355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кристиана Жиль » Никколо Макиавелли » Текст книги (страница 6)
Никколо Макиавелли
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 06:17

Текст книги "Никколо Макиавелли"


Автор книги: Кристиана Жиль



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Под предлогом того, что ему необходимо освежиться после долгой скачки, Чезаре оставил гостей в компании офицеров своей стражи. Не успела за ним закрыться дверь, как горла кондотьеров коснулась холодная сталь. Все произошло быстро, стража действовала молниеносно.

* * *

«Bellissimo inganno» – прекраснейший обман! – скажет потом Паоло Джово, смиренный и мудрый епископ Ночеры. Никколо был не меньше его восхищен – нет, не самим злодеянием, как может показаться и как часто говорили, – но ловкостью и быстротой, с которой оно было осуществлено, умением, с каким Борджа довел дело до конца. Все было тщательно подготовлено и рассчитано.

Италия превозносила Чезаре, который, как сказал бы Никколо, так ловко «уподобился лисице». По сути своей, пьеса была не нова, но в Сенигаллии ее разыграли просто великолепно! Изабелла д’Эсте, считавшаяся современниками самой умной, утонченной и добродетельной женщиной того времени, также говорила о «bellissimo inganno» и в знак своего восхищения послала Борджа… сто масок! Правда, таким образом правительница Мантуи, государства небольшого, старалась угодить Чезаре, внушавшему ужас всем.

Никколо все более убеждался в том, что для общей пользы необходимо заключить с герцогом действенный военный союз, которого тот требует, дабы покончить с теми, кто ускользнул из его ловушки, и изгнать из Перуджи Бальони, а из Сиены – Петруччи, бывшего душой заговора. Но наученный горьким опытом, Макиавелли облекает свои мысли в форму советов «информированных людей, друзей Флоренции». Они утверждают, передает он, что намерения герцога не составляют тайны: Вителлоццо и Оливеротто умерли «как тираны, убийцы и предатели»; Паоло Орсини и герцога Гравинского Чезаре хочет доставить в Рим и надеется, что папе удастся схватить кардинала и другого их брата. Тогда «против них начнут процесс и предадут их суду». Можно заранее предвидеть его исход!

Чего хочет герцог? Освободить все церковные земли от тиранов и заговорщиков, вернуть их папе, а себе оставить одну Романью. Его Светлость ничего так не желает, как доставить удовольствие флорентийской Синьории. Но пусть Флоренция не упустит такую возможность и как можно скорее направит к нему «посольство, состоящее из самых именитых граждан».

Ценой неимоверных усилий Никколо слал и слал Синьории длиннющие послания, в тяжелейших условиях следуя за армией герцога, но ни одно из его первых донесений не дошло по назначению. Скорее всего, они лежали в канаве у обочины дороги, там, куда их бросили разбойники, ограбившие его первого посланца. А в лагере Чезаре все удивлялись, почему это Флоренция медлит с ответом на настойчивые просьбы герцога. Во Флоренции в конце концов узнали о событиях в Сенигаллии, о казни Вителлоццо и Оливеротто, о пленении Орсини, о сдаче Перуджи и о походе на Сиену. Узнали, но не от Макиавелли. Бедный Никколо! Если бы он умер, как думали друзья, встревоженные его молчанием, ему, может, и простили бы все; но он остался в живых – и его могут посчитать бездельником, не справившимся с порученной миссией! Пусть ему хотя бы оплатят расходы на отправку неполученных депеш!

Никколо в отчаянии, потому что не сохранил копии своих первых донесений, составленных по горячим следам. Ему ничего не известно и о судьбе других писем: их могли потерять или перехватить. В который уже раз он излагает произошедшие события и пересказывает суть проведенных им переговоров, о которых подробно писал ранее. Все это он делает с присущим ему талантом, но нет уже в этих его донесениях прежнего пыла и тон писем совсем иной.

Одно его утешает: Синьория наконец согласилась направить к герцогу посла. Никколо может вернуться во Флоренцию.

МАСКИ

«До тех пор, пока жив папа и не иссякла дружба короля, герцогу будет сопутствовать удача, которая доселе ему покровительствовала». Когда Макиавелли писал эти строки, никто и подумать не мог, что скоро представится возможность проверить истинность этого утверждения.

