Текст книги "Скинькеды"
Автор книги: Козлов Сергей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Мне завтра к двенадцати на работу в «Торнадо», – сообщил Морошкин.
– Отпущу пораньше, – пообещал Смоляков, – Ринат тебя подвезёт. Ну всё, совещание окончено, у нас ещё работа есть.
Милиционеры ушли, а ребята долгое время молча смотрели им вслед. Первым очнулся Запрудин.
– А я знаю, что в «Торнадо» надо сделать! Не одежду красть, мы же с уголовным кодексом дружим, надо их самих заставить выскочить на улицу голыми!
– Как? – без энтузиазма спросил Морошкин.
– У меня же папа в эмчеэс работает, – хитро улыбнулся Запрудин.
– О'кей, вопрос остается на повестке дня, но сначала надо у Смолякова отработать, сами понимаете, ему ничего не стоило нас сдать. А там, если и не посадили бы, то, по крайней мере, на «условно» могли бы наскрести... Но твоих идей я, Валик, опасаюсь, вдруг опять твой батя с участковым в одном магазине отоваривается, и он снова к нам придёт.
– Так он уже знает, что ты там работаешь, – вступилась за Валентина Ольга.
– М-да, – угрюмо согласился Алексей, – это факт. Я уж думал, мы всё, отвоевались, и военная тайна нам не нужна.
– Ребята, а пошлите ко мне все ночевать! – пробило дружеским чувством Запрудина. – Родителей нет!
– Не могу, – отказался первым Бганба, – у меня скоро годовщина, как дядю убили, надо дома быть. Вся родня соберётся. Отец не поймёт, если я матери помогать не буду. Он брата сильно любил. Бабушка будет плакать. Каждый день плачет, а там вообще сердце порвёт.
– А у меня трудовой фронт с родаками на даче, – отказался Перепёлкин.
– Да не, хватит на сегодня приключений, – отмахнулся Денис Иванов.
Валик, Ольга, Света и Алексей невольно остались пара на пару и перед дилеммой: а не пойти ли ночевать к Запрудиным?
* * *
Гена Бганба родился перед самой войной. Разумеется, он не помнил, как летом 1992 года вся семья покинула дом на улице Дзержинского в Сухуми. Он не понимал, что отец и его брат воевали с грузинской национальной гвардией. Не знал, что сначала их приютили родственники в Сочи, потом в Москве, что потом они переехали в Сибирь, где мать смогла устроиться по специальности на работу в больницу. Ютились сначала в общежитии, а потом отец с дядей уехали, чтобы участвовать в битве за Сухуми. Гене было тогда всего два года, а его двоюродному брату пять. Но войной, борьбой за независимость Абхазии была пронизана вся жизнь семьи Бганба. Поэтому он знал о ней всё. И один и тот же рассказ здесь звучал каждый год: как погиб дядя Валера. Война уже кончилась, в Абхазию вошли российские миротворческие войска, а дяде выстрелили в спину прямо на улице. Скорее всего, это была чья-то месть. И она была бы понятна, если бы не подлый выстрел в спину. Ненависть к грузинам здесь была таким же обычным делом, как любовь к ближним. Просто их положено было ненавидеть. Хотя это не была слепая ненависть. Как-то Гена спросил у отца: все ли грузины плохие?
Отец внимательно посмотрел на сына и ответил, взвешивая каждое слово:
– Нет, конечно, не все, раньше мы даже дружили семьями с грузинами, жили на одной площадке, нам делить было нечего, грузины тоже очень пострадали от войны. Почти все, больше четверти миллиона вынуждены были покинуть Абхазию, которая была для них родиной...
– Почему же мы их не пустим обратно? – резонно спросил Гена.
– Потому что вместе с ними вернётся война, теперь уже по-другому быть не может.
– Тогда зачем война?
– Война – это пища для богатых, для тех, кто хочет стать богатым и управлять другими людьми, – коротко объяснил отец.
– Но почему большая Россия молчит?
– Потому что в России тоже идёт война, и ей намного тяжелее, чем маленькой Абхазии, на ней большая ответственность. Мы же входили в Россию как отдельный народ и выходить из России не собираемся.
