Текст книги "За чертой"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Когда Билли сел на коня, стоявший у стремени хозяин поглядел на него, прищурясь на почти уже полуденное солнце.

– Ну что, – сказал он, – поедете в Америку?

– Да, сэр.

– Вернетесь к своей семье?

– Да.

– А сколько времени уже вы их не видели?

– Даже не знаю.

Билли окинул взглядом улицу Превратившуюся в заросший бурьяном пустырь между рядами разрушенных зданий. Обломки саманных блоков, спаянные вместе дождями, которые иногда в этих местах все же случаются, напоминали сооружения, созданные колониями чудовищных насекомых. Ниоткуда не слышалось ни звука. Посмотрел на хозяина.

– Я даже не знаю, какой сейчас месяц, – сказал он.

– Ах да. Ну конечно.

– Вижу – весна.

– Езжайте, езжайте домой.

– Да, сэр. Как раз и собираюсь.

Мужчина отступил. Мальчик коснулся шляпы:

– Спасибо вам за завтрак.

– Vaya con Dios, joven.[229]

– Gracias. Adi?s.[230]

Следующие несколько дней он бесчисленное множество раз пересекал реку, двигаясь по дороге, которая вела то от брода к броду, то по речным наносам, вытянувшимся у подножия холмов в тех местах, где река мелеет, поворачивает и мчит дальше. Проехал Тамичопу – брошенный поселок, который сожгли и сровняли с землей апачи в канун Вербного воскресенья тысяча семьсот пятьдесят восьмого года, а едва солнце за полдень, въехал в город Басерак,{44}основанный в тысяча шестьсот сорок втором году и называвшийся тогдаSanta Ma?a de la Baceraca.В городе какой-то непрошеный мальчишка тут же схватил его коня под уздцы и повел по улице.

Они вошли в ворота, где Билли пришлось низко склониться к шее коня, прошли беленым крытым коридором, приведшим в патио, где привязанный к бревенчатому вороту ослик молол муку, вращая каменный жернов мельницы. Билли спешился, его отвели умыться и дали полотенце, после чего препроводили в дом и накормили ужином.

Он сел за чисто выскобленный деревянный стол к двоим другим молодым людям и от души наелся печеного акорн-сквоша,{45}лукового супа и вареной фасоли с тортильями. Ребята за столом были еще младше его, они украдкой на него поглядывали и ждали, когда он заговорит (все-таки старший), ноне дождались и ели в молчании. Накормили и его коня, а ночевать Билли уложили в задней комнате дома, где была железная койка с тюфяком, набитым шелухой от кукурузы. Кроме «спасибо», он никому не говорил ни слова. Подумал даже, что его приняли за кого-то другого. Один раз проснулся непонятно когда и дернулся вставать – что за фигура там какая-то в дверях на него смотрит? – но это оказалась всего лишь глинянаяolla,висевшая в рассветной полутьме, – в такие горшки с ручками здесь наливают воду, чтобы ночью она испарялась сквозь пористые стенки и охлаждалась, – ага! – то есть это горшок, а вовсе не иное какое-нибудь подобие из глины другого рода. Потом услышал звуки, которые оказались хлопаньем ладоней по тесту: к завтраку уже готовили тортильи.

Один из мальчиков принес ему на подносике чашку кофе. С чашкой в руке он вышел в патио. Слышно было, как где-то в другой части дома разговаривают женщины; он постоял на солнышке, прихлебывая кофе и глядя на колибри, которые, то зависая вниз головой, то покачиваясь, то куда-то устремляясь, сновали около цветов, вьющихся по стене. Через некоторое время в дверях показалась женщина, позвала завтракать. Поднеся чашку к губам, он повернулся и увидел, как мимо ворот по улице ведут отцовского коня.

Пройдя черезzaguan,[231]он вышел на улицу, но она была пустынна. Прогулялся до угла, глянул на восток, на запад, дошел до площади, посмотрел вдоль главной дороги на север, но ни коня, ни его сопровождающего нигде видно не было. Что ж, развернулся, пошел назад к дому. А пока шел, все слушал, не заржет ли лошадь где-нибудь за стеной или за воротами. Постоял перед домом… долго стоял… но потом пошел внутрь завтракать.

