Текст книги "Мой истинный враг (СИ)"
Автор книги: Крис Карвер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Глава 16
Ребекка просыпается с такой тяжелой головой, будто ее набили железом, пока она спала. Ей приходится потратить минуту просто на то, чтобы сесть, опираясь на подушки.
Она стонет, открывая глаза. Все тело болит, но это не та боль, которая преследовала ее ночью. Она остаточная, как тупая ломота в костях после особо утомительных тренировок по лакроссу – неприятно, но жить можно.
– Вот черт.
Она оглядывается по сторонам. События последних часов пятнами возникают в памяти – она большую часть ночи была в отключке и в дурмане, но есть вещи, которые, к сожалению, она отчетливо помнит. Например то, как Мэтт принес ее на руках в свою комнату, как обнимал, прижимая к себе, стирал пот со лба и что-то говорил.
– Черт, черт, черт.
Комната Мэтта. Она в долбаной комнате Мэтта Сэлмона. На его простынях и в его… В его футболке. Зашибись.
Она вскакивает так быстро, словно это что-то изменит, и запах простыней Мэтта выветрится из ее кожи вместе с запахом самого Мэтта.
Так, ничего страшного, думает она, чувствуя, как паника подступает к глотке. Просто дойти до спальни, принять душ и не выходить целую неделю, чтобы никто не посмел с ней заговорить.
Она спотыкается и роняет гитару – Мэтт играет на гитаре? Ее ударяет воспоминанием – прохладные пальцы в волосах, как успокоительное и обезболивающее одновременно.
Потом врезается в стол, заваленный бумагами – вспышками губы, шея, ключицы, все это близко, на уровне вдоха.
Чуть не сносит собой подставку для книг и, наконец, вываливается в коридор, путаясь в ногах.
Ее бросает в сторону, и она застывает, на секунду закрывая глаза, прогоняя очередное воспоминание. Потом – все потом. Если она начнет думать об этом, то ее снова накроет, а ей нужно прийти в себя.
Она явно переоценила свои силы. До комнаты доходит, держась за стену рукой. Ее мутит. Где-то на краю сознания мелькает мысль, что нужно позвать Филипа, потому что у него есть таблетки от любой ее болячки, и она даже открывает рот, чтобы сделать это, но слышит голоса, звучащие очень близко, и почему-то замолкает. Ребекка знает – в этом доме нельзя подслушивать, но это правило создано для оборотней, которые могут услышать даже с другой стороны дома.
Ребекка не оборотень, да и она не нарочно, просто…
Она понимает, что Натали плачет в комнате Филипа, и она не может уйти. Она хочет слышать, почему она плачет.
Ее могут заметить в любой момент – учуять запах, услышать сердцебиение или шаги. Ребекка подходит к чуть приоткрытой двери и становится рядом, подперев стену спиной.
– Нет, мам. Ты хорошая альфа, – Ребекка никогда прежде не слышала, чтобы голос Филипа звучал так нежно.
– Но я не хорошая мать. Не тогда, когда моя дочь чуть не умерла, а меня не было рядом, – она точно плачет.
В ее голосе дрожь и слезы, и Ребекка сжимает руку в кулак, потому что ей нехорошо.
Филип молчит около минуты. Ребекка думает, что, возможно, разговор закончен. Но потом он говорит:
– Она не твоя дочь, она готова сорвать горло, доказывая это.
Ребекка крепко закрывает глаза, потому что это правда.
Натали прокашливается, очевидно, маскируя рвущиеся наружу сильные эмоции, и отвечает:
– Я видела, как она впервые взяла в руки палку для лакросса. Как она впервые села за руль. Я купила ей эту старую машину, потому что когда-то у ее отца была такая же, и она так хотела ее. Я видела, как она высыхала от своей первой неразделенной любви к мальчику Дилану – ее сердце было разбито. Я видела, как она впервые напилась, как утром ее мучило похмелье. Я видела, как она ломала руки, как она искала себя, как она находила новых друзей и теряла старых. Я видела ее успехи в учебе и сомнения в том, что она умная. Как ее оставляли после уроков, как она злилась из-за того, что Эмма нашла парня и не уделяет ей достаточно времени. Я видела, как она плакала, потому что ее назвали ребенком Сэлмонов. Она плакала, потому что не хотела иметь с нами ничего общего, но это моя девочка, Филип, это моя дочь.
