Текст книги "Не Знающая Любви (СИ)"
Автор книги: Крис Монтано
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Запах хлорки, белый пол
Видимо, предупреждение Марины о политике фирмы в отношении беременных и незамужних сотрудниц все же сработало, потому что на осмотр к врачу она поехала через весь город, в муниципальную клинику, в самый последний момент передумав идти в ведомственную больницу.
Она с юности ненавидела женских врачей. Процедура осмотра казалась ей унизительной, и никогда не посещала гинеколога помимо ежегодного медосмотра на работе. Поэтому в прохладный и чистый коридор больницы она вступила с тяжелым сердцем.
Хорошо бы, чтобы врач оказался женщиной. В Ржеве, в выпускном классе они с девчонками попали к гинекологу-мужчине, и то посещение смотрового кабинета она помнила в точности так же, как помнят ночные кошмары: неясные тени, ослепительный свет и мерзкий холод в животе. И еще стыд. Ослепляющий, жгучий стыд, уверенность в том, что все будут смеяться, когда узнают об этом позоре…
Коридор перед кабинетом был пуст, и она, секунду поколебавшись, нажала ручку. Улыбчивая молодая женщина в белом халате и аккуратной шапочке приветливо кивнула ей из-за стола.
– Проходите. Можете раздеться за ширмой, а карточку я заполню позже.
Она быстро и ловко осмотрела ее, немного задержавшись взглядом на подживших синяках и ссадинах на внутренней стороне бедер. Честно говоря, сама она была удивлена, что от бурных свиданий с Матвеем осталось столько следов. Впрочем, на лице докторши никаких чувств не отразилось. Она улыбнулась и кивнула ей, после чего оставила ее за ширмой одеваться, а сама села писать карточку.
Она оделась и вышла в кабинет. Села перед столом, выжидающе глядя на доктора. Та дописала строчку, закрыла карточку и спокойно посмотрела на Нику.
– Срок – девять недель, состояние матки удовлетворительное. Обычно я всегда поздравляю пациенток, однако в случаях, подобных вашему, должна задать вопрос: вы собираетесь оставить ребенка?
Ника вспыхнула и немедленно возненавидела улыбчивую докторшу. Воинственно выпятив подбородок, поинтересовалась с вызовом:
– Вы спрашиваете это, потому что у меня на руке нет кольца? Может, я его не ношу?
Женщина в белом халате спокойно покачала головой.
– Вы ошибаетесь. Семейное положение пациентки меня совершенно не волнует, хотя, к слову, из ваших документов я знаю, что вы не замужем. А вопрос этот я должна задать, потому что на вашем теле и половых органах явственно видны следы насилия. Честно говоря, с моей точки зрения беременность может быть нежелательной только в одном случае: если женщину изнасиловали.
Ника залилась краской еще пуще.
– Простите.
– Ничего страшного. Так как же? Вы хотите оставить ребенка?
– Я…
И тут она испугалась. Очень живо представила себе свой огромный живот… некрасивые пятна на коже… неуклюжую походку… собственные муки во время родов – все говорят, что эта боль ужасна… И еще одиночество. Полное и окончательное одиночество, безработицу, бессонные ночи у постели болеющего малыша. Молчащий телефон. Неоплаченные счета за свет и газ.
Серый призрак ее родного городишки заглянул в чистое окно кабинета, припорошил все пылью. Она вспомнила свою мать, которая умерла сорока шести лет отроду, выглядя при этом на все семьдесят.
Она молчала и кусала губы, чувствуя, как наворачиваются на глаза слезы.
Докторша сочувственно накрыла ее руку своей теплой мягкой ладонью.
– Я знаю, это нелегко. Нелегко признаться чужому человеку, нелегко принять решение. Сделаем вот что. Времени для раздумий у вас не так уж много, но все же оно есть. Пока сделайте УЗИ, сдайте все анализы, а дня через три придете ко мне. Возможно, возникнут медицинские показания для прерывания беременности, а возможно, все будет наоборот. Договорились?