Именно поэтому Гена подружился с Алексеем. Оба не понимали, как могут спокойно жить люди, тем более в роскоши, когда где-то идёт война и гибнут невинные люди. И оба они с одинаковой силой презирали Горбачёва и Ельцина.
Мать не согласилась возвращаться в Сухуми ни под каким предлогом.
– Я столько перевязала раненых с обеих сторон, что заслужила себе мир и покой, – говорила она.
Даже спустя несколько лет после того, что она видела в городе во время боёв, она пугалась разрывов петард и салютов. Едва-едва её удалось уговорить ездить в Сухуми в отпуск. Всё-таки – солнце и море бесплатно. А в этом году поехать не удалось, потому как маму оставили на лето вместо главного врача. Отец же настоял, чтоб все родственники собрались помянуть дядю Валеру на территории России. У них дома.
Отец так и разрывался на две части, мотаясь между Сухуми и Сибирью. С переменным успехом занимался коммерцией. Повзрослев, Гена понял, что отец занимается перевозкой не только товаров народного потребления и мандарин, но и ведёт какие-то дела с российскими военными. К тому времени у всех Бганба были российские паспорта, поэтому отец настоял, как старший в семье, чтобы двоюродный брат Владислав поступил в институт в России. Следом пошёл и Гена. Правда, получив в этом году диплом, Владислав уехал с отцом, а Геннадия оставили единственным мужчиной в доме. Это было похоже на приказ, и отказаться он не мог. Но вчера они вернулись и привезли с собой запах некончившейся войны...
* * *
В десять утра вся команда была в сборе. Смоляков пришёл один, опоздав на пять минут. В руках у него была большая спортивная сумка. Утро выдалось пасмурным. Задумчивые облака быстро погрустнели до состояния туч. Стало прохладнее, но небо уронило только несколько капель на квадратный метр, попугав дождём. Погода добавила хмурости и озабоченности лицам ребят. Участковый же, напротив, пришёл с особым вдохновением.
– Ну что, дети лейтенанта Шмидта, двинули?
– Куда?
– Щас всё увидите, тут недалеко.
Маленьким отрядом они прошли три квартала и вошли в один из дворов, состоящий из муниципальных зданий и офисов. Почти в центре стоял старый, века ещё девятнадцатого, огороженный чугунной изгородью двухэтажный особняк. На воротах красным фоном выделялась вывеска с надписью «Дом ребёнка», мелкими буквами было обозначено его районное значение и отношение к системе образования. Никто из ребят лишних вопросов не задавал, милиционер и сам вёл скупую экскурсию. Так, у входа в особняк он указал на заделанный не так давно прямоугольный проём в дверях.
– Здесь был специальный ящик... Для младенцев... – и ответил на немой вопрос ребят: – Сюда малышей подбрасывали мамаши, у коих совести чуть больше, чем у тех, которые бросают пищащие пакеты с детьми на помойки.
Такое начало нагнало ещё больше хмури, девочки вообще заметно волновались.
На первом этаже находились разнообразные административные и хозяйственные помещения, характерно пахло кухней и прачечной одновременно. В одной из комнат, в коей не было дверей, крутились центрифуги нескольких стиральных машин. Смоляков провёл ребят к массивной лестнице на второй этаж.
– За мной, – по-военному скомандовал он.
На втором этаже он провёл быструю рекогносцировку:
– Так, к грудничкам вам рано, сами недавно из памперсов выпрыгнули, а вот в старшую группу в самый раз, я заодно там своего крестника проведаю. По коридору прямо, дверь налево. Ну-ну, чего мы такие смущенные. В атаку! Это вам не «Голубую лагуну» штурмом брать, тут вас самих обстреляют, – и открыл дверь.
Ребята несмело двинулись следом.
– Скинь кеды, – сказал он на пороге идущему следом Морошкину, и тот от знакомого словосочетания вздрогнул. Зато когда расшнуровал обувь, с улыбкой заметил, что вся его команда тоже снимала с ног именно кеды.
– Дешёвая обувь от китайских коммунистов, – негромко сказал он.
В достаточно большой комнате суетились возле игрушек десять малышей четырех-пяти лет. Шесть девочек и четыре мальчика. Один из них, завидев в дверном проёме Смолякова, тут же бросился к нему.
