Текст книги "Мой истинный враг (СИ)"
Автор книги: Крис Карвер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Глава 20
Когда они спускаются на первый этаж, гостиная разнесена в щепки. Гейл застывает в дверях, широко открыв рот.
– Нифига себе.
Разнесено все. Мэтт стоит, опираясь о стену ногой, и взгляд у него пустой и серый, как небо перед дождем. Будто выкачали. Диван в щепки и лоскуты, стол по частям валяется в разных углах, книги разодраны (явно когтями), шкаф опрокинут, повсюду грязь от земли из цветочных горшков, куски поролона, шнуры и тряпки. Разбитый телевизор лежит в центре комнаты и странно дымится. Розетка искрит.
– Окей, я просто пойду, – Гейл поднимает руки вверх и шагает на выход.
– У тебя пять секунд, – говорит ему Мэтт. И всем в этой комнате ясно, что он не шутит. – Четыре.
Гейл вскрикивает, выбегая. Ребекка быстро закрывает за ним дверь и бросается к Мэтту, но того сейчас остановит разве что танк, да и то вряд ли.
Ребекка бросается на него, хватает за шею, но тут же оказывается у стены, откинутая одним легким броском, как пушинка.
– Мэтт, нет!
В голове туман и настойчивая мысль: «Чем ты думала, тупица?».
– Отойди.
– Постой! Не смей его трогать, слышишь?!
Она мечтает, чтобы пришел Филип, Натали, Джозеф, хотя бы Эстер – кто угодно, чтобы остановили его.
Вскакивает, запрыгивает Мэтту на спину и впивается зубами в его шею до хруста – скорее всего, зубов.
Кажется, это срабатывает, потому что Мэтт оседает на пол. Они оба.
Ребекка смотрит в его лицо, и ей становится плохо.
Щеки Мэтта мокрые. Волосы прилипли ко лбу. Губы в крови и мелких ранках, которые, кажется, не собираются заживать. А взгляд… Взгляд такой, будто Мэтта нет внутри, только волк, только дикий зверь, который желает крови. Ребекка видела разного Мэтта, но такого видит впервые. Ей не по себе.
– Мэтт, – нет сил огрызаться с ним, хочется просто достучаться сейчас и дать понять, что это не было демонстрацией, это было попыткой дать им обоим нормальную жизнь. Это не было назло, это не было детским капризом, черт побери, это было просто необходимостью.
Когда их взгляды сталкиваются, Ребекка уверена, что ее сейчас убьют. Обхватят шею пальцами, сдавят до хруста и переломают, ни разу не моргнув.
Но Мэтт удивляет ее. Он пристально смотрит, потом тянется и мягко трогает окровавленной рукой его живот. Ребекка могла бы оттолкнуть его, если бы не была в ступоре, так что сейчас она просто сидит и наблюдает, как Мэтт прислушивается к ее ощущениям.
Он ищет ее.
Боль.
Прислушивается к ее ощущениям.
И, не найдя никаких перемен, с облегчением выдыхает.
– Если тебе так плевать с кем, – сухим голосом шепчет Мэтт, опуская руку. – Могла бы попросить меня. По крайней мере, мы связаны…
Ребекка чувствует себя слабой. Ее убивает подкожное, животное желание вцепиться Мэтту в футболку, вжаться в его тело своим и разрыдаться от страха и ужаса.
Поэтому она делает то, что привыкла делать.
Улыбается.
– Вот именно, Мэтт, – шепчет она, мечтая, чтобы сердце остановилось. Она так устала причинять ему боль. Она так устала. – Мне еще не настолько плевать с кем.
Ребекка поднимается на ноги и идет в гостиную, делая единственное, что сейчас имеет смысл: берет мешки для мусора и начинает уборку. Сначала куски дерева – все, что осталось от стола и полок, потом обрывки книг и разодранные подушки.
Она так увлекается, что не слышит шагов. Вскрикивает, когда ее ловят за руку и рывком разворачивают, крепко сжимая за плечи.
– Что ты помнишь с той ночи?