– Да…
– Вот и отлично. Ультразвук в последнем кабинете по коридору. Доктор Резных сейчас на месте. Я выпишу направление…
Уже у самых дверей докторша вновь окликнула ее, вернее, просто сказала ей вслед:
– Поверьте, вам нечего стыдиться, если вы стали жертвой насилия. Не держите это в себе. На свете есть много людей, способных вам помочь. Главное – не оставайтесь со своей бедой один на один.
Ника торопливо кивнула и вышла. Липкий, холодный ужас потихоньку отпускал, разум торопливо рвался в предоставленную лазейку.
Надо смотреть правде в глаза. Любовь Матвея давно превратилась в насилие, это – чистая правда. Она уже давным-давно не испытывала ничего, кроме боли, стыда и отвращения, а значит… значит, она – жертва. И нет ничего зазорного, если она немного повременит с ребенком. Все успокоится, уляжется, она придет в себя, съездит в отпуск. А потом все еще случится в ее жизни, и настоящая любовь, и настоящий мужчина, и тогда у нее родится ребенок, зачатый не в грехе и боли, а в любви и радости…
Доктор Резных оказался мужчиной.
Когда он обернулся от стола, Ника едва не вскрикнула от потрясения. Нет, через секунду стало ясно, что она ошиблась, что виноват просто яркий свет лампы, освещающий доктора сзади и не дающий разглядеть его лицо, но в самый первый момент ей показалось, что навстречу ей повернулся…
Худощавый и невысокий. Жилистый, свитый из тугих мышц и стальных мускулов. Хищноглазый, стремительный, уверенный. Спокойный и сильный. Немногословный. Нежный и терпеливый. Похожий на степного ястреба.
Вадим…
Биение сердец
Она шагнула к столу, доктор развернулся, и оцепенение отпустило ее. Резных был похож на Вадима разве что резкими чертами лица да телосложением. К тому же Вадиму было немного за двадцать, когда он погиб, доктору же явно исполнилось тридцать с лишним, возможно, тридцать шесть или тридцать семь… В любом случае, в переселение душ верят только буддисты.
Она протянула доктору карту и поискала глазами кушетку. Ее внимание привлекли большие фотографии, развешанные по стенам кабинета.
Проросшая горошина. Беленькая фасолина. Смешная бело-розовая закорючка, похожая и на морского конька, и на маленького слоника. Крошечный гном с сердитым личиком и зажмуренными глазками. Человечек с изумленно вскинутыми бровками, сосущий крошечный пальчик…
Все они плавали в межзвездном пространстве – по крайней мере, так это выглядело. Сходство с космосом усиливалось тем, что все герои фотографий были окружены прозрачной сферой, от стенки которой к ним тянулись трубки и проводки, как в космическом скафандре…
Из созерцания ее вывел довольно резкий окрик доктора:
– девушка, я не могу ждать так долго. Если захотите, сможете полюбоваться на настоящего. После операции. У нас это практикуется.
Она вздрогнула и резко развернулась. Врач смотрел на нее… нет, не с ненавистью. Со жгучим презрением. При этом лицо его было профессионально спокойно, но настроение выдавали глаза.
Горящие, серые, с желтыми крапинками вокруг зрачка, ястребиные глаза хищника.
Она разозлилась. Что ж за день такой! Все решают за нее, плохая она или хорошая! Не знают ничего, не выслушали, а туда же.
– Почему вы так… Неважно. Что это – на снимках?
– Это – дети, которые так и не родились.
– Вот эти закорючки?
– Не задирайте нос. Вы были такой же. Я тоже. К тому же на клеточном уровне эта «закорючка» помнит динозавров, а возможно, и сотворение мира.
– А почему они сфотографированы…
Она еще не договорила, а уже знала ответ на свой вопрос, но врач не собирался щадить ее чувств.
– Это – зародыши человека на разных стадиях развития. От всех от них избавились существа, биологически принадлежащие к женскому полу.
– Вам не кажется, что вы перегибаете палку?
– Нет, эээ… Волкова. Я, к вашему сведению, не практикующий гинеколог и не обязан соблюдать политкорректность. Мне бы хотелось исключительно поздравлять тех, кто сюда приходит, но с чем я могу поздравить, например, вас? С решением убить человека?
У нее задрожали губы.
– С чего вы это взяли?
Он презрительно кивнул на карту. Здесь все написано.