– Дядя Федя, питолеты пинёс?!
– Принёс, Федяка, принёс! – и участковый расстегнул сумку, доставая оттуда игрушечное оружие.
– Играть в войну будем? Лома будет, Тасик будет, Ваня будет, ты будешь?
– Я – нет, не могу, извини, Федя, но я привёл тебе отличных стрелков, – и тут же выдал стоявшему рядом Морошкину пластмассовый револьвер: – Защищайтесь, сударь.
Морошкин стоял в растерянности, разглядывая игрушку, а по нему уже открыла огонь малышня.
– Дыджь...
– Дуф!
– Джух!
– Та-та-та...
И тогда, мгновенно приняв правила детской игры, он театрально согнулся пополам, падая, кинул пистолет Бганбе:
– Гена, лови, я убит.
Его падение вызвало жуткий восторг маленьких солдат, которые тут же начали палить в Гену. Тот же находчиво выставил вперёд Перепёлкина и, прикрываясь им, как живым щитом, перешёл в наступление. Солдатики с визгом рассыпались в разные стороны.
Одна из девочек с грустным вопросительным взглядом подошла к Смолякову. Потянула его за рукав кителя.
– Дядя Федя, а мне чего-нибудь плинёс?
– Ну, конечно, Дина, как ты и просила, парикмахерская для кукол, – достал из сумки набор в коробке, – и Юле принёс, вот эта... Барби-Синди, и Ане, и Марине... Всем принёс, налетайте.
– Балуете вы их, Фёдор Алексеевич, – из соседней комнаты, которая являлась спальней, появилась воспитательница.
Высокая стройная женщина, явно рано поседевшая, но ничего не предпринимающая, дабы скрыть эту седину, с немного воспаленными, словно от частого недосыпания, глазами с незлым осуждением смотрела на участкового.
– Да я же не часто. На мою зарплату, Галина Васильевна, не очень-то и побалуешь.
– Всё равно, они потом к каждому встречному-поперечному пристают.
Оля и Светлана быстро сообразили, что им делать: куклы из сумки участкового весело отправились в импровизированную парикмахерскую Дины, где они стали работать помощницами мастера. Только две девочки не подошли к группе играющих. Одна сидела в кресле и задумчиво разглядывала шумных гостей (перестрелка приняла неожиданный характер, убитого Валика тут же сменил Денис, а убитого Дениса уползший в коридор из последних сил Морошкин), другая на детском стулике медленно гладила по голове мягкую игрушку, большую собаку, которая, как сторож, сидела рядом.
– Ну а вы, – поманила Света, – идите к нам!
– Саша не может, – вполголоса объяснила Галина Васильевна, – она вообще не ходит, а Наташа – не видит.
Оля и Света замерли на какое-то время, сдерживая моментально навернувшиеся на глаза слёзы. Застыл с пистолетом в руке Морошкин, который только на миг представил себе, что его сестра Нина не ходит или не видит, а главное – у неё нет ни мамы, ни Алексея. Бганба сказал что-то похожее на ругательство на абхазском. И только Наташа сидела всё с тем же огромным, но ничего не видящим синим взглядом, направленным чуть в потолок. Рука её продолжала гладить игрушечного пса. Воспитательница разрядила обстановку, хлопнув в ладоши:
– Так, все собираемся, здесь тесно, вон пыли сколько подняли, вояки, перемещаемся во двор. Кто покатит со мной Сашу?! – обратилась она к малышам, но их опередила Оля.
– Можно, я?
– Только аккуратно, – предупредила Галина Васильевна, будто Оля могла сделать это хуже, чем пятилетний ребёнок.
– У моего младшего брата остался отличный пулемёт... Он ему уже не нужен, можно я принесу? – спросил у неё пришедший в себя первым Денис Иванов.
– Можно, но лучше не нужно. Мы оружие как-то не поощряем. Это у нас Фёдор Алексеевич, ему прощается, ребятишки однажды у него настоящий чуть не украли. Прямо из кобуры.
– Да ладно, Галина Васильевна... Вы им тут расскажете, они потом подумают, что я за табельным оружием не слежу. Кто ж такое мог предусмотреть, что в кобуру втихаря залезут? Это всё Федька, вояка!
– Так вы Федю сюда принесли?! – догадался вдруг Запрудин.
– Федей его здесь назвали, – опустил голову Фёдор старший. – Ладно, мне на службу надо. Я специально отпросился, типа с вами профилактическую беседу провёл. Так что, если спросят, подтвердите. А пока поиграйте с ребятами. У них в двенадцать обед, вам недолго... мучиться. Алексей, поедешь? – спросил он Морошкина. – Сейчас «уазик» подкатит.
– Не, я с ребятами останусь. Опоздаю, перебьются новые русские без пяти уборок в день. А выгонят, ну и фиг с ними.
– Как хочешь...
Во дворе военные действия начались с новой силой. Правда, Рома уже через минуту побежал с криком к Галине Васильевне:
– Мама, меня ланило, я писять хочу!
От его звонкого «мама» взрослые ребята снова замерли, но Галина Васильевна привычно взяла его за руку и повела в сторону корпуса. Заметив замешательство новых помощников, спокойно сказала:
– На следующие сутки заступит Валентина Сергеевна, и она тоже будет «мама».
– Мама Валя – тоже мама, – подтвердил Стасик. – А ты будешь мне блатик? – спросил он вконец растерявшегося Валентина.
– А ты мне разрешишь?
– Лазлешу. Тебя как зовут?
– Валя... Валентин...
– Как маму Валю?
– Ну, получается...
– Ты что, её сын?
– Нет. Просто нас зовут одинаково.
Ольга и Светлана между тем подключили к игре Сашу. Она просто стала старшим парикмахером. Руки её слушались плохо, но куклу она держать могла и с удовольствием наблюдала, как вокруг неё суетятся визажисты.
– Волосы красить не будем, мама Галя говорит, это пошло и ненатурально, – весьма серьезно заявила Юля, чётко, в отличие от остальных, выговаривая «р».
Это навело Ольгу на интересную мысль.
– А давайте теперь играть в школу, – предложила она, намереваясь разместить на песке школьную доску.
– Оценки будем получать? – спросила Марина.
– Будем, только «пятерки».
Галина Васильевна поглядела на происходящее с одобрением, но, обращаясь к девочкам, попросила:
– Вот если б кто нянечке помог белье на заднем дворе развесить, она ростом маленькая, тянется, неудобно ей.
– Да это запросто, – вызвалась Света.
Проходя мимо воспитательницы, Света тихо спросила:
– А что, Саше и Наташе помочь нельзя? Операции какие-нибудь?
Та в ответ взвесила её оценивающим взглядом, в котором читалось: много тут благодетелей и сострадальцев бродит, – но вслух сухо и тихо ответила:
– Очень большие деньги нужны, да и то шансов, если верить докторам, почти ноль. Их специализированные детдома ждут. А вот биологическим мамам помочь ещё можно, клизма с соляной кислотой в одно место – очень поможет. Если у тебя будут дети, ты помни про это, – она кивнула на детей.
– У меня обязательно будут дети, – твёрдо сказала Света. – Куда идти?
– Туда... Там, на первом этаже... Нянечку тётя Римма зовут.
* * *
Вечером все собрались в беседке. День таки отыгрался на жаре коротким, но проливным ливнем. В воздухе плыли озон и ароматы зелени. Лужи, правда, высыхали буквально на глазах. Именно дождь натолкнул Валика на новую идею.
– План с собой? – спросил он у Алексея.
Морошкин недоверчиво достал из кармана свернутый вчетверо лист бумаги:
– Есть предложения? Мне после сегодняшнего ничего не хочется.
– Не, ну есть же такие родители! Хуже зверей! Их надо в клетках держать, – прокомментировал своё состояние Бганба.
Перепёлкин угрюмо и молча крутил в руках ключи, Ольга и Светлана вполголоса обсуждали, что можно принести девочкам в «Дом ребёнка», Денис выжидательно слушал Запрудина и Морошкина. Он и вставил нужный оборот в их разговор.
– Вот и надо зажиревшим встрясочку сделать. Их-то детки в Европах и Америках образование получают...
Морошкин после этих слов словно получил заряд вдохновения.
– Ну, чего ты там, Валик, намышковал?
– Если сюда – в раздевалки, сюда – в холл и сюда – под лестницы поставить дымовые шашки, то останется только один путь эвакуации – на улицу, по центральной лестнице.
– В купальниках или вообще неглиже, – продолжил его мысль Алексей. – Но где взять дымовые шашки? Обычными дымовушками тут никого не проведёшь.
– У меня же папа в МЧС, – напомнил Запрудин, – дело за малым, съездить на дачу, там в подвале штук шесть или восемь, не помню... Завтра мне как раз поливать, сегодня-то дождь был. Кто-нибудь может поехать со мной и помочь?
– А тебя опять по этим шашкам не вычислят? – спросил Бганба.
– Нет, – уверенно ответил Валик. – Они уже лет... не помню сколько там лежат. Отец и сам про них забыл. А я недавно прибирался в подвале и нашёл.
– Смотри, батю не подставь, – предупредил Перепёлкин.
– Ребята, а может, вообще не стоит? Это уже уголовка. Пожарные приедут, тут уж точно на теракт тянет, – засомневалась Ольга.
– М-да... Плюс организованная преступность, – окинула взглядом команду Света. – Детям помогать сложнее, там возиться надо, а тут напакостил – и в кусты.
– Кто в кусты?! – завёлся Морошкин. – Может, нам демонстрацию несогласия с существующим строем провести? Вся власть Советам?! Чихня! Мы не убиваем, мы не насилуем, мы не сживаем со свету, как они делают это с нами, мы поднимаем на смех! И надо, чтобы не только пожарные, которые и сами туда приедут, но и телевидение организовать. Эти тоже любят у кого-нибудь в белье порыться. Думаете, они об этих детях помнят? О Феде, которого участковый на помойке нашёл?! О Саше?! О Наташе?!
– Па-аслушайте, – вытянул по-абхазски звук «а» Гена, – девушки пусть с нами не ходят, не женское это дело – война. Я точно вам говорю...
– А никому идти и не надо, вообще никому! Валик мне шашки организует, я сам всё сделаю. – Алексей с вызовом окинул взглядом нею команду. – Я войну объявил и капитулировать не собираюсь. Кому не нравится, могут сдать кеды и быть паиньками!
С минуту в беседке висела неопределённая тишина. По Морошкину было видно, что он вот-вот уйдёт.
– Да ладно, Лёх, – начал спасать положение Перепёлкин, – чё завёлся-то? Мы ж не дезертиры. Просто у меня сегодня на душе так хреново, что даже слов никаких нет. Знаешь, у меня, – он подчеркнул это интонацией и повторил, – у меня такое чувство, что это я у этих детей украл что-то. Что это я сам их в «Дом ребёнка» сдал! Что это из-за меня Наташа слепая!
У Ольги при этом на глаза навернулись слёзы.
– И у меня так же, – признался Бганба.
– Та же тема, – согласился Денис Иванов.
– А мне их домой забрать захотелось. Всех. Думал, только у меня так, – сказал Валик.
– Наташа меня взяла за руку и не отпускала... Долго... Я всё боялась, что она меня мамой или сестрой назовёт, – голос Ольги плыл и ломался. – Почему так? Почему такое вообще может быть?
– Знал Смоляков, куда нам экскурсию устроить, – признал Морошкин.
– А я сегодня, как дура, у нянечки, тёти Риммы, спрашиваю, когда бельё развешивали: почему Бог такое разрешает? В чём эти дети перед Ним виноваты? – заговорила Света. – А она как зыркнет на меня, маленькая такая, снизу вверх, и говорит: «А что, Бог их сюда отправил? Бог их на улицу выбросил? Восемьсот тысяч детей по России только Бог оставил, а не мамаши-безбожницы? После войны такого не было! Раз мы здесь, значит, Бог-то их и не оставил». А я такая стою, перевариваю: восемьсот тысяч! Представляете! Целый город сирот!
Дальше начали делиться впечатлениями наперебой:
– А я думал, что все дети в таких домах в одинаковой одежде, как в инкубаторе, а они в разной.
– Точно, но, заметили, от одежды почему-то пахнет пригорелой кашей?..
– А не домом...
– Откуда там взяться домашним запахам?
– Слушайте, а Галина Васильевна с ними веселится, а глаза у неё всегда грустные.
– А вот у Саши глаза такие чистые и пронзительные...
– А у Федьки – озорные...
– Точно, он конкретный заводила!
– Аня просила мороженого; интересно, им можно принести?
– На фиг, я вообще больше об этом говорить не могу, у меня сердце разорвётся!..
Точку поставил Морошкин, который всё это время молчал, глядя в заплёванный, замусоренный пол беседки.
– А мама всё думала, куда Нинины обноски отдать. Надо завтра унести.
Они ещё долго сидели, но говорить ни о чём привычном, а, по сути, неважном не могли. Куда-то отступили, стёрлись лица шоу-звёзд, актёров, компьютерные игры, мобильные телефоны, марки иностранных автомобилей, достижения спортсменов и даже книги, о которых рассказывал Алексей. Да и сам разнеженный, наполненный ожиданиями и приятным, кажущимся нескончаемым бездельем июль вдруг поменялся. В пряных цветочных запахах появилась заметная горчинка, а Валик, который мечтал о многочисленных звёздных мирах, запрокинув голову, вдруг заметил, что в этот вечер стало их больше, но выглядели они холоднее и отстранённее. И не верилось, как раньше, что там может быть какая-то удивительная другая жизнь.
* * *
На следующий день Морошкин и Валик поехали с утра за дымовыми шашками, а заодно полить запрудинский урожай. Денис Иванов тоже не пришёл, он позвонил Вадику на мобильный и сообщил, что мать запрягла его в обязательном порядке помогать ей на рынке. Этого он стеснялся и не любил больше всего. Именно поэтому он предпочитал ходить в соседний двор, в своём ему казалось, что на него все смотрят с укором: мать торговала на рынке дешёвым бельем.
Когда отца сократили из разваливающегося НИИ, семья оказалась перед выбором в буквальном смысле: либо жить торговлей, либо пойти попрошайничать. Мать тогда ещё работала в Доме культуры, но даже её смешную зарплату задерживали. Пометавшись, помыкавшись, отец пошёл с поклоном к бывшему парторгу своего НИИ, который каким-то невероятным образом смог на незадействованных в связи с отсутствием финансирования лабораторных площадях открыть рынок. Парторг, зная Иванова как добросовестного, исполнительного работника, поднимавшего на собраниях руку, когда это было нужно, пошёл ему навстречу. Выделил место на рынке, дал канал на поставщиков белья и обложил невысокой данью сверх налогов, объясняя это тем, что и он платит вышестоящим покровителям. Читай, бандитам и номенклатуре. И самое удивительное, не сразу, но у отца стало получаться. Сначала он нанимал продавцов, но когда понял, что те его, каждый по-своему, обсчитывают, заставил мать уволиться и самой встать в торговые ряды. При распределении прибыли он первым делом платил парторгу, потом – государственные налоги, а оставшуюся часть делил на две: проживание и расширение бизнеса. Первое время отец на широкую ногу выпивал с партнёрами и соседями по рынку, но потом понял, что так деньги летят в трубу, точнее, в бутылку, а похмелье мешает нужному рабочему состоянию следующего дня. Поэтому он без каких-либо напоминаний со стороны резко завязал с алкоголем, позволяя себе рюмку-другую только по календарным, а не придуманным алкоголиками праздникам. Постепенно в доме стала появляться престижная бытовая техника, сделали ремонт, купили машину, потом вторую, начали ездить отдыхать за границу... Но что-то стало происходить с родителями.
В последнее время их разговоры были так или иначе связаны с деньгами, да счет им вёлся даже в приторных мелочах. Считали так, будто сами по ночам шили эти трусы и лифчики, и если на первом этапе накопления холодильник ломился от продуктов и деликатесов, то на следующем он выглядел изнутри весьма аскетически. Родителей будто подменили, они никогда не подавали нищим, словно ещё недавно сами не могли оказаться с ними в одном ряду. Дениса коробило, когда они решали, что подарить родственникам на праздник или на день рождения, чтобы это не выглядело бедно, но и стоило недорого. Не то чтобы они отказывали в чём-то Денису, но уж слишком часто напоминали, ради кого они корячатся с коробками белья, хотя корячился с ними именно Денис. Так экономили на услугах грузчиков. Вот и сегодня ему предстояло таскать эти злополучные коробки «ради своего счастливого будущего». Счастливое будущее, выходит, зависело не от способностей Дениса, а от трусов, маек, лифчиков, носков и всяких там бретелек. Родителей Денис уважать не перестал, но стесняться начал. Они сами не заметили, как в них сломалось что-то, что отделяет нормального человека от сребролюба и крохобора. И он понимал, что вкалывают они действительно на него, и честно не мог определить, что лучше: бедствовать, как раньше, или слушать постоянную подбивку и расчёты на кухне по вечерам, как нынче.
К полудню Денис закончил свою часть работы и предполагал отпроситься у мамы, чтобы присоединиться к друзьям. Надо было только найти повод выпросить побольше карманных денег. Ему хотелось что-нибудь принести малышам. Он уже вошёл в павильон, обдумывая, чем разжалобить мать, как увидел воспитательницу Галину Васильевну. Оставаясь незамеченным, он предпочёл выйти в коридор, чтобы не смущать женщину при выборе интимного товара. В этот момент он порадовался за свою мать, которая умело предлагала нужное, кратко и чётко давая характеристику товару. В этот момент его посетила нужная мысль. Деньги отступили на второй план. Он воззрился на ту часть прилавка, которая была заполнена детским бельём.
Когда Галина Васильевна ушла, Денис начал разговор с матерью.
– Мам, ты детей любишь?
– Господи! Что за вопрос, сынок! А вы с Таней нам зачем были бы? Я что – обидела тебя чем?
– Да нет, мам, просто я вчера был в «Доме ребёнка».
– Где?
– В «Доме ребёнка», там малыши... сироты... А одна девочка ходить не может, другая, Наташа, – слепая...
– Господи...
– Мам, давай им поможем.
– Всем не поможешь, сынок.
– Давай им, – он сделал ударение на это слово, – поможем.
– Да что делать-то, сынок?!
– У нас вон сколько детского белья. Галина Васильевна, воспитательница, только что у тебя покупала, говорила, что там у них пятьдесят человек детей, разного возраста детсадовского. И груднички... Ты, мам, собрала бы мне, а я бы унёс.
– Надо отцу сказать, он же, знаешь, не любит, когда мы без него хозяйничаем.
– Ладно, – глаза Дениса наполнились злым разочарованием, – ты пока спрашивай, а то вдруг разоримся, а я к ним пойду. Сколько я там сегодня по вашим расценкам заработал? Да ладно, – он махнул рукой, – ничего не надо... – И пошёл было из магазина.
– Стой, Денис, сынок! – мать выскочила из-за прилавка, догнала его уже в коридоре: – Неужели ты меня бессердечной такой считаешь? Я правда без отца боюсь что-либо делать...
Денис молча достал из кармана мобильник, протянул ей. Она торопливо натыкала номер и начала с места и в карьер:
– Роман! Роман! Тут надо детям помочь. Какая разница, каким, если речь о детях идёт? Да объяснять долго! Что? Пятьдесят комплектов белья! Если жалко, из моей зарплаты вычтешь, – и дала отбой. – Пойдём, сынок, выберем что поинтереснее...
* * *
Пока Света играла с остальными девочками в их любимую игру – «в дом», Ольга занималась с Наташей, как научила её Валентина Сергеевна. Она подавала девочке разные фигурки, которые та крутила в руках, а Ольга же объясняла их значение:
– Звёздочка... Кубик... Шарик... – И снова: – Звёздочка... Кубик... Цилиндр... – Потом считали палочки: – Один, два, три... – Потом снова фигурки: – А это мой сотовый, он умеет играть музыку. Я тебе включу... Ну-ка нажми вот эту кнопочку... Эту-эту, правильно.
Только на первый взгляд данное занятие казалось простым. Для неподготовленного к чужой слепоте человека такое обучение на ощупь было выматывающим душу состраданием, да ещё требующим огромного терпения. Ольга порой кусала губы, чтобы не заплакать. И хоть знала, что Наташа не увидит, как в её глазах стоят слёзы, но быстро поняла, что девочка легко определяет её состояние. Та же говорила мало и несвязно, но вполне понятно.
– Ляляй исё ключи. Ляляй.
Ольга одну за другой запускала на мобильнике мелодии, звуки отвлекли из песочницы мальчишек, строивших с Геной гараж и гоночную трассу. Перепёлкин ремонтировал дверь в комнате грудничков.
– Дай поиграть, – попросил оказавшийся рядом Рома, и растерянность Ольги воспринял как молчаливое согласие. Забрал у Наташи телефон, а та всё повторяла: «Ляляй, ляляй», хватая ручками воздух вокруг себя.
– Оля, не перегружай! Она потом будет этот телефон у всех требовать. Лучше возьми её за руку и погуляйте вокруг...
Валентина Сергеевна была крупной, как говорят, дородной женщиной. При этом движения её были не плавными, а больше похожими на рывки, также и выражение лица менялось почти мгновенно, но основным его фоном была озабоченность, не хмурая, правда, а этакая ищущая, точно она переживает за всех и вся вокруг. Между ребятами она металась, как отскакивающий от стола теннисный шарик. Большой, правда, шарик. При этом забот у неё было на одного мальца больше, потому как на работе её сопровождал собственный младший сын Павлик, которого не с кем было оставить на целые сутки.
Денис Иванов прибыл, когда ребят уже собирались вести на обед. В руках у него была клетчатая сумка, получившая в народе название «мечта оккупанта». Он раскрыл её перед Валентиной Сергеевной и победно произнёс:
– Это малышам. Нужно ведь?
– Нужно, – улыбнулась Валентина Сергеевна. – Очень нужно. Этого всегда нехватка. Только надо у директора и завхоза всё оформить.
– Да ну, ерунда какая, чего оформлять-то? Трусы и майки? Просто раздать ребятам, и дело с концом, но сумку мне вернуть надо. Бизнесу без такой ёмкости каюк.
– В любом случае – к завхозу, он на первом этаже в левом крыле.
Буквально через пару минут во двор вошли Запрудин и Морошкин. Со счастливыми лицами они поставили на столик во дворе бидон с клубникой. Ярко-красные крупные ягоды мгновенно очаровали и притянули ребят. Они собрались вокруг все, кроме Саши и Наташи, и зачарованно смотрели на них, даже не пытаясь протянуть руку.
– Налетай, ребята! – скомандовал Морошкин.
А Запрудин опередил вопрос Валентины Сергеевны:
– Вы не переживайте, они мытые.
– Да надо было после обеда, но теперь чего уж... И откуда вас таких помощников навербовали?..
Оля кормила Сашу, а Наташу кормила Света. Спустя некоторое время всех остальных малышей вместе с одеждой можно было сдавать в мойку. Клубничный сок румянцем лёг на щёчки и разнокалиберными пятнами на майки, футболки и платья. Валентина Сергеевна только захлопала себя по бокам, как курица-мама, и повела всех в умывальник.
Бганба, Перепёлкин и Денис Иванов подошли к Запрудину и Морошкину.
– Ну что, есть шашки? – спросил Гена.
– А то, – широко улыбнулся Валик, – на имитацию трёх пожаров хватит.
– Когда будем... моделировать?
– А завтра слабо? Чё тянуть-то? – окинул взглядом команду Морошкин.
Из особняка вышли Оля и Света, которые помогали Валентине Сергеевне.
– Ну что, скинькеды, похулиганим? – Алексей явно испытывал прилив вдохновения. – Дэн, ты вместо телевидения будешь снимать, там перед выходом есть непростреливаемое место, где тебя не засекут. Не хочу я такой сюжет на халяву телевизионщикам дарить, мы им потом кассету загоним или на программу «Я всегда с собой беру видеокамеру» отправим.
– Ох, парни, – вздохнула Ольга, – накроют нас медным тазиком. Тоже мне, придумали одиннадцатое сентября.
– Ну так как? – не обратил внимания на её слова Морошкин. – Завтра в десять здесь, мне мать обещала кое-что собрать для ребят. А после обеда у меня как раз смена в «Торнадо». Надо оправдать название этого заведения.
Бганба, глядя на окна «Дома ребёнка», вдруг отвлёкся от темы:
