355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кристиана Жиль » Никколо Макиавелли » Текст книги (страница 4)
Никколо Макиавелли
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 06:17

Текст книги "Никколо Макиавелли"


Автор книги: Кристиана Жиль



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Деньги необходимы были не только для уплаты долга Людовику XII, но и для того, чтобы купить друзей. «Под звон дукатов пизанцы защищаются, жители Лукки нападают на вас, венецианцы маневрируют, король Фердинанд (король Неаполитанский) и многие другие ведут переговоры; идти другим путем – это, как говорится, желать выиграть дело, не заплатив прокурору».

Но Флоренция никак не реагирует на эти отчаянные призывы. Между тем гнев двора сменился насмешками и презрением. Положение стало унизительным для Макиавелли не только как чиновника, осознающего свою незначительность и отсутствие уважения к себе, но и как флорентийца, гражданина Республики, который видит, сколь мало уважает здесь его родину и ее правительство собрание «ничтожеств». В глазах французов флорентийцы значат не больше, чем генуэзцы, даже меньше, чем жители Лукки!

Синьория не торопится с отправкой послов, хотя секретарь, подгоняя ее, уже не скрывает больше своего раздражения, видя явное противоречие между поспешностью, с которой их отправили в путь, и нынешним бездействием правительства. Правда, в сентябре новые члены Синьории уже сменили старых, и никто не жаждал принять на себя тяготы такого посольства. Бернардо Ручеллаи сослался на слабое здоровье, Джованни Ридольфи – на проблемы в семье, Лукка дельи Альбицци – на «неудобства путешествия и большие расходы»… Все подтверждало слухи о том, что внутри правительства существует раскол: говорили, что в нем есть партия, которой не нужна Пиза и которая требует возвращения Пьеро Медичи. Встревоженный появлением Пьеро в Мелене, Никколо торопит Синьорию: «Если к остальным достаточно могущественным врагам добавится этот, опасность нашего положения удвоится».

В середине октября Никколо впал в отчаяние. У него больше нет козырей. Его вынужденные бедствия в стране, которая оставшимся во Флоренции друзьям представляется «столь отдаленной, что, кажется, находится на другой планете», не улучшают состояние его духа. Как долго ему придется возвещать о скором приезде послов, которые еще даже не выехали из Флоренции? Что произойдет, если они не приедут вовсе?

– Мы все умрем, прежде чем прибудут твои ораторы[18]18
  Ораторы – официальные представители, правительственные эмиссары, редко – полномочные послы. – Прим. авт.


[Закрыть]
, – ухмыляется кардинал Руанский.

Жорж д’Амбуаз, нехорошо улыбаясь, добавляет:

– Мы постараемся сделать так, чтобы кто-то умер раньше нас.

Выжидательная позиция, занятая Республикой, имела, без сомнения, свое политическое объяснение, о котором Синьория не считала, однако, нужным сообщать своему подчиненному. Во Флоренции, как, впрочем, и во Франции, еще не было известно, куда после взятия Имолы и Форли двинется войско папы во главе с Чезаре Борджа. В Романью, чтобы захватить там Фаэнцу, Римини и Пезаро? Или на юг, чтобы напасть на владения Колонна, римских баронов и врагов папы? При французском дворе надеялись на последнее. Никколо сообщает Синьории: «Этот поход доставит радость Людовику, он лучше согласуется с его планами, направленными против короля Неаполитанского: в самом деле, последний будет вынужден прийти на помощь своим союзникам и, следовательно, ослабит себя; тогда он или подпишет с Его Величеством более выгодный для последнего мир, или будет побежден гораздо быстрее и легче». Поход на юг устраивал и Флоренцию, потому что тогда ничто не угрожало бы границам Тосканы и, следовательно, не было бы нужды срочно укреплять дружбу с Людовиком XII.

Однако «ходят все более упорные слухи, – пишет Никколо Агостино Веспуччи, своему коллеге по Канцелярии, – что как только он (Чезаре. – К. Ж.) штурмом возьмет Фаэнцу и Болонью, то захочет мечом проложить дорогу Пьеро Медичи, чтобы тот вернулся править таким городом, как наш, в преступном качестве верховного гражданина». Тогда, дабы не дать осуществиться подобным намерениям, можно будет рассчитывать только на Людовика XII. И это еще одна причина, чтобы в том непрочном положении, в котором находится Флоренция, не вызывать более недовольства короля, думает Никколо.