До Ребекки не сразу доходит, а когда она, наконец, понимает, о чем идет речь, ужас собирается комом в горле.
– Ты шутишь, – шепчет она, вырываясь.
Мэтт идет за ней по пятам.
– Не шучу. Что ты помнишь? Как ты оказалась в лесу? Почему твои родители там оказались, почему тебя искала полиция и добровольцы? Почему, Ребекка?
Она разворачивается и пытается ударить Мэтта по лицу, но лишь мажет костяшками по краю скулы – не попадает.
– Пошел ты нахрен!
– Ты всю жизнь ненавидела мою семью! Играла с нашими чувствами, делала вид, что тебе плевать!
– Остановись!
Вторая попытка ударить тоже с треском проваливается.
– Нет! Ты винишь мою семью, причиняешь им боль, но единственный, кто виноват в смерти твоих родителей – это ты сама!
Третий удар приходится прямо на бровь и правый глаз. Мэтт отшатывается, хватаясь за лицо, но Ребекка не может остановиться, она чувствует себя одичавшим котом: бросается на него и бьет, бьет, бьет, пока рука не начинает гореть. И даже потом она чувствует, как все тело выламывает от желания причинить еще больше боли, почувствовать запах крови. Она желает Мэтту умереть.
А Мэтт не сопротивляется больше.
Но силы не бесконечны, и в какой-то момент они заканчиваются. Ребекка плюхается на покрытый грязью пол с исцарапанным паркетом. Ее трясет так, что зуб на зуб не попадает. Мэтт весь в крови, грязи и, кажется, слезах, подползает к ней и добивает словами, выплевывая их в лицо.
– Почему ты выпрыгнула из той машины? Что случилось, Ребекка, почему твой отец и твоя мама покинули машину ночью в полнолуние и побежали за тобой в лес? Что случилось, Ребекка?
Телефон в заднем кармане чудом цел. Ребекка дважды его роняет, пачкает сенсор кровью – кровью Мэтта, разумеется, – пока, наконец, не набирает номер, глотая воздух горящим горлом. Она словно жевала стекло.
Трубку берут после третьего гудка.
– Что случилось той ночью? – всхлипывая, спрашивает она.
– Ребекка? Ты в порядке, милая?
– Тара, ты говорила, отец позвонил тебе и попросил поисковую группу. Что случилось? Почему я выбежала… из… машины?
Странно, что она не вырубается, потому что это определенно самая сильная паническая атака в ее жизни.
– Ребекка…
– ГОВОРИ!
– Я не знаю, что случилось, дорогая, клянусь! Все, что он сказал мне – что ты резко начала кричать и просила остановить машину. Ты громко кричала, у тебя пошла кровь из носа, и ты… Ты повторяла одну фразу.
Внутри словно что-то обрывается. Ребекка смотрит на Мэтта – прямо в его мутные глаза. Красивые глаза. Наверное, самые прекрасные на свете глаза, которые она так ненавидит.
– Что за фраза, Тара? – шепчет из последних сил.
– Ты повторяла: «Я нужна ему». Много раз, будто обезумев.
Телефон выскальзывает из пальцев.
* * *
Солнечный свет царапает прикрытые веки подобно стеклу. Мэтт крепче закрывает глаза, не желая возвращаться из сна в пропитанную болью реальность. Ему ничего не снилось, он просто спал – спокойно и бесстрашно, наверное, впервые за это время. И пусть это была пустая ночь, не наполненная ничем, она была одной из лучших.
– Мэтт, – кровать прогибается под чужим весом. Он мог бы прикинуться спящим, но у отца прекрасно развита интуиция, он может чувствовать ложь, пожалуй, лучше, чем кто-либо из них. К тому же, он оборотень, хоть и с частично спящими способностями. – Сынок, скажи мне, где она?
Мэтт прикрывает глаза ладонью, надеясь еще хоть на секунду продлить это чувство спокойствия.
– Откуда мне знать?
– Почувствуй.
Легко сказать.