Малярия, с начала лета опустошавшая нижние кварталы Рима, вскоре ринулась и на овеваемые свежим ветром аристократические холмы, обратив в бегство иностранных послов, и обрушилась на Ватикан. 10 августа 1503 года она насмерть поразила Александра VI, открыла ворота Вечного города врагам Борджа и вызвала небывалый доселе кризис.

Чезаре был готов к возможной смерти отца, но, как он признавался впоследствии Никколо, не мог предвидеть, что она случится так скоро (он успел укрепить свою власть над Романьей, но его влияние в Италии не достигло еще высшей точки) и что сам он будет в этот момент прикован к постели тяжелой болезнью и не сможет ничего предпринять. Рим был охвачен смутой. Беспорядки и волнения, всегда следовавшие за кончиной очередного понтифика, позволили врагам Чезаре вернуть себе влияние и силу. Угрозу для Борджа представляли и чужеземные войска, ставшие лагерем в Лацио.

Известие о смерти папы застало французскую армию близ Витербо и остановило ее дальнейшее продвижение в сторону Неаполя на помощь солдатам герцога Немурского. Франция и Испания, несмотря на заключенное соглашение о разделении между собой королевства Неаполитанского, ни на миг не прекращали сражений за земли, столь легко им достававшиеся. Когда испанский военачальник Гонсальво Кордовский занял Неаполь, Людовик XII решил его оттуда изгнать. Но смерть Александра VI положила начало иной битве, битве за тиару, из которой рассчитывал выйти победителем Жорж д’Амбуаз, кардинал Руанский. Претендент на папский престол в сопровождении двухсот лучников находился уже на пути в Рим, поэтому все войско Ля Тремуля – тысяча копий, легкая кавалерия и шесть тысяч пехотинцев – задержалось в Лацио, дабы оказать поддержку французскому кардиналу и воспрепятствовать возможному неблагоприятному развитию событий.

Пребывавший в смятении и растерянности Рим мог захватить любой, у кого хватило бы смелости. Ни французы, ни испанцы на это не решались, но их томившиеся бездействием наемники пробирались в город, спеша поживиться за счет беззащитных жителей. Опьяненные жаждой мести приспешники Орсини – двести человек, вооруженных мушкетами, и четыреста пехотинцев – хлынули в город в надежде рассчитаться с Чезаре Борджа и покончить с Колонна, своими исконными врагами, возвратившимися в Рим после смерти папы вместе с другими изгнанниками.

Город, ощетинившийся баррикадами, был предан огню и мечу. И если бы Чезаре Борджа рискнул покинуть Ватикан, за его жизнь никто не дал бы и гроша. Но «необыкновенная фортуна» и «неслыханная удача» продолжали оберегать своего избранника. Измученный болезнью герцог, тем не менее, весьма ловко и удачно вел переговоры. Ему угрожали Орсини – он сумел найти общий язык с Колонна и заручиться тем самым поддержкой испанцев, чьими вассалами те были. Чезаре располагал все еще достаточным влиянием, чтобы им торговать, и, дав обещание поддержать кандидатуру Жоржа д’Амбуаза, обеспечил себе помощь французов. Когда для того, чтобы собрать конклав, кардиналы все-таки потребовали от него покинуть Ватикан, именно французские солдаты сопровождали его носилки до крепости Непи, за толстыми стенами которой он и укрылся.

Фортуна продолжала хранить Чезаре, хотя вести, приходившие из Романьи, были убийственны для него. Вителли возвратили себе Читта ди Кастелло, герцог Гвидобальдо да Монтефельтро – Урбино; жители Перуджи и Сенигаллии изгнали его гарнизоны, а в Камерино убит его наместник. Прошел слух, что кондотьер Бартоломео д’Альвиано перешел на службу к венецианцам и от их имени завоевывает города Романьи. Но когда всем уже стало казаться, что власти Борджа пришел конец, конклав объявил об избрании понтифика – Пия III (кардинала Пикколомини). Новый папа вернул Чезаре в Рим, подтвердил все его титулы и звания, запретил «наносить какой бы то ни было ущерб своему дорогому сыну Чезаре Борджа Французскому, герцогу Романьи и Валентино, гонфалоньеру Церкви» и благословил последнего на подготовку к войне за возвращение утраченных владений.

