Текст книги "Холодный остров: Пропащий Джонни (СИ)"

Автор книги: Крис Найрэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Доу поднялся с большим трудом.

– Что, снова мимо? – спросил он у своего отражения в зеркале. – Когда ж ты сдохнешь?

Он не узнавал это лицо, с тусклыми запавшими глазами, ввалившимися щеками, восковой тонкой кожей. И синюшные реки сосудов рисовали всю карту его жизни. Цепочку поражений, дорогу, ведущую под откос. Где ты теперь, гроза Сансет-стрип и певец безысходности? Всё было таким бессмысленным – эта игра в жизнь, дурацкий способ убить время до смерти. Это словно сидишь на вокзале и ждёшь отбытия поезда, который всё задерживается.

Главное теперь не дать ей понять, что он дал слабину, не напугать её своим адом.

========== Часть 16 ==========

Джон Доу

Мне снилось, словно я давно мёртв. Лежу в общей могиле в темноте и тесноте. А рядом только тлеют чужие кости, и загробная сырость стягивает душу. Мои соседи стонут, я слышу их голоса, зовущие родных, уповающие на Бога. А я лежу один сам по себе, проваливаясь всё глубже в грунт. Черви ползают по моему лицу. Щекочут ноздри.

Мертвецы толкаются. Жалуются, что я занимаю слишком много места. А мне хочется лишь покоя и ничего больше. Я хочу побыть один, мне наскучила этот коммунальная могила. Где-то рядом плачет ребёнок, затем замолкает, присосавшись к мёртвой материнской груди.

Как долго мне ещё лежать здесь? Где тут рай?! Где ад, в конце концов?! Я готов на всё, чтобы это прекратилось. Дайте мне свободу гнить одному. Даже после смерти нет покоя.

Хочется закричать, послать всех матом, но горло забито землей.

Так я и проснулся от собственного хрипа. Солнце стояло уже высоко. Новый день сдавил грудь бетонной плитой. Я пошёл в ванную. Снова ненавистное отражение собственного лица. И кровь в плевке в раковине. Она шла откуда-то изнутри, из горла, из желудка, солоноватой розовой струйкой. Хрен знает, что с этим делать. Я снова забил на это, как и на боль в животе. Тело разваливается. Гниёт изнутри. Сколько это ещё продлится?

Слабость ужасная. Словно моя шея, руки и ноги скованы свинцовыми цепями.

Стошнило какой-то дрянью пополам с кровью, казалось, что я выблюю все свои внутренности, но нет, всё обошлось. Бурые разводы по белому кафелю и фаянсовой поверхности раковины. Завораживает, как сцена преступления. Кто-то на моём месте давно побежал бы в больницу. Мне не хотелось пугать Морриган, впутывать её в своё дерьмо.

Нужно было тихо уйти. Может быть, мне повезёт, и я вернусь.

И я ушёл, оставив кое-какое барахло и тетрадку с записями. Там, она будет мне ни к чему. Всё это, конечно, больно, но спустя много лет, я понял, что моя боль принадлежит только мне, а уж никак не тем, кого я люблю и тем, кто вынужден любить меня.

***

– Расти, ты куда? – спросила Эстер, стоя в дверях комнаты.

Она стояла в двери в простом красном платье, с распущенными огненными волосами. Как картина эпохи ренессанса забытая в этих убогих интерьерах. Раст лишь мельком взглянул на неё, словно фотографируя в памяти, и продолжал собирать нехитрый скарб для похода в горы. Её слова выдернули его из сосредоточенного забытья, заранее проигрываемых в мозгу переживаний предстоящего испытания.

– Есть кое-какие дела, – коротко ответил он, стараясь сохранить свою тайну.

– Идёшь по бабам?

Раст тяжело вздохнул:

– Не всё в мире завязано на половых и генитальных вопросах. У развитых личностей бывают потребности иного толка никак не связанные с противоположным полом, да и вообще с людьми.

– Во что ты опять ввязался?

– В то, о чём лучше не говорить, потому что я могу вовсе не вернуться.

Он решил вовремя замолчать, чувствуя, как Эстер дёргает за нитки его красноречия, чем меньше она знает, тем лучше будет для всех. Магия – это таинство, а не шоу. Не прощаясь, Раст покинул ранчо Пропащих.