Чувствовать Ребекку после того, что случилось – адски больно. Каждый раз, когда Мэтт делал вдох и хватался за ниточку, ловя с ней связь, острая боль простреливала все его тело, и Мэтт падал. Не физически, а морально. Падал глубоко, в жерло вулкана с кипящей лавой. Падал, теряя воздух, теряя себя.
– Я не знаю, пап.
– У Эммы ее нет, у Тары тоже. И в полицейском участке. Филип даже позвонил Кэмпбелам.
Мэтт открывает глаза и пытается понять, почему его до сих пор не скрутило беспокойством.
– Подожди меня внизу, – тихо просит он.
Отец с благодарностью проводит ладонью по его плечу.
* * *
На кухне мама впервые за долгое время готовит. Она делает пирог с орехами и морковью – любимый пирог Ребекки. Эстер сидит на подоконнике и болтает ногами, вычерпывая остатки йогурта из баночки. Филип нарезает хлеб для тостов. Отец сервирует стол.
Выглядит так, словно все готовятся к завтраку и не о чем переживать. Мэтт даже в какой-то момент смотрит в сторону лестницы, ожидая, что Ребекка, громко шаркая ногами по полу, спустится, подтягивая на ходу штаны.
Но Ребекки нет, и все это спокойствие на кухне – фальшивое. Мэтт понимает это, когда видит чересчур крупные кусочки моркови для пирога – мама не делает такие крупные кусочки, потому что это противоречит рецептуре. Он видит, что у Филипа грязные волосы, а это значит, что он еще не ходил в душ и, по-видимому, спать он не ложился тоже. Пальцы Эстер дрожат. От отца пахнет сигаретами.
– Она на кладбище, – произносит Мэтт, просто поняв это. В секунду. Он посылает импульс, ниточка связи натягивается до скрипа, и он чувствует Ребекку.
Отец застывает, поставив последнюю тарелку на стол.
Мама засыпает слишком много муки в тесто. Эстер сжимает упаковку от йогурта, а Филип закрывает ладонью глаза.
– Съездишь со мной? – просит отец. Мэтт не хочет видеть Ребекку, ему противно, этой ночью он запинал своего волка до такой степени, что тот даже не пытается теперь заскулить или подать какой-то знак.
– Отвезу тебя, но посижу в машине, – Мэтт берет ключи.
Он слышит, как Филип рычит, когда они выходят из дома.
* * *
Пальцы немеют от холода.
Мэтт сжимает рулевое колесо и старается смотреть перед собой, но взгляд сам падает в зеркало заднего вида, на тропинку, где недавно скрылся отец.
Он делает вдохи ртом, а выдыхает носом, пытаясь успокоиться. Зубы сводит от сдерживаемых желаний. Побежать туда, к ней, увидеть, убедиться, что все в порядке, обнюхать, вытянуть боль, если она есть. Окутать собой, забрать всю горечь, доказать, что она не одна, никогда не будет одна.
Как бы Мэтт не гнал чувства от себя подальше, как бы не пытался найти выход – это происходило. Ребекка смешивала его с грязью, делала все, чтобы Мэтт возненавидел ее, но вместо этого Мэтт погружался в нее все сильнее и сильнее, глубже и глубже. Ему казалось, что Ребекка полностью проглотила его, привязала к себе до такой степени, что ничто на свете не разрушит эту связь. И Мэтт не представлял, что с этим делать. Он не видел выхода. Его будущее – чернота. Без единого просвета.
Он улавливает движение в зеркале заднего вида.
Теряя себя, выскакивает из машины, бросаясь навстречу.
Отец несет Ребекку на руках. Мэтт чувствует ком, подступивший к горлу. Ребекка выглядит полностью опустошенной, без сил и чувств. Ее глаза закрыты, волосы прилипли к побледневшей коже лица. Красная клетчатая рубашка запачкана кровью и грязью. На ней всего один кроссовок, на джинсах красуется огромная дыра.
– Открой дверь, – просит отец, и Мэтт послушно распахивает заднюю дверцу.
– Что с ней? – Мэтт старается не смотреть на лицо Ребекки, но взгляд сам цепляется за длинные пушистые ресницы, что подрагивают и отбрасывают на щеки густые тени.