Синьория же считала, что тянуть время – в ее интересах. Не делая особых затрат, она держала при французском дворе Макиавелли, который обладал всеми качествами великолепного посла, но не имел его полномочий и в то же время заботился о ее выгоде. Он – человек незаменимый, человек-буфер.

НА ПОБЕГУШКАХ У РЕСПУБЛИКИ

В январе 1501 года Никколо вернулся во Флоренцию. Сослуживцы встретили его восторженно: без него в Канцелярии было невыносимо скучно. «Слишком много работы и слишком мало веселья!» – писал ему Бьяджо Буонаккорси. Некая красотка с набережной Лунгарно делле Грацие тоже поджидала его, «как сокол добычу».

Макиавелли был счастлив, что его опасения лишиться места не оправдались. Еще в октябре 1500 года другой его верный соратник Агостино Веспуччи писал ему: «Побыстрее возвращайтесь, я требую: поспешите, прошу Вас, возвращайтесь как можно скорее, умоляю. Прямо сегодня один из самых замечательных наших сограждан, который любит Вас более всех других, намекнул, что в Ваше отсутствие Вы можете лишиться места в Палаццо Веккьо…»

Еще до получения этого письма Никколо обратился с просьбой отозвать его из Франции: скорый приезд посла делает его присутствие там излишним. А семейные обстоятельства – смерть отца и одной из сестер – настоятельно призывали его во Флоренцию. Он уже отчаялся получить отпуск и старался как можно чаще напоминать о себе, чтобы о нем не забыли. Но несмотря на предстоящий – как он надеялся – приезд полномочного посла Флоренции, он продолжал осаждать короля и его советников, в сгущенных красках описывая им причины вполне обоснованных тревог Синьории: армия Чезаре Борджа уже на границах; в Тоскане совершают вылазки капитаны герцога Валентино – известные враги Республики, среди которых Вителлоццо Вителли (брат Паоло Вителли); в Пизе находится Пьеро Медичи, которому покровительствует семейство Борджа.

Людовик XII успокаивал посланца, давая понять, что готов вмешаться, если придется умерить амбиции Валентино, с оружием в руках. «Вы можете спать спокойно», – заверял он Никколо. Роберте подтверждал волю своего господина: «Я получил от Его Величества и от кардинала особый приказ написать монсеньору де Линьи и послу в Риме, чтобы первый уведомил Его Святейшество, а второй – Валентино о том, что Его Величество очень расстроен дошедшими до него слухами, что находящееся в Романье войско может предпринять – при участии некоторых бунтовщиков или без оного – действия, направленные против Флоренции; и что Его Величество никоим образом не намерен это терпеть».

Никколо очень хотелось получить от Роберте копию этого письма. Он был бы удовлетворен, если бы смог представить его Синьории как доказательство успеха, который принесли его усилия. Может быть, тогда начальники по достоинству оценили бы его рвение и талант дипломата, как оценили его талант в составлении бумаг.

Никколо зря беспокоился о своей карьере: не прошло и месяца, как его отправили в Пистойю, раздираемую борьбой двух партий: партии сторонников Медичи, которую поддерживали многочисленные скрытые и явные враги Республики, и партии, сочувствовавшей флорентийской демократии. В Синьории опасались, что эта зараза перекинется на Флоренцию, поэтому необходимо было срочно погасить вражду. Но как? Никколо пришлось трижды съездить в Пистойю – в феврале, июле и октябре, – потому что, едва угаснув, огонь разгорался с новой силой. Превратившись в «мальчика на побегушках», Никколо вместе с тем вырабатывал политику Флоренции, общее направление которой ему, разумеется, указывали, но которую именно его легкое и точное перо переводило на язык инструкций. Он сам потом следил за исполнением их на местах и делал отчет о результатах.