День встречал его холодными брызгами росы на траве. Вдалеке холоднели молчаливые горы. Ветер раскачивал верхушки вековых сосен. И птицы кричали в вышине, словно стараясь отговорить одинокого путника от этого опасного путешествия внутрь себя. Собственное подсознание пугало его куда больше холода, голода и диких зверей. Это нечто пострашнее, чем ЛСД: поезд, который увозит тебя к себе, может навсегда сойти с рельс сознания.

Где-то в шуме летнего леса Раст различил голос Йона:

– Ты успел уже испугаться? – пропел белый ворон.

– Не думаю, самое страшное ждёт меня впереди.

Ворон парил белым призраком среди лесного полумрака, путаясь в редких лучах света. Крупные капли росы стекали с ветвей деревьев, переливаясь обрывками радуги. Эта картина казалась Расту каким-то нереальным стопкадром из сна.

– Лес живой… Разве ты не замечаешь? – спросил Йон.

– Это не моя стезя, пернатый. Я равнодушен к природе.

– Зря ты. Всё, что тебя окружает, станет для тебя живым и лес, и море, и твари вокруг. Мы идём сейчас по тропе, ты даже не видишь сущностей, что цепляются к твоим ботинкам. Ты не видишь тех, что оплетают твои волосы, что шепчут тебе в уши.

– Я бы сошёл с ума, если бы мог их видеть.

– Будешь их видеть, если переживёшь посвящение.

Раст рассмеялся громко и раскатисто, казалось, что даже ветви деревьев пошатнулись от его смеха, словно от порыва ветра. Ворон вопросительно взглянул на него.

– Я просто вспомнил, что точно так же себя чувствовал, когда шёл на собеседование в супермаркет, дабы всё лето таскать тележки. Боже, это такой бред. Ты не поверишь.

Йон ничего не ответил. Раст задумался о том, что очень давно он не вспоминал свою прежнюю жизнь в Сакраменто. Прошло почти два года с тех пор, как он покинул дом. А что там было? Пустая мирская суета с выпускными экзаменами, расставание с Амандой, дилемма с выбором колледжа, полное отсутствие перспектив на будущее. Время, когда ты просто подошёл к черте и заглянул за неё – вот она взрослая жизнь. После колледжа выйдешь на работу и будешь пахать, пока не сдохнешь. Может быть, в промежутке женишься и родишь детей, чтобы не было так скучно гнить одному. А ведь они твердили, что нежелание жить как все – это признак незрелости. Что же, блин, есть эта самая взрослость?

– Уметь отвечать за свои поступки, – каркнул ворон, заглянув в его мысли. – И не более того.

– Хотелось бы мне верить, что я могу быть честным даже перед самим собой.

– Здесь тебе придётся отвечать перед тем, кому не получится соврать. Девять дней в лесу, это не шутки. Главное не забывай ставить отметины на камне каждое утро. Там очень легко потеряться во времени.

Раст не сразу заметил, что узкая тропинка увеличила свой наклон, и вот уже ведёт его на вершину горы.

– Как называется эта гора? – спросил он, ступая по серым камням, поросшим мягким мхом.

– У неё нет официального названия, но бабуля называла её – Зуб Мудрости. То, что прорастает болезненно, разрывая плоть изнутри, приносит познания и быстро рассыпается.

Хотя, я не вижу тут особой аналогии.

Путь наверх занял не больше двадцати минут, но Раст почувствовал, как сбивается его дыхание, и каждый шаг даётся всё трудней и трудней. Капля пота скатилась вдоль по виску. Он посмотрел вперёд и замер – перед ним словно на миниатюрном макете раскинулся весь остров: острые пики гор, зелёное марево леса, море с далёкими очертаниями материка. В бухте застыли, словно сделанные из бумаги корабли. Паутина улиц пронизывала город, исчезая в полях.

– Красиво здесь, но как-то мёртво, – сказал он, скорее сам себе, нежели птице.

