки, или он истечет кровью, или будет прибит на кресте, как, по словам Нечестивого Джо, был прибит Иисус. Тем не менее, справедливо или несправедливо, но это было так.

"Не могу поверить, что ты позволяешь ему ехать с нами", – жаловались некоторые Нейту. "Что он делает? Что он сделал?"

"Я не забыл", – сказал Нейт.

"Твоя родная сестра...?"

"Я сказал, что не забыл. Но, не считая этого, мы с ним не ссоримся".

Не считая этого. Как будто Хорсекок не оказал сестре Нейта откровенную услугу! Просто она не оценила этого с самого начала. Они редко это делали, в горячке и все такое. Ей потребовалось время, чтобы прийти в себя. Впрочем, он их не винил. Это было много, так сказать, для восприятия.

Он прекрасно понимал, что Нейт специально отправил его в дальнюю усадьбу, так же как он отправил парней Редвульфа на восточную сторону.

"Вытащите это из своих систем", – сказал он им. "Делайте, что должны, а потом присоединяйтесь к остальным в городе, чтобы закончить главное событие. Другие парни не хотят видеть всего этого".

Да. Это может помешать им наслаждаться утоплением младенцев в ванне и стоять над медленно умирающими лавочниками с карманными часами. Нельзя, чтобы удовольствие было испорчено, не так ли?

По крайней мере, это означало, что Хорсекок мог вести свои дела в одиночку, как он предпочитал. Ему не нужен был надсмотрщик, потому что он не собирался впадать в какое-то безумное каннибалистическое кровавое безумие и всю ночь валяться в кишках, доводя себя до тошноты, и никто не мог его подтолкнуть. Он не был животным, черт возьми.

Несмотря на то, что отчасти его звали именно так. Заслуженно, как гласила проверенная молва.

Не то чтобы он сразу осознал степень, так сказать, своего отличия. Только когда его мачеха... а потом, позже, в приюте... и жена владельца ранчо на работе, где он работал, когда сбежал из приюта...

И приличные женщины, и опытные шлюхи, взглянув на него, либо принимали вызов, либо отворачивались. "Должны брать с тебя по дюйму", – говорили ему, как и то, как они должны ему платить.

Но в большинстве случаев это казалось больше хлопот, чем пользы. Он терпел насмешки, зависть, ехидные замечания. Его спрашивали, как он находит портных, не приходится ли ему делать седла на заказ. Терпел, но в пределах разумного.

Некоторые мужчины просто не ценили то, что имели. Он считал своей обязанностью... своим долгом, если не святой обязанностью... напомнить им, что значит быть мужчиной. Настоящим мужчиной.

Убедившись, что обитатели дома не проснулись и не подняли тревогу, он покрепче нахлобучил шляпу на голову и вышел из-под прикрытия деревьев. Он оставил Блонди – свою кобылу-паломино, а были ли шутки? Были ли они вообще! – дальше по тропе, среди рощи, где она могла бы пастись на случай, если его дела затянутся.

Иногда это случалось. Иногда они были упрямы. Иногда они были хитрыми и создавали проблемы. Пистолет под подушкой, нож рядом с кроватью, каминная кочерга под рукой. Бывали случаи, когда ему приходилось привязывать их надежнее, чем телок во время клеймения, или хорошенько избивать, чтобы привлечь их внимание. Однажды одна неблагодарная дамочка пыталась запудрить ему мозги чугунной сковородой, наполовину заполненной остывшим кукурузным хлебом; всю неделю он ходил с синяком.

В таких делах нужно быть готовым ко всему.

Он приостановился на полпути, чтобы прислушаться, нет ли тревоги со стороны города. Нейт хотел, чтобы они по возможности избегали выстрелов, пока не оцепят значительную часть Сильвер-Ривер. Выстрелов как издающих, так и получающих. Пока что их не было, что, несомненно, частично объяснялось тем, что большинство мерзких ублюдков предпочитают личные методы. Он услышал несколько слабых и далеких криков, которые могли быть человеческими криками, а могли быть просто птичьими криками, далеким собачьим лаем и ничем иным, как ветром в деревьях.