После нескольких неудавшихся попыток посредничества между враждующими сторонами Никколо принял решение, которое почерпнул у Тита Ливия (он уже тогда был уверен в том, что для выбора правильной линии поведения достаточно прислушаться к тому, что говорили римляне): предводителей обеих партий надлежало либо отправить в тюрьму, либо в изгнание. Позже в своих «Рассуждениях…» он признается, что гораздо эффективнее было бы их умертвить, как поступили древние римляне с ардеатами, однако «подобные казни подразумевают наличие определенной силы и величия души» – качеств, неведомых современным ему республикам. В 1501 году Никколо осмеливается лишь ратовать за более энергичные действия, что уже само по себе значило вступить в противоречие с вялой флорентийской политикой, даже если и спрятаться, на всякий случай, под тогой древних римлян. Летом 1502 года, когда возникла необходимость покончить с мятежниками в Ареццо, Никколо вновь обмакивает свое перо в Тита Ливия, чтобы письменно сформулировать решение о безжалостной чистке города. На этот раз он гораздо свободнее выразил свои мысли, поскольку собственноручно составлял решения, но не подписывал их.

Спустя год Макиавелли представил Синьории доклад «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны», в котором утверждал, что История потому является «наставницей наших поступков», «что мир всегда населен был людьми, подвластными одним и тем же страстям»[19]19
  Пер. Г. Муравьевой.


[Закрыть]
. В этом докладе он позволил себе открыто и страстно критиковать флорентийскую политику полумер, политику непоследовательную, дорого обходившуюся государству и не дававшую гарантий на будущее; осмелился уверенно противопоставить ей свою теорию политики силы, так как укрепилось его собственное положение в Канцелярии. Он стал в некотором роде правой рукой гонфалоньера справедливости, который в сентябре 1502 года был избран пожизненно, дабы обеспечить ту преемственность политики, которой требовали наступившие тревожные времена.

«Не будем говорить о том, насколько вам могут быть страшны иноземные государи, – пишет Никколо в том же докладе, – а побеседуем об опасности гораздо более близкой»[20]20
  Пер. Г. Муравьевой.


[Закрыть]
– о Чезаре Борджа.

* * *

Сын папы Александра VI стал кошмаром для Италии сразу же после своих первых успехов в Имоле и Форли и победы над неукротимой Катариной Сфорца. Несчастная графиня была привезена в оковах в Рим и томилась в одной из темниц замка Святого Ангела. Затем Чезаре напал на Пезаро, владение другого Сфорца. Потом завладел Фаэнцей, хотя жители ее, подданные Асторре Манфреди, буквально обожавшие своего шестнадцатилетнего государя, поклялись стоять насмерть. Ни Мантуя, ни Феррара не чувствовали себя в безопасности.

Чезаре Борджа, получивший от отца титул герцога Романьи, перекроил карту Северной Италии и при попустительстве Франции изменил соотношение сил и всю политику полуострова. Республики и мелкие итальянские государи замирали от страха перед Борджа. Все боялись нечаянно оказаться на пути урагана, направления которого никто не знал, но все чувствовали, что тот еще не скоро завершит свое движение.

В одном из писем Канцелярии, датируемом весной 1501 года, почерк и слог которого свидетельствуют об авторстве Макиавелли, так говорится о состоянии умов во Флоренции: «Если рассуждать здраво, то следует признать, что в Италии только этот государь вооружен, ибо он сын понтифика, к тому же является другом короля, хозяином Романьи и избранником Неба и Фортуны…» Республике не остается ничего другого, как начать переговоры. Но Чезаре, без согласия Синьории ставший лагерем у ворот Флоренции, знает, что сила на его стороне. Он капризничает, требует для себя свободного прохода через Тоскану, дабы иметь возможность напасть на Пьомбино, что напротив острова Эльбы; требует, чтобы Флоренция не только обязалась не препятствовать осуществлению его предприятия, но и заключила с ним кондотту сроком на три года с годовым жалованьем в тридцать шесть тысяч полновесных дукатов.

Флоренция пообещала все, только бы добиться ухода его солдат, которые опустошали страну. А между тем ей было очень нелегко изъять из казны назначенную Чезаре сумму и еще труднее было немедленно выплатить ее, чего он требовал в качестве условия своего ухода. К счастью, он должен был вернуться в Рим, куда его призывала Неаполитанская кампания.