Дело в том, что международная обстановка не позволяла избрать папой ни француза, ни испанца; испанцы даже пригрозили расколом в случае, если Жорж д’Амбуаз взойдет на папский трон. Кардиналы-итальянцы Джулиано делла Ровере (племянник и некогда правая рука Сикста IV и Иннокентия IV) и Асканио Сфорца (брат несчастного Лодовико Моро), не имея времени собраться с силами для борьбы, также согласились отдать свои голоса за «промежуточного» папу. Старый кардинал Пикколомини к моменту своего избрания одной ногой уже стоял в могиле, куда двадцать дней спустя его и свел скальпель одного знаменитого хирурга, так что флорентийские послы, собиравшиеся поздравить нового папу с восшествием на престол, не успели даже выехать.

Игра возобновилась, и это была уже настоящая битва за тиару. От ее исхода зависела судьба Борджа и, следовательно, судьба Флоренции. Синьорию по-прежнему тревожили его претензии на Тоскану и слухи об уходе французов из Ломбардии. Если французы уйдут, Ломбардия не сможет защититься ни от нападения Чезаре, ни, в случае его смерти, от Венеции, готовой захватить Романью, ни от императора, который, как поговаривали, собирался занять всю Северную Италию.

Как только было объявлено о созыве нового конклава, Совет десяти в тот же час направил в Ватикан Макиавелли, чтобы тот добился аудиенции у самых влиятельных из преподобных отцов, от которых будут зависеть результаты голосования – кардинала Руанского и кардинала делла Ровере, – дабы предложить им поддержку, если они пообещают Флоренции свою.

Во время своей командировки во Францию Никколо уже познакомился с Жоржем д’Амбуазом, кардиналом Руанским. Он знал об этом человеке все, знал, что им невозможно манипулировать, что самые сильные и убедительные аргументы собеседника словно тонут в толстых складках его с виду добродушного лица. А что касается грозного и опасного Джулиано делла Ровере, кардинала Сан Пьетро-ин-Винкула, Макиавелли была прекрасно известна репутация этого мятежного прелата, которого Борджа, его соперник и вечный враг, обвинил некогда в подготовке заговора, лишил всего имущества и вынудил уехать во Францию, ибо итальянскую политику французов делла Ровере поддерживал всегда.

* * *

В конце октября 1503 года вид Вечного города никого не мог привести в восторг.

Темные и зловонные улочки Рима, настоящие клоаки, вились среди холмов, на которых под сенью оливковых деревьев виднелись античные руины и тянулись пустыри, перемежавшиеся бедными огородами и редкими жилищами. Улицы выходили на площади, лишенные всякого благородства, даже если на них и высились горделивые дворцы. Причудливый лес куполов и колоколен над крышами свидетельствовал как о многовековой и пылкой вере, так и о безначалии, обрекавшем их ныне на разрушение.

Как и всякий путешественник, приезжающий с Севера, Макиавелли въехал в город через Порта дель Пополо, пересек площадь того же имени, унылую виа Лата и безлюдную площадь Испании, раскинувшуюся у подножия недостроенной церкви Тринита деи Монти. Жизнь в Риме закипала только на подступах к Пантеону. Толпы народа толклись на улочках, таких узких, что по ним едва мог проехать всадник. И эти улочки к тому же были либо перегорожены баррикадами, построенными во время недавних уличных боев, либо залиты водами вышедшего из берегов Тибра.

С тех пор как Никколо выехал из Флоренции, дождь не прекращался ни на минуту, и он чувствовал себя разбитым, грязным, «промокшим до нитки». Мечтал он только о ночлеге для себя и своей лошади. Его отправили в путь, несмотря на плохое самочувствие, отвратительную погоду и желание получить хоть небольшую передышку. Но обе Канцелярии всю весну были заняты только тем, что пытались справиться с «лихорадкой», охватившей Вальдикьяну и долину Арно, причиной которой был конечно же Чезаре, ибо по его вине пизанцы обрели второе дыхание.