– Я еще ничего не решила…
– Бесполезно. Такие, как вы, всегда решают одно и то же. Через три дня вы придете на аборт.
– Вы ведь совсем меня не знаете!
– Я знаю холеных дамочек вроде вас. Престижная работа, кругленькая сумма на счету, шелка, меха, бриллианты. Зачем обременять себя неприятным довеском? В самом лучшем случае такие, как вы, рожают ребенка и забывают о нем, не успев приложить к груди. Зачем? Ведь от этого портится товарный вид. А за пищащим и пачкающим пеленки детенышем отлично присмотрит няня.
Она внезапно указала на фотографии.
– Какой из них у меня?
Врач замолчал, потом с деланным равнодушием бросил:
– Номер пять. Только немного поменьше.
– И… ручки?
– И ножки, и глазки. Крошечные. Но он уже сжимает и разжимает пальцы. Знаете, как выглядит извлеченный во время аборта эмбрион? У него на лице гримаса ужаса.
– Перестаньте! Пожалуйста…
Она внезапно почувствовала слабость и опустилась на кушетку, опять непроизвольно прикрыв живот руками. В кабинете наступила мертвая тишина. Потом раздался тихий голос Ники.
– Я еще сегодня утром была уверена, что оставлю ребенка. Потом, у доктора, очень испугалась. А потом она сама предположила, что я сделаю аборт. Она уверена, что меня изнасиловали.
– А это не так?
– Не совсем так. Но это уж вас точно не касается. Вот что, делайте мне УЗИ поскорее – и я не хочу вас больше видеть.
Он устало кивнул.
– Взаимно. Ложитесь на спину и поднимите водолазку.
Она слышала шуршание, чмоканье и хлюпанье. Видела резкий профиль врача, внимательно смотревшего на экран монитора. Потом он вдруг негромко бросил:
– Хотите послушать своего ребенка?
И не дожидаясь ответа, подкрутил какой-то рычажок.
Сначала она ничего не могла разобрать – чавканье и хлюпанье только усилились.
А потом сквозь эту беспорядочную какофонию пробился вдруг очень тихий, но очень четкий ритм. Маленький барабанщик, неутомимый гномик бил в крошечный барабан палочками, обтянутыми войлоком, – вот какой это был звук.
Она всхлипнула и попросила:
– Покажите…
Он молча развернул к ней монитор.
Нагромождение теней. Серая рябь. Черные пустоты. А потом вдруг из этой ряби вынырнул четкий смешной силуэт.
Ее ребенок.
И в ту же секунду все встало на свои места. Все обрело смысл, цвет и запах. Она вновь чувствовала, как в детстве – на ощупь и на вкус.
Теплое, пушистое и золотое – как цыпленок в ладони. Аромат персика.
Это ее ребенок.
Сверкающая сталь и металлический привкус во рту. И спокойствие, излучаемое во все стороны мощно и ровно, – доктор Резных.
Озарение
Она осторожно попыталась вспомнить Марину и Таню. Ваниль и шоколад. Гладкое и нежное.
Теперь Матвей…
Ее желудок скрутило судорогой, и сразу испугался и забился цыпленок в ладони. Она скорчилась на кушетке, сотрясаемая сухими спазмами, недоумевающая и испуганная такой бурной реакцией.
Врач действовал стремительно и профессионально. Подхватил на руки, перенес на другую кушетку, с валиком для головы. Поднес к носу резко пахнущий ватный тампон, и когда она рванулась и закашлялась, осторожно, но твердо прижал ее к себе.
– Тихо, тихо. Все прошло. Теперь дышите глубже, вот так. Выдыхайте не резко, короткими порциями. Теперь вдох… выдох… Лучше?
– Д-да…
– Что случилось? О чем вы вспомнили? О том… что с вами сделали?
Она сердито отстранилась, чувствуя странное и неуместное сожаление, что приходится это делать. Плечо у доктора было твердым, жестким и удивительно надежным.
– Господи, да что же это такое! Не насиловал меня никто, понятно? Я живу… жила с одним человеком. Мы любили друг друга…
Резных внезапно бесцеремонно протянул руку и оттянул воротник водолазки. Некоторое время смотрел на ссадины и синяки, а потом тихо сказал:
– Тот, кто любит, не способен причинять страдания. Только не говорите, что любите чувствовать боль.