Людовик XII и их католические величества Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская договорились, с благословения папы, о разделе Неаполитанского королевства. После долгих колебаний папа Александр VI принес своих неаполитанских родственников (среди прочих и любимого внука, рожденного от брака его дочери Лукреции и Альфонсо Арагонского, герцога Бишельи) в жертву собственным честолюбивым устремлениям: он дал согласие на разделение королевства в обмен на изъявление захватчиками верноподданнических чувств к папскому престолу и поддержку Францией действий своего сына Чезаре в Романье.

Пока воздух над Капуей, которую Чезаре Борджа, исполнявший теперь волю короля Франции, без труда захватил и отдал на разграбление, полнился дымом пожарищ и запахом чудовищной резни, Флоренция могла перевести дух.

Но ненадолго. Разделавшись с династией неаполитанских арагонцев, Чезаре продолжил свою кампанию. К этому времени семейство Борджа продвинулось далеко в глубь Северной Италии, выдав за наследника герцога Феррарского дочь Александра VI Лукрецию, предыдущего мужа которой Чезаре умертвил, одни говорят, из ревности, другие – по соображениям политическим. Дом д’Эсте, один из старейших и знаменитейших в Италии, был очень недоволен подобным мезальянсом, тем более что – заслуженно или нет, кто знает, – у Лукреции Борджа была отвратительная репутация. Однако соображения политической выгоды возобладали, и брак был заключен. Таким образом, Феррара развязала руки Чезаре Борджа.

«Камерино дрожит, Урбино бежит, а о Пьомбино я уж и не говорю», – пишет к Никколо из Рима Агостино Веспуччи в августе 1501 года. В сентябре Чезаре захватил Пьомбино, до весны «гулял» по Романье, но, к своему величайшему сожалению, был вынужден отказаться от нападения на Болонью, находившуюся под защитой Людовика XII. Поговаривали, что с наступлением лета он направится в Камерино, одно из государств Марки[21]21
  Анконская Марка – область Италии на берегу Адриатического моря, принадлежавшая к папским владениям. (Прим. ред.).


[Закрыть]
.

Синьория плохо представляла себе сложившуюся ситуацию и не знала, как вести себя в новой итальянской игре. Она в некотором смысле действовала вслепую.

Чезаре предлагал Республике заключить с ним союз. У Флоренции были основания считать, что, хоть он и отрицал это, Чезаре был во многом повинен в беспорядках, производимых в Тоскане его капитанами Вителлоццо Вителли, поклявшимся отомстить за гибель брата, и Оливеротто да Фермо, не так давно злодейски умертвившим синьора Фермо, своего дядю и опекуна, дабы заполучить его владения. Хорошо бы отправить к Чезаре епископа Вольтерры, решила Синьория.

Франческо Содерини не отличался особой изворотливостью, но имел большой практический опыт, обладал величественной осанкой, умел плавно говорить и был весьма слащав, как то и требовалось от будущего кардинала. Синьория рассудила, что с помощью Макиавелли он сможет достойно справиться с создавшейся острой – иначе не скажешь – ситуацией: послам в лагере Чезаре придется ходить буквально по лезвию ножа.

Эта командировка дала Никколо фантастический опыт, который питал все его творчество и, обессмертив человека, установил весьма спорный знак равенства, который пережил века: Чезаре Борджа = Государь = Макиавелли.

* * *

Все началось в небольшой деревушке Понте-а-Сьеве, где Содерини и Макиавелли, с 22 июня 1502 года находившиеся в пути к лагерю, который должен был располагаться близ Камерино, встретили какого-то монаха, сообщившего: «Чезаре нет в Камерино, он в Урбино!» Здесь уже все знали, что государь устремился к Камерино, но в семи милях от города повернул коней и одним броском, без передышки, достиг Кальи, что на границе герцогства Урбино, которое его правитель Гвидобальдо да Монтефельтро покинул без боя.

Новость была ошеломляющей, а подвиг – невероятным. Посланец Чезаре, выехавший навстречу флорентийцам, которые, за неимением других указаний, продолжали свой путь, подтвердил: Чезаре Борджа действительно в Урбино, где и ожидает их с нетерпением.

Никколо был восхищен: захватить целое герцогство – и какое! – без кровопролития и быстрее, чем понадобилось бы времени этому известию для того, чтобы достичь Флоренции. Да, это настоящий полководец! Какая решительность, какая стремительность, не имеющая себе равных, разве что среди великих людей древности! Пусть синьоры не забывают об этом!