– Она спит.
Мэтт задерживает дыхание. Отец укладывает Ребекку на заднее сидение, подложив куртку ей под голову. Мэтт склоняется над ней и прислушивается к ощущениям, к запахам, к чувствам.
От Ребекки нестерпимо несет горем. Как от бездомных несет мочой и перегаром – так же остро Ребекка пахнет болью, своей личной трагедией и отрешением. Она пахнет так, словно из нее выкачали все тепло и свет, словно ничего кроме боли, страха и плохих воспоминаний не осталось. Она пахнет отчаянием и потерей.
Мэтта шатает от смеси этих запахов, а когда горький аромат слез с силой бьет в лицо, он спешит закрыть дверцу и сесть за руль рядом с отцом.
Они едут молча – не о чем говорить.
Все, что касается вчерашнего вечера и той ночи, они обсудили дома. Мэтт рассказал все, что знал, рассказал о догадках относительно Ребекки. Рассказал, что это именно она была причиной, по которой ее родители оказались в лесу той ночью. Они оба были причиной, их связь сотворила все это, и Мэтт впервые не хочет чувствовать эту связь.
* * *
Ребекка просыпается в своей комнате.
Ее голова раскалывается от боли, она чувствует себя просто ужасно. Она не ощущает своих ног, горло горит после часов бесконечного крика, лицо разъело от слез.
Не хочется даже шевелиться, хочется лежать, рассматривая потолок. Кажется, что лишнее движение причинит боль, будто в ее кожу воткнуты крошечные иглы.
Но встать пришлось бы рано или поздно. Нестерпимо хочется в туалет, помыться и надеть что-то, не испачканное кровью.
На подгибающихся ногах Ребекка идет до туалета, справляет нужду и там же скидывает всю одежду, оставшись полностью голой. На ощупь в ванную, фокусируясь на звуке своих шагов, чтобы мысли не перебили их, воспоминания не возникли в голове. Ей нужна передышка хотя бы в несколько секунд.
Вода слишком горячая, и, регулируя ее, Ребекка внезапно понимает, что костяшки ее рук полностью сбиты, даже не до ссадин, а до мяса. Кожи нет. Она долго смотрит на них, а потом, поддавшись порыву, подставляет царапины под струи воды, наслаждаясь тем, как боль с шипением впивается в ее руки.
Иногда боль кажется Ребекке живой. Она думает о ней, представляет ее, и она всегда предстает перед ней в разных образах. Красивая девушка с длинными, ниже талии, светлыми волосами или же старуха, у которой нет зубов, щеки впали, а в пустых глазницах медленно умирает жизнь. И она не знает, который из образов пугает ее больше.
Вернувшись в спальню, Ребекка пытается вспомнить, как она вернулась домой с кладбища, но воспоминания не приходят.
На тумбочке лежат чистые бинты, средства для обработки ран, пара таблеток и стакан воды. Ребекка выпивает таблетки, криво перевязывает руки, обильно смазав их оставленной мазью, и вздыхает. Есть соблазн снова лечь спать, но желудок немилосердно урчит. Ребекка шмыгает носом и закрывает глаза.
Все, что крутится в голове: «Что же я наделала». И эта фраза относится ко всему сразу. К прошлому. К настоящему. К будущему, потому что она не представляет, сможет ли жить дальше после всего, что произошло.
На глаза наворачиваются слезы. Ребекка позволяет им солеными дорожками спуститься к подбородку, и лишь потом смахивает, удивляясь, как вообще в ее организме до сих пор есть жидкость после того, сколько она плакала вчера.
Глава 21
Ребекка спускается вниз, и ей кажется, что все ее тело покрыто шрамами. Она практически чувствует засохшие корки по всему своему лицу и телу, ведь на нее никогда прежде не смотрели с такой жалостью. Ладно, возможно смотрели той ночью, восемь лет назад, но тогда она вообще не соображала и не видела, какими были эти взгляды.
– Простите, я опоздала к ужину, – тихо говорит она. Сэлмоны уже приступили к десерту, поэтому ей немного неловко.