Ел в одиночестве на кухне. Казалось, дом вообще пуст. Покончив с завтраком, встал и вышел поглядеть, как там его конь, после чего вернулся в дом поблагодарить женщин,но не смог никого найти. Позвал – не отвечают. Остановился в дверях комнаты с высоким потолком, обитым тростниковыми циновками. В комнате стоял старый, темного дерева, явно не местного происхождения шифоньер и две деревянные кровати, покрашенные в голубой цвет. В дальней стене ниша, в нише жестяная пластина-ретабло с образом Девы Марии,{46}перед которым горела тонкая церковная свечка. В углу детская кроватка, а в кроватке маленькая собачка с туманными глазками; она подняла голову и прислушалась – кто там ходит? Он вернулся в кухню поискать что-нибудь пишущее. В конце концов взял стоявшую на буфете миску и натряс из нее на стол муки, на ней расписался в благодарности, после чего вышел, взял своего коня, прошел, ведя его в поводу, через сагуан и вывел за ворота. Позади, в патио, низкорослый мул неустанно вращал колесо глиномялки.Билли вскочил в седло и поехал по узкой пыльной улочке, раскланиваясь со встречными. В своих лохмотьях ехал, как юный князь. Неся в желудке дар в виде полученной еды, которая придавала ему силы и в то же время налагала обязательства. Потому что преломление хлеба не такая простая вещь, и благодарить за него точно так же непросто. Одним «спасибо» тут не отделаешься – писаным ли, сказанным ли устно…

Когда утро было в полной силе, проехал город Бависпе. Здесь он не останавливался. На площади перед церковью стояла мясницкая повозка, и толпящиеся вокруг нее старухи в черных кисейных шалях, деловито шевеля блекло-красные куски, свисающие с крюков, заглядывали под них со странным вожделением. Он ехал дальше. К полудню был в Колонии-де-Оахака, где остановил было коня перед домом альгуасила, но потом молча плюнул в пыль и двинулся дальше. В полдень уже следующего дня опять проехал городок Морелос, где свернул по дороге к северу на Охито. Весь день на севере собирались черные грозовые тучи. В последний раз он перешел реку и поехал через низкие изломанные отроги, где гроза захватила его, осыпав градом. С конем вместе они спрятались в брошенной придорожной усадьбе, состоявшей из нескольких строений за забором. Град кончился, и хлынул дождь. Сквозь глиняную крышу повсюду протекала вода, конь беспокоился и топтался. Может быть, чуял запах каких-то старых бед, а может, просто конурка,где они поместились, была тесновата. Стемнело; Билли снял с коня седло и нагреб в угол валявшейся на полу соломы, устроив постель. Конь вышел под дождь, а его хозяин залег под своим одеялом, видя сквозь проломы в стенах силуэт коня, стоящего у обочины, а потом силуэт коня, высвеченный внезапными беззвучными вспышками зарниц, когда гроза ушла куда-то на запад. Заснул. Поздно ночью проснулся, но разбудил его лишь прекратившийся шум дождя. Встал, вышел вон. Луна была на востоке над темными крепостными зубцами гор. За узкой дорогой в низинке образовались огромные лужи. Ветра не было, но все равно мертвая плоскость воды мерцала в желтоватом, цвета старой кости, свете – будто над ней что-то пролетело, а раздраженная луна на воде трепетала и рыскала, потом выправлялась, и все успокаивалось, как и прежде.

Утром он подъехал к пограничному переходу в Дугласе, Аризона. Пограничник кивнул ему, он кивнул в ответ.

– У вас такой вид, будто вы пробыли на той стороне несколько дольше, чем собирались, – сказал пограничник.

Мальчик сидел неподвижно, положив руки на седельный рожок. Посмотрел вниз, на пограничника.

– А вы не одолжите человеку полдоллара на еду? – спросил он.

Пограничник постоял, помолчал. Потом полез в карман.

– Я живу вон там, около Кловердейла, – сказал мальчик. – Скажите мне, как вас зовут, и я найду вас и отдам.

– На, держи.

Мальчик подхватил крутящуюся монету на лету, кивнул и опустил в карман рубашки.

– Как ваше имя?

– Джон Гилкрист.

– А вы, похоже, не местный.

– Нет.

– А я Билли Парэм.

– Что ж, рад познакомиться.

– Я пришлю вам эти полдоллара, как только встречу кого-нибудь, кому сюда по дороге. Насчет этого не волнуйтесь.