Оглянувшись по сторонам, он заметил высокое каменное изваяние явно рукотворной природы. У подножья обелиска в каменной породе виднелось углубление, нечто вроде неглубокой могилы, выдолбленной в скале. «Могила» оказалась пуста, если не считать мха и еловых шишек.

– Здесь я тебя и оставлю, – сказал Йон, исчезая в лесной чаще.

***

Джон Доу

Сколько раз я уже пытался убежать отсюда, с этого проклятого острова? Я прибыл сюда на пароме полтора года назад. Похмельная судьба занесла меня в порт Сиэтла одним осенним утром. Я думал бежать в Канаду по своему левому паспорту. Со своим акцентом я мог бы легко затеряться где-нибудь в Квебеке, сделать себе очередные фальшивые документы для переправки в Европу. Хотелось осесть в какой-нибудь дыре во Франции или Бельгии, слиться со своими лягушатниковскими корнями.

Я нашёл лишь одного паромщика, готового переправить меня вместе с Кадиллаком до ближайшего острова всего за 20 баксов. Он сказал, что там есть порт, откуда можно незаметно сбежать в любую точку мира. Так меня и занесло сюда. Не знаю, чем я думал в этот момент? Очень уж хотелось поскорее убраться из Сиэтла, я уже видел объявления о своём розыске.

Ржавое судно скользило сквозь густой белый туман, когда я стоял на палубе, ёжась от холода, ощущая солёные капли воды на губах. Прошло каких-то полчаса, и я ступил на землю Колд-Айленда, ощутив всю проклятую красоту этого места. Здесь я почувствовал себя в своей тарелке, я хлебнул свободы и покоя, которые, казалось бы, оставили меня на веки в моих скитаниях.

Иногда мне хотелось уехать куда-то, где была привычная городская жизнь со всеми её тлетворными развлечениями. Тогда я тщетно приходил в порт и ждал тот самый паром или любой корабль, способный умчать меня куда угодно. Но его всё не было. Один безумный старик сказал мне, что сюда уже лет тридцать не ходят корабли. А все суда в порту давно сгнили, и нет дороги на большую землю, потому что все мы мертвы, а Остров – лишь чистилище.

Мне кажется, именно сейчас я всё понимаю, стоя снова в порту, напрасно ожидая парома. Я знаю, что выхода нет. Это как страшный сон, в котором можно сколько угодно бежать по лабиринту, но так и не найти выхода. И я сам загнал себя в эту ловушку.

Кровь снова подступила к горлу…

***

Марк Раст

Первая ночь в лесу. Я проводил солнце за горизонт. Закат был красив и пугающ одновременно. Именно так наши предки провожали солнце, его живительные лучи, готовясь погрузиться в ужасающий мрак ночи, холода и страха. Я никогда не боялся темноты среди огней города и шума цивилизации. Но именно сейчас я начинал ощущать этот животный ужас, просыпающийся во мне. Каждый шорох ночного леса заставлял меня вздрагивать снова и снова: шелест ветра в кронах деревьев, взмах крыла ночной птицы, шелест мыши в траве, далёкий волчий вой. Здесь я беззащитен. Один на один с Островом, с лесом, с самим собой. Что же самое ужасное в этом испытании? Потусторонние твари, дикие звери, собственное сознание?

Я поднял голову и увидел, что луна зависла прямо надо мной. Её лицо исказилось в безумной улыбке. Я стал вглядываться в сияющий белый шар. Говорят, в рисунках на лунной поверхности можно разглядеть, как Каин убивает Авеля. Но есть ли тут место этим библейским сказкам, держащим под пятой большую часть цивилизованного мира, когда имеешь дело с чем-то гораздо более древним и опасным?

А Таро есть карта «Луна». Там изображены два волка посреди тёмного леса, воющие на ночное светило. Все трактуют его по-разному. Мне же после медитации на данный аркан пришла идея безумия, пустоты и одиночества. Кажется, именно что-то подобное я испытывал сейчас. Эта карта управляет мной.

Открытая пасть луны, красная, истекающая соком скалилась глядя на меня, смотрела своим единственным глазом. Я лежал на своём «жертвеннике», в постели из мха, глядя вверх, понимая, что луна сводит меня с ума, выпивает все соки. Она плясала в небе, она смеялась мне в лицо. Я мог бы вырваться и сбежать отсюда, если бы не сковавший всё тело сонный паралич. Я словно спал с открытыми глазами.