Она опустила голову. Слезы прорвались наружу, потекли по щекам, в носу защипало.
Врач тихо произнес:
– Простите меня, девушка. В любом случае я не должен был вести себя подобным образом…
– Вероника.
– Что?
– Меня зовут Вероника. Коль скоро вы будете моим лечащим врачом, вам надо знать имя своей пациентки.
– Лечащим… но я не гинеколог, я акушер…
– Вот именно. У вас на двери это написано. Акушер-исследователь.
– То есть вы…
Она подняла голову, улыбнулась и смешно, по-детски, вытерла нос тыльной стороной руки.
– То есть да. И с самого начала было да, и иначе быть не могло. Просто испугалась, а вы поторопились сделать выводы. Но я вас прощаю.
Он нахмурился, в ястребиных глазах появилась растерянность.
– Я был резок с вами, напугал вас – а вы хотите, чтобы я был вашим врачом? Почему, черт побери?
Она поднялась с кушетки, поправила волосы, стерла со щек мокрые дорожки слез и очень серьезно сказала:
– Вы так сражались за жизнь моего ребенка, даже не будучи за него в ответе. Значит, именно вам и можно без опаски доверить свою жизнь. Свои жизни.
И улыбнулась.
Сергей Резных никогда не видел, чтобы улыбка так напоминала весенний рассвет. Он смотрел на Веронику во все глаза и впервые в жизни не мог ничего ответить. Не было слов. Просто теперь он знал, что отдаст за нее жизнь. За нее и ее ребенка. Не позволит ей страдать. Бояться. Сомневаться.
И не позволит остаться один на один с теми неприятностями, которые ее наверняка поджидают, если судить по тем ужасным следам, которые оставила на ее теле рука мужчины.
Он проводил ее до машины, а потом долго стоял и смотрел ей вслед. Ника видела это в зеркальце заднего обзора.
Издали он снова напомнил ей Вадима. Тот вот так же подпирал стенку, дожидаясь ее возле выхода из подземки.
И глаза у них похожи, ужасно похожи. Глаза хищной птицы, пронзительные и зоркие, всегда немного сердитые, но почему-то в них хочется смотреть еще и еще.
Она ехала и улыбалась своим мыслям. После сильнейшего потрясения, испытанного ею в кабинете этого акушера-экстремала, она чувствовала себя странно отдохнувшей и посвежевшей. Словно стряхнули с нее черное наваждение последних месяцев, и не стало больше мучительных мыслей о Матвее Гребецком, зато вернулись прежние удивительные ощущения от всего, что ее окружало.
Она ехала по знакомым улицам, узнавая их заново, наслаждаясь забытыми ощущениями. Теперь все будет иначе. И обязательно – хорошо.
Потому что теперь у нее целых две жизни – большая и маленькая.
Женщина-мечта
Сергей Резных тряхнул головой и вернулся к себе в кабинет. Постоял на пороге, потом неожиданно резко и сильно втянул ноздрями воздух.
Аромат духов Вероники Волковой еще не выветрился. Больничный запах дезинфекции не смог его заглушить.
Женщина-рассвет. Женщина-заря. Огненные волосы и изумрудные глаза – такое банальное и такое прекрасное сочетание.
Беременность будет ей очень к лицу, хоть она и поймет это не сразу. Белая кожа станет будто прозрачной, светящейся изнутри, а изумрудные глаза приобретут оттенок Ирландского моря. Рыжие волосы станут мягче и пушистее, грудь округлится, а потом, когда живот станет больше, изящные нежные руки станут казаться руками античной богини. Сергей не знал зрелища прекраснее, чем женщина, ожидающая ребенка.
Он сел за стол и бездумно окинул взглядом его поверхность. Протянул руку и осторожно стер пыль с маленькой выцветшей полароидной фотокарточки в простой деревянной рамке. С нее на него вызывающе и весело смотрел его родной брат, навеки оставшийся двадцатилетним.