– Да я и не волнуюсь.

Мальчик посидел, приотпустив поводья. Окинул взглядом широкую улицу, лежащую впереди, и голые холмы вокруг. Снова посмотрел на Гилкриста:

– И как вам нравятся эти места?

– По мне, так очень даже.

Мальчик кивнул.

– Мне тоже они нравятся, – сказал он. Коснулся шляпы. – Спасибо, – сказал он. – Премного вам обязан.

Потом тронул каблуками бока своего неказистого на вид коня и прямо по улице въехал в Америку.

Старая дорога от Дугласа до Кловердейла отняла у него весь день. К вечеру он был высоко в горах Гваделупе, там было холодно, еще холоднее стало на перевале, когда настала темнота и ветер так и свистел в горном проходе. Он ехал, расслабленно ссутулившись и опустив локти к бокам. Читал на камнях имена и даты, написанные людьми, когда-то проходившими этим же перевалом и теперь уже давно, конечно, мертвыми. Наконец внизу, в длинной сумеречной тени хребта, открылась прекрасная долина Анимас-Плейнз. Спускаясь с восточной стороны от перевала, конь вдруг понял, где находится, поднял морду, заржал и ускорил шаг.

К дому подъехал за полночь. В окнах ни огонька. Направился к конюшне поставить коня, а там не оказалось ни одной лошади, пса тоже не было, так что, не успев дойти до середины прохода конюшни, он понял, что случилось что-то очень нехорошее. Стянул с коня седло, повесил на крюк, натаскал сена и, закрыв ворота конюшни, подошел к дому, отворил кухонную дверь, зашел.

Дом оказался пуст. Он прошел по всем комнатам. Почти вся мебель исчезла. Только его собственная узкая железная кровать одиноко стояла в следующей за кухней комнате, стояла пустой, если не считать чехла от сенника. В стенном шкафу пять проволочных вешалок. В кладовке нашел консервированные персики и принялся их есть столовой ложкой из стеклянной банки, стоя у раковины в темноте и глядя сквозь окно на пастбище к югу от дома, голубое и притихшее под восходящей луной, и на изгородь, убегающую куда-то во тьму под горами, и на тень изгороди, пересекающую землю в лунном свете, словно хирургический шов. Повернул кран над раковиной, но оттуда раздался лишь легкий вздох, и ничего больше. Доев персики, зашел в родительскую спальню и остановился в дверях, глядя на пустую раму кровати и какую-то одежду, уже в виде тряпок валяющуюся на полу. Прошел к парадной двери, открыл и вышел на крыльцо.

Сходил на речку, постоял, послушал. Потом вернулся к дому, зашел в свою комнату, лег на кровать и вскоре уснул.

С рассветом был уже на ногах, разбирал банки на полках в кладовке. Нашел тушеные томаты, съел и отправился в конюшню, там отыскал щетку, вывел коня на солнышко и долго стоял, вычесывал его. Потом завел коня обратно в конюшню, поседлал, сел верхом и через распахнутые главные ворота усадьбы выехал к северу, на ранчо «Складская гряда».

Когда въехал во двор, старый Сандерс сидел на крыльце в той же позе, как когда он уезжал отсюда в последний раз. Мальчика не узнал. Даже коня не узнал. Тем не менее пригласил спешиваться.

– Я ж Билли Парэм! – крикнул мальчик.

Старик с минуту не отвечал. Потом обернулся к дому.

– Леона, – позвал он. – Леона!

Девушка вышла к дверям, приставила ко лбу ладонь, посмотрела на всадника. Потом подошла к старику, встала, положив руку дедушке на плечо. Как будто это всадник привез старику дурные вести.

Когда вернулся к дому, перевалило за полдень. Оставив коня во дворе оседланным, зашел в дом и снял шляпу. Опять прошел по всем комнатам. Ну, старик – ладно; старик, должно быть, спятил, но девушка… Вошел в спальню родителей, постоял. Долго стоял. Заметил ржавые отпечатки пружин на чехле матраса и долго на них смотрел. Потом повесил шляпу на дверную ручку и подошел к кровати. Постоял рядом. Нагнулся, ухватил матрас, стащил на пол, поставил на ребро и дал упасть нижней стороной вверх. Теперь белый свет увидело огромное кровавое пятно, высохшее почти до черноты и такое толстое, что пошло трещинами и лупилось, как темная глазурь на керамике. Поднялось облачко кисловатой пыли. Стоял, стоял… Потом зашарил руками в воздухе, поймал в конце концов спинку кровати и, схватившись за нее, удержался. Чуть погодя поднял взгляд, а ещенемного погодя подошел к окну. За ним полуденный свет лился на пашню. На свежую зелень тополей вдоль ручья. А подальше ярко сияли горы Анимас-Пикс. Глядел на все это,глядел и вдруг упал на колени, согнулся до полу и разрыдался, закрыв лицо руками.