Голос Натали тонет в слезах и затихает, очевидно, потому что Филип прижимает ее к себе.
Ребекка задыхается и спешит убраться оттуда, рывком распахивая дверь в свою комнату.
* * *
Ребекка косится на застывшего в дверях Мэтта и говорит, проглатывая еду:
– Подойдешь ближе – заору.
Мэтт хмурится:
– Мне нужен кофе.
– А мне какое дело?
– Знаешь что, Ребекка – хватит. Это уже не смешно, теперь мы оба во всем этом по уши, нравится это тебе или нет. Не хочешь меня видеть – дверь там.
Он проходит внутрь и вынимает кружку из шкафчика. Ребекка от его наглости открывает и закрывает рот, смешно выпучив глаза.
Он ждет, что она сейчас уйдет, взбесившись, но она сидит, доедая свой бутерброд под звуки, издаваемые Мэттом. Она повернута спиной, и Мэтт в полной мере может оценить то, насколько напряжены ее плечи. Присутствие Мэтта не проходит бесследно: Ребекка уже не сидит так расслабленно, в ее позе напряжение и собранность, и Мэтт почти уверен, что где-то под носком у нее спрятан крошечный клинок, который будет вынут в ту же секунду, когда она почувствует хотя бы малейшую угрозу.
Они не говорили после полнолуния. Вообще. Никто из них не говорил с Ребеккой – она не позволила. Уехала к Эмме и вернулась накануне вечером, даже не ужиная. Натали попыталась поговорить с ней, но была вежливо отшита, остальные рисковать не стали.
Мэтт хочет, чертовски хочет поговорить. Это важно для него, он не чувствует себя нормально, когда думает, что Ребекке приходится переживать все это в одиночку, ведь она не знает подробностей, она вообще ничего не знает, она не дает посвятить себя в ситуацию.
– Я могу сам рассказать тебе о полнолунии или ты можешь позвонить доктору Хэнку… – начинает несмело, обжигает губы о кружку.
Ребекка перестает шевелиться вообще.
Проходит минута, и она разворачивается на стуле. Ее глаза сияют вызовом и яростью, и Мэтту впору злиться в ответ, но он видит крошки от хлеба на ее подбородке, и это сводит с ума.
Он ненормальный? Серьезно, нормального человека не будут сводить с ума крошки от хлеба на чьем-то подбородке.
– Нет, спасибо, – давит Ребекка. Потом коротко улыбается и встает, чтобы уйти.
Мэтт моргает.
– Это все?
– Да.
– Ребекка, тебе нужно знать, что происходит.
– Нет, Мэтт, мне не нужно.
Она настолько вежлива и холодна, что лучше бы она орала.
Мэтт помнит слова о ненависти, которые она проговаривала в его шею без устали снова и снова. Они все еще звенят в его голове, и вряд ли когда-то перестанут.
А сейчас посмотрите на нее – само спокойствие.
Можно надавить и вызвать праведный гнев, который не приведет ни к чему хорошему. Мэтт уже знает, как с ней работает давление, поэтому он решает отступить. Если не надолго, то на пару часов точно.
Он отходит в сторону, но не достаточно, чтобы Ребекка прошла мимо, не задев его. Это легкое прикосновение – мазок плечом по плечу – Мэтт будет чувствовать на протяжении всего дня.
* * *
Ребекка сбегает по ступенькам к подъездной дорожке, натягивая лямку рюкзака на плечо, когда вдруг слышит всхлип. Она замирает, оборачиваясь, ничего не обнаруживает и уже собирается уйти, как снова…
Негромко, но слышно достаточно хорошо, чтобы определить, откуда это исходит.
– Эй, – медленно обходит дом, шагая на звук.
Ещё один всхлип, а потом довольно резкое:
– Катись отсюда.
Вот оно что.
Она находит Эстер на скамейке в саду. На улице утром прохладно, а она сидит в своей школьной форме, подогнув под себя ноги так, что юбка частично задралась.
Телефон в её руке опасно скрипит, словно она сейчас сломает его.
Она не впервые видит Эстер плачущей. Они росли вместе, Эстер – оборотень, но от других девчонок ничем не отличается.
Ребекка осторожно подходит и встает слева от нее, надеясь, что в окна дома их не видно – не хватало еще, чтобы Мэтт притащился.
– Чего ревешь?
Зыркает так, что становится не по себе. Промокает мокрые глаза салфеткой, размазывая тушь по лицу.