Натянув платок на нос так, чтобы он закрывал нижнюю половину лица, он подошел к дому. Предвкушение будоражило его чресла. Эти женские прикосновения к дому были многообещающим знаком. Молодая пара молодоженов, только начинающая свой путь? Пожилые люди на закате совместной жизни? Крепкий фермер с кучей детей?

Он надеялся, что детей не будет. Дети всегда все усложняют. Как и наемные работники, посторонние родственники и знакомые, постояльцы, гости и все остальные, кто может помешать. Его методы требовали определенного количества времени, с минимальными отвлечениями и прерываниями.

Похоже, здесь не было ни кукол, ни мячей, ни маленьких игрушечных поездов. Он решил, что это хороший знак, и поднялся по ступенькам крыльца, ступая по внешнему краю, чтобы избежать скрипа. Дверь оказалась закрыта на засов, но не заперта – они доверчивые люди, и достаточно легко приподнять ее, просунув лезвие ножа в щель.

Мгновение спустя он оказался в ухоженной главной комнате, освещенной тусклым оранжевым светом от углей в камине. Женские штрихи продолжались и здесь: аккуратно сложенные одеяла, подушки с иголками, стеклянные банки, наполненные декоративными камешками, плетеный тряпичный ковер и тому подобное. Здесь пахло чистотой и домашним уютом, очаг дымил с нотками хвои, в дровяной печи витали ароматы вкусной еды.

Винтовка на каминной полке. Традиционное, но не часто используемое. Библия на каминной полке... аналогично. У Хорсекока были проблемы с верой в Бога, который позволяет миру жить так, как он живет, позволяет таким, как он и остальным Мерзким Ублюдкам бегать на свободе и избегать петли.

Из-за занавешенного дверного проема доносился густой храп бревенчатой пилы, перекрывая более мягкое дыхание женских легких. Храп был достаточно громким, чтобы перекрыть звуки шагов по половицам. Он нашел фонарь на круглом столике, верх которого украшала кружевная штучка, зажег его, прикрыл свет ладонью и отодвинул занавеску, чтобы посмотреть.

Большая кровать с балдахином, застеленная множеством одеял... еще один плетеный тряпичный ковер... сундук с мягкой подушкой-сиденьем... стулья у окна... умывальник и шкаф... все удобства. А в кровати – счастливая пара, чья удача, возможно, вот-вот закончится.

Мужчина с храпом, похожим на храп пилы, был в самом расцвете сил: седеющие волосы, поредевшие и опущенные на солнце брови, нос, который, вероятно, в молодости не раз и не два ломали, челюсть, начинающая опускаться к щекам. Одеяла скрывали все его тело, кроме широких плеч, обтянутых ночной рубашкой. Крупное, крепкое телосложение, догадался Хорсекок. Заработано тяжелым трудом.

Что же касается жены... о, в этом отношении храпящий, похоже, был в полном порядке! Более чем хорошо. Она была лет на десять-двенадцать моложе его, каштаново-коричневые кудри обрамляли лицо, которое можно было назвать скорее красивым, чем симпатичным. Хорошо сложенная, с полными губами. Опять же, одеяла скрывали подробности, но намекали на крепкую, сильную и приятно пухлую фигуру.

Неужели этот храпящий мужчина заслужил такую прекрасную женщину? Обращался ли он с ней так, как подобает обращаться с хорошей женщиной? Ценил ли он по-настоящему свое состояние и ее прелести?

Так редко бывает.

Он поставил фонарь на полку, между еще одной декоративной стеклянной банкой с камешками и фотографией в овальной оловянной рамке. Не свадебный портрет, как он ожидал; на ней был изображен ребенок в нарядных крестильных регалиях. ...глаза закрыты, крошечное личико невыразительно и вяло... лежит в гробу, окруженном лилиями.