Хотя, с другой стороны, Никколо был совсем не прочь оставить на время серые трудовые будни в Палаццо Веккьо и занять место в первых рядах римского театра, чтобы наблюдать за разворачивающимися событиями.

Лучше всего было поселиться в «Медведе», любимой гостинице Данте, не столько из уважения к памяти великого флорентийца, сколько потому, что она располагалась в непосредственной близости от замка Святого Ангела.

После своего возвращения в Рим в замке обосновался Чезаре, осаждаемый Орсини и Колонна. Они, позабыв о своих разногласиях, заключили пакт о мести и объявили, что готовы напасть на Ватикан, где в покоях Жоржа д’Амбуаза укрывался Чезаре. Они даже пошли на то, чтобы поджечь ворота Торрионе. Тогда герцога перевели в замок, воспользовавшись одним из потайных ходов. Там он и поселился на самом верхнем – для большей безопасности – этаже в окружении четверых слуг, там он и узнал о смерти Пия III.

Именно от Чезаре, сохранявшего силу духа, зависел исход новых выборов папы. Наблюдатели говорили, что «папой станет только тот, кто сумеет договориться с Чезаре», а он может положить на чашу весов голоса всех сторонников своей семьи и голоса колеблющихся, но дисциплинированных кардиналов-испанцев, имевших большинство в конклаве.

Итак, замок Святого Ангела стал ареной ежедневных и увлекательных для Никколо визитов.

* * *

Сразу же после кончины Пия III стало ясно, что ближе всех к вожделенному трону находится Джулиано делла Ровере, хотя то, что Чезаре решится поддержать врага семейства Борджа, которого Александр VI посоветовал бы любой ценой не допустить на папский престол, казалось почти невероятным. Эти сведения подтвердил кардинал Содерини, к которому Никколо пришел сразу по приезде. Создается впечатление, докладывал Макиавелли Синьории, что и кардинал Руанский «окажет содействие» делла Ровере.

В конце концов почему бы и нет? Всем было известно, что делла Ровере – франкофил, а кардинал Руанский, столкнувшийся с яростным сопротивлением испанцев, которые никогда не проголосовали бы за папу-француза, больше не питал никаких иллюзий относительно своих шансов на тиару. Но, осторожно замечает Никколо, «как правило, кардиналы в большинстве своем думают одно, когда находятся внутри, и совсем другое – когда находятся снаружи; люди, хорошо знакомые со здешними обычаями, утверждают, что пока еще невозможно вынести окончательное суждение: подождем, чем все закончится».

В Риме обожали заключать пари, и ставки Джулиано делла Ровере росли не по дням, а по часам: 30 октября пари заключались из расчета «шестьдесят очков против ста», а 31-го к тому моменту, когда за конклавом кардиналов закрылись ворота Ватикана, они поднялись до «восьмидесяти против ста». Именно тогда стало известно, что двое из соперников делла Ровере сняли свои кандидатуры в его пользу, а Чезаре после беседы с кардиналом Джулиано убедил проголосовать за делла Ровере испанцев, составлявших четверть всей Священной коллегии. «Легко угадать, почему они успокоились, – пишет Никколо. – Герцогу надо вновь стать на ноги, а кардиналам надо разбогатеть». Макиавелли питал к прелатам не больше уважения, чем будет питать к ним Лютер. В Риме продавалось абсолютно все. Венецианский посол отмечал, что торговля велась в открытую, прямо среди улицы, а ведь разговор шел о суммах весьма значительных. У кардинала Асканио Сфорца, имевшего неплохие шансы быть избранным первым конклавом, деньги кончились: это состязание его разорило.