Вадим Резных…
Сближение
Вероника приехала на прием через два дня. Анализы у нее были хорошие, чувствовала она себя вполне прилично, но Сергей все равно тщательно осмотрел ее, померил давление и прописал кислородные коктейли и витамины. Пока он выписывал рецепт, она задумчиво смотрела на него, а потом вдруг спросила:
– Простите… У вас, случайно, не было родственника по имени Вадим?
Надо признать честно: он выронил ручку. И уставился на свою пациентку такими глазами, что несчастная отодвинулась от стола вместе со стулом.
– Я что-то не то спросила? Просто… вы очень похожи на одного человека… Я его знала много лет назад…
Он молча развернул к ней фотографию в рамочке. Ника очень осторожно взяла ее и долго смотрела, бессознательно поглаживая карточку кончиками пальцев. У него перехватило дыхание. Он осторожно кашлянул и спросил:
– Вы… наверное, учились вместе?
– Что? А, нет… Училась я в другом городе. Вадим жил у меня. Последний месяц… своей жизни.
– Так это были вы! Та шала… деви… девушка, у которой он прятался от полиции?
Она осторожно поставила карточку на стол и подняла на взволнованного врача свои изумрудные глаза.
– Я не была его шалавой. И девицей тоже. Честно говоря, я вряд ли успела кем-то стать для него. А вот он для меня стал очень многим.
– Вы его… любили?
– Не знаю. Раньше была уверена, что нет, а теперь думаю, может, только его и любила? У нас с ним было очень мало времени.
– Да, месяц – это маловато…
– У нас с ним была всего одна ночь. И он был для меня самым первым. А на следующий день он погиб.
– Знаете что, зовите меня Сергеем, а я буду звать вас Ника, ладно?
– Хорошо. Так лучше.
И он стал рассказывать ей про Вадима и маму, про всю свою жизнь, про то, как плакал над двумя одинаковыми холмиками земли, а капли дождя смешивались со слезами… Ника слушала взволнованно и внимательно, подавшись вперед, а когда он умолк, начала рассказывать, как Вадим спас ее в вагоне подземки и почему оказался у нее дома, про ночевки на диване и про первую их ночь, оказавшуюся единственной и последней…
Этот разговор сблизил их до такой степени, что через неделю он с удивлением ощутил себя едва ли не отцом будущего ребенка Вероники. Во всяком случае – дядей. Это было глупо и по-детски, но он ничего не мог с собой поделать. Если бы не та проклятая перестрелка, Вадим познакомил бы ее с мамой, и не было бы двух холмиков на кладбище, а была бы их большая, дружная семья, и Вадим ушел бы из банды, потому что рядом с ней невозможно представить себе такое безобразие, и Сергей ездил бы к ним из Москвы, а потом все равно стал бы акушером и принимал бы если не первого, то уж второго своего племянника – наверняка!
Они сблизились стремительно и незаметно, два одиноких человека в большом городе, создали иллюзию единого прошлого, доверились друг другу настолько, что и будущее могли представить только совместное…
Хотя к любви это пока еще не имело никакого отношения.
Поддержка
Помимо поездок в клинику и все крепнущей дружбы с врачом в жизни Вероники пока еще не наметилось серьезных перемен, если не считать резкого улучшения здоровья.
Недолгий токсикоз первых недель сменился прекрасным самочувствием и удивительно хорошим настроением. Она самую малость раздалась в талии, но пока еще живот был не виден, зато грудь наливалась с каждым днем. Ее потянуло на яблоки, и она поглощала их в течение всего рабочего дня, заставляя соседок по комнате то и дело вздрагивать от звуков сочного хруста.
Марина и Татьяна узнали об окончательном решении сохранить беременность первыми – и единственными. Она сама не знала, почему, но доверяла им безоговорочно. Через несколько днейу нее на квартире состоялся первый военный совет прекрасного триумвирата.
Татьяна прошлась по всему дому – настоящая кошечка, осторожно исследующая новую территорию. Обиталище Вероники ей понравилось, и она предложила устроить здесь нечто вроде штаб-квартиры.
– У меня – Макс, он старичок и зануда. Маришка будет то и дело смотреть на мужа – как бы он не ухлестнул за нами с тобой. А у тебя хорошо и удобно, ты же одна…
– Тань…
– Мариш, я вовсе не такая бестактная дрянь, как ты думаешь. Я имею в виду, Гребецкий ведь сюда не ездит, не так ли?