Люди, конечно, иногда бывают болезненными. Хорсекок сочувствовал им, искренне сочувствовал, им и их утрате... но разве можно держать в спальне фотографию смерти ребенка? Он опрокинул стекло оловянной рамки на полку. Хоть глаза ребенка и были закрыты, ему не нужно было смотреть.

Яркость от незащищенного фонаря нарушила дремоту женщины, и она зашевелилась и забормотала. Ее муж ответил на это сопением. Затем они оба вскочили на ноги, недоумевая и восклицая, когда Хорсекок сорвал с них уютное одеяло и обрушил на голову мужа череду ударов кулаками.

Их изумленное замешательство сыграло ему на руку. Он стащил мужа с кровати прежде, чем тот успел понять, что происходит. Его стащили с кровати, затем нанесли еще несколько жестоких ударов – давно сломанный нос теперь снова сломан, хрустит, как куриная кость, – и бросили на один из стульев с такой силой, что он чуть не опрокинулся.

Жена вскочила на ноги, задыхаясь.

"Будешь кричать или убегать, – сказал ей Хорсекок, – и вы оба будете мертвы в мгновение ока!"

"Мэгги, беги!" – прохрипел муж, сплевывая кровь.

Хорсекок ударил его по рту, чтобы в следующий раз он тоже сплюнул зубы. "Ты сейчас не слушал?"

"Уолтер!" – закричала жена, не крича, но в опасной близости.

"Лучше послушайте меня, миссис! Не двигайся!" Он завел руки Уолтера за спину, за кресло.

Она подчинилась, прижалась спиной к изголовью, а руки сцепила над грудью. О, и он был прав в своей оценке... она действительно была пухлой, пышной, прекрасно сложенной женщиной!

Уолтер сделал выпад, пытаясь сбросить его с себя. Его оценка телосложения мужчины также оказалась верной. Крупное, крепкое, добытое тяжелым трудом. При других обстоятельствах – например, в честном поединке – с ним было бы кому побороться.

Однако это был далеко не честный бой, и в считанные мгновения Уолтер был связан как можно крепче, а для пущей убедительности привязан к стулу. Кровь, слюна и сопли капали на его ночную рубашку. Губы рассечены, нос разбит, один глаз уже похож на смородину, погружающуюся в поднимающееся тесто, а избитое лицо распухло.

"Уолтер... " Она прикрыла рот руками, заглушив слова до хныканья, но вздрогнула, когда Хорсекок бросил на нее еще один предупреждающий взгляд.

"Ты, – сказал он Уолтеру, – посиди минутку и не суетись. Мне нужно разобраться с твоей хозяйкой".

"... только тронь ее, ты... . . "

Он ударил кулаком в живот Уолтера, обтянутый ночной рубашкой, и остатки ужина Уолтера выплеснулись наружу, добавив беспорядка. Жаль было тратить такую хорошую стряпню, но что ж, так тому и быть.

"Не трогайте его, пожалуйста, у нас есть немного денег, не много, но немного, вы можете..."

"Ни слова, мэм. Ни слова, ни движения". Он достал свой нож. "Не двигайся, сейчас же, слышишь?"

Она зажмурила глаза. Если не считать дрожи во всем теле, за которую ее вряд ли можно было упрекнуть, она действительно не шевелилась, когда он обогнул кровать с ее стороны.

Уолтер напрягся. "Не подходи к ней! Кто ты такой, черт возьми? Что тебе нужно?"

"Мэм", – сказал Хорсекок, не обращая на него внимания. "Мэгги, да? Мэгги, послушай меня... Я собираюсь привязать твои запястья к столбикам кровати..."

Еще один хнык вырвался у нее, но и за это ее вряд ли можно было винить.