Ночью от человека делла Ровере, остановившегося в одной гостинице с Никколо, Макиавелли узнал, что кардинал избран папой и принял имя Юлия II. Хотя Никколо не до конца поверил в правдивость полученного сообщения, он немедленно записал его. Но одно дело записать, а другое – отправить: «Все это дела настолько важные, что стоило бы послать к вам нарочного, но у меня нет на то вашего приказа, а решиться на такой расход без приказа я не могу (пусть Синьория узнает, думает Никколо, во что обходятся ее скаредность и нежелание дать посланцу право проявлять хоть какую-нибудь инициативу. – К. Ж.). Здесь по ночам так неспокойно, что мне нельзя ни пойти самому, ни послать другого узнать, не отправляет ли еще кто-нибудь гонца во Флоренцию. Слугу, пришедшего из дворца, сопровождало двадцать человек с оружием»[31]31
  Макиавелли Н. Сочинения. М.; Л., 1934. С. 163.


[Закрыть]
.

Рим и в обычные времена был городом с высоким уровнем преступности, но в то смутное время, когда французские наемники нападали на любого черноволосого человека, похожего на испанца, выходить из дома после захода солнца было чистым безрассудством. Если Синьория желает, чтобы Никколо был не просто «исполнительным служащим», чтобы он рисковал жизнью, пусть поощряет его рвение! «В наше время люди упорно трудятся для того, чтобы двигаться вперед, а не назад!» – воскликнет он, не скрывая своих чувств, когда в который уже раз будет требовать хотя бы возместить ему расходы, коль скоро нет возможности увеличить жалованье.

Но все же возбуждение, которое он испытывал от этой выборной гонки, заставляло его забыть об обидах. Он всю ночь не смыкал глаз в ожидании, подтвердится ли избрание Джулиано делла Ровере. Утром, когда стало ясно, что первоначальные сведения верны, перо его взорвалось восторгом: «сколь необыкновенными были эти выборы и это избрание», сколь «чудесными» шансы этого нового папы! Все партии, имевшие влияние на Священную коллегию, высказались в его пользу; с его именем согласились и короли Испании и Франции, постоянно сталкивающиеся на поле брани, и вечно враждующие группировки римских баронов Орсини и Колонна; «Сан-Джорджо (кардинал Риарио, сын Катарины Сфорца. – К. Ж.) поддержал его; Валентино поддержал его. Все способствовало его успеху».

Что же касается предвыборных обещаний, которые кардинал делла Ровере расточал всем, словно манну небесную, то папе Юлию II «предстоит немало хлопот, если он захочет выполнить все, что наобещал, потому что многие его обещания друг другу противоречат»[32]32
  Там же.


[Закрыть]
. Какое удовольствие наблюдать, как папа станет выкручиваться! Никколо никому не уступил бы своего места даже в обмен на целое королевство; он почти забыл, что во Флоренции Мариетта в одиночестве вот-вот должна разрешиться от бремени их первенцем.

* * *

У Юлия II была репутация человека резкого, неудобного, однако умеющего держать слово и щепетильного в вопросах чести. Но вернет ли он, как обязался, Чезаре в Романью? Видимо, да, но с одной маленькой оговоркой: герцогство Урбино отойдет к племяннику нового папы, Франческо делла Ровере, приходящемуся племянником и Гвидобальдо да Монтефельтро, который сделает его своим наследником; в качестве компенсации дочь Чезаре от Шарлотты д’Альбрэ, его жены-француженки, выдадут за Франческо. В залог этого папа отдаст герцогу порт Остию. Кроме того, Чезаре может рассчитывать на титул гонфалоньера Церкви; почетное звание командующего папскими войсками поможет ему отвоевать свое государство, которое продолжало разваливаться на части. Кажется, именно этого он и ждал, поселившись вместе с сорока верными слугами теперь уже в самом Ватикане, в так называемых новых комнатах – тех, что вскоре будет расписывать Рафаэль, – прямо над прежними покоями Борджа.

В Риме все были заняты тем, что строили предположения относительно дальнейшего развития событий; многие не верили, что Юлий II сможет так просто забыть десять лет изгнания, которыми он обязан семейству Борджа. Никколо разделял мнение скептиков и начал опасаться, что «Чезаре даст себя обмануть, по свойственной ему смелой самоуверенности слишком уж полагаясь на честное слово других, думая, быть может, что оно должно быть прочнее, чем его собственное». Но вдруг он, Никколо, ошибается? «Надо довериться времени, которое и есть отец истины».