– Ничего страшного, дорогая, – Натали встает, чтобы принести приборы для нее и еду.
Филип кивает на стоящий рядом с ним стул, и Ребекка опускается на него, натягивая рукава футболки так, чтобы часть бинтов оказалась спрятана. Эстер таращится на ее руки, явно чувствуя яркий запах крови.
В полной тишине Ребекка начинает есть. Сэлмоны молча переглядываются, пока отец не заводит какой-то бессмысленный разговор о резко испортившейся погоде, и остальные не подхватывают его.
– А где Мэтт? – осторожно интересуется Ребекка, накалывая кусочек рыбы на вилку.
Она впервые спрашивает о Мэтте, так что за этим следует еще несколько секунд тишины, вполне предсказуемо, надо признать.
– Он ушел по делам, скоро будет, – улыбается Филип.
– Он пропустил ужин?
– Поверь, мама уже сказала ему все, что думает по этому поводу.
Нелепая несмешная шутка Филипа вызывает у Ребекки намек на улыбку. Вернее, она пытается улыбнуться, но сухие губы трескаются, и она чувствует привкус крови, смачивая рот слюной.
– Я дам тебе обезвреживающую мазь, – продолжает Филип, а Натали бросает на него гневный взгляд, словно он сказал что-то ужасное.
– Спасибо.
Все это напоминает какой-то спектакль. Натянутые улыбки, но в глазах застывшие слезы. Вежливая беседа, от которой кусочки еды просятся обратно.
Ребекка хочет поговорить с ними – да боже, впервые в жизни просто поговорить, – у нее куча вопросов, ни одного ответа, ей нужно, чтобы кто-то ответил, успокоил, помог разобраться.
Но она не знает, как начать.
– Поговорим, когда ты будешь готова? – спрашивает Натали так тихо, будто никого кроме них двоих за этим столом нет.
Ребекка смотрит в ее глаза и благодарно кивает.
– Конечно.
* * *
Темнота за окном густеет, как растопленный шоколад на холоде. Сначала становится плотной, тягучей, а потом целиком обволакивает, не пропуская свет.
Ребекка не включает ночник. Она подбрасывает в воздух мяч для лакросса, ловит его и снова подбрасывает. Ее тело затекло, потому что она сидит в кресле, не меняя позы, уже несколько часов. Она напряжена и сосредоточена.
Мяч со свистом подлетает вверх и с шлепком падает обратно в ладонь. Снова вверх – в ладонь, вверх – в ладонь, и так до бесконечности.
Ребекка вымотана, она бесконечно устала, будто не спала неделю, работала и была максимально нагружена. Она без сил, все тело от слабости будто превратилось в желе. Ткни пальцем, и она начнет трястись, пружиня.
Наконец, ближе к полуночи, она слышит хлопок входной двери, звон ключей и шаги, приближающиеся в ее сторону.
Под этими шагами лестница слегка поскрипывает, и Ребекка закрывает глаза.
Она представляет походку Мэтта, его слегка опущенные плечи и выпирающие, подобно крыльям, лопатки.
Ребекка выпрямляется, слушая, как Мэтт, чуть притормозив у ее двери, снова ускоряет шаг и уходит к себе.
К слабости прибавляется еще и сильнейший нервоз. Ей кажется, что она потеряла способность говорить. Подходит к зеркалу, смотрит в свое отражение и видит только тень от ресниц и пугающе яркие глаза, светящиеся в темноте.
Чтобы дойти до комнаты Мэтта, уходит полторы минуты и тысяча вдохов, от которых грудь снова начинает раздирать болью.
Ребекка коротко стучит и, не дождавшись ответа, входит внутрь, прикрывая за собой дверь.
Мэтт стоит у кровати, его куртка лежит на покрывале, остальную одежду он еще не снял.
Их взгляды встречаются.
Ребекка ждет презрения, отчужденности или на худой конец жалости, но этого нет. Мэтт спокоен и смотрит с нежностью, правда не улыбается, а Ребекка так хотела бы увидеть его улыбку сейчас.