– Тебе какое дело? Тебе на меня плевать.
Ребекка кусает себя за язык, чтобы не нахамить в ответ. Пожимает плечами, мол, как тебе будет угодно, и отходит, пряча руки в карманы.
Эстер выкрикивает:
– Бретт порвал со мной по смс.
И снова начинает рыдать, только в этот раз громче, со всхлипами. Ребекка оборачивается и смотрит, как черные дорожки слез рисуют на ее красивом лице совсем некрасивые узоры. Ей не идет плакать. Она тысячу раз видела плачущих одноклассниц и однокурсниц и может с уверенностью сказать – некоторые просто прекрасны, когда роняют слезы. Эстер же плачет так, что хочется пойти и зарыться под землю, лишь бы не видеть. Не потому что это мерзко, а потому что… Просто, чтобы не видеть.
Ребекка сжимает кулаки и чувствует, как в горле застревает ком.
– Может, ты не так его поняла?
Все отходит на второй план.
Вдруг.
Лакросс, разговор с Бреттом, планы, желанная победа. Становится вдруг совершенно нас-рать, когда она сидит тут и раздражает своими слезами, глупая. Глупая. Нашла из-за кого, дурочка…
Экран ее телефона оказывается прямо у Ребекки перед лицом.
Она читает это и чувствует себя просто отвратительно. Не человеком. Потому что люди не испытывают такой жажды чьей-то смерти. Она хочет, чтобы Бретт сдох, ведь он не просто бросает Эстер, он говорит, что задница Мии гораздо аппетитнее. А дальше идут подробности, почему именно.
Это мерзко до такой степени, что хочется блевать.
Ребекка берет себя в руки лишь потому, что уверена – еще секунда, и ее накроет панической атакой, а это сейчас вот вообще не к месту.
Закусывает щеку изнутри, сжимает кулаки и спрашивает настолько спокойно, что сама себе удивлена:
– А разве у тебя нет способностей, благодаря которым ты можешь надрать его наглую высокомерную жопу перед всей школой?
Эстер мотает головой и, кажется, немного успокаивается. По крайней мере, утирает щеки, и они больше не намокают в мгновение ока.
– Мы не бьем людей.
– А некоторых бы стоило.
– Если бы альфа позволила, то твою задницу я надрала бы первой!
Ребекка пятится.
– Подожди, что?
– Что слышала. Ты не человек, Ребекка, ты робот.
Она хватает телефон и идет в сторону своей машины. Ребекка смотрит на кучку оставленных ею грязных салфеток на скамейке и чувствует себя так же – черным разводом от туши на дешевой бумаге.
Глава 17
Мэтт отвозит Филипа в больницу с утра и внезапно встречает Рози в коридоре. Она не выглядит так, словно собирается работать сегодня.
– Эй, Рози, эм. Вау.
Она останавливается и смотрит взволнованно. Обтянутая платьем грудь вздымается, будто она бежала. Мэтт на секунду засматривается на стройные ноги в высоких туфлях, на ткань платья, что сидит на ней, как влитое…
Наверное, если бы не Ребекка, он попытал бы счастье с Рози снова.
Если бы. Не. Ребекка.
Если бы не Ребекка, Мэтт вообще много где попытал бы счастье – попробовал бы жить нормально, а не существовать. Почему нет?
Рози приглаживает подол платья и нервно заправляет прядь волос за ухо.
– Я выгляжу глупо?
Мэтт смотрит на неё удивлённо:
– Глупо? Вообще-то, ты прекрасна.
– Правда? Чёрт, у меня свидание, и я волнуюсь так сильно, что сейчас в шаге от того, чтобы отменить все!
Она тараторит, и Мэтт вдруг слышит свой смех словно со стороны – это так странно после всего что произошло. Он сто лет не смеялся по-настоящему.
А еще она напоминает ему его Рози – девчонку, которая смущалась всего на свете и краснела, когда ей делали комплимент.
– Даже не смей…
Рози оглядывается по сторонам и шепчет, чтобы никто не услышал:
– Он бывший пациент.
Мэтт сдерживает смех и максимально реалистично изображает испуг:
– Ужас, – шипит он. – Тебя же посадят.
В глазах Рози первобытный страх:
– Как это?
– Боже, я шучу. Какая разница в том, что он пациент, к черту. Ты красивая, иди и заставь его сидеть весь завтрак в тесных брюках.