Никколо еще ни разу не высказывал более здравого суждения! Каждый знает, как нечасто сбываются прогнозы политических обозревателей и те, что считаются наиболее точными, можно признать таковыми исключительно post factum.

Нет недостатка в льстецах, готовых восхвалять «необыкновенную прозорливость» Макиавелли, «проницательность» его докладов и «ясность его суждений». С тем же успехом можно было бы говорить и о его близорукости, присущей всем, кто, подобно ему, жил в самой гуще событий и вынужден был ежедневно «писать бумаги». Судите сами.

4 ноября Никколо сомневается в возможности (желании) Юлия II выполнить свои обязательства по отношению к Чезаре Борджа. 8 ноября ему кажется совершенно очевидным, что «Чезаре не получит жезла»: на первом заседании Конгрегации, где должны были подтвердить его титул гонфалоньера Церкви, говорили о чем угодно, только не об этом. Короче, считает Макиавелли, папа отступился от Чезаре.

Но 11 ноября Никколо выражает уверенность в том, что папа все-таки готов поддержать герцога, дабы помешать венецианцам прибрать к рукам Романью.

Кое-кто считал, что Юлий II ведет двойную игру: папа громко кричит о захвате Имолы венецианцами, негодует, но на самом деле замышляет вместе с ними устранение Борджа. Никколо отказывался верить в возможность такого предательства: бурные проявления папского гнева, по его мнению и по мнению кардинала Содерини, с которым он этот вопрос обсуждал, свидетельствовали об искренности понтифика. Естественно, учитывая все обстоятельства и то, скольким людям обязан был своим избранием, Юлий II вынужден был лавировать до тех пор, пока не сможет наконец свободно «обнимать, кого захочет». Но он твердо намерен остановить продвижение венецианцев и, если они не пожелают прислушаться к голосу разума и оказать папству должное уважение, готов остановить их даже силой. На кого, кроме Чезаре, папа, не имевший пока ни собственных денег, ни армии, лишенный к тому же помощи французов, увязших на берегах Гарильяно перед лицом испанских отрядов (за пышными приготовлениями к коронации никто и не подумал забыть о войне в Неаполитанском королевстве), может в этом случае рассчитывать? Это не значит, что Юлий II питал к Чезаре «живую склонность, но он щадил его по двум причинам: из необходимости сдержать свое слово, которое очень ценил, и из чувства признательности за то, что именно ему он во многом обязан своим избранием». Следует помнить и о главном: Чезаре «лучше, чем кто-либо другой, сможет противиться венецианцам». Доказательство: папа просит Макиавелли срочно передать Синьории свое пожелание, чтобы та даровала герцогу Валентино охранную грамоту и пропустила его армию через территорию Флоренции.

13 ноября Никколо повторяет: «Папу сдерживают обещания, данные герцогу, и желание не допустить, чтобы эти земли попали в руки венецианцев». Дату отъезда Борджа Юлий II определит вместе с кардиналами. Через два, максимум три дня Чезаре должен отплыть из Остии в Специю; он вступит в Феррару через Гарфаньяно и оттуда направится в Имолу, где соединится со своими войсками, которые пройдут сухим путем через Тоскану, увеличив свою численность за счет пополнения, которое он надеется получить от Флоренции, Франции и папы.

Никколо считает это делом решенным. Он вновь обрел «своего» государя. Гроза, омрачившая 6 ноября их первую встречу, отгремела. Тогда, узнав о «разгроме герцогства Романьи» – такими словами флорентийская Канцелярия сообщала о нашествии венецианцев на Романью, – Никколо провел день в дипломатической горячке. «Речь идет уже не о свободе Тосканы, – внушал он папе и кардиналам, – но о свободе Церкви; как только венецианцам позволят стать еще сильнее – а они и так слишком сильны, – сам папа низойдет до роли их придворного капеллана».

Поддавшись порыву, он отправился и к Чезаре. Из простого любопытства, чтобы посмотреть, в каком состоянии герцог. Едва Никколо переступил порог, на него обрушилась не просто гроза, но буря, ураган.