Когда ехал по поселку Анимас, дома вокруг казались брошенными. Остановился у магазина, набрал во флягу воды из-под крана, торчащего в стене здания, но внутрь заходить не стал. А ночь провел под открытым небом – в степи к северу от поселка. Еды все равно не было, так что костра разводить не стал. Всю ночь просыпался, и при каждом пробуждении монограмма «W» Кассиопеи проворачивалась вокруг Полярной звезды все дальше, и при каждом пробуждении все оставалось как было всегда и как всегда будет. В полдень следующего дня добрался до Лордсбурга.{47}

Шериф, сидевший за столом, поднял взгляд. Сжал тонкие губы.

– Меня зовут Билли Парэм, – сказал мальчик.

– Я знаю, кто ты. Заходи. Садись.

Билли сел в кресло напротив стола шерифа и положил шляпу на колено.

– Ты где был, сынок?

– В Мексике.

– В Мексике…

– Да, сэр.

– Из-за чего ты сбежал?

– Я не сбегал.

– У тебя что – были неприятности дома?

– Нет, сэр. Папа никогда ничего такого… не позволял.

Шериф откинулся в кресле. Постучал себя по нижней губе указательным пальцем, созерцая одетого в лохмотья типа, сидящего перед ним. Бледного от дорожной пыли. Худого до истощения. В штанах, подвязанных веревкой.

– И что ты там, в Мексике, делал?

– Не знаю. Просто… съездил туда.

– Тебе просто ударила в голову моча, и ты не нашел ничего лучшего, как отправиться в Мексику. Ты это хочешь мне сказать?

– Да, сэр. Наверное.

Протянув руку, шериф взял с края стола стопку бумаг, подровнял ее край большим пальцем. Бросил взгляд на мальчика:

– А вот про это дело ты что-нибудь знаешь, сынок?

– Я ничего про него не знаю. За этим и пришел. Вас спросить.

Шериф сидел, наблюдал за ним.

– Что ж, ладно, – наконец сказал он. – Если такова твоя версия, придется тебе ее и держаться.

– Это не версия.

– Ладно. У вас там следопыты следы смотрели. Уведено шесть коней. Мистер Сандерс говорит, что вроде бы у вас как раз столько и было. Так и есть?

– Да, сэр. У нас их было семь, считая вместе с моим.

– Джей Том и его малец говорят, их было двое и они ушли оттуда с лошадьми часа за два до рассвета.

– А как они по следам это прочли?

– Как-то прочли.

– Они пришли туда пешком, да?

– Да.

– А что Бойд говорит?

– А Бойд ничего не говорит. Он убежал и спрятался. Всю ночь пролежал на холоде, а на следующий день пришел к Сандерсам, и они не смогли от него добиться никакого проку. Пришлось Миллеру садиться в грузовик, ехать туда и… вот такое вот обнаружить. Их застрелили из гладкоствольного ружья. Дробью.

Билли смотрел мимо шерифа в окно, на улицу. Попытался сглотнуть, но не смог. Шериф наблюдал за ним.

– Первое, что они сделали, – это поймали пса и перерезали ему горло. Потом затаились, ждали, когда, быть может, кто-нибудь выйдет из дому. Долго ждали, одному даже пришлось пойти отлить. Ждали, чтобы убедиться, что все снова уснули, после того как собака перестала лаять и так далее.

– Это были мексиканцы?

– Это были индейцы. Ну то есть Джей Том говорит, что это были индейцы. Я думаю, он знает. Но пес так и не сдох.

– Что?

– Я говорю, не умер пес-то. Он сейчас у Бойда. Только молчит теперь, как камень.

Мальчик сидел, глядя на заляпанную жиром шляпу, надетую на колено.

– Какое оружие они заполучили? – спросил шериф.