"Я убью тебя, ублюдок, я убью тебя!" Уолтер заерзал в кресле так сильно, что его ножки стукнулись об пол.

Хорсекок продолжал игнорировать его. "– И я заткну тебе рот кляпом, чтобы ты молчала, пока я немного поговорю с твоим мужем. Ты меня поняла? Кивни, если поняла".

Не отводя глаз, она кивнула. Ее ноздри раздувались при каждом быстром вдохе. Сочетание ее фигуры, тонкой ночной рубашки и всеобщего трепета представляло собой впечатляющее зрелище, должен был признать он.

Пока он связывал и затыкал ей рот – она пахла яблоневыми цветами – Уолтер продолжал ругаться и бороться. Если он не успокоится, у него случится апоплексия.

Хорсекок закончил с хозяйкой. Она продолжала шептать молитвы, пока он не вставил ей в рот кляп. Глаза тоже были закрыты. Ее колени были прижаты друг к другу так крепко, что потребовался бы заряд динамита, чтобы их развести.

"Вот так", – сказал он. В качестве заботливого жеста он даже подоткнул одно из одеял обратно вокруг нее. "Сейчас я поговорю с твоим мужем. Посмотрим, что он за человек".

Судя по его виду, он действительно собирался довести себя до апоплексии. Красный как свекла, вены пульсируют на лбу, у него чуть ли не пена у рта. А может, это была просто смесь слюны и желчи. В любом случае, Уолтер был далеко не спокоен, в этом можно было не сомневаться.

Опрокинув другой стул, Хорсекок сел напротив него на удобном для беседы расстоянии.

Он опустил шейный платок и улыбнулся. "Ну вот, – сказал он. "Вот мы и встретились. Мистер... ?"

"Ты будешь повешен за это, сукин сын!"

Он позволил улыбке расшириться до ухмылки. "Неплохое имя. Не возражаешь, если я буду звать тебя просто Уолтер? Так проще".

"Иди к черту!"

"Это Уолтер. Меня зовут Хорсекок. Полагаю, вы не хотите знать почему. В любом случае, я здесь не для того, чтобы говорить обо мне. Я здесь, чтобы поговорить о тебе. И о твоей миссис".

Он увидел Мэгги на границе своего периферийного пространства и заметил, что она приоткрыла один глаз, чтобы посмотреть, что происходит. Уолтер, тем временем, тоже приоткрыл один глаз, но только потому, что он был зарыт в одутловатом тестообразном синяке. Другой, пылающий разочарованной яростью, смотрел на него.

" Твоя хозяйка, – сказал Хорсекок, – несомненно, прекрасная женщина. Да, сэр. Очень хорошая женщина. Здоровая, красивая, стройная... "

"... убью тебя... . . " – прошипел Уолтер.

" ... держит тебя в хорошем доме, готовит тебе чертовски вкусную еду, греет эту постель, я считаю..."

При этих словах Уолтер дернул стул вперед на целых два дюйма, его ножки заскрежетали по полу, задевая край плетеного тряпичного ковра. Честно говоря, он выглядел так, будто вот-вот выскочит, как клещ, настолько раздутым и безумным он был.

В качестве тонкого напоминания о том, кто здесь главный, Хорсекок отвесил ему еще один удар в и без того обиженный нос. Уолтер отшатнулся, фыркнул, пуская кровавые пузыри.

"У нас тут приятная беседа. Давайте не будем ее портить, а?" Он снова достал свой нож, поднял и повернул его так, что лезвие блеснуло на свету, и положил его на колено. "Итак. Что я хочу знать, Уолтер, так это почему такой мужчина, как ты, заслуживает такую женщину".

Недоумение избороздило его брови. "Она... моя жена!"

"Да, сэр, я знаю. Ты обеспечиваешь ее. Но ценишь ли ты ее?"

"Что?"

" Любишь ли ты ее? Заботишься о ней? Слушаешь ее и серьезно относишься к тому, что она хочет сказать? Ставишь ее выше всех и всего на этой земле?".

"Что?" повторил Уолтер.

"Она, – терпеливо сказал Хорсекок, – самая важная вещь во всей твоей жизни?"

"Почему... она... конечно... что?"

"Ты бы сражался за нее? Убил бы за нее? Умер бы за нее? Страдал бы за нее? Отдал бы все, что у тебя есть, чтобы избавить ее от одного горя или дискомфорта?"

"Я... не знаю, что ты... . . "

"Видишь ли, когда я был мальчиком, – сказал Хорсекок, взяв нож и праздно копаясь кончиком под ногтем большого пальца, – мой папа всегда говорил мне, что мужчина, настоящий мужчина, ставит свою семью выше всего на свете. Свою жену, своих детей. Перед всем остальным. Перед своими деньгами, перед своей гордостью, перед самим собой. Даже перед Богом, если только ты верующий. Она говорила мне об этом. Снова и снова. Мужчина, настоящий мужчина, будет бороться за свою семью. За свою жену. Убить за нее, умереть за нее, страдать за нее, жертвовать ради нее, чего бы это ни стоило. Боль, нищета, унижение, смерть. Ты понимаешь, о чем я говорю?"

Уолтер нерешительно и настороженно кивнул. Мэгги теперь держала оба глаза открытыми, внимательно следя за ним. Обычно они так и делали, когда дело доходило до этого.

"Предположим, – продолжал Хорсекок, – человек может оказаться в ситуации, когда ему придется это доказывать. Предположим, какой-то незнакомец ворвался к вам в дом посреди ночи, намереваясь причинить вред. Предположим, ему нужны деньги, иначе он может причинить вред твоей семье. Дашь ли ты ему деньги?"

Следующий кивок Уолтера был не нерешительным, а немедленным, почти отчаянным. "У нас есть..."

Хорсекок направил нож в его сторону и поднял брови, и Уолтер замолчал. "Верно. Тогда, предположим, этот незнакомец, который вломился к вам в дом, думает о чем-то другом? Предположим, он хочет пошалить с твоей хозяйкой? Предположим, он говорит, что если ты будешь протестовать или возражать, он отрежет тебе пальцы, один за другим?"

Оба они, Уолтер и Мэгги, к тому времени дрожали и плакали.

"Что ты будешь делать?" – спросил Хорсекок, пожимая плечами. " Ты стоишь и ничего не делаешь, позволяешь ему действовать? Бросить собственную жену на произвол судьбы, чтобы спасти свою шкуру? Или ты будешь сопротивляться? Бороться? Убьешь себя, зная, что он все равно добьется своего, как бы то ни было?"

"... не надо... " Уолтер покачал головой, едва не разрыдавшись.

"А если незнакомец задумает сделать это прямо у тебя на глазах?" – продолжал он. "Заставит тебя сидеть и смотреть, пока он пашет на твою хозяйку? Говорит, что отпустит вас обоих на свободу, если вы это сделаете? А ты говоришь ей, чтобы она согласилась?"

Черт, но ему нравилось видеть их такими. Видеть, как они корчатся и томятся в горячей ванне эгоистичного стыда. Заставляя их столкнуться со своими внутренностями. Это так его возбуждало!

Он переместился в кресле, ему пришлось потянуться вниз и кое-что подправить, потому что он был так взвинчен. Взгляд Уолтера быстро метнулся к его коленям и еще быстрее метнулся в сторону. Мэгги начала всхлипывать сквозь кляп.

"Как это может быть, Уолтер? Какой мужчина может согласиться на такие условия? Какой мужчина может сидеть и смотреть, как какой-то незнакомец раздевает его жену догола, как в день ее рождения? И все это время она умоляет и плачет? Раздевает ее догола, грубо лапает ее сиськи, раздвигает ее бедра и трахает ее до полусмерти? Прямо перед ним! Прямо перед его глазами, пока он смотрит!"