– Твои синьоры – вот мои настоящие враги, – гремел Чезаре. – С какою-нибудь сотней людей вы могли спасти Имолу и прогнать венецианцев от Фаэнцы. Но вы не пожелали этого сделать! Ну что ж, вы первыми об этом и пожалеете! Имола потеряна. Пусть так. Я не настолько сошел с ума, чтобы собирать войска для того, чтобы вернуть ее и при этом лишиться всего остального. Я больше не намерен служить вам посмешищем! Я своими руками помогу Венеции уничтожить вашу Республику! И не надейтесь, что французы придут вам на помощь: даже если они не потеряют Неаполь, испанцы все равно создадут им столько трудностей, что им некогда будет заботиться еще и о вас…

«Все это было сказано словами, исполненными яда и страсти», под напором которых Никколо через какое-то время, показавшееся ему вечностью, вынужден был отступить. Не потому, что ему нечего было ответить, оправдывался он, но нельзя же спорить с буйно помешанным!

Однако назавтра Чезаре вдруг одумался и с кардиналом Содерини, которого призвал к себе, разговаривал более мягко, хотя и продолжал жаловаться на всех. В частности, на французов.

Никколо уверял, что хотел бы, чтобы Канцелярия дала ему знать, «как при всех случаях надо вести себя с этим герцогом, продолжать ли разговоры с ним и в каком духе»[33]33
  Макиавелли Н. Сочинения. М.; Л., 1934. С. 163.


[Закрыть]
. Ведь тот, обвинив накануне Флоренцию во всем, что творилось в Романье, говорил теперь, что готов «все простить и забыть», не вспоминать более о прошлом, а думать только об общих интересах и сделать так, чтобы венецианцы не смогли завладеть Романьей.

Но на самом деле Никколо Макиавелли снова поверил в Чезаре! И ему очень хотелось, чтобы Синьория разделила его веру, заняла ту же позицию, что и синьор Болоньи, сын которого 14 ноября написал Никколо, что «появление венецианских отрядов – событие настолько серьезное, что если единственным способом их остановить станет необходимость оказать поддержку герцогу, то, как я считаю, отец и вся Республика готовы сделать для последнего все от них зависящее».

Подобные вести приходили и из Феррары. Никколо доносит Синьории: «Д’Эсте подтвердил, что его отец не будет уклоняться». Но кардинал Содерини не может скрыть своего сомнения: разве герцог не станет соседом столь же – если не более – опасным, чем венецианцы? Кроме того, как следует понимать неопределенность намерений герцога, его подозрительность? И вообще он когда-нибудь покинет Рим? Некоторым кажется, что герцог помешался, «настолько он сбит с толку и нерешителен».

Но Никколо глубоко убежден, что вся нерешительность Чезаре исчезнет, как только Флоренция, в свою очередь, хоть на что-то решится.

* * *

Флоренция отказала! Отказала даже в охранной грамоте! Чезаре вне себя, а Никколо унижен. «Когда вы нам пишете, что этот человек все еще весьма бодр духом, здесь все потешаются над вами…» – дружески предупреждает его Буонаккорси. «Некоторые думают, что вы надеетесь получить кое-какую мзду; но это вряд ли удастся, потому что здесь надобно говорить не о том, как „ободрить“ герцога, а о том, что могло бы его погубить». Во Флоренции считают, что папа стремится не помогать Чезаре, а просто удалить его из Рима.

Никколо обдумывает эту информацию. Юлий II и вправду весьма странно воспринял новость об отказе Синьории дать герцогу охранную грамоту.

– Хорошо, – сказал он и перевел разговор на другую тему.

Надобно давать задний ход! Не стесняясь повторить то, о чем его поставил в известность славный Буонаккорси, Никколо, передавая Синьории свой разговор с Юлием II, пишет: «Здесь твердо уверены в том, что папа хочет как можно скорее избавиться от его (Чезаре. – К. Ж.) присутствия, и поэтому говорят об отъезде его в Романью, а не куда-либо в другое место». Когда ты, как Никколо, только что стал отцом «красивого и толстого мальчика», похожего на «вороненка, так он черен», ты не можешь доставить себе удовольствия перечить начальству и рисковать местом!