– А не было там никакого оружия. Единственное оружие, какое у нас было, – это карабин сорок четвертого калибра, так он был у меня.

– Много-то он не помог бы им, правда?

– Да, сэр.

– У нас никаких зацепок нет. Ты ведь знаешь.

– Да, сэр.

– А у тебя?

– Что – у меня?

– Может, ты знаешь что-нибудь, а мне не говоришь?

– А ваша власть на Мексику распространяется?

– Нет.

– Тогда какое это имеет значение?

– Это не ответ.

– Ну не ответ. Но вы-то тоже ничего не можете.

Шериф посидел молча, изучающе глядя на мальчика.

– Если ты думаешь, что мне на это дело плевать, – сказал он, – ты глубоко заблуждаешься.

Мальчик молчал. Приложил запястье тыльной стороной к одному глазу, потом к другому, отвернулся и опять стал смотреть в окно. Движения на улице не было. На тротуаре две женщины разговаривали по-испански.

– Ты мне можешь описать лошадей?

– Да, сэр.

– Клейма на них стояли?

– На одном клеймо было. Которого зовут Ниньо. Папа его у какого-то мексиканца купил.

Шериф кивнул.

– Ладно, – сказал он.

Полез куда-то вниз, выдвинул ящик стола и вынул оттуда железную денежную шкатулку, положил ее на стол и отпер.

– Не думаю, что меня похвалят за то, что я тебе это отдал, – сказал он. – Но я не всегда делаю то, за что хвалят. Тебе есть куда это пристроить?

– Не знаю. А что там?

– Документы. Свидетельство о браке. Свидетельства о рождении. Еще есть документы на лошадей, но большинство из них на несколько лет просрочены. Еще там обручальное кольцо твоей мамы.

– А папины часы?

– Часов не было. Есть еще кое-какие домашние вещи, они у Вебстеров. Если хочешь, я положу эти бумаги в банк. Вам даже не назначили опекуна, так что я не знаю, куда мне их и девать-то.

– Там должны быть бумаги на Ниньо и еще на одного – Бейли его звали.

Шериф повернул шкатулку от себя и сдвинул ее через стол. Мальчик принялся просматривать документы.

– Кто такая Маргарита Эвелина Парэм? – спросил шериф.

– Моя сестра.

– И где же она?

– Она умерла.

– А откуда у нее такое мексиканское имя?

– Ее назвали в честь моей бабушки.

Он сдвинул шкатулку через стол обратно, сложил две бумаги, которые оттуда вынул, в три раза по линиям сгиба и сунул под рубашку.

– Это и все, что тебе было нужно? – спросил шериф.

– Да, сэр.

Шериф закрыл крышку шкатулки, положил ее назад в ящик стола и, откинувшись в кресле, устремил взгляд на мальчика.

– Но ты не собираешься отправляться опять туда? – спросил он.

– Я еще не решил, что буду делать. Во-первых, поеду заберу Бойда.

– Заберешь Бойда?

– Да, сэр.

– Бойд никуда не поедет.

– Если я, то тогда и он.

– Бойд несовершеннолетний. Тебе его просто не отдадут. Черт. Ты ведь и сам несовершеннолетний.

– Я вас об этом спрашивал?

– Сынок, не лез бы ты в этом деле поперек закона.

– Я и не собираюсь. Но и поперек меня чтоб было, не позволю.

Он снял шляпу с колена, пару секунд подержал ее в обеих руках и встал.

– Спасибо вам за бумаги, – сказал он.

Шериф взялся руками за подлокотники кресла, как будто собираясь встать, но не встал.

– А как насчет описания лошадей? – сказал он. – Не хочешь написать мне про них бумажку?

– А толку-то?

– Я смотрю, пока ты там болтался, подрастерял, к чертям собачьим, все приличные манеры.

– Нет, сэр. Я так не думаю. Хотя то, чему я там научился, вряд ли имеет отношение к манерам.

Шериф кивком указал на окно:

– Это твой конь там?

– Да, сэр.

– Вижу пустую кобуру. А где винтовка?

– Променял.

– На что?

– Мне не хотелось бы говорить об этом.

– То есть не скажешь.

– Нет, сэр. Просто я не уверен, что смогу назвать это каким-то словом.

Когда он вышел на солнце и отвязал коня от парковочного счетчика, прохожие заоборачивались посмотреть. Что еще за чудо-юдо, что за пришлец такой спустился к ним с диких нагорий – в лохмотьях, грязный и голодный: видно же – и по глазам, да и по животу. Нечто неописуемое. Какой-то ископаемый ящер. В его чуждом для городских улиц облике им виделось то, чему они больше всего завидовали и что больше всего осуждали. И хотя сердца их устремились к нему, было бы неправильно не отметить, что в случае малейшей размолвки они же его могли бы и убить.

Дом, в котором приютили его брата, стоял на восточной окраине городка. Маленький беленый домик с двориком за забором и с крыльцом, ведущим на веранду. Билли привязал Бёрда к забору, толкнул калитку и пошел к крыльцу. Из-за угла дома вышел пес, оскалился и вздыбил шерсть.

– Ты чего, чучелка, это ж я, – сказал мальчик.

Услышав его голос, пес прижал уши и, всем телом извиваясь, бросился через двор к нему. Он не залаял и не заскулил.

– Эй, домик, кто в тебе живет? – повысил голос мальчик.

Весь извиваясь, пес его облапил.

– Да отвали ты, – отпихнул его мальчик.

Он воззвал к дому еще раз, потом поднялся на крыльцо, постучал в дверь и подождал. Никто не появился. Обошел дом сзади. Попробовал кухонную дверь, она оказалась не заперта, он пихнул ее и заглянул внутрь.

– Я Билли Парэм, – сказал он.

Вошел, закрыл за собой дверь.

– Хэллоу! – крикнул он.

Прошел через кухню, постоял в коридоре. И только он собрался снова что-нибудь крикнуть, как позади него открылась кухонная дверь. Он повернулся – на пороге стоял Бойд. В одной руке держа жестяное ведро, другую положив на дверную ручку. Стал выше ростом, этого не отнимешь. Прислонился к косяку.

– Наверное, ты уже считал меня мертвым, – сказал Билли.

– Если бы я считал тебя мертвым, я бы не торчал тут.

Он закрыл за собой дверь и поставил ведро на кухонный стол. Поглядел на Билли, потом в окно. Когда Билли снова с ним заговорил, брат не смотрел на него, но Билли видел, что его глаза полны слез.

– Ну что, пойдем? Ты готов? – сказал он.

– Ага, – сказал Бойд. – Я ведь только тебя и ждал.

Из встроенного шкафа в спальне они взяли охотничье ружье, взяли девятнадцать долларов мелочью и мелкими купюрами из белой фарфоровой коробочки, стоявшей в ящике комода, переложив их в старомодный кожаный кошель. С кровати сняли одеяло, а потом нашли и ремень для штанов Билли, и кое-какую одежду; взяли патроны к ружью, обшарив необъятные карманы кархарттовского пальто,{48}висевшего на стене у выхода из кухни, – один с двухнулевой картечью, а остальные с дробью номер пять и номер семь;{49}еще взяли большую хозяйственную сумку, наполнив ее найденными в кладовке консервами, хлебом, беконом, крекерами и яблоками; вышли, привязали сумку к седельному рожку, сели вдвоем и поехали по узенькой песчаной улочке; пес потрусил сзади. По дороге попалась какая-то женщина, она стояла в своем дворе, держала во рту бельевые прищепки; кивнула им. Они пересекли сперва шоссе, потом пути Южно-Тихоокеанской железной дороги, потом свернули на запад. С приходом темноты разбили лагерь на осыхающем дне соленого озера в пятнадцати милях западнее Лордсбурга и сидели у костра, причем на дрова для него пустили столбики от забора, которые выдернули из земли конем. Квостоку и к югу от них дно озера еще было под водой, и там в последнем свете угасающего дня видны были два серых аиста – стояли, привязанные к своим отражениям, словно гипсовые статуи в разгромленном саду, из которого неким стихийным бедствием вымело все остальное. Вокруг мальчиков вся земля была покрыта растрескавшимися пластинками высохшей и подсыхающей грязи; рваное пламя костра плясало на ветру, который выхватывал из него и одну за другой уносил в густеющий мрак сгоревшие магазинные бумажки от распакованных продуктов.

Коня накормили прихваченными из дому овсяными хлопьями, ломти бекона Билли насадил на куски проволоки от забора и приладил жарить. Посмотрел на Бойда, сидевшего с ружьем поперек коленей.

– А ты помириться-то с папой успел?

– Ну, вроде да. Наполовину.

– На какую половину?

Бойд не ответил.

– Что это ты ешь?

– Булку с изюмом.

Билли покачал головой. Налил из фляги воду в консервную банку из-под компота и установил в углях.

– А что случилось у тебя с седлом? – спросил Бойд.

Билли посмотрел на седло с покромсанным правым тебеньком-фендером, но не ответил.

– На нас теперь охоту начнут, – сказал Бойд.

– Пускай.

– Как же мы заплатим-то за все, что взяли?

Билли посмотрел на него долгим взглядом.

– А не лучше ли сразу смириться с мыслью, что мы преступники, – сказал он.

– Даже преступник не станет грабить того, кто приютил его и был ему как друг.

– И долго нам теперь придется душеспасительные речи слушать?

Бойд не ответил. Они поели, раскатали подстилки и завалились спать. Ветер дул всю ночь. Он раздувал сперва огонь, потом угли, так что изломанная и скомканная, красная от жара проволока вдруг раскалилась и воссияла в ночи, как нить накаливания в огромном сердце тьмы, но тут же сразу и поблекла, стала черной, а ветер превратил угли в пепел, пепел унес прочь, стал обдувать глину на том месте, где были угли и пепел, и обдувал до тех пор, пока от костра не осталось вовсе никаких следов, кроме почерневшей проволоки, и всю ночь во тьме ходили, двигались какие-то сущности, которые никак не могли себя проявить, хотя и были для этого предназначены.

– Ты не спишь? – спросил Бойд.

– Не-а.

– Что ты рассказал им?

– Ничего.

– Почему?

– А зачем? Толку-то.

Ветер дул по-прежнему. Мигрируя, кипящим вихрем мимо несся песок.

– Билли!

– Что?

– Они знали, как меня зовут.

– Знали, как тебя зовут?

– Они звали меня. Кричали: «Бойд! Бойд!»

– Это ничего не значит. Спи.

– Как будто они какие-то мои приятели.

– Спи давай.

– Билли!

– Что?

– Тебе не обязательно пытаться это дело представить лучше, чем оно есть.

Билли не ответил.

– Уж как оно есть, так и есть.

– Я знаю. Спи.

Утром они сидели и ели, время от времени осматривая горизонт, как вдруг вдали, на фоне восхода, среди стального цвета глиняной глади, что-то начало проявляться. Через некоторое время поняли, что это всадник. Он был, возможно, где-то в миле и приближался в виде сразу нескольких полупрозрачных зыбких образов, которые в тех местах, где почва под ногами была под водой, вдруг прибавляли в росте, а потом съеживались и вытягивались снова, так что всадник, казалось, то надвигался, то пятился, то опять надвигался. Вставшее из-за горизонта солнце накрыли красные полоски облаков, собравшихся над восточным берегом, и всадник сразу стал как-то ближе, да он и в самом деле почти пересек уже все озеро шириной десять миль и глубиной три дюйма. Билли встал, сходил за ружьем, вернулся и, положив его под одеяло, снова уселся.

Лошадь под всадником была то ли цвета местной почвы, то ли была ею основательно перепачкана. Всадник ехал по мелкой стоячей воде; вытесняясь из-под копыт его лошади, она давала яркую световую вспышку, которая в тот же миг исчезала, как свинцовая чушка в чане. Выехав из воды, он направил лошадь по тропинке вдоль берега, засыпанного белым, будто содовым, песком, из которого торчали редкие пучки травы; подъехав к мальчишкам, окинул их взглядом из-под шляпы, затенявшей глаза. Ничего не сказал. Опять посмотрел на них, оглянулся, осмотрел озеро и дюны, наклонился, сплюнул и снова на них уставился.

– Вы не те, за кого я вас принял, – сказал он.

– А за кого вы нас приняли?

Этим вопросом всадник пренебрег.

– А вы-то что тут делаете? – спросил он.

– Мы ничего не делаем.

Он посмотрел на Бойда. Посмотрел на коня.

– Это что у вас там под одеялом? – спросил он.

– Ружье.

– Меня хотите застрелить?

– Нет, сэр.

– Это твой брат?

– Он может сам за себя ответить.

– Ты его брат?

– Да.

– Так… гм… что вы тут все-таки делаете?

– Мимо шли.

– Мимо шли?

– Да.

– Мимо шли… и куда?

– Мы идем в Дуглас, Аризона.

– Да ну?

– У нас там знакомые.

– А здесь у вас нет знакомых?

– Нам городская жизнь не подходит.

– Это ваш общий конь?

– Да.

– Тогда я знаю, кто вы.

Мальчики промолчали. Оглянувшись, мужчина посмотрел на сухое озеро, на дне которого лежал тонкий слой стоячей воды, в утреннем безветрии похожей на свинец. Опять наклонился, сплюнул и обратил взгляд на Билли:

– Я доложу мистеру Боруфу то, что вы мне сообщили. То есть что вы теперь просто пара бродяг. Но если хотите, могу вас подождать, поедем обратно вместе.

– Мы не поедем обратно. Но все равно спасибо.

– Я вам еще кое-что скажу, если сами не понимаете.

– Скажите.

– Вы ношу себе взяли не по силам.

Билли не ответил.

– Тебе сколько лет?

– Семнадцать.

Мужчина покачал головой.

– Что ж… – сказал он. – Смотрите, будьте осторожны.

– А можно вопрос? – сказал Билли.

– Ну…

– А как вы нас заметили? Аж оттудова…

– Я ваше отражение видел. В таких местах, как эта плайя, иногда можно видеть вещи, которые вроде как чересчур далеко, чтобы их видеть. Некоторые из ребят спорили, будто бы вы – это не вы, а мираж, но мистер Боруф знал, что это не так. Уж он-то к тутошним местам присмотрелся. Уж знает, где мираж, где нет. Да и я тоже присмотрелся.

– А вы присмотритесь через часик снова – увидите нас или нет.

– Обязательно.

Он кивнул каждому из них по отдельности: на той пустынной полосе то ли берега, то ли дна они сидели друг от друга чуть поодаль, потом ему на глаза попался онемевший пес.

– Да-а, не очень-то с него будет много проку как с охранника, а?

– У него было горло перерезано.

– Это я знаю, – сказал всадник.

После чего развернул лошадь и по плоской грязи, переходящей в озеро, поехал обратно. Въехал в солнце, сразу сделавшись силуэтом, и, несмотря на то что, когда они самисели верхом и начали движение на юг вдоль борта этой серой сковородки, солнце поднялось и не слепило уже глаза, взгляд, брошенный на дальний берег озера, куда уехал всадник, там никого не обнаружил, будто он канул в воду.

Ближе к полудню они пересекли границу штата Аризона. Преодолели невысокий горный хребет, спустились в долину Сен-Симон-Вэлли – в том месте, где она идет с севера наюг, – и расположились полдничать у реки в тополиной роще. Они напоили и стреножили коня, потом сидели голые в неглубокой галечной запруде. Бледный, тощий, грязный, Билли не сводил глаз с брата, пока тот не встал, вперив взгляд в него.

– Может, хватит меня выспрашивать? Чего ты ко мне пристал?

– Да не буду я у тебя ничего выспрашивать!

– Будешь.

Еще понежились в воде. Пес, сидевший в траве, не сводил с них глаз.

– Он теперь ходит в папиных сапогах? Да? – сказал Билли.

– Ну вот, опять.

– Повезло тебе. Могли ведь убить с ними вместе.

– Не знаю, много ли тут везенья.

– Нельзя так говорить. Глупо.

– Ты не все знаешь.

– И чего это я не знаю?

Но Бойд не сказал ему, чего он не знает.

Расположившись в тени тополей, поели сардин с крекерами, потом поспали, а под вечер двинулись дальше.

– Одно время я уж подумывал, не уехал ли ты в Калифорнию, – сказал Бойд.

– И что бы я там делал, в Калифорнии?

– Не знаю. В Калифорнии тоже ковбои есть.

– Никогда не хотел в Калифорнию.

– Да и я тоже.

– Вот, может быть, в Техас…

– А в Техас зачем?

– Не знаю. Никогда там не был.

– Так ты нигде никогда не был. Это что, причина?

– Когда другой нет…

Едут, едут… В длинных тенях пробегали зайцы – скакнет, скакнет и опять замрет. Немой пес не обращал на них внимания.

– Почему полиция не может арестовать их в Мексике? – спросил Бойд.

– Потому что это американская полиция. В Мексике на нее всем плевать.

– Ну а мексиканская полиция?