Рози толкает его в бок, смеётся и, кажется, расслабляется.
– А как у тебя дела, Мэтт? – она проводит ладонью по его плечу, словно чувствует, что задевает самый больной нерв. – Как та девушка?
Мэтт вздыхает и смотрит по сторонам, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то.
– Я… У нас все плохо.
– Боже.
– Да, знаешь… Последняя попытка поговорить провалилась, и я просто…
Он растирает лицо ладонями. Рози еще раз гладит его по руке и спрашивает осторожно:
– Ты ведь еще будешь здесь сегодня? Я бы хотела поговорить подольше, и если я достаточно быстро разочарую своего спутника, то у нас будет полно времени на разговоры.
Мэтт стонет.
– Что с твоей самооценкой, Рози?!
– А с твоей что?! Мэтт, ты же… Посмотри на себя. Посмотри вокруг, люди любого пола и возраста с тебя глаз не сводят, так почему же ты позволяешь причинять тебе такую боль?
Он не знает ответа на этот вопрос.
Не то чтобы он считал себя настолько привлекательным, но он никогда еще не сталкивался с таким равнодушием и такой ненавистью. И, что самое ужасное – он никогда еще не испытывал таких сильных чувств к кому-либо.
– Наверное, все дело в том, что я… Я… – слова застревают в горле – они правдивые, но их так невыносимо тяжело произносить. – Я ее люблю.
– Ох, Мэтт, – она опускает ладони на его плечи и сжимает с силой. Давит и встряхивает, будто пытаясь вырвать, вытащить из той глубокой ямы, в которую он сам себя загнал. – Тогда ты должен сделать еще одну попытку. А потом еще одну. И еще. Пока дело не сдвинется с мертвой точки, ты понимаешь меня?
Ее глаза такие чистые, а голос теплый, обволакивающий и искренний.
Заслужил ли он такую искренность и теплоту к себе? Ребекка бы сказал, что нет – не заслужил. Рози же считает иначе, и неважно, что сейчас нового Мэтта она почти не знает – отчего-то ее слова поддевают что-то внутри, дарят силы и мотивацию. И пусть это продлится совсем недолго, но он верит в то, что еще есть шанс – крошечный, едва заметный, это почти иголка в стоге других иголок, но, черт побери, он есть.
* * *
Ребекка проскальзывает в кабинет за десять минут до звонка. Другой препод бы отчитал ее или наорал, но историку совершенно насрать. Ребекка мечтает однажды стать такой же, как он. Ходить в очках, занимающих половину лица, и чихать на то, что вообще-то он должен здесь кого-то чему-то учить. Он продолжает бубнить, периодически зевая, поэтому, когда Дэн оборачивается, по его уставшему от скуки лицу Ребекка понимает, что ничего не упустила. Вообще. Даже приобрела, наверное.
– У тебя кровь на кулаках, – спокойно говорит друг. Ребекка рада, что это Дэн, а не Эмма или Тим, иначе пришлось бы выслушивать мамочкины причитания или тупые вопросы.
Она трет костяшки краем рукава и поглядывает на Дэна, который, даже если и испытывает любопытство, никак этого не показывает. Это то, что Ребекка любит в Дэне. Иногда ей кажется, что он не только подозревает об оборотнях, но и наверняка знает о них, просто ему слегка плевать, да и он не дурак, чтобы лезть в дела, которые могут привести его к конкретной заднице – и сейчас речь не о чьих-то сексуальных ягодицах.
– Планы с частным колледжем сорвались, – говорит она, заканчивая оттирать кровь.
Дэн элегантно приподнимает одну бровь. Как они с Тимом это делают?
– Я думал, что ты все устроила.
– Я тоже думала. Но Бретт дал понять, что плевать он хотел на все наши планы.
Препод поглядывает на них, и Ребекка для приличия начинает листать учебник, прикрыв глаза ладонью.
Дэн не отворачивается.
– Вот чёрт. Игра уже через две недели, и мы ни фига не готовились.
– Думаю, нам стоит усилить тренировки.
Она видит, как Дэн кивает и постукивает по столу пальцами.
– Я переделаю расписание и скину в общий чат.
* * *
– Что ты здесь делаешь?