Это превращалось в нечто выносимое: пальцы сами по себе цеплялись на острые камни, словно стараясь держаться за реальность, чтобы небытие не сожрало меня и не переварило.

Незаметно для себя я провалился в сон. Когда открыл глаза, небо бывшее чёрным заметно посерело, а бледная луна скользнула за облака. Так и прошла моя первая ночь на Зубе Мудрости…

***

Джон Доу брёл по пустынной дороге вдоль пляжа. Луна наблюдала за ним сверху. Он вспоминал ту ночь в Луизиане, жар земли и удушливую тьму, там, где пять лет назад они с Джесси переступили грань неведомого мира, обменяли свои бессмертные души на пепел и прах. Свидетель забрал всё сполна, ничего не оставил. Вот куда приводит алчность и желание обрести всё на этом свете. Жажда познания, наживы, бессмертия. Алчность и страсть – матерь пороков. Отмотать эту жизнь сначала и поступить как-то иначе? Казалось, что в этом мире и быть не могло иного варианта развития судеб. Это как повторяющийся сон с летальным исходом. И сколько не беги, ты всё равно придёшь к этой точке, к самоубийственному финалу, логическому завершению всего сущего.

И как доказательство всем этим мыслям, прямо перед ним на дороге раскинулось тело гадюки, в предсмертных судорогах, укусившей собственный хвост. «Уроборос» – всплыло в сознании давно забытое слово. Джон огляделся – впереди два пути пересекались, образуя ровный крест. Перекресток – место, где живёт зло…

Он забыл слова заклятья, прочитанного им в то далёкое лето, но знал, что эта сила всё равно услышит его.

– Призываю того, кто владеет моей душой и телом на решительный поединок.

Ветер налетал с моря, вздымая мусор и серый песок. Сейчас или никогда. Возможно, это единственный шанс вырваться отсюда, побороть своих демонов, избавиться от этой убийственной власти над разумом.

Джон достал из кармана перочинный нож и резким движением рассёк ладонь. Боль вспышкой молнии расколола кожу. Кровь закапала на песок.

– Я слышу тебя, – послышался голос из темноты.

Перед ним возник некто в чёрном плаще и широкополой шляпе. Его лицо закрывали спутанные волосы. Зеленоватый туман клубился вокруг, заволакивая собой всё пространство видимого мира.

– Ты ведь хочешь взглянуть на меня? – он сорвал шляпу и встал ещё ближе туда, где падал лунный свет. Тень сошла с его лица, явив истину…

Джон отпрянул в ужасе – у тьмы было его собственное лицо. Вот только куда более осунувшееся, как череп обтянутый серым пергаментом кожи с тёмными провалами глазниц.

– Ты хочешь сразиться со мной? – шептал его скрипучий наждачный голос. – Ты так и не понял?

Доу хотел было спросить, но язык не слушался. Сейчас все его мысли занимал этот странный перфоманс неведомой твари.

– Ты так и не понял, что главное зло в этом мире – это ты сам? – тварь придвинулась ближе, клацая желтыми зубами у самого лица. – Ты хочешь изгнать меня? Но как же ты не понимаешь, что без меня ты теперь никто. Я был твоим хранителем, твоим возлюбленным, твоей жизнью и всем твоим «Я».

Он ходил вокруг Джона, оказывался то сзади, то спереди, его лицо мелькало перед глазами, словно в свете софитов.

– Не стоит меня прогонять, потому что я уйду сам. И с этого мига, время твоё сочтено. Ты был недостойным сосудом для силы, которой я обладал. Ты проиграл, Джонни… или если быть точнее, Лоренс.

Джон задрожал от звуков собственного имени, уже очень давно никто не произносил его вслух.

– Покойся с миром, Лоренс Дешани, как говорится – земля к земле, прах к праху, пепел к пеплу без надежды на воскрешение в Геенне Огненной.

Тварь залилась смехом пронзительным, словно битое стекло, словно иглы, вонзающиеся в тело, и растворилась вместе с отвратительным зловонным туманом.