Ника улыбнулась, ставя на стол стаканы для сока, соковыжималку и вазу с фруктами.
– Я должна вам сообщить следующее. Полагаю, что история с Гребецким окончена раз и навсегда.
– Ох!
– Ты уверена?
– Больше чем уверена. Знаете, беременность влияет на мозги. Я вдруг словно проснулась – и поняла, что не хочу жить с этим тираном. И быть с ним не хочу. И уж тем более – не хочу с ним спать, даже изредка.
При этих словах ее слегка передернуло, что не укрылось от внимательного взгляда Марины. Темноволосая красавица прищурилась.
– Сдается мне, ваша последняя встреча была не из самых романтичных в твоей жизни?
– Понимаешь, Марин, мне вообще не стоило начинать всю эту историю с Матвеем. На самом деле довольно быстро выяснилось, что мы друг другу ну никак не подходим.
– В смысле постели?
– В любом смысле. Я пошла на поводу у собственных фантазий, вбила себе в голову всякую ерунду – о загадочном взгляде, об огне подо льдом… На самом деле он никакой не загадочный, а смотрит так, потому что близорукий. И секс он любит такой… который мне совсем не нравится.
– Какой, расскажи!
– ТАНЯ!
– Марин, ну мне же интересно! Ника, будь хорошей девочкой, расскажи – раз уж все равно все кончено…
– Нет. К этому я пока не готова. Но могу сказать одно: Матвею Гребецкому стоит поискать другую девушку.
Девушки опять многозначительно переглянулись, но на это раз Ника заметила их взгляд и насмешливо прищурилась.
– Вы решили все-таки не расстраивать меня сведениями о жене? Не волнуйтесь, я же говорю – беременность благотворно влияет на голову. Я влезла в компьютер и узнала про его жену все, что могла. Это вполне официальный и благопристойный на вид брак, но вместе они давно не живут, только по большим праздникам встречаются. Фотографию жены я тоже видела. Красивая. И все равно это ничего не значит.
Марина кашлянула.
– А как насчет того, чтобы сказать ему о ребенке? Ведь деньги на содержание…
Ника перебила подругу ласково, но твердо.
– Это мой ребенок. Я сама решила его оставить – сама и выращу. Доработаю до того времени, сколько удастся не попадаться на глаза начальству. А потом мне выплатят выходное пособие плюс пять окладов, а это очень немалые деньги. Потом продам этот дом и машину, куплю небольшую квартиру, Сергей рекомендовал один из спальных неплохих районов… Там даже небольшое озеро есть…
– Сергей – это…
– Не сверкай глазками, Тань. Сергей – это мой акушер-гинеколог. Врач Сергей Резных.
– Симпатичный?
– Очень. Так вот, квартира обойдется недорого, так что в банк я положу весьма приличную сумму. До родов поживу на проценты, а дальше – видно будет. Неужели не найду работу? У меня разных специальностей – море.
Марина внимательно смотрела на раскрасневшееся и хорошенькое лицо Вероники. Ее было не узнать – такой спокойной и беззаботной она выглядела. И, судя по всему, не притворялась.
Татьяна нахмурилась и изрекла:
– И все-таки я бы сообщила ему о ребенке.
– А зачем? Только лишняя головная боль для него, и все. Он не собирается на мне жениться, а я этого и не хочу.
– Но ведь он отец!
Ника вопросительно посмотрела на Марину. Та в замешательстве покачала головой.
– Не знаю, что и сказать. С одной стороны – он имеет право знать о ребенке. С другой… Не буди лиха, пока оно тихо.
Таня фыркнула.
– Ты считаешь Гребецкого лихом? Чем же он может навредить, узнав о ребенке? Я еще понимаю, если бы Ника собиралась слупить с него денег или подать в суд на определение отцовства, но она-то как раз этого и не хочет! На долю Гребецкого остается только чистая и безвозмездная, то есть бескорыстная радость от того обстоятельства, что у него скоро родится сын. Или дочь. В таких ситуациях, когда от них ничего не требуют, мужчины расслабляются и начинают осыпать женщин подарками.
Ника надкусила очередное яблоко и задумчиво помахала им в воздухе.