– Привет, – говорит она. В горле сухо, как в пустыне, и она очень хочет глоток воды.
– Привет.
Разговор ни о чем.
Мэтт снимает с руки часы, кладет на тумбочку и снова смотрит на Ребекку.
– Проходи.
Ребекка не впервые в комнате Мэтта, но сейчас все здесь кажется совсем другим. Если тогда, в ее первый раз, ей казалось, что, проведи она здесь лишнюю минуту, ее стошнит, то теперь хочется сесть на стул, кровать, кресло, закрыть глаза и пить глотками этот густой запах Мэтта.
Она садится на край кровати. Мэтт, внимательно рассматривая ее, приземляется рядом. Между ними около полуметра, но Ребекке кажется, что их тела слепились друг с другом, что они слишком глубоко проникли друг в друга, и нет никакой силы в этом мире, способной их разделить.
Она поднимает взгляд. Смотреть в глаза Мэтта страшно, но страшнее не смотреть. Его грудь такая рельефная и гладкая под футболкой. Ребекка смотрит на его плечи, на грудь, на линию живота… Наклоняется и толкает Мэтта лбом куда-то в ключицу. Хочется бить его, драться с ним, но сил нет. Ей кажется, что она даже спичку в руках сейчас не удержит.
Она остается сидеть вот так, уткнувшись головой в грудь Мэтта, пока тот не обхватывает ее затылок ладонью и не сжимает до боли.
Ребекка вырывается, дышит с тяжестью, смотрит зло.
Мэтт хватает ее за футболку, встряхивает, опрокидывает на кровать, лицом вниз, и давит, давит на затылок, будто пытаясь задушить.
Ребекка терпит, потому что это давление – пожалуй, лучшее, что она испытывала в своей жизни.
– Как же ты меня достала, Ребекка, – шепчет, наклонившись низко к самому уху. Она всхлипывает, не шевелясь, ей нечем дышать. – Ты даже не представляешь, сколько боли ты мне причинила.
Она представляет.
Потому что каждый брошенный в Сэлмона невидимый клинок боли – это клинок и в сердце Ребекки тоже. Хэнк был прав. Они оба чувствуют это. На равных.
Мэтт переворачивает ее на спину рывком. Ребекка хватает воздух жадно, глотками. Широко открывает глаза и все, что может видеть – лицо Мэтта, нависшего над ней.
Мэтт больше не касается ее, его руки лежат на кровати по обе стороны от головы Ребекки, его колено упирается в матрас между ее ног, но он не касается Ребекки.
Кожа горит без прикосновений. В голове кашей распухают мысли. Вот-вот, и ее прорвет до очередной истерики, до очередного срыва, после которого, если она выживет – это будет чертовская, блять, удача.
– Мэтт, – имя выходит рвано, выходит всхлипом на вдохе. Глаза его темнеют, и Ребекка только сейчас замечает, какие же они у него волчьи.
И тут Мэтт говорит то, от чего плотину чувств Ребекки прорывает, и их уже не остановить. Никак. Никогда.
Он говорит:
– Я люблю тебя, Ребекка, как ты не понимаешь?
Ребекка закрывает глаза, делает маленький вдох, который, как она надеется, спасет ее, убережет, даст еще один шанс.
– Я понимаю, – шепчет одними губами. Верхняя снова лопается, капелька крови собирается на поверхности кожи, и Ребекка ощущает пальцы Мэтта на своих губах, а это самое страшное для нее наказание.
– Ты пришла ко мне. Зачем?
Приходится снова открыть глаза, потому что по интонации Мэтта совершенно непонятно, злится он, любит он, оберегает или хочет задушить собственными руками.
– Я не знаю, – шепчет в ответ, ощущая жар чужого тела так близко к своему. – Просто я чувствую.
– Чувствуешь? – грустная усмешка, и снова ровные губы, шальной взгляд. – Надо же.
– Да, Мэтт, чувствую. Я чувствую, что единственное место, где я не ощущаю себя мертвой – это рядом с тобой.
Она делает вдох, наполняя легкие его запахом.