***

Раст

День второй. Вот именно сейчас меня и начало терзать всё мирское: голод, отсутствие общения, куча внутренних страхов. Можно собирать росу в листья папоротника, это единственное, что спасает от жажды, но я бы не рисковал питаться подножным кормом. Это бы нарушило условия испытания. Я пережил первую ночь. Всё стараюсь отвлечься на медитацию и созерцание, но линия горизонта до боли режет глаза. Можно было бы записать все мои мысли, но я чётко понимаю, что они не стоят ломаного гроша, то, что я вынесу отсюда, нельзя будет передать словами. Остаётся просто ждать, когда я смирюсь с окружающей обстановкой.

Просто лежу и слушаю пение птиц. В этом нет ничего романтичного или завораживающего, когда понимаешь, что все они просто желают совокупиться. Другие же стремятся друг друга сожрать. Ничем не лучше людей.

Я постарался задуматься, что же такое это само понятие «человек»? На ум пришла только строчка из Ницше про канат между животным и сверхчеловеком, который натянут над пропастью. Стало быть, не цель, а средство. В этой кутерьме узконаправленных понятий, я предпочёл бы остаться пропастью, минуя стадию сверхчеловека. Затем, я пришёл к выводу, что всё это лишь демагогия больного сифилисом мозга и не более того.

Сегодня я камень. Я лежу здесь, чтобы ничего не хотеть и не думать.

Этот день не принёс мне сюрпризов или откровений. Я молча дождался заката, а затем так же спокойно уснул, проснувшись за ночь только пару раз от взмахов крыльев ночной птицы. У меня уже не было сил на страх. Чтобы бояться, нужно что-то иметь при себе, а я, кажется, начал сомневаться в том, что жив. Остаётся только дождаться утра. Единственное, что голод и колебания температур всё ещё причиняют мне дискомфорт.

***

Свет жёлтого плафона далёкий гул моря сквозь открытое окно. Остаётся только лежать и смотреть в покрытый плесенью потолок. Трещины и пятна образуют карты неведомых стран и морей. За стеной скрипит кровать. Какие-то крики доносятся из-за другой стены. Мотель «Эдем» так похож на все зловонные дыры, разбросанные по просторам страны. Они как короста на венах старого наркомана.

Джон лежал на кровати, мучаясь от боли внутри; она словно яд разливалась из живота, бежала дальше по венам, затуманивала разум, отдаваясь в голове, вселяя убийственную слабостью. Простыня насквозь промокла от пота, прилипла к телу, как застиранный насквозь казённый саван. Такой же чужой и грязной казалась ему собственная душа.

Снова стошнило на пол, чем-то густым чёрным и вязким, несмотря на то, что он не ел уже несколько дней. Это просто свернувшаяся кровь. Руки боялись касаться собственного живота со вздутыми и потемневшими венами.

Глаза заволокло туманом, тем самым, пронзительным и зелёным, что преследовал его на этом проклятом острове. Сквозь марево он видел тонкий силуэт на фоне окна.

– Линда, – позвал он с надеждой, ясно понимая, что это лишь видение и не более.

– Я могу быть кем угодно, – отвечал туман. – Всё, что ты любишь, способно тебя убить.

– Нет, тебя не может здесь быть, – сказал Джон сам себе, позволяя видению распасться подобно пазлу.

Он изверг из себя новую порцию уже свежей крови. Она разливалась прямо по подушке и простыням, плавно стекая на пол.

И вот оно, время отмотать всю жизнь назад, посмотреть её как фильм, взвесить все ошибки. Только есть ли смысл?

Кто-то пришёл, кто-то более реальный, нежели Линда из прошлого видения, от него веяло спасительным холодом. Он смотрел своими немигающими большими глазами в ореоле тёмных теней, и волосы чёрными змеями спадали на его неестественно бледное лицо. От него веяло мрачным величием и вечным покоем

– Я узнал тебя, – Джон скорчился в кровавой усмешке, на миг его затуманенный болью разум обрёл кристальную ясность небесной слезы, – Джесси, это всегда был ты.

– Я всегда был рядом, – ответил Смерть.

– Ты помнишь, как мы ездили в Индию, лечиться от зависимостей, а вместо медитаций и йоги жрали кислоту целыми днями? А потом свалили в Варанаси, чтобы понаблюдать реки трупов? – он схватился за холодную ладонь с длинными и сильными пальцами гитариста.

– Помню, хорошие были времена. Помнишь, концерт в Нью-Йорке на стадионе? Было нереально круто, чувак. Что-то ради чего жить стоило…

– Ты же всё знаешь теперь… как и просил у Свидетеля… А Линда, как думаешь, мы с ней встретимся там потом? – спросил Джон с надеждой.

Смерть скривился – главные тайны мироздания так и остались для него сплошными догадками. О том, что будет после смерти, не ведает даже сам Жнец. Он существует, чтобы умереть последним, когда настанет час страшного суда. И тем более, не знал, какая участь уготована Джону, пусть даже тот смог избавиться от демона, контролирующего его разум.

– Всё может быть, – ответил он.

– Спокойной ночи, Лоренс, – сказал он, касаясь холодными губами пылающего лба.

Весь этот мир и опостылевшая боль отошли на второй план. Если где-то и есть счастье, то оно только в том, чтобы перестать существовать, не воплощаться больше ни человеком, ни животным, ни травой, ни камнем, ни даже песчинкой на дне вечного океана. Счастье – это слиться с вечностью.

***

Внезапно стало пусто и сыро… день клонился к закату, завыл ветер в ушах. Надвигалась гроза. Над морем поднялась рябь. Собаки завыли сильнее. Расту оставалось только закутаться дождевик и молча смотреть как утопает в тумане привычный мир. Хоть какое-то разнообразие посреди одинокого леса на высшей точке проклятого Острова. Может быть, случится чудо, и дожди затопят весь бренный мир, оставив его одного посреди бескрайнего моря.

Если бы не страх простудиться и заболеть, то всё было бы вполне умиротворяюще.

А что есть страхи? Они существуют где-то там посреди мирской и конформистской жизни, внутри своих медийных эгрегоров, где большинство верит, что если сидеть под дождём несколько часов, то можно слечь с температурой, и если под рукой нет аспирина, то отправиться к праотцам очень скоро. Разве волки в лесу боялись дождя? А первые люди?

Здесь эти законы больше не действуют.

Вскоре стемнело, и ночной ветер рисовал в силуэтах деревьев неистовую пляску смерти. Говорят, голод и недосып способны вызывать галлюцинации. А может быть, этот таинственный и пока ещё чуждый мир уже начал приоткрывать перед Растом свои врата?

Он старался не думать об этом и то и дело отводил глаза прочь от странных видений. Демонические пляски завораживали, в них не было ничего, что можно было хоть как-то интерпретировать, мутные образы и силуэты, некое зарождение вселенной в телевизионных помехах.

Теперь он смотрел на них, смотрел до боли в глазах, и всё пространство вокруг заволокла эта чёрно-белая рябь.

– Прощай, – сказал ему кто-то знакомый.

Раст перевёл глаза в сторону и увидел Джона. Он выделялся неестественным светлым пятном на фоне этого, поглотившего мир, хаоса. От этого света начинали болеть глаза.

– Куда ты собрался? – спросил Раст.

– Подальше от этого чёртового острова, бро, – сказал он, удаляясь с поляны.

– Постой! – Раст вдруг вскочил, не чувствуя затёкших ног. – Я столько всего тебе не сказал!

– Да и не нужно! – бросил Джон. – Мы и без этого всё поняли давно.

Раст бежал за ним вниз с горы, попутно хватаясь за ветки деревьев, которые больно хлестали по лицу. Он схватил Джона за руку и силой потащил на себя.

– Не бросай меня тут насовсем! – крикнул он. – Я с ума скоро сойду.

Джон обернулся.

– Маленький совет на будущее – никогда не пытайся познать всё на свете, это может плохо для тебя закончиться.

Раст почувствовал, что их с Джоном засасывает чёрное, липкое словно болото, марево.

– Не ходи за мной! – крикнул тот, с силой отталкивая Раста от себя.

Над ним промелькнуло звёздное небо, но вскоре и оно погасло.

***

«Труп неизвестного из мотеля «Эдем», обнаружен в 9.30 утра при обходе горничной. Тело и пространство вокруг обильно покрыто веществом бурого цвета, похожим на кровь». Признаков взлома или борьбы в номере не обнаружено. Из предполагаемых версий самоубийство или несчастный случай», – сухая выдержка из полицейского протокола не сказала Морриган ничего интересного. День начинается, как обычно, с утреннего кофе и утренних трупов.

То, что она увидели, расстегнув чёрный пакет, впервые заставило её отпрянуть в ужасе и недоумении. Знакомое лицо с открытыми голубыми глазами, зрачки, которые сужены, как обычно и бывает у отдавших Харону душу. Выездная бригада забыла закрыть ему глаза.

– Доу, ты в очередной раз меня обманул, пообещав никогда не оставлять, – произнесла она полушёпотом, чтобы никто из проходящих мимо санитаров, а уж тем более, других мертвецов не мог слышать её отчаянья.

Она расстёгивала молнию на пакете дальше, равнодушно рассматривая покрытое коркой запёкшейся крови, тело, которое больше не внушало ей ни капли эротического трепета или каких-то воспоминаний о проведённых вместе ночах. И тогда она допустила кощунственную, казалось бы, мысль: «Что, если бы все, кто оставлял нас, умирали? Было бы гораздо проще пережить разлуку и обрубить все привязанности». Но каждый однажды, хоть раз, задумывался об этом, такова человеческая природа, которой проще простить смерть. Но в данном же случае, сама смерть Джона и являла собой этот постылый акт предательства.

Смыв кровь водой из шланга, она осмотрела тело, не найдя на нём отверстия от пуль, ножевых или иных повреждений. Источник такого количества крови находился внутри. Она могла поставить диагноз даже без вскрытия, всё как у того недавнего бродяги из доков, чья печень превратилась в фуагра, а вены в пищеводе полопались. Это было слишком предсказуемо.

Но, тем не менее, Морриган достала скальпель и произвела разрез на теле в форме большой буквы «Y».

– Посмотрим, из какого дерьма состоит твой богатый внутренний мир.

С равнодушным лицом она разворачивала его кожу, выпуская наружу всё зловоние выпотрошенного организма, смотрела, как ассистенты распиливают грудную клетку, открывая взор весь органокомплекс. Вот разве этим, заплывшим жиром, сердцем алкоголика можно было вообще кого-то любить? Нет, ведь все образованные люди знают, что любовь это просто химическая реакция, игра гормонов и решение разума. Ту самую романтическую и жертвенную любовь придумали необразованные маргиналы, воспитанные на мыльных операх.

Когда дошли до брюшной полости, ассистент Маккензи невольно поёжился:

– Никогда не видел прежде такого запущенного цирроза. Пора завязывать с пивком по вечерам.

Морриган лишь тяжело вздохнула, собирая на анализ кровь из покрытого язвами желудка. Причина смерти и так была ясна, как день, совершенно не хотелось тревожить мысли Джона, вскрывать его черепную коробку.

Закончив осмотр, удалилась в свой кабинет. А что теперь? Составить отчёт о вскрытии, сделать парочку фотографий для картотеки, на случай того, что кто-то явится за трупом. Но кому он нужен? «Пусть черти его похоронят», как было в каком-то детском стишке. Он найдёт своё место в безымянной могиле под номером.

***

Ночь – прекрасное время для страданий и страхов, когда холодные звёзды впиваются острыми лучами в затянутые пеленой глаза под беззвучный смех открытой лунной пасти. Время безвременья. Липкое болото снов наяву.

Раст очнулся, лёжа на спине, над ним простиралось чёрное небо с вращающимися созвездиями северного полушария земли. Ему казалось, что он пробыл без сознания довольно долго и сейчас должен быть день. Впрочем, это могло быть как продолжение той ночи, так и начало новой. Здесь всё давно смешалось.

Мысли снова потеряли былую ясность. Звёзды и облака танцевали над головой в Пляске святого Витта. Он подумал, что возможно сильно ударился головой при падении, но у него не было сил, чтобы встать. Это бессилие напоминало сонный паралич, когда сознание уже проснулось, а тело скованно сном. Вот только, почему это продолжается так невыносимо долго? Он посмотрел на свои руки… увиденное повергло его в шок – средь кусков гниющей плоти белели кости. Хотелось закричать, забыться, умереть, как можно скорее. Боли не было, было просто несколько неприятно. Зато теперь можно увидеть из чего состоит собственная рука – мышцы, сухожилия, кости, немного подкожного жира… странно, что вся эта конструкция ещё может двигаться. Интересно, на что похоже всё остальное тело? Жаль, под одеждой не видно.

Из темноты светилось множество глаз – маленькие жёлтые бусины мыши-полёвки, большие круглые глаза лося, хищные щели волчих холодных глаз. Они все были рядом, возле его поляны.

Словно со стороны Раст наблюдал эту картину, как медленно и плавно, словно верующие на причастие звери подходят к нему, чтобы отхватить зубами кусок гниющего мяса с костей. От прикосновения их лап и зубов становилось немного щекотно. Раст видел всё это пока ворон не выклевал его глаза… затем на землю опустилась темнота и тишина. Лишь черви ещё копошились где-то внутри.

Но он всё ещё существовал подобно некой частице разума во мраке. Он был лишь искрой, плывущей в бесконечном океане космоса… именно такие ассоциации навевало это пространство бесконечного хаоса вокруг.

– Тебе хорошо? – спросил некий голос, но это не были слова в первоначальном понимании, это был лишь некий импульс чужеродной мысли.

– Вполне себе, – отвечал Раст на этом же языке… в прочем, он не был уверен, что является Растом и забыл своё имя, как и всё, что знал до этого.

– Хочешь назад? Или, может быть, останешься?

Раст почувствовал, что исчезает даже эта крупица сознания, сливается с какой-то общей массой хаоса вокруг.

«Может быть, бросить всё, всю эту бесполезную возню, насладиться долгожданным покоем? Где-то там, где нет больше этой бессмысленной вечной гонки, борьбы с другими индивидами за место под солнцем»

Раст даже начал забывать, какова она самая эта земная жизнь. Из последних сил он собрался, стараясь держаться даже за обрывки собственного имени. Что у нас есть, если нет тела? Пожалуй, только одно лишь имя.

– Я хочу вернуться! – крикнул он из последних сил.

Иначе, всё было бы зря… все эти затеи, все эти игры в познание… это здесь, они не важны, а там, в том мире, это значит очень многое. Существовать это великая ценность, а уж иметь возможность влиять на события – вообще какая-то особая привилегия.

– Ты уверен? – спросил тот самый голос.

– А что меня здесь ждёт?

– Да ничего особенного… секунда блаженства, которая покажется тебе вечностью и ничего за ней, слияние с единством вселенной, назовём это так. С тобой я вынужден быть честным, ты же не веришь в эти бредни про райские кущи, ты у нас умный.

– Кто ты? – спросил Раст

– На самом деле, я просто твоё угасающее сознание…

– Верни всё, как было, нахуй!

Всё вернулось снова… ощущения… словно кто-то заново лепит его из глины, затем вдыхает в безжизненное тело сознание, разум и душу. Жизнь возвращается с болью… и вот, снова этот лес. Туман и запах утренней росы, наполняющий лёгкие, готовы раскрыться вместе с криком второго рождения.

Раст лежал на том же месте, посреди летнего леса, разгорающегося новыми красками крови рассвета. Это был очень странный сон, больше похожий на виденье.

***

В этот день он окончательно сбился со счёта и не мог найти путь к вершине горы. Несколько часов он бесцельно бродил между деревьев, так или иначе возвращаясь к этой проклятой поляне, где трава ещё помнила очертания его тела. Словно призрак, бродящий вокруг места собственной смерти. Происходящее вокруг всё больше и больше лишалось смысла. Слабость не давала сил двигаться дальше. И даже если чётко следовать за солнцем, то всё равно возвращаешься обратно. Он боялся ночи, боялся возвращения этих снов и видения, но было слишком поздно, чтобы отступать, пусть он и не знал, сколько дней уже провёл здесь наедине с собой. Когда испытание будет окончено, он поймёт всё сам без слов.