– Не знаю, хочу ли я этого… Честно говоря, я бы с удовольствием забыла о нем навсегда. Если же он изъявит желание воспитывать своего ребенка, я не смогу ему запретить, и тогда мне придется видеться с ним…
Татьяна усилила нажим.
– А теперь представь, что будет, когда Гребецкий узнает о твоей беременности от других людей? Он же почувствует себя обманутым и оскорбленным в лучших чувствах, не говоря уж о том, что скандал выплывет наружу. Вдруг он разозлится и затеет судиться? А ты к тому времени уволилась. Он к судье – так, мол, и так, мать не может обеспечивать мою деточку, в то время как я – миллионер. У тебя же заберут ребенка!
Ника вздрогнула и испуганно посмотрела на Таню, а Марина сердито хмыкнула.
– Надо сказать, воображение на всякие гадости у тебя развито, Тань. Ладно, убедила. Лучше сказать самой. Только надо продумать, как именно.
Ника удивилась:
– Что значит – как? Позвонить и сказать, как же еще?
Марина торжествующе вскинула палец.
– Вот и нет! Важные вещи надо говорить при личной встрече. Сделаешь так: назначишь ему свидание на нейтральной территории.
Таня, блестя глазами, вклинилась в разговор, и обе подруги начали вещать наперебой:
– Оденешься элегантно, но не соблазнительно.
– Вести себя будешь с вежливым равнодушием.
– Доброжелательно, но прохладно.
– Сразу расставишь все точки над «i».
– Скажешь, что никогда не забудешь того времени, которое вы провели вместе…
– Но теперь ваши дороги расходятся…
– И хотя ты навсегда сохранишь к нему теплое отношение…
– Вас больше ничего не держит вместе.
– Потом сообщишь, что ждешь ребенка…
– Что все получилось случайно…
– И его вины тут нет.
– После этого можешь доверительно взять его за руку и очень твердо сказать, что не ждешь от него никаких подарков и помощи, ребенка оставляешь, воспитывать будешь сама, фамилию дашь свою.
Ника недоверчиво прищурилась и начала:
– И тогда он…
Девушки откликнулись хором:
– …страшно обрадуется!!!
Ника расхохоталась, а потом резко оборвала смех и сказала:
– Не могу объяснить, но мне все это чертовски не нравится… Посоветуюсь-ка я с врачом!
Одобрение
Сергей выслушал рассказ о рекомендациях подружек, некоторое время думал, а потом план одобрил. В целом.
– Я бы не напирал на свою фамилию и все такое. Вдруг у парня больное самолюбие? Между прочим, насчет суда твоя таня права – если он вздумает отомстить за обиду…
– Господи, Сереж, и ты о том же! Да на что ему обижаться? На то, что я не собираюсь садиться ему на шею? На то, что не требую алиментов?
– На то, что лишаешь его отцовства. Или еще хуже: на то, что посмела принять решение без его ведома.
– Это так страшно?
– Для многих мужчин – да. Я не знаю, важно ли это для твоего Гребецкого, но, учитывая, что он крупная шишка и привык властвовать и повелевать – запросто.
– Это же глупо!
– Не скажи. Мы, мужики, натуры незатейливые, но разнообразные. Никогда не знаешь, на каких тараканов в голове наткнешься.
– Но в целом ты план одобряешь?
– Я хочу надеяться, что перспектива стать отцом должна мужика обрадовать. Я бы – обрадовался до потери сознания. И в любом случае он имеет право об этом знать. А все остальное… ты же топ-менеджер. Действуй по обстановке, а если что – жди морскую пехоту. Я буду рядом.
– Сереж, я не хочу, чтобы ты…
– Не спорить, пациентка Волкова. Я опасаюсь за безопасность своей пациентки. В конце концов, те синяки тебе поставил именно он.
– Не хочу вспоминать!
– Вот именно. Поэтому я и буду рядом.
Неприятный разговор
Она ужасно трусила, когда набирала его домашний телефон. И едва не бросила трубку, когда услышала его недовольный голос. А потом вдруг успокоилась – либо он не захочет разговаривать вовсе, либо все самое главное она скажет все равно не сейчас, а при встрече.
На встречу с ней он согласился без всяких возражений. Он вообще был какой-то странный. В Ржеве про него сказали бы – пришибленный. Звонку Нике он не обрадовался, но и холодным его голос назвать было нельзя.
Вероника бросила короткий взгляд в окно. Там, в тени раскидистого дуба, на лавочке сидел Сергей Резных, привольно вытянув длинные мускулистые ноги в джинсах и кроссовках. Футболка обтягивала могучую грудь и абсолютно плоский живот, сложенные на груди руки были словно свиты из мышц… Худощавый и гибкий, он очень напоминал своего младшего брата, но теперь она видела перед собой не мальчика, а взрослого мужчину, матерого, уверенного в себе самца…
Матвей нервно кашлянул, и она очнулась, отвела взгляд.
– Прости. Такая погода сегодня…
– Вероника, я выкроил буквально несколько минут. Пойми меня правильно, у меня масса дел… мы ведь договорились некоторое время переждать…
– Матвей, я хочу сказать, что все закончилось.
– Как? Что… то есть почему?!
В голубых глазах неожиданно полыхнул знакомый огонек, и сердце ее подпрыгнуло: неужели он все же любит ее?!
Гребецкому все большего труда стоило сдерживать нарастающую ярость. Что эта рыжая сучка о себе возомнила? Что он будет ходить перед ней на задних лапках, как дрессированный пудель? И как она смеет решать, кончилось у них все или не кончилось? Это его прерогатива, а ее дело – слушаться и подчиняться его решениям…
Сергей рассматривал Гребецкого, слегка повернувшись в сторону и скосив под темными очками глаза. Неудобно – зато безопасно.
С каждой секундой он все больше злился и все сильнее недоумевал: что такого есть в этом жирном – ну ладно, склонном к полноте – мужике с безвольным бабьим подбородком и бегающими выцветшими глазками? Что нашла в нем ослепительная рыжая королева Вероника? Как могла терпеть от него побои и унижения? Да на него только прикрикнуть – он от страха намочит штаны… А ведь нервишки-то у тебя пошаливают, миллионер! А может, и мозги тоже. Заметный даже отсюда тремор рук, повышенный тонус плечевого сустава, гиперфункция потовых желез… Вот Ника что-то сказала – и это рыхлое, безвольное лицо мгновенно окаменело, стало злым, в глазах загорелась ненависть. Сергей видит это даже сквозь стекло, так неужели же этого не видит она?
Она набрала воздуха в грудь и начала, как задумали.
– Матвей, поверь, я всегда буду помнить то время, когда мы были вместе. Ты очень много значил для меня…
“Идиотка! Наглая рыжая сучка! С таким снисходительным видом с с ним не смеет говорить никто. Вернее, не каждый. И уж точно – не эта шлюха…”
– Теперь самое главное. В том, что случилось, нет твоей вины, я хочу, чтобы ты знал это. Я и в мыслях не держу чего-то требовать. Наоборот, я считаю себя твоей должницей – ты подарил мне счастье материнства. Я приняла решение оставить ребенка, воспитывать его буду сама, фамилию он будет носить мою…
“Все, как она и предупреждала! Ах ты, рыжее змейство! И ведь сколько наглости! Смотрит прямо в глаза, на губах усмешечка и по-честному рассказывает весь свой будущий сценарий. Не показывать вида, не показывать! Пусть понервничает…”
– Вот и все. Понимаю, я тебя ошарашила, прости. Я решила, что ты имеешь право знать о ребенке, потому и сказала. Только поэтому. Теперь все.
Она умолкла и только тогда поняла, как сильно она волновалась. Ладони были мокрыми от пота, коленки под столом дрожали. Она едва осмелилась поднять глаза на него – и была ошеломлена увиденным.
Матвей Гребецкий, великий финансист и лучший игрок на бирже, сейчас походил на умалишенного. Губы шевелятся беззвучно, пустой остекленевший взгляд обращен в пустоту… Она удивилась – как она могла считать их голубыми льдинками, под которыми пылает огонь, что за романтическая чушь! На самом деле глаза у него холодные и равнодушные, как у сытого боа-констриктора, а цвет у них блеклый, чуть ли не белесый.