Содерини не разделял подобного энтузиазма. У него было такое чувство, что Синьория, отправив своих посланников водить за нос и отвлекать Борджа, бросила их на съедение хищнику. Чезаре подозревал, что сбежавший герцог скрывается в Тоскане, что было бы весьма прискорбно для Флоренции, если бы она решила его защищать.

Никколо же не испытывал сочувствия к Монтефельтро. Некогда герцог был знаменитым полководцем, но теперь появился тот, кто был сильнее его. Римлянин умер бы с оружием в руках, защищая свои владения, а этот сбежал! Как Лодовико Моро, герцог Миланский, как Фердинанд Арагонский, король Неаполя! Государи, лишившиеся своих владений, пусть «пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость, – напишет он в „Государе“. – В спокойное время они не предусмотрели возможных бед – по общему всем людям недостатку в затишье не думать о буре, – когда же настали тяжелые времена, они предпочли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные, раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно»[22]22
  Пер. Г. Муравьевой.


[Закрыть]
.

Дорога в Урбино была долгой и трудной. Люди и лошади валились с ног от непрерывной скачки с утра и до захода солнца. Когда Содерини и Макиавелли добрались наконец до города, зажатого между холмами, то его ворота уже были закрыты. Франческо Агапито, секретарь Чезаре, который должен был их встретить, не появился. Им самим пришлось проникнуть в город и добраться до подворья епископа, где для них были приготовлены квартиры.

Среди ночи к ним пришел Агапито, чтобы проводить к Чезаре.

Легко можно себе представить, чем стала для Макиавелли в эту лунную ночь встреча со знаменитым дворцом Монтефельтро, грандиозность которого была еще очевиднее на фоне моря крыш, плескавшегося у его подножия. В этот час вокруг не было ни души, и тишина только подчеркивала его величие.

Тишина царила и во дворце. Тишина, свидетельствовавшая против узурпатора. Чезаре был единственным, не считая нескольких приближенных, кто мог наслаждаться бесчисленными произведениями искусства, которыми славился этот двор – один из самых изысканных в Италии. Никколо, думавший только о цели своей миссии, даже не взглянул ни на залы и галереи, ни на великолепные обманки-маркетри[23]23
  Маркетри – мозаичная инкрустация по дереву. (Прим. ред.).


[Закрыть]
дверей, сквозь которые они проходили и которые на протяжении еще многих столетий будут вызывать неизменное восхищение знатоков.

И вот они предстали, наконец, перед Чезаре Борджа. У «бича Италии» была внешность соблазнителя, «bello е biondo» – белокурого красавца, как говорили дамы и девицы, которых сводил с ума взгляд его темных глаз и чувственный голос. Его очарованию нисколько не вредили ни следы «французской» – или «неаполитанской», как выражались французы, – болезни, которой он страдал, ни зловещая слава убийцы собственного брата, своего шурина и любовника сестры.

Едва обменявшись с герцогом несколькими фразами, Макиавелли понял, что это собеседник, о котором можно только мечтать: тонкий, язвительный, неподражаемый в своем притворстве, яростный в нападении. Настоящее счастье! Стоя, как и положено, чуть позади Содерини, секретарь был все время настороже, готовый в любую минуту принять эстафету, поскольку, с точки зрения милейшего епископа, шпаги скрестились слишком уж быстро.

Чезаре жалуется на Флоренцию. Лучшая защита – нападение, и потому он возлагает на Республику всю ответственность за грабежи, учиненные его солдатами. Вот что бывает, когда не выполняют обязательств! Если бы ему дали денег и оружия, как было условлено, не было бы никаких беспорядков. Теперь он требует гарантий безопасности своих земель, соседствующих с владениями Республики. Пусть та заключит с ним союз, иначе… Ему некогда тратить время на споры, дискуссии и словесные хитросплетения, и он ясно дает это понять. На поток возражений Содерини он раздраженно отвечает: «Довольно прекрасных слов! Дело! Гарантии! Договор! Вы готовы подписать или нет?» Епископ Вольтерры отказывается, ссылаясь на правительство: надо узнать его мнение, подтвердить… и т. д.

Чезаре вскипел: «Ваш теперешний образ правления не нравится мне. Я не могу ему доверять; измените его, гарантируйте мне выполнение взятых на себя обязательств. В противном случае вы быстро узнаете, что я не намерен пребывать в подобной неизвестности. Если вы не хотите моей дружбы, вы увидите, что значит быть со мною во вражде».

Добрейший епископ потрясен: это совсем не те дипломатические приемы, к которым он привык.

– Нам представляется, что мы здесь не для того, чтобы выслушивать все это! И это не то, чего ожидала Республика!

Чезаре рассмеялся ему в лицо:

– А вы думали, я стану оправдываться?!

– Принимая во внимание ваше величие и важность, которую вы, как мы знаем, придаете дружбе с Республикой, – ответил епископ, все еще уповавший на возможности лести, – мы надеялись, что вы могли бы оказать нам большую услугу, которая вполне вам по силам. Синьор Вителлоццо Вителли, ваш подчиненный…

– Услугу, – отрезал Чезаре, – надо заслужить, а Флоренция не заслужила.

Да, Вителлоццо – его подчиненный, но он, Чезаре, не имеет никакого отношения к восстаниям в Ареццо и Вальдикьяне, в подготовке которых его обвиняют. Он может поклясться в этом, но, тем не менее, он до конца откровенен:

– Я не был огорчен тем, как много вы потеряли; напротив, мне это доставило, и будет доставлять впредь, большое удовольствие!

Потрясенный Никколо слово в слово передает эти угрозы, дабы Синьория хорошенько поняла, с кем имеет дело и что с Чезаре Борджа неуместно вести переговоры на флорентийский манер. Он не разглагольствует – он действует. Миссия в том виде, в каком она была задумана Синьорией, провалилась, что может иметь серьезные последствия: «Приемы подобных людей сводятся к следующему: они стараются пробраться в чужой дом прежде, чем кто-либо их заметит».

* * *

Перед Чезаре Борджа Никколо держался в полном соответствии со своим чином: скромно, в тени епископа Вольтерры. Но с Орсини, римскими дворянами, принимавшими участие в кампании, он спорит на равных. Орсини насмехаются над надеждами, которые возлагает Флоренция на помощь и защиту Франции: «Кого-нибудь из нас одурачат, и это будете вы». Никколо передает их слова синьорам в надежде поторопить тех. «Осада Флоренции решена… все земли, начиная от Ареццо… захвачены… об остальном вы услышите через несколько дней», – заявили Орсини. Никколо все передал. Так же как и уточнения, касающиеся численности войска, находящегося в распоряжении герцога Валентино, которая впечатляет, даже если сделать скидку на некоторые преувеличения, призванные смутить послов.

И в качестве последнего удара – портрет: «Блистательнейший и великолепнейший придворный; военачальник столь предприимчивый и смелый, что даже самое большое дело кажется ему легким. Стремясь к славе и новым владениям, он не дает себе отдыха, не ведает усталости, не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услышать о его отъезде из другого. Он пользуется расположением своих солдат и сумел собрать вокруг себя лучших людей Италии. Кроме того, ему постоянно везет. Все это вместе взятое делает герцога победоносным и страшным»[24]24
  Пер. И. Кригеля.


[Закрыть]
.

Во время второй аудиенции, которой пришлось долго ждать, Чезаре выдвигает ультиматум: у Синьории четыре дня для того, чтобы решить – с ним она или против него.

Никколо во весь опор скачет во Флоренцию под тем предлогом, что ему необходимо лично объяснить правительству сложившуюся ситуацию, но на самом деле он дает Синьории возможность выиграть время. В Урбино остается обезумевший от страха Франческо Содерини. Епископ не стыдится признаться, «что он не тот человек, чтобы мочь и желать единолично нести подобную ответственность», и громко требует прислать себе напарника. Позже, не чувствуя себя в безопасности, он попросит отозвать его.