Однако нераскаявшийся грешник все-таки пренебрегает всякой осторожностью, чтобы подчеркнуть, насколько Юлий II якобы боится нарушить данное Чезаре слово. Папа, пишет Макиавелли, доволен, что отказ исходит от Флоренции, а не от него самого. Словам Макиавелли вторит посол Венеции, более прозорливый или, быть может, припадающий к иному источнику: «Папа занят тем, как бы погубить герцога, но не хочет, чтобы все выглядело так, будто инициатива исходит от него».

Бес не дает покоя Никколо и 19 ноября, когда он снова пренебрегает предостережением своего верного напарника Буонаккорси. Не в обиду будет сказано Флоренции, но Чезаре, докладывает Макиавелли, «бодр», как никогда. Герцог в Остии; он ждет попутного ветра, чтобы отплыть с пятьюстами солдатами, тогда как семьсот тяжеловооруженных всадников уже двигаются по направлению к Тоскане. Пусть Синьория будет начеку: герцог по злобе своей может отправиться в Пизу или заключить сделку с венецианцами и «если понадобится, с самим дьяволом», как он грозился поступить во время последней бурной встречи. В высших сферах должны помнить о венецианцах, от которых в настоящее время никто, кроме Чезаре, не может защитить Флоренцию. Французы не в состоянии показать им зубы, потому что «воды неба и земли» приковали их к берегам Гарильяно; папа, не имея ни армии, ни денег, может только «делать вид, что верит им», когда они заявляют, что остаются послушными сынами Церкви и что движет ими одна лишь ненависть к Борджа. Таким образом, Никколо по-прежнему всячески старается внушить Синьории мысль о заключении договора с Чезаре.

Однако начиная со следующего дня тон его писем меняется. Никколо словно прозрел, узнав об отъезде в Романью кардинала Рагузы, которому папа поручил вести переговоры с венецианцами и, возможно, заключить с ними соглашение, расплачиваться за которое придется, скорее всего, Чезаре. Секретарь Синьории пытается выйти из игры, в которой слишком сильно себя скомпрометировал: «Я снова повторяю, что если ваши светлости сочтете полезным, вследствие каких-то новых событий, поддержать герцога, то можете это сделать, но я не могу скрыть от вас, что папе будет приятнее, если герцогу не посчастливится…» Заканчивая письмо, он отказывается делать какие-либо предположения о судьбе Борджа: «Посмотрим теперь, куда занесут его ветра, что станется с его людьми и что вы решите»[34]34
  Макиавелли Н. Сочинения. М.; Л., 1934. С. 180.


[Закрыть]
.

Ветра не донесли Чезаре Борджа даже до Специи. Не прошло и трех дней, как все обернулось для него настоящей бурей. «Теперь герцог завершил свой бег», – пишет Никколо 26 ноября. Ходят слухи, что папа повелел бросить его в Тибр. «Я ничего не подтверждаю и не отрицаю, но вполне уверен, что если этого и не было, то будет потом»[35]35
  Макиавелли Н. Сочинения. М.; Л., 1934. С. 182.


[Закрыть]
. Папа, чувство чести которого Никколо превозносил несколько дней назад, утверждая, что тот «связан обещаниями и угрызениями совести», теперь «погашает свои долги ваткой от своего чернильного прибора»[36]36
  Там же. С. 184.


[Закрыть]
.

Кто-то говорил, что «если события никогда не подчиняются человеческим желаниям, то психологическая подоплека, страсти и движения души постоянно вмешиваются в равновесие лжи и правды, действия и бездействия; и все решает один только удобный случай…» Хотя Юлий II ненавидел Чезаре, он, быть может, – следуя кодексу чести или тому, что считал для себя выгодным, – намеревался все-таки пощадить или даже использовать его, но «удобный случай» распорядился по-своему. Полученное 21 ноября известие о взятии венецианцами Фаэнцы ускорило события. Папа, по слухам, не спал всю ночь. Рано утром у него был готов план, который мог, по его мнению, спасти Романью: поскольку венецианцы продолжали настаивать на том, что их действия направлены только против герцога Валентино, от тирании которого они хотели освободить Романью, все уладится, если герцог «номинально» передаст свои крепости Церкви. Ему их вернут, назначив наместником, как только венецианская угроза будет отведена.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю