Текст книги "Ноктэ (ЛП)"
Автор книги: Кортни Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Эта книга предназначена только для предварительного ознакомления и не несёт в себе никакой материальной выгоды. Любое копирование и размещение материала без указания группы и людей, которые работали над книгой, ЗАПРЕЩЕНО! Давайте уважать и ценить чужой труд!
Кортни Коул
НОКТЭ
(Ноктэ #1 )
Оригинальное название : Nocte by Courtney Cole
Серия : The Nocte Trilogy / Ноктэ
Номер в серии : 1
Переводчик : Мария Медведева
Редакторы : Лина Зянгирова,
Эля Гусейнова (пролог, главы 1-8)
Вычитка: Катерина Матвиенко , Ольга Расторгуева
Обложкой занималась Изабелла Мацевич.
Переведено специально для группы http://vk.com/translation4you
.
Аннотация
Меня зовут Калла Прайс. Мне восемнадцать лет, и я одна половинка целого.
Моя другая половина – мой брат-близнец Финн, и он сумасшедший.
Я люблю его. Больше жизни. Больше всех и всего . И, хотя я боюсь, что он затянет меня за собой, лишь я могу его спасти .
Я делаю всё , что в моих силах, чтобы удержаться на плаву в море безумия, но с каждым днём всё больше и больше тону. Так что я тянусь к спасательному кругу – Деэру ДюБри.
Он мой спаситель и мой антихрист. В его руках я чувствую себя в безопасности, а так же мн е страшно, я ощущаю себя на своё м месте и, в то же время, пропадаю. Он исце лит меня, сломает меня, будет любить меня и ненавидеть.
И у него есть власть, чтобы уничтожить меня.
Может быть, это и к лучшему. Потому что я, кажется, не могу спасти Финна и любить Деэра, не причиняя всем боли.
Почему? Из-за тайны.
Из-за тайны, которую я так сильно пытаюсь разгадать, что даже не замечаю того, что надвигается.
Так же, как и вы.
Nocte:
Латинский;
Существительное; творительный падёж, единственное число от nox (ночь)
Наречие: ночью
Произношение: Нок-тэ
Предисловие
Когда-то я подумывала не писать эту историю. Она была слишком мрачной, слишком закрученной, слишком, слишком, слишком.
Очевидно, я передумала. Но переписывала её четыре раза, пытаясь сделать другой, более лёгкой, приятной, мягкой.
Не вышло.
Так что я вернулась к своей изначальной идее. Идее, которую я полюбила. К идее, о которой мечтала, которой жила и дышала, пока она не стала такой, как я хотела, такой, какой она и должна быть.
Знаю, что вы способны прочесть её. Знаю, что вы способны вновь прийти в себя, когда всё закончится. Я верю в вас.
Мрачная ли эта история?
Да.
Закрученная?
Временами.
Ошарашит ли она вас?
Безусловно.
Заставит ли она вас пролистывать страницы, пытаясь понять её, пытаясь добраться до кульминации, стараясь дышать?
Боже, я надеюсь.
Я написала эту историю так, как она должна быть написана. Я не могла приукрасить. Не могла её разбавить. Она именно такая, потому что этого требует история.
И я об этом не жалею.
Посвящение
Страдающие бессонницей знают, что есть что-то такое в ночи.
Тьма, энергия, тайна, которая окутывает вещи.
Она скрывает их, но вместе с тем и освещает.
И именно это то,
Что позволяет нам исследовать наши мысли
Так, как мы не можем сделать этого в течение дня,
Это то, что привносит истину и ясность.
Эта книга посвящается Тристану.
Моему сыну, которому я передала бессонницу.
Всегда доверяй своему собственному разуму.
Ведь ты знаешь его лучше всех.
«Ночью я свободен.
Никто не слышит моих монстров, кроме меня.
Хотя моя свобода хрупка,
Потому что каждое утро
Снова и снова
Солнце
Прогоняет ночь.
Это хороший способ умереть».
– Ранняя запись из дневника Финна Прайса
Я не могу я не могу я не могу
Услышать
Я не могу увидеть
Больше
Света.
Калла калла калла
Спаси меня, спаси себя.
Спаси меня.
Serva me, servabo te .
Спаси меня , и я спасу тебя.
– Более поздняя запись из дневника Финна Прайса
Нет ничего более ужасающего, чем погружение человеческого разума в безумие.
– Калла Прайс
Тайны. Они есть у всех.
– Деэр ДюБри
PROLOGUS[1]
Меня зовут Калла Прайс. Мне восемнадцать лет, и я одна половинка целого.
Моя другая половина – мой брат-близнец Финн, и он сумасшедший.
Я люблю его. Больше жизни. Больше всех и всего. И, хотя я боюсь, что он затянет меня за собой, лишь я могу его спасти.
Я делаю всё, что в моих силах, чтобы удержаться на плаву в море безумия, но с каждым днём всё больше и больше тону. Так что я тянусь к спасательному кругу – Деэру ДюБри.
Он мой спаситель и мой антихрист. В его руках я чувствую себя в безопасности, а также мне страшно, я ощущаю себя на своём месте и, в то же время, пропадаю. Он исцелит меня, сломает меня, будет любить меня и ненавидеть.
И у него есть власть, чтобы уничтожить меня.
Может быть, это и к лучшему. Потому что я, кажется, не могу спасти Финна и любить Деэра, не причиняя всем боли.
Почему? Из-за тайны.
Из-за тайны, которую я так сильно пытаюсь разгадать, что даже не замечаю того, что надвигается.
Так же, как и вы.
1
UNUM[2]
Калла
– ДО —
Снаружи, на фоне широко раскинутого беззвёздного ночного неба, сияет полная луна, порождающая тени. Внутри же те тени, кажется, превращаются друг в друга, создавая скрюченные руки, которые волочат своими сломанными пальцами по тёмным стенам салона.
Мама настаивает на том, чтобы называть гостиную более изящно – салоном. Она узнала этот термин, когда много лет назад была во Франции, и, употребляя его, чувствует себя утончённой. И поскольку мы живём в похоронном доме на вершине изолированной горы в штате Орегон, папа позволяет ей ощущать себя изысканной интеллектуалкой, как ей только захочется.
Хотя сегодня вечером её, утончённой, или какой она там хочет казаться, нет дома. Мама отправилась в свой книжный клуб, чтобы попить вина и посплетничать, не замечая того, что весь мой мир только что рухнул. И раз папы с братом тоже нет, я сейчас совершенно одна.
В одиночестве и с разбитым сердцем.
Хотя не совсем в одиночестве. Я здесь, в тёмном похоронном доме, с двумя трупами, находящимися внизу, в комнате отца для бальзамирования.
Как правило, это не так уж и напрягает. Когда твой отец – владелец похоронного бюро, привыкаешь спать под одной крышей с мертвецами.
Но сегодня ночью, когда из-за бури деревья гнутся и скребутся о наш дом, а электричество пропало из-за ветра, здесь страшно, мрачно и немного пугающе.
Моя нога постукивает о кресло – явный признак того, что я взволнована. Меня раздражает это волнение, но, честно говоря, моё раздражение оправдано.
Всё в моей жизни перевернулось с ног на голову.
Я перевожу взгляд в окно и пристально смотрю на скалы. Зубчатый утёс упирается прямо в небо, представляя собой захватывающую картину, но для меня это лишь напоминание, что на вершине нашей горы я полностью оторвана от мира. Кроме того, снаружи светлее, чем в доме, что само по себе нелепо.
Не знаю, почему мне страшно оставаться одной, но я боюсь. Психотерапевт сказал бы, что это из-за того, что мы с Финном близнецы, и мне никогда в жизни не приходилось оставаться одной. Мы даже в утробе матери делили пространство.
Вот почему сегодня за ужином родители сказали, что нам с Финном следует поступать в разные колледжи. И должна сказать, я с этим не согласна. На самом деле я категорически не согласна. Финн нуждается во мне, потому что он не такой, как я. Сама мысль о разлуке заставляет моё сердце учащённо биться, и я знаю, что должна попытаться поговорить об этом с мамой.
Сейчас же.
Что бы со мной ни происходило, или о чём бы ещё я сегодня вечером ни узнала, Финн всегда будет на первом месте.
Я хватаю телефон и набираю мамин номер, потому что сейчас она одна в своей машине, и её ничто не отвлекает. У неё не будет возможности сосредоточиться на чём-то ещё, кроме того, что я говорю. И, может быть, это значит, что она наконец-то меня услышит.
Раздаётся гудок, а затем она снимает трубку.
– Привет, Калла. Всё в порядке, дорогая?
После её сегодняшней ошарашивающей новости, она на удивление весела.
– Всё прекрасно. Из-за бури пропало электричество, но я в порядке. Эй, мам… Финн не может оставаться один. Ему нужно поехать со мной. Я серьёзно. Ты не понимаешь, насколько это важно. – Потому что я не могу рассказать тебе об этом по телефону.
Я поглядываю на его дневник, лежащий на соседнем столике. Если бы мама с папой хоть немного знали о том, что в нём понаписано, о странных латинских фразах, перечёркнутых словах, сумасшествии, они не стали бы так рьяно сопротивляться.
Но они не знают, потому что уважают его личную жизнь, и потому решительно настроены навязать нам независимость.
Мама вздыхает, поскольку этот спор ей уже надоел.
– Ты же знаешь, что мы об этом думаем, – твёрдо произносит она. – Я понимаю, ты хочешь защитить Финна. И мне нравится, что ты такая заботливая сестра, но, Калла, он должен научиться жить самостоятельно, так же, как и ты. У тебя должна быть собственная жизнь, без постоянного присмотра за братом. Пожалуйста, поверь нам, мы знаем, что для вас лучше.
– Но, мам, – спорю я, – после всего, что сегодня случилось с… Сегодня кое-что произошло. И я больше, чем когда-либо, знаю, что не могу оставить Финна. Я знаю его лучше всех.
– А что сегодня случилось? – тут же с любопытством интересуется мама. – Что-то случилось с…
– Ничего, о чём бы я хотела говорить по телефону, – устало перебиваю её. – Я просто… я хочу, чтобы ты пообещала мне, что подумаешь о том, чтобы позволить нам с Финном остаться вместе. Пожалуйста. Я часть его, а он – часть меня, ведь мы близнецы. Он может отличаться от меня в одном, но во всём остальном мы одинаковы. Никто не понимает его так, как я. Он нуждается во мне.
Мама снова вздыхает.
– В том-то и дело, милая, – мягко отвечает она. – В единственной разнице между вами. Вспомни тот день. День, когда мы впервые об этом узнали. Расскажи мне ещё раз, что тогда произошло.
Моя очередь вздыхать, потому что у меня болит сердце, и сейчас мне не хочется об этом говорить. Может быть, позвонить ей было плохой идеей.
– Ты знаешь, что произошло, – вяло произношу я.
– Исполни мою прихоть, – подталкивает она. Решительно.
– Мы играли в «Захвати флаг» в детском саду, – нехотя рассказываю я ей, словно читаю книгу. Если я закрою глаза, то всё ещё смогу почувствовать запах раскалённого грязного пола спортзала. – У Финна был флаг. Он бежал. – Размахивал тощими руками и ногами, волосы на лбу были влажными.
– А потом?
Мою грудь слегка сдавливает от боли.
– Потом он начал кричать. И бежать в другую сторону. Он больше не играл. Он кричал о гонящихся за ним демонах.
– И что ещё? – Мамин голос полон сочувствия, но по-прежнему твёрд.
– И моё имя. Он выкрикивал моё имя.
Я до сих пор слышу, как Финн выкрикивает моё имя, его мальчишеский голос, пронзительный и отчаянный.
Кааааааалллллаааааааа!
Но прежде чем я тогда успела что-либо сделать, он взобрался по подвесному канату до самого потолка, чтобы убежать от демонов.
Демонов.
Потребовалось четыре воспитателя, чтобы спустить его.
Финн не хотел спускаться даже ради меня.
После этого его положили в больницу на две недели и поставили неприятный диагноз – «шизоаффективное расстройство», которое является чем-то средним между шизофренией и биполярным расстройством, и правильное название которого САР[3]. С тех пор он сидит на лекарствах. И с той поры его преследуют те грёбанные демоны.
Вот почему он нуждается во мне.
– Мам, – отчаянно шепчу я, потому что знаю, к чему она ведёт. Но она непреклонна.
– Калла, он звал тебя. Потому что он всегда зовёт тебя. Знаю, это фишка близнецов, но это несправедливо по отношению к вам обоим. Ты должна иметь возможность отправиться в колледж и выяснить, кто ты, помимо того, что ты сестра Финна. Он должен сделать то же самое. Клянусь тебе, это не наказание. А потому что так лучше. Ты мне веришь?
Я молчу, в основном потому, что моё горло горит и болезненно сжимается, и просто от досады.
– Калла? Ты веришь мне?
Мама так чертовски настойчива.
– Да, – отвечаю ей. – Я тебе верю. Но, мам, это для меня не проблема. Потому что, когда Финн принимает лекарства, он почти нормальный. Он в порядке.
Почти. Было всего несколько срывов. И несколько периодов депрессии. И парочка галлюцинаций.
Но помимо этого, он в порядке.
– За исключением тех моментов, когда он не в порядке, – отвечает мама.
– Но…
– Никаких «но», Калла, – ей быстро удаётся заставить меня замолчать. – Милая, мы уже много раз обсуждали это. Так что я кладу трубку. Я забыла очки для чтения, и сейчас возвращаюсь домой за ними. Дождь сильный, и мне нужно сосредоточиться на дороге…
Её предложение обрывается криком.
Резким, громким, пронзительным криком. Он почти разрывает мои барабанные перепонки своей интенсивностью, и, прежде чем я успеваю что-либо понять, обрывается на середине. И я осознаю, что слышала кое-что ещё на заднем фоне.
Звуки металла и стекла, скрипящих и разбивающихся.
А затем тишина.
– Мам?
Ответа нет, только гнетущая тишина.
Мои руки трясутся, пока я жду, кажется, вечность, хотя в действительности прошла всего лишь секунда.
– Мам? – испуганно зову я.
По-прежнему тишина.
По спине пробегает озноб, а руки покрываются гусиной кожей, потому что я каким-то образом знаю, что она не ответит.
И оказываюсь права.
Мама умерла в тот момент, когда кричала, когда скрипел металл и билось стекло. Так сказали фельдшеры скорой помощи, и, когда они нашли её на дне оврага, телефон всё ещё был зажат в её руке.
2
DUO
Калла
– ПОСЛЕ —
Астория пахнет смертью.
По крайней мере, для меня.
Бальзамирующие химические вещества. Гвоздики. Розы. Лилии. Все эти запахи смешиваются с морским бризом и ароматом сосен, проникающим через открытые окна, и образуют обонятельный коктейль, который пахнет для меня похоронами. Что, наверно, логично, поскольку я живу в похоронном доме. И у меня недавно умерла мама.
Всё напоминает мне о похоронах, ибо я окружена смертью.
Или «mortem», как сказал бы Финн. Он одержим изучением латыни, и так последние два года. Не знаю для чего, учитывая, что это мёртвый язык. Но, думаю, в этом есть какой-то сакральный смысл.
С другой стороны, моего брата вообще редко удаётся понять. Мы должны заниматься подготовкой к поступлению в колледж, но всё, чем он интересуется, – писаниной в своём дневнике, изучением латинского языка и выискиванием жутких фактов о смерти.
Его дневник.
Одна лишь мысль о потрёпанной кожаной книжке вызывает у меня озноб по всему позвоночнику. Он – осязаемое доказательство того, насколько сумасшедшими могут быть его мысли, так что я не заглядываю в него, ну, и ещё, конечно же, из-за того, что пообещала этого не делать.
Никогда больше.
Он слишком сильно меня пугает.
Со вздохом я наблюдаю за Финном из окна своей спальни, откуда открывается вид на лужайки похоронного дома. С этого места я могу видеть, как они с отцом трудятся над благоустройством территории. Согнувшись под ранним утренним солнцем Орегона, они выдёргивают сорняки с клумб, которые окружают наш дом.
У Финна бледная кожа и худые руки. Он дёргает корни, а затем бросает пыльные сорняки в кучу увядшей зелени. С минуту я наблюдаю за ним, но не глазами сестры, а беспристрастным взглядом того, кто мог бы видеть его впервые.
Мой брат стройный и привлекательный, с копной растрепавшихся песчано-каштановых кудрей, образующих на голове ореол. У него бледно-голубые глаза и широкая яркая улыбка. И он красив некоей богемной красотой.
Он как те творческие представители, которые настолько увлечены своей работой, что забывают поесть, и потому они стройные и жилистые – только кожа да кости. Несмотря на это, Финн красив, мил и необычен.
И я говорю это не просто потому, что мы близнецы.
Мы совсем не похожи. Единственное, что у нас общего, – это кремовая кожа и прямой с горбинкой нос, слегка вздёрнутый на кончике. Во всём остальном я похожа на нашу маму, у которой были зелёные глаза и тёмно-рыжие волосы.
Наша мама.
Я не обращаю внимания на комок, образующийся в горле всегда, когда думаю о ней, и отчаянно пытаюсь выбросить её из головы. Немедленно. Потому что всякий раз при мысли о ней, я могу думать лишь о том, что неосознанно стала причиной той автокатастрофы. Если бы я не позвонила ей… если бы она не ответила… она до сих пор была бы рядом.
Живая.
Но её нет.
Эта тяжесть грозит раздавить мне грудь, и поэтому, вместо того, чтобы погрузиться в ослепляющее чувство вины, я пытаюсь сосредоточиться на переодевании. Потому что сосредоточенность на чём-то и концентрация на монотонных действиях иногда отвлекает меня от горя.
Иногда.
Я набрасываю на себя одежду, собираю волосы в конский хвост и громко спускаюсь по сверкающим ступеням из красного дерева, которые, кстати, точно такого же оттенка, что и мамин гроб.
Боже, Калла! Почему каждая долбаная деталь должна снова напоминать об этом?
Я стискиваю зубы и принуждаю свой упрямый мозг подумать о чём-то другом, но в похоронном доме это сложно. Особенно когда я выхожу из частной зоны дома в места, отведённые для посетителей.
Всё, что я могу сделать, – это стараться смотреть только вперёд.
И хотя сегодня ещё никто не приходил, у нас имеются две смотровые комнаты, находящиеся по обе стороны от этого коридора. И в каждой из них – тело, лежащее во всей своей красе для того, чтобы любой знакомый при желании мог его навестить.
Они, конечно же, мертвы, несмотря на пластиковые шипованные диски внутри век, держащие их закрытыми, и толстый слой макияжа, нанесённый на их лица, чтобы придать им некое подобие живого оттенка. Это, кстати, самое ужасное.
Мертвецы не выглядят спящими, как все любят говорить. Они выглядят мёртвыми, потому что они мертвы. Бедняги. Я предпочитаю не смотреть на них. Смерть лишает человека достоинства, и, слава богу, мне не приходится иметь дело с мертвецами.
Двенадцать шагов – и я уже за дверью и делаю глубокий вдох, заменяя сильные запахи похоронного дома свежим воздухом улицы. Ещё два шага – и я иду по росистой траве. Отец с Финном прерывают свою работу, когда видят, что я проснулась.
– Доброе утро, парни! – кричу я с наигранной весёлостью. Потому что пытаюсь соблюдать мамино правило: «Притворяйся, пока это не станет реальностью». Если не чувствуешь себя хорошо, то хотя бы сделай вид, потому что в конечном итоге так и будет. Ещё ни разу не подействовало, но я по-прежнему питаю надежду.
Финн улыбается, и на его левой щеке появляется ямочка. Я знаю, он тоже притворяется, так как в последнее время никому из нас не хочется по-настоящему улыбаться.
– Доброе, Лежебока.
Я ухмыляюсь (фальшиво).
– Суровая жизнь – спать до десяти, но кто-то ведь должен это делать. Ребята, хотите, я съезжу в кафе и куплю кофе?
Отец качает головой.
– Те, кто встал в обычное время, уже заправились кофеином.
Я закатываю глаза.
– Что ж, хочешь, чтобы я отвезла Финна в группу, дабы компенсировать свою лень?
Он снова качает головой и улыбается, но улыбка не касается глаз. Потому что она тоже фальшивая. Так же, как и моя. Так же, как и Финна. Потому что мы все притворщики.
– Вообще-то, – он глядит на меня, оценивая моё настроение, – это было бы здорово. Ко мне сегодня кое-кто приедет, и я буду занят работой.
Под «кое-кем» он подразумевает тело для бальзамирования, а под «сегодня», должно быть, что это произойдёт довольно скоро, потому что он уже встаёт и вытирает руки.
Я быстро киваю, готовая сделать что угодно, лишь бы выбраться отсюда.
Годы наблюдения за прибывающими и отбывающими телами накладывает свой отпечаток на нервную систему. Я видела всех: жертв ДТП, пожилых людей, мертворождённых, детей. Детей видеть тяжелее всего, но, в конце концов, всё это невыносимо. Смерть – это не то, о чём все хотят думать, и уж тем более никто не хочет всё время быть ею окружён.
Может, мой отец и сам выбирал профессию, но я-то точно нет.
Вот почему я в любой день могу отвезти Финна на лечение.
Раньше этим занималась мама. Она всегда настаивала на том, чтобы с ним в это время кто-то был, если вдруг ему захочется «поговорить» по дороге домой. Чего он никогда не делает, и поэтому я считаю, что она просто хотела убедиться, что Финн посещает группу. Как бы то ни было, мы продолжаем следовать этой традиции.
Потому что традиции успокаивают, когда всё остальное катится к чёрту.
– Конечно, я могу поехать. – Бросаю взгляд на Финна. – Но я за рулём.
Финн ангельски мне улыбается.
– Я забил это место, когда ты была ещё в постели. Такова цена лени. Извини.
Его ухмылка определённо говорит «я не извиняюсь». И на сей раз она настоящая.
– Без разницы. Хочешь принять душ?
Он качает головой.
– Я только сбегаю переодеться. Дай мне минутку.
Он уходит быстрым шагом, а я смотрю ему вслед, в сотый раз подмечая, насколько он похож на нашего отца. Тот же рост, то же телосложение, тот же цвет кожи. Наш отец больше подходит на роль его близнеца, чем я.
Папа наблюдает за тем, как он уходит, а потом переводит взгляд на меня.
– Спасибо, милая. Как у тебя сегодня дела?
Он больше интересуется не тем, как у меня дела, а как я себя чувствую. Я знаю это, и поэтому пожимаю плечами.
– Хорошо, наверное.
За исключением долбаного комка, который никак не исчезнет из горла. За исключением того, что, глядя на себя в зеркало, я каждый раз вижу маму, и мне приходится бороться с желанием сорвать их все со стен и сбросить со скалы. За исключением всего этого, я в порядке.
Я смотрю на папу.
– Может, нам следует стать евреями, чтобы мы могли сидеть шиву[4] и не беспокоиться ни о чём другом?
Папа минуту выглядит ошеломлённым, а затем слегка улыбается.
– Ну, шива длится всего лишь неделю. Так что нам это особо не поможет.
Нам ничего здесь особо не поможет. Но я не произношу этого вслух.
– Ну, тогда я не стану завешивать зеркала. – К сожалению.
Отец улыбается, и мне кажется, его улыбка действительно может быть немного настоящей.
– Ага. И тебе всё равно придётся продолжать принимать душ. – Он замолкает. – Знаешь, есть группа поддержки для тех, кто потерял близких, которая так же собирается в больнице. Можешь заглянуть туда, пока будешь ждать Финна.
Я тут же качаю головой. К чёрту это. Он должен прекратить попытки заставить меня пойти в одну из этих групп поддержки. Единственное, что хуже, чем тонуть в горе, – это делить спасательную шлюпку с другими тонущими. К тому же, если кому и нужна групповая поддержка, так это ему.
– Думаю, я – пас, – говорю ему в который раз. – Но если вдруг я передумаю, то загляну туда.
– Хорошо, – легко соглашается он, как и всегда. – Я понимаю, наверное. Я тоже не хочу об этом говорить. Но, может, когда-нибудь…
Его голос умолкает, и я знаю, что он сохраняет это в папке под названием «Когда-нибудь» в своей голове вместе с миллионом других вещей. Таких, как освободить мамин гардероб, забрать её грязную одежду из их ванной комнаты, убрать её обувь и куртку и тому подобное.
Прошло уже шесть недель с тех пор, как умерла мама, но отец оставил её вещи нетронутыми, словно ждёт, что она в любую минуту вернётся домой. Он знает, что этого не случится, потому что сам забальзамировал мамино тело, и мы похоронили её в сверкающем гробу из красного дерева, но с моей стороны было бы бесчувственно указывать на это.
Вместо этого я его обнимаю.
– Люблю тебя, пап.
– Я тоже люблю тебя, Кэл.
Мой взгляд застывает поверх его плеча на небольшом, заросшем плющом кирпичном сооружении, к которому вниз от главного дома ведёт тропинка. Я пристально гляжу на него в течение минуты, прежде чем отстраниться от папы.
– Ты уже решил что-нибудь по поводу гостевого домика?
В прошлом году они с мамой переделали его в полноценное жильё в качестве инвестиционного вложения, но мама погибла в самый разгар попыток найти арендатора. Мы с Финном пытались уговорить папу позволить одному из нас жить в нём.
Он качает головой.
– Ты знаешь, что не совсем справедливо отдавать его одному из вас. Я всё же собираюсь сдавать его в аренду.
Я смотрю на него, будто у него только что выросла вторая голова.
– В самом деле? Но…
Какая пустая трата красивого отремонтированного здания .
Отец остаётся невозмутим.
– Вы с Финном всё равно собираетесь осенью в колледж. А это будет дополнительный доход. Во всяком случае, таков был первоначальный план.
Я всё ещё ошеломлена.
– Что ж, удачи в поисках того, кто захочет здесь жить.
По соседству с похоронным домом и крематорием.
– Если у тебя есть на примете кто-нибудь, дай знать, – продолжает папа, не обращая внимания на мой пессимизм. Мне становится смешно.
– Ты же знаешь, у меня нет таких знакомых. – Я не упоминаю удручающее состояние своей социальной жизни, которой не существует и никогда не существовало. Это всегда волновало родителей, хотя нас с Финном не особо заботило. Ведь мы всегда есть друг у друга.
Финн с мокрыми волосами сбегает вниз по лестнице и прерывает наш разговор.
– Так как от меня воняло, как от потных ног, я принял самый быстрый душ в мире, – объявляет он, промчавшись мимо нас. – Всегда пожалуйста.
– Езжайте осторожно! – кричит нам вдогонку отец, направляясь в дом. Поскольку мама умерла, окружённая покорёженным металлом и дымящейся резиной, отцу даже не хочется видеть нас в машине, но он знает, что это жизненная необходимость.
И всё же он не хочет смотреть.
Это нормально. У нас у всех есть маленькие хитрости, которыми мы обманываем свой разум, чтобы сделать жизнь терпимей.
Я плюхаюсь на пассажирское сидение автомобиля, который принадлежит нам обоим, и пристально смотрю на Финна.
– Как спалось?
Потому что обычно он не спит.
Он страдает невыносимой бессонницей. Его разум от рождения более активен ночью, чем у обычного человека. К сожалению, он не знает, как его отключить. И когда Финну всё-таки удаётся заснуть, ему снятся настолько явственные кошмары, что он встаёт и заползает в мою постель.
Потому что я единственная, к кому он приходит, когда ему страшно.
Это фишка близнецов. Хотя уверена, что детишки, которые раньше дразнили нас за странность, захотели бы узнать эту маленькую пикантную подробность. Калла и Финн иногда спят в одной постели, разве это не извращение?! Им ни за что не понять, что мы находим утешение, просто находясь рядом друг с другом. И теперь уж точно не важно, что они думают. Мы, вероятно, никогда снова не увидим этих засранцев.
– Я спал хреново. А ты?
– Так же, – шепчу я. Потому что это правда. Я не страдаю бессонницей, но меня мучают кошмары. Яркие. И в них всегда крик мамы, битое стекло и мобильник, зажатый в её руке. В каждом сне я слышу свой собственный голос, зовущий её, но она никогда не отвечает.
И это меня выматывает.
Мы с Финном погружаемся в молчание, и я прижимаюсь лбом к стеклу и, пока он ведёт машину, разглядываю пейзажи за окном, которыми окружена с самого рождения.
Несмотря на мои внутренние мучения, должна признать, что наша гора прекрасна.
Нас окружает всё зеленое и живое: сосновые деревья, папоротники и пышная зелень лесов. Ярко-зелёный цвет простирается по обширным лужайкам через цветущие сады и продолжается вплоть до скал, где он заканчивается и резко переходит в красноватый и глинистый.
Полагаю, это довольно символично. Зелёный означает «живой», а красный – «опасность». Красный – это острые скалы, сигнальные огни, брызги крови. А вот зелёный… зелёный – это деревья, яблоки и клевер.
– Как сказать «зелёный» на латыни? – рассеянно спрашиваю я.
– Viridem, – отвечает он. – А что?
– Просто так. – Я поглядываю в зеркало бокового вида на дом, который постепенно исчезает вдали позади нас.
Огромный, в викторианском стиле, он гордо возвышается на вершине горы, расположившись на краю скалы со шпилями, пронизывающими облака. Он великолепный и изящный, но в то же время мрачный и готический. Ведь как иначе, это же похоронный дом в конце горной дороги. Он будто из фильма ужасов, словно только и ждёт своего часа.
Последний похоронный дом слева.
Папе потребуется чудо, чтобы сдать в аренду крошечный гостевой домик, и я чувствую лёгкий укол вины. Может быть, ему действительно нужны деньги, а я давлю на него, заставляя отдать домик Финну или мне.
Я отвожу взгляд от дома, подавляя чувство вины, и устремляю его на океан. Огромный и серый, его воды обрушиваются на прибрежные скалы, разбиваясь о них снова и снова. От воды поднимается дымка, образуя туман вдоль пляжа. Красивое, но жуткое место, навевающее тревогу, но, в то же время, умиротворяющее.
Однако это также и тюрьма, удерживающая меня здесь под покровом низко висящих облаков.
– Ты когда-нибудь хотел, чтобы мы переехали? Куда-нибудь далеко отсюда? – размышляю я вслух.
Финн поглядывает на меня.
– Бёркли недостаточно далеко для тебя?
Я пожимаю плечами.
– Не знаю. Я говорю о таком месте, которое по-настоящему далеко. Как Италия. Или Шотландия. Думаю, было бы неплохо убраться подальше отсюда. От всего, что мы знаем.
От воспоминаний.
От людей, считающих нас странными.
От всего.
Лицо Финна остаётся бесстрастным.
– Кэл, тебе не нужно объезжать весь мир, чтобы снова стать собой, если это то, к чему ты стремишься. Ты можешь сделать это и в Калифорнии. Но тебе вообще не нужно меняться. Ты и так прекрасна.
Ну да. Быть известной всем как девушка из похоронного дома – это же прекрасно. Но он прав. Никто не будет знать этого в Калифорнии. Я и там смогу начать всё сначала. Меня не будут окружать мертвецы, и люди не будут постоянно интересоваться, как я себя чувствую.
Мы погружаемся в тишину, и я продолжаю смотреть в окно, думая о колледже и о том, какой может быть моя новая жизнь. И поскольку отец согласился, что мы с Финном должны оставаться вместе, в этом нет ничего пугающего. Просто захватывающе. И эта новая жизнь будет включать в себя кучу дорогой обуви и пашминов[5]. Я еду не совсем туда, где нужны пашмины, но благодаря своему изысканному названию они непременно мне нужны.
– Ну?
Настойчивый тон Финна выдёргивает меня из размышлений. Он явно ожидает какого-то ответа.
– Что «ну»?
– Что папа решил по поводу гостевого домика? Знаешь, мы ведь могли бы просто жить там вместе. Мне надоело всё время пахнуть формальдегидом.
Правда. Не могу даже сосчитать, сколько раз я слышала в школе от ехидных девочек старые избитые шуточки вроде «я чувствую запах мертвецов». Мне всегда хотелось сказать им, чтобы они прекратили цитировать старые фильмы и придумали что-то пооригинальней, но, конечно же, я никогда такого не говорила. Для них я девушка из похоронного дома. Чтобы не доставлять им удовольствия, я никогда не показывала, насколько больно меня ранили их слова.
– Мы не пахнем формальдегидом, – уверяю Финна. – Мы пахнем цветами. Похоронными цветами. Хотя это не намного лучше.
– Говори за себя, – ворчит он. – Так что?
Я пожимаю плечами.
– Видимо, папа всё-таки собирается сдать его в аренду.
Финн секунду смотрит на меня, прежде чем вновь перевести взгляд на дорогу.
– Серьёзно? Не знал, что мы так сильно нуждаемся в средствах. У нас есть деньги с маминой страховки и выручка от похоронного бюро.