О возвращении Никколо в Урбино не могло быть и речи. Секретарь Канцелярии был слишком занят во дворце подготовкой к приходу французских войск, призванных навести порядок в Ареццо и Вальдикьяне. Людовика XII, который готовился высадиться в Италии вместе с Жоржем д’Амбуазом, не обманули заверения в невиновности, принесенные Чезаре Борджа, и он, дабы положить конец всей этой возне в Тоскане, сделал последнему выговор: пусть он отзовет своих псов! Вителлоццо Вителли должен оставить захваченный Ареццо. Французским войскам под командованием сира д’Эмбо поручено отвоевать город у мятежников и вернуть флорентийцам. Синьория могла наконец перевести дух: тиски разжались, и в переговорах с Чезаре больше не было нужды.

Дела, однако, пошли совсем не так, как предполагалось, и Никколо спешно послан в Ареццо, ставший свидетелем ошеломляющего и радостного братания французских солдат и мятежников. Д’Эмбо, нарушив приказ под предлогом того, что это послужит интересам французской короны, заключил договор с аретинцами – договор, составленный, разумеется, Вителлоццо Вителли, который сделал вид, что подчиняется силе, и покинул город: этот последний перешел под протекторат Франции. Не прошло и недели, как Макиавелли удалось вразумить французского военачальника. Тому, правда, следовало опасаться также и гнева короля, честь которого была задета его ослушанием. Как бы то ни было, 26 августа 1502 года дело было решено. Осталось только определить порядок действий.

Никколо предусмотрительно составляет распоряжения и инструкции, имеющие целью предотвратить возможный подвох. Прежде чем французы покинут город и на смену им придут флорентийцы, необходимо провести чистку: «Мы считаем необходимым провести среди аретинцев еще одну облаву, выбрав из них всех, кто, на твой взгляд, своим влиянием, богатством, умом или мужеством мог бы увлечь кого-либо за собой. Всех их ты отправишь во Флоренцию. И лучше арестовать тридцать человек, чем одного, лишь бы все они покинули город: и ты отнесешься к этому со всем усердием, полагающимся такому важному делу. А сделать это будет легче до ухода французов, нежели после него…» Уроки Тита Ливия не прошли даром!

Эти рекомендации, датированные 8 сентября, адресованы Пьеро Содерини, комиссару Флоренции в Ареццо. Доводившийся братом епископу, он через несколько недель будет избран пожизненным гонфалоньером. «Народ имел мужество доверить свое знамя одному человеку, дабы мир в городе был построен на прочном камне», – воспоет вскоре Никколо это событие в поэме «Деченнали».

Судьбы Флоренции и Никколо круто меняются. Конечно, сам Никколо не голосовал бы за Пьеро Содерини. Он слишком хорошо его знал – им довелось вместе работать во время последних событий – и смог верно оценить: серьезный, честный, но заурядный и лишенный хватки – короче, идеальный, с точки зрения некоторых, кандидат на пожизненную должность, за что и был избран. Но присутствие одного из Содерини во главе правительства – это наилучший шанс для Макиавелли, потому что Пьеро, как и его брат Франческо, епископ Вольтерры, имел, в свою очередь, возможность по достоинству оценить способности Никколо: «Поскольку ты не уступаешь никому ни в доблести, ни в качествах сердца и ума… – пишет ему в ответ на поздравления Содерини, – ты станешь при нас человеком гораздо более ценимым и достойным благодарности, чем прежде».

И в самом деле, гонфалоньер сразу же выказал Макиавелли высочайшее доверие, что, впрочем, никак не отразилось на финансовом положении секретаря. А между тем для Никколо увеличение жалованья было бы очень кстати, поскольку он только что женился на Мариетте Корсини, девушке из хорошей семьи, которую знал с детства, так как загородные имения их родителей находились по соседству. В тридцать два года ему пора было расстаться с репутацией дебошира и повесы, служившей для его друзей источником сальных шуток, и всерьез отнестись к обязанностям главы семьи: ведь у него на руках оставался юный племянник, сын его покойной сестры.

Доверие гонфалоньера выражается главным образом в увеличении числа поручений. Мариетта, живая, бойкая и решительная женщина, горько на это жалуется. Она вышла замуж для того, чтобы иметь мужа, но, едва надев обручальное кольцо, вынуждена жить, как вдова: ее Никколо все время в дороге. «Садись в седло, – приказала ему Синьория 3 октября 1502 года, – мы посылаем тебя в Имолу к Его Светлости герцогу Валентино». Мариетта в ярости, а Никколо не может скрыть радостного возбуждения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю