Текст книги "Никколо Макиавелли"

Автор книги: Кристиана Жиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

«ЗАТЕРЯННЫЙ ОСТРОВ»

…Группа молодых дворян обедает вместе с Аламанно Сальвиати и Бартоломео Ридольфи, возглавляющими оппозицию правительству Содерини; вино льется рекой, языки развязались, сотрапезники всячески поносят mannerino – марионетку, подручного, сводника. «С тех пор как я вошел в Совет десяти, я ни разу не дал ни одного поручения этому негодяю», – утверждает Сальвиати. Mannerino – это о Никколо Макиавелли. Совершенно очевидно, что лестные слова, предпосланные «Деченнали», не смягчили Сальвиати, которому была посвящена поэма. Между тем Никколо искренне восхищался человеком, который когда-то умиротворил Пистойю и Вальдикьяну, – энергичным и властным, прозорливым гонфалоньером, пожизненное избрание которого Макиавелли радостно приветствовал тогда, когда только вводилась эта должность. Но восхищение Макиавелли по силе своей было сравнимо с недоверием, которое, в свою очередь, испытывал к нему Аламанно только потому, что Никколо был связан с братьями Содерини.

Сальвиати и его друзья не могли простить Содерини, что тот предал свое сословие и объявил себя «демократом» тогда, когда после падения Савонаролы они надеялись на триумф олигархической партии и мечтали навязать городу конституцию, созданную по образу и подобию венецианской, а также всемогущий сенат, все места в котором заняли бы они, оптиматы, члены могущественных семейств.

Эта оппозиция начала действовать более активно, когда Максимилиан Австрийский, мечтая воскресить прежнюю Священную Римскую империю<sup>[55]55
  Борьба империи с римскими папами привела во второй половине XIII века к утрате ею Италии и усилению отдельных германских княжеств. (Прим. ред.).


[Закрыть]</sup>, объявил о своем намерении провозгласить себя императором и короноваться в Риме. В этих условиях Флоренция должна была выбирать, какую внешнюю политику ей проводить. Оптиматы желали сближения с империей, может быть потому, что тут сказывались традиции, которые были еще живы в знатных семействах. Содерини же считал, что у Максимилиана нет никаких шансов добиться цели, потому что он никогда не получит согласие и финансовую поддержку от всех государей и городов Германии, без которых не может ничего предпринять<sup>[56]56
  По Золотой булле (законодательному акту империи) император избирался коллегией из семи князей-курфюрстов. (Прим. ред.).


[Закрыть]</sup>. Кроме того, Людовику XII не понравится, что императорская армия пойдет через Ломбардию, а французы – это реальная опасность, и с ней следует считаться. Противники же усматривали в настойчивой франкофильской политике Содерини желание кардинала<sup>[57]57
  Кардинал Франческо Содерини, брат гонфалоньера Пьеро Содерини. (Прим. ред.).


[Закрыть]</sup> сохранить свои церковные бенефиции во Франции.

Юлий II, не доверяя Максимилиану (поговаривали, что тот хочет получить и тиару), пытался отговорить его от этой затеи, хотя и пообещал, что предоставит своему легату полномочия короновать Максимилиана в Риме.

Высадка в Италии императорской армии – что это, бахвальство или реальная угроза? Содерини решает отправить Макиавелли на разведку. Но оппозиция возмущена: почему снова этот чиновник? Во Флоренции достаточно родовитых молодых людей, будущих послов, для которых это прекрасная возможность попрактиковаться. Франческо Веттори, например, который тоже «хорошо пишет». Содерини уступает: пусть будет Веттори. Пусть он отправляется в Констанц-на-Рейне, где созван рейхстаг – имперское собрание, – но не в звании посла. Посла назначат тогда, когда дело примет серьезный оборот.

Друзья успокаивают Никколо: они рады, что Маккиа «послал императора к черту», как писал один из них.

Но игра еще не окончена. Если оппозиция опасалась того, что при императоре будет находиться человек правительства, объективность которого одним этим уже будет подвергаться ими сомнению, то Содерини боится теперь, что доклады Веттори из Констанца, сознательно или нет, будут лить воду на мельницу его врагов. Кроме того, сможет и захочет ли неопытный юноша противостоять требованиям Максимилиана, которому нужны деньги – много денег – в обмен на покровительство: император не сомневается, что ему удастся подчинить своей власти всю Италию. И Содерини решает все-таки отправить туда Макиавелли, чтобы проследить за Веттори и передать ему четкие инструкции: торговаться, торговаться и еще раз торговаться! Если придется давать деньги императору, то пусть сумма будет как можно меньше и передана как можно позже – тогда, когда он и в самом деле перейдет границу, – и частями.

Повод для того, чтобы послать секретаря Макиавелли, был найден: ненадежность почты, которую регулярно перехватывала полиция императора. Макиавелли должен доставить Веттори последние инструкции Синьории.

Никколо, выехавший в последних числах декабря 1507 года из Флоренции в Констанц через Савойю и Швейцарию, чтобы не попасться ни французам, ни венецианцам, и в самом деле передал инструкции Веттори, но устно. Опасаясь, что в Ломбардии его будут обыскивать, Никколо вынужден был уничтожить письма, которые вез. Если бы он был простым курьером, не знавшим содержания посланий, Веттори не получил бы нужные инструкции.

* * *

Чего не могли предвидеть ни Содерини, ни Сальвиати, так это того, что между Веттори и Макиавелли завяжется тесная дружба, основанная на взаимном уважении и восхищении. Оба говорили на одном языке, языке культуры, который стирает разницу в возрасте и происхождении, оба горели одинаковой страстью к политике.

Веттори не нуждался в Макиавелли, чтобы писать донесения – его перо было столь же элегантно и точно, как перо секретаря Канцелярии. Хотя донесения написаны рукой Никколо, но подписаны они Франческо, который говорит «я», упоминает о Макиавелли в третьем лице и представляется единственным собеседником императора и его советников.

Зато Веттори не стеснялся советоваться со старшим другом: «Мы с Макиавелли долго обсуждали это…» Более того, Веттори убеждает Синьорию, что присутствие Никколо ему необходимо, в то же время давая понять, что он остается главным: «Я послал Никколо в Тренто… Я поручил Никколо отправиться ко двору, наблюдать за тем, что там будет происходить, и докладывать мне, дабы я смог указать ему линию поведения…» Может быть, Веттори делал это, чтобы успокоить оппозицию, встревоженную тем, что ее ставленник в своих письмах подтверждает мнение Содерини о неспособности «нуждающегося императора» собрать армию, достаточно сильную для того, чтобы успешно воевать в Италии.

Веттори знал, что его анализ ситуации не нравится партии, которая желала бы, чтобы он иначе оценивал неуверенного в себе и своих вассалах императора, но тем не менее он пишет: «Если бы я был единственным, кто видит их такими, я мог бы думать, что ошибаюсь, но все – от самого мудрого до наименее толкового – все думают так же» и «если кто-то думает иначе, пусть приедет сюда или пусть его пошлют, и он увидит, если он мудр и честен, что меня нельзя упрекнуть в том, что я описываю события иначе, чем они происходят в действительности».

Письма Веттори содержат множество размышлений о том, как трудно вынести верное суждение о событиях, свидетелем которых являешься, и еще труднее предвидеть их последствия: «…Хотя день за днем мы видим, что происходит, нашему взору доступна только внешняя сторона событий».

Макиавелли скорее всего разделял эти скептические заявления, как и раздражение, которое доставляли им обоим их критики.

Хоть и нельзя «угадать правду» без того, что на языке Церкви называется благодатью, друзья пытаются сделать это. Подобно военным корреспондентам, они едут в Тренто и Больцано, затем в Мерано, откуда по возможности часто, как того требует начальство, отправляют подробнейшие донесения. Источники их информации чрезвычайно скудны. И тогда, за неимением лучшего и чтобы хоть чем-нибудь занять время, они начинают свою игру и со страстью заставляют императора, папу, Францию, Венецию то отступать, то переходить в атаку, придумывают все новые ходы фигур и в конце концов принимают шахматную доску своего вынужденного безделья за реальное поле политической деятельности, на котором сталкиваются могучие державы. К тому же нет никаких свидетельств, что дела идут по-другому.

Веттори, для которого это была первая командировка, пытался найти в происходящем определенный смысл, а Никколо уже знал, что каким бы умным ни был наблюдатель и какими бы полномочиями он ни обладал, ему все равно не проникнуть в тайну поведения государей. Юлий II был таким же непредсказуемым, как Чезаре Борджа, но еще более непонятным оказался Максимилиан, безвольный император, собственные министры которого говорили, что «он разрушает сегодня то, что сделал вчера… и на его решения нельзя полагаться», потому что в его действиях нет никакой логики.

Прошло еще полгода, но Франческо и Никколо по-прежнему не обладали всей нужной информацией, потому что их держали в изоляции и следили за каждым их шагом.

Максимилиан между тем потерпел поражение во Фриуле. Венецианцы готовы были пропустить императора в Рим, но с небольшим эскортом, так как цели императорской армии были очевидны.

Неудача была оплачена подписанным в июне 1508 года прискорбным для Максимилиана перемирием, по которому Венеции отходили все завоеванные ею территории.

Конечно, император может пробудиться после этого еще более бодрым и крепким, чем когда-либо, писал Веттори (в угоду германофилам). Однако имперская мечта, кажется, теперь уже окончательно похоронена. Торг между посланцами Флоренции и людьми Максимилиана касательно участия Республики в его предприятии больше не уместен, по крайней мере пока. Миссия Никколо завершена, и он собирается вернуться во Флоренцию, тем более что страдает от болей в мочевом пузыре. Франческо при мысли об отъезде друга впадает в панику. Остаться одному в Тренто, где, как он признается, чувствует себя «словно на затерянном острове», выше его сил, он тоже болен. Кроме того, его дальнейшее присутствие здесь может повредить интересам Флоренции. Если Синьория считает необходимым заключить договор с императором, пусть посылает настоящих послов! Они давно назначены – это Аламанно Сальвиати<sup>[58]58
  Сальвиати Аламанно – глава демократической оппозиции во Флоренции, которому Макиавелли посвятил «Деченнали». (Прим. ред.).


[Закрыть]</sup> и Пьеро Гвиччардини. Но гонфалоньер Содерини, опасающийся проимперских настроений послов, до сих пор задерживает их отъезд.

* * *

Франческо и Никколо чувствовали себя неуютно среди немцев, потому что не сумели наладить отношения, кроме самых поверхностных, с народом, характер и нравы которого сильно отличались от итальянских. В разгар зимы Макиавелли молнией пересек Швейцарию и считал, что за время двухчасового ужина понял то, что посол Савойи, опытный дипломат, не смог, по его собственным словам, понять за много месяцев. В Германии он не видел ничего, кроме кусочка Тироля, а языковой барьер не позволял выходить за пределы круга образованных людей, способных объясняться на латыни или на итальянском. Это обстоятельство, тем не менее, не помешало ему сразу после возвращения домой составить доклад «О положении дел в Германии», основные тезисы которого он повторил в «Рассуждениях о германских событиях» и спустя несколько лет в «Описании германских событий», которое стало «литературным итогом» двух предыдущих опытов. На этом «затерянном острове» Макиавелли увидел совсем мало, а на то, что увидел, смотрел, как будут говорить потом, «глазами Чезаре», но он понял главное: уязвимость императорской власти проистекает из отсутствия в государстве сильного центра, автономии вольных городов и архаичной организации армии.

«РАДИ ЧЕСТИ И СПАСЕНИЯ РОДИНЫ»

Синьория не дала Никколо времени подлечить его мочекаменную болезнь и понежиться в объятиях Мариетты, решив в очередной раз покончить с Пизой. Никколо, возвратившийся домой 16 июня 1508 года, 16 августа получил приказ отправиться в командировку. Приказ был подписан… им самим в качестве секретаря Совета десяти, и текст его был таков:

«Мы, Десять свободы и Балии<sup>[59]59
  Балия – Комиссия десяти по вопросам свободы и мира. (Прим. ред.).


[Закрыть]</sup> Флорентийской республики, свидетельствуем каждому, кто читает эти верительные письма, что предъявитель их действительно достойный уважения и просвещенный Никколо, сын Бернардо Макиавелли, наш секретарь, которого мы посылаем призвать и набрать в армию некоторое количество пехотинцев на территории Пизы. Вследствие этого мы приказываем всем вам, кто числится в реестрах военной милиции нашей республики, подчиняться означенному Макиавелли так же, как вы подчиняетесь нам…» и т. д.

Теперь Никколо, которому Бьяджо Буонаккорси присвоил звание «главнокомандующего», собирает отряды в Сан-Миньято и в окрестностях Пеши, чтобы затем напасть на пизанские нивы. Речь идет о том, чтобы уничтожить урожай и не позволить врагу убрать его. Эта операция не увенчалась успехом, поскольку уничтожение велось недостаточно энергично, с точки зрения Содерини. И вообще, покуда пизанцы получают помощь от Лукки, Генуи и более-менее открыто от Венеции, всегда готовой ослабить Флоренцию, своего торгового конкурента, их сопротивление трудно сломать. Плотины, перегородившей Арно в районе Сан-Пьетро-а-Градо и закрывшей Пизе выход к морю, было недостаточно для того, чтобы помешать подвозу в город продовольствия. Строят еще одну, на Мертвой реке, а милиция и кавалерия, стоящие лагерем в Сан-Якопо и в Меццане, перекрывают проход через долину Серкьо или через Кальчи.

Никколо успевает везде, даже на канал Озоли, где он и его пехотинцы «с Божьей помощью» смогли «установить три ряда кольев по пятнадцать в каждом ряду, соединенных с железными копьями, дабы пизанцы не могли ни вырвать их, ни сломать». Брод получился таким прочным, что довольный собой и своими солдатами Макиавелли заявляет, что «по нему могли бы пройти и полчища царя Ксеркса».

Милиция и правда держится хорошо. Люди «кажется, вошли во вкус службы», в лагерь из увольнений все возвращаются в назначенный день. Только один капрал вместе с дюжиной подчиненных перешел на службу к венецианцам и пытается с помощью нескольких дукатов спровоцировать беспорядки в отряде. И это не может поколебать веру Никколо в боевой дух милиции, который выше, чем боевой дух наемников, ибо ее поддерживает любовь к родине. Но люди есть люди, и приходится пользоваться и пряником, и кнутом, примерно наказывать предателей и регулярно платить тем, кто верно служит.

Самый тяжелый фронт, на котором сражается Никколо, – это Синьория. Надо беспрестанно напоминать о задержанном жалованье, что часто доводит Макиавелли до отчаяния. Казначей и интендант в одном лице, он должен покупать солому, кирки и лопаты, заботиться о перевозке раненых и о подвозе хлеба: «…Короче, мы сидим без единого сольдо, а нам между тем надо есть!»

В верхах признают, что все заботы о блокаде Пизы лежат на плечах Макиавелли, но с него не снимают и обязанности разведчика и дипломата в отношениях с Луккой и владетелем Пьомбино, который служит посредником между Флоренцией и Пизой.

Никогда еще полномочия Никколо Макиавелли – он сам себе отдает приказы – не были так велики. Это раздражает Аламанно Сальвиати, назначенного в конце зимы военным комиссаром отчасти для того, чтобы облегчить бремя забот Макиавелли, а отчасти в угоду противникам Содерини. «Вы здесь не для того, чтобы приказывать солдатам», – возмущается комиссар. Бьяджо взывает к мудрости Никколо: «Самые могущественные должны быть всегда правыми. Надо оказывать им должное уважение. И ублажать их. Будь немного умнее!» Пусть Никколо напишет комиссару несколько писем, пусть не оставляет без внимания Комиссию девяти: «Все любят, чтобы им курили фимиам и уважали их; это ваша служебная обязанность, а сказать пару добрых слов и разок-другой спросить совета – значит доставить людям удовольствие и получить выгоду». Содерини через Бьяджо тоже призывает Макиавелли к терпению «из дружбы к нему».

Может быть, именно стараниям Аламанно Сальвиати Никколо обязан тому, что через месяц Совет десяти решает отправить его в Кашину к комиссару Никколо Каппони, в обязанности которого входило снабжение армии оружием и продовольствием. «Я знаю, что пребывание там будет менее опасным и трудным, но если бы я хотел избежать опасностей и тягот, то не покидал бы Флоренции. Итак, я прошу у Ваших Светлостей оставить меня в лагере, где я занят тем, что вместе с комиссарами решаю текущие дела, и где я могу пригодиться; там же я буду не нужен и умру от отчаяния». Эта мольба произвела впечатление: больше и речи не было о том, чтобы отправить Макиавелли в тыл, далеко от армии, «его детища». И от театра военных действий, которыми он руководил, тем более что цель – победа над Пизой – была уже почти достигнута.

Но капитуляция пизанцев, которые четырнадцать лет успешно противостояли Флоренции, произошла не столько вследствие эффективности блокады, сколько из-за изменений в международном положении.

В декабре 1508 года Юлию II, дабы вырвать у венецианцев города и земли Романьи, по-прежнему находившиеся в их руках, удалось объединить против Светлейшей Францию, Испанию, Австрию и государства Северной Италии. Эта лига, провозглашенная в городе Камбре (откуда и происходит ее название), объявила своей целью «погасить… ненасытный аппетит венецианцев и их жажду владычества». Помимо папских городов Светлейшая удерживала земли империи: Фриуль, Верону, Виченцу и Падую, недавно захватила города и замки, принадлежавшие ранее Милану: Бергамо, Брешию и Кремону; на побережье Адриатики она владела портами королевства Неаполитанского. Против Венеции пришла в движение потрясающая своей мощью военная машина. Флоренция, призванная присоединить к ней свои силы, сослалась на войну с Пизой, чтобы сохранить нейтралитет.

И это послужило к ее выгоде. Пизанцы больше не могли рассчитывать на помощь Венеции, как, впрочем, и на помощь кого-либо еще в Италии. В час, когда могущественные державы, а также те, кто, подобно маркизу Мантуанскому, маркизу Монферрата, герцогам Феррары и Савойи, рассчитывал поживиться крошками с общего стола и рвал на кусочки Светлейшую, никому не было никакого дела до независимости Пизы. Более того, Людовику XII и Фердинанду Католику требовалось много денег, чтобы осуществить цель, стоявшую перед лигой, и они готовы были превратить в них свою «незаинтересованность» проблемами Пизы. Никколо лишь издали наблюдал за гнусным торгом, в результате которого Флоренция должна была, как напишет он во второй поэме «Деченнали», «наполнить их пасти и раскрытые глотки»; но в конце концов сто тысяч дукатов – это не такая высокая плата за то, чтобы убрать с дороги все препятствия.

Начиная с марта 1509 года пизанцы, предвидя возможное развитие событий, делают первый шаг навстречу. Мирные переговоры начинаются в мае, спустя неделю после поражения венецианцев в битве при Аньяделло, где армия Людовика XII разбила войско, которым командовал злейший враг Флоренции Бартоломео д’Альвиано. «В один день, – скажет Макиавелли, – венецианцы потеряли все, что с таким трудом собирали восемьсот лет». Он в который раз показал себя хорошим пророком, когда говорил ранее о взятии Фаэнцы: «Или она станет дверью, которая откроет им всю Италию, или она станет их погибелью».

8 июня ликующие колокола Флоренции наполнили своим звоном всю округу. На площадях взметнулись к небу праздничные костры. Все плачут от радости, смеются, поют. Всеобщее ликование граничит с безумием. Никколо – в Пизе, куда он вошел вместе с сотней бойцов «своей» милиции, после того как завершились переговоры, прошедшие при его активном участии. Если бы он был в этот день во Флоренции, друзья с триумфом пронесли бы его на руках по праздничному городу! Теперь же они довольствовались тем, что письменно прославили его до небес как автора «этого прекрасного дела», «главную пружину» этой капитуляции; одни хотят посвятить ему речь, достойную Цицерона, другие не колеблясь называют его «самым великим пророком, когда-либо существовавшим у иудеев или у других наций».

Однако такая преувеличенная признательность не находит отклика в официальных кругах. Доклад от 6 июня, ставящий Синьорию в известность о благополучном завершении переговоров, подписан на латыни тремя генеральными комиссарами: Антонием де Филикайя, Аламанно Сальвиати и Никколо Каппони. Те же три подписи будут стоять и под договором. Имя Никколо Макиавелли не будет выбито и на мраморе рядом с именами комиссаров в память об этой победе. Секретарь – он и есть всего лишь секретарь. Не дай Бог, если успех вскружит голову обыкновенному человеку или он вообразит себя спасителем отечества потому только, что добился торжества «военного устройства, которое отвечает нашему стремлению „ради чести и спасения Родины“», как писал ему два года назад кардинал Содерини. Ведь тогда ему может прийти в голову потребовать, например, включить свое имя в списки на следующих выборах или, хуже того, прибавки к жалованью!