Ребекка ставит рюкзак на капот машины Мэтта и роется в нем, пытаясь отыскать ключи. Из рюкзака вываливаются фантики от конфет, карандаши, смятые бумажки и пачка сигарет, по ощущениям – полная. Это вызывает легкую улыбку.
Мэтт становится рядом с ней и наблюдает. Волк облизывается, чувствуя аромат своей пары, что стоит так близко – протяни руку и потрогай. От Ребекки исходит тепло. Она в мягкой толстовке, один рукав закатан до локтя и обнажает тонкое запястье с выпирающей косточкой. Мэтт зависает на этой косточке, слюна скапливается у него во рту, и это нечто неконтролируемое.
– Хотел забрать тебя после занятий.
– У меня есть машина, умник, – говорит это и демонстративно машет перед его лицом ключами.
Мэтт тихо рыкает сквозь сомкнутые губы. Ребекка открывает рот и таращится на него то ли испуганно, то ли с интересом, черт бы ее знал.
– Что ты только что сделал?
– Я… – сжимает кулаки, чтобы когти не вылезли. Что ему сделать, если эта неугомонная его бесит, не переставая, и привлекает не меньше, чем бесит? – Ничего.
– Ты зарычал?!
Этот голос. Красивый, нежный, возбуждающий голос, что в момент истерики переходит на писк. Мэтт его просто ненавидит. Вот в эти моменты, когда она смотрит, как на пустое место, когда блестит глазами, сшибая с ног, и истерит, начиная орать на него – Мэтт ненавидит этот голос.
– Вырвалось.
– У меня сейчас тоже вырвется, знаешь… – напирает, подходя впритык: злая, одуряюще сильно пахнущая сигаретным дымом и горчичной яростью. – Так вырвется, Мэтт, ты обалдеешь…
Мэтт даже не пытается ее остановить или сказать что-то. Он пробовал, и не раз, даже сегодня утром. Толку ноль. Это Ребекка. Девушка, которая его ненавидит, которая будет ненавидеть, даже если полюбит. Это не прекратится, никакая двусторонняя связь этого не изменит.
Где-то под коркой головного мозга есть кто-то (не волк, а кто-то третий), кто шепчет Мэтту каждый день всякую чушь:
«Отступи».
«Дай ей пространство».
«Пожалей себя».
«Ты стоишь большего».
Но Мэтт спорит с этим голосом, проглатывает очередную пачку из оскорблений – даже не давится, уже привык. Он не хочет себя жалеть, он не думает, что стоит большего. Он считает, что никто в целом мире не стоит кого-то большего, чем Ребекка.
Большего не существует.
Когда она злится, ее глаза становятся такими темными, что Мэтт за секунду успевает почти захлебнуться. Это так больно – ощущать такое количество Ребекки у себя в сердце.
– Что ты уставился?
Мотает головой, не в силах отвести глаза.
С каждым днем все глубже и глубже, и ни единого шанса на спасение.
– Просто смотрю на тебя.
Она тяжело вздыхает, нервно скидывает выпавшие вещи обратно в рюкзак, зло застегивает его и снова на Мэтта – взгляд гневный и немного уставший.
– Ты не отвяжешься, да?
– Нам нужно поговорить.
– Тебе нужно, Мэтт, а не нам. Тебе.
Тычет пальцем в грудь, и от этого прикосновения скручивает все тело.
Мэтт моргает и отворачивается, не зная, что еще он может сказать. Их прерывает голос со стороны. Он даже понять ничего не успевает, просто слышит:
– Эй, Сэлмон!
И в ответ разгневанное от Ребекки:
– Я тебе не Сэлмон!
Она разворачивается так резко и смотрит с такой яростью, что Тим, приближающийся к ним, вскидывает руки вверх, будто в него стреляют.
– Я знаю, психопатка, – замерев, говорит он. – Я с тобой дружу, вообще-то. Я к нему обращался.
Он кивает на Мэтта, и Ребекка едва заметно выдыхает.
Мэтт принюхивается, пытаясь понять, что она чувствует. Это легкая тревога и усталость. Неизвестно, что ее вымотало – последние новости, навязчивость Мэтта или колледж. Она устала, от нее веет головной болью, которая только начинается, но скоро разрастется, если не выпить таблетку. Мэтт сильнее всего на свете хочет прижать ее к себе и вытянуть боль. Или хотя бы дотронуться до руки. Только двумя пальцами – большим и указательным. Обхватить запястье, замереть на секунду, перебарывая сопротивление, выкачать, облегчить, забрать себе. И боль, и тревогу, которая прилипла к ней, как вторая кожа.
Мэтт винит себя, потому что Ребекке и до него жилось не очень-то сладко с ее страхами, жгучей ненавистью и желанием не знать людей, которые ее окружают. А как только он приехал, все это удвоилось, даже утроилось, навалившись на худые плечи, как чугунное одеяло.
– Прости, – шепчет Мэтт. Так просто и совершенно не задумываясь.
Ребекка несколько раз удивленно моргает, уставившись на него.
Тим смотрит на Ребекку, потом – на Мэтта. Он не уходит, словно боится оставлять их в этом напряжении или же не доверяет Мэтту, ведь Ребекка такая растерянная и напряженная рядом с ним.
– Все нормально? – осторожно спрашивает он. Подходит, встает рядом с Ребеккой. Мэтт проглатывает еще один рык – на этот раз собственнический. Потому что пальцы Тима легонько трогают локоть Ребекки – мазком, коротко, почти незаметно. Но это движение оставляет запах. Мэтт знает. – Вы двое выглядите, будто сейчас раздеретесь.
– Это семейное дело, – Мэтт надеется, что его голос не звучит слишком грубо, потому что Тим не виноват ни в чем.
– Бекка?
Она вскидывает голову, зыркает на Мэтта с вызовом, и он уже слышит это ее бездушное «мы не семья», которое она не произносит своими губами, но передает взглядом.
– Никаких проблем, Тим, – кивает, неестественно улыбаясь. Мэтт чувствует, как кожа от ее взгляда горит, словно она подожгла ее, облив бензином.
Тим продолжает недоверчиво коситься. Потом вздыхает и отходит на шаг. Когда он делает это, Мэтт чувствует облегчение.
– Ладно, пофиг, – говорит он, трет глаза и поворачивается к Мэтту. – Позвони моему отцу. Что-то там насчет работы, я не в курсе.
Мэтт кивает ему, Ребекка непонимающе хмурится, но продолжает молчать, стоя между ними, как гребанный трофей, который они делят. Мэтт пытается держать себя в руках, он говорит себе, что Тим и Ребекка лишь друзья, возможно, лучшие друзья, но ничего больше… Но он все равно чувствует себя так, словно у него что-то отбирают, выдергивая прямо из рук.
– Тебя подвезти или ты ждешь Дэна? – спрашивает она.
Тим переводит взгляд на Мэтта и тихо дышит, будто прощупывая почву.
– Я… – он замолкает, едва начав. Мэтт прищуривается. Ему интересно, что чувствует этот парень, почему так смотрит, есть ли у него в голове какое-то объяснение тому, что происходит. – Да, подбрось меня до мастерской, они мне позвонили, сказали, что я могу забрать порш.
– Хорошо.
Ребекка берет рюкзак и отходит в сторону своей машины.
Мэтт в три больших шага перегораживает ей дорогу, вставая прямо на ее пути.
– Подожди, – шепчет он.
Она тоже отвечает шепотом, только более злым:
– А то что – зарычишь на меня?
– Ты не понимаешь. Я забочусь о тебе.
Смеется, мотает головой, будто не веря.
– Я могу тебя обездвижить в четыре шага, – говорит спокойно, смотрит прямо… Мэтт хочет сжать ее лицо в руках, чтобы выбить хоть какую-то – хоть одну эмоцию, отличающуюся от чистой ненависти. – Не надо обо мне заботиться.
А еще он хочет – хочет, чтобы Ребекка его обездвижила, чтобы она сделала хоть что-нибудь! Мэтт смотрит на нее и надеется, что она видит этот крик о помощи. Этот вопль: спаси меня, я умираю!
– Ты нужна мне, – шепчет на грани слышимости. И закрывает глаза, готовясь принять поток грязи, который сейчас на него польется. Ждет, крепко зажмурившись, сцепив кулаки с такой силой, что даже от человеческих ногтей на ладонях проступает кровь. И боится открыть глаза, потому что знает, что увидит – отвращение и жалость. В их общении с Ребеккой эти две эмоции – подруги ненависти, которой эта девчонка снабжает его с лихвой.
Он готов принять и выдержать абсолютно все, но единственное, что происходит – Ребекка тихо проскальзывает мимо него, а спустя несколько секунд скрипит дверца машины, и мотор начинает мягко рычать.
