Текст книги "За чертой"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– На кого охотишься? – спросил он.

Старик был владельцем ранчо, расположенного ниже по реке вдоль границы, Билли знал его, но по имени называть не стал. Понятно: старик вбил себе в голову, что охотится он на койотов. Врать не хотелось – во всяком случае, впрямую.

– Ну, – сказал он, – например, койотов я тут массу следов вижу.

– И не говори! – хмыкнул старик. – А как они у меня на ранчо колобродят! Разве что за стол в доме не садятся. – И обвел окрестность взглядом светлых глаз – так, будто эти довольно пугливые то ли шакалы, то ли мелкие волки могут запросто шастать по кюветам среди бела дня.

Он вынул пачку готовых сигарет, одну выковырял, взял в рот, протянул пачку:

– Куришь?

– Нет, сэр. Спасибо.

Старик убрал пачку и достал из кармана латунную зажигалку, похожую на горелку для пайки труб или обжига старой краски. Чиркнул, и она изрыгнула шумящий шарик синеватого огня. Прикурил и закрыл зажигалку крышкой, но огонь как ни в чем не бывало продолжал гореть. Он дунул, потушил и пару раз подбросил на ладони, остужая. Посмотрелна парня.

– Приходится вот даже бензин теперь выбирать, какой похуже, – усмехнулся он.

– Н-да, сэр.

– Ты женат?

– Нет, сэр. Да мне ведь всего шестнадцать.

– Вот и не женись. Женщины абсолютные идиотки.

– Да, сэр.

– Только подумаешь, что нашел не такую, как все, и что выясняется?

– Что?

– Что и она такая же.

– Да, сэр.

– А большие капканы у тебя есть?

– Большие – это какие?

– Ну, скажем, номер четыре…

– Нет, сэр. По правде говоря, у меня с собой вообще никаких нет.

– А что ж ты меня спрашивал, что значит большие?

– Что-что, сэр?

Старик кивком указал на дорогу:

– Представляешь, прямо тут – вон там, в миле отсюда, – вчера вечером дорогу перешла пума.

– Ну… эти-то да, эти встречаются, – сказал мальчик.

– А то мой племянник гончих собак завел. Нескольких английских кунхаундов – знаешь таких? Линия разведения еще от братьев Ли.{12}Очень такие… милые собачки. Так вот, ему бы не хотелось, чтобы они тут, понимаешь ли, в капканы попадались.

– Да я отсюда щас сразу наверх, к Хог-Кэниону, – сказал мальчик. – А оттуда и вообще на Блэк-Пойнт.

Старик молча курил. Конь повернул голову, понюхал грузовик и вновь отвел взгляд.

– А слыхал про пуму из Техаса и пуму из Нью-Мексико? – спросил старик.

– Нет, сэр. Думаю, не слыхал.

– Вот… Стало быть, встретились техасская пума и пума из Нью-Мексико. На границе этак постояли да и пошли охотиться всяка восвояси. Но договорились, что весной сойдутся и сравнят, померятся успехами и всякое такое, а когда пришла весна и они встретились – глядь, а та пума, что из Техаса, прямо что на ладан дышит. Которая из Нью-Мексико поглядела-поглядела на нее да и говорит: «Господи, – говорит, – ну ты, сестрица, прямо что в жутком виде!» И стал-быть, спрашивает ее: что, мол, с тобой стряслось? А та в ответ: «Сама не пойму! Только и знаю, что с голодухи чуть было ноги не протянула». А наша ей: «Ну так расскажи, как дошла до жизни такой. Наверное, делала что-нибудь неправильно?..» И вот, значит, техасская пума ей и говорит: «Я пользовалась только старыми испытанными методами. Заберусь, – говорит, – эдак вот на сук над тропой, а когда какой-нибудь техасец внизу проезжает, я тут же, страшно рыча, скок ему на загривок! Таким, – говорит, – манером. Только так и делала…» Ну вот, а наша, стало быть, бывалая пума из Нью-Мексико окинула ее взглядом да и отвечает: «Коли так, я не пойму, как ты жива-то еще. С техасцами подобная тактика не проходит в принципе, и как ты только зиму пережила! Слушай, – говорит, – сюда. Во-первых, твой рык их так пугает, что аж последнее говно с брюха наружу. Потом, когда ты прыгаешь им на загривок,из них и вовсе дух вон. То есть ни духа, стал-быть, ни брюха! И что от них, болезных, остается? Один ремень с пряжкам да сапоги с гвоздям!»

Хрюкая и сопя, старик припал к баранке. Потом поперхнулся, начал кашлять. Взглядывал вверх, хватал ртом воздух и вытирал мокрые глаза пальцем. Наконец покачал головой и опять глянул на мальчишку.

– Ты понял? Соль-то уловил? – сказал он. – Насчет техасцев.

Билли улыбнулся.

– Да, сэр, – сказал он.

– А сам-то, случаем, не из Техаса?

– Нет, сэр.

– Да что я спрашиваю! Сам вижу, что нет. Ладно, поехал я дальше. Захочешь наловить койотов, милости прошу на мое ранчо.

– Хорошо.

Где его ранчо находится, старик не сказал. Воткнул передачу, сдвинул рычажок опережения зажигания вниз, вырулил на дорогу и уехал.{13}

Когда в понедельник они поехали проверять капканы, снег везде растаял, сохранившись только в обращенных к северу кулуарах и мульдах да в лесных зарослях на склонах севернее перевала. Волчица раскопала все закладки, кроме тех, что были на тропе, ведущей в Хог-Кэнион; и каждый раз теперь она переворачивала и захлопывала их.

Они собрали капканы, и отец насторожил две новые закладки, сделав их двойными: один капкан закапывался под другим, при этом нижний ставился вверх ногами. Вокруг наставили еще капканов без привады. Покончив с этими двумя закладками, возвратились домой, а когда объезжали их следующим утром, в самой первой нашли мертвого койота. Эту закладку убрали вовсе, койота Билли привязал к задней луке седла; поехали дальше. У койота потекло из мочевого пузыря, струйка намочила конский бок, распространился странноватый душок.

– Отчего этот койот умер? – спросил мальчик.

– Не знаю, – сказал отец. – Иногда животные просто берут и умирают.

Вторая хитроумная закладка была вырыта, и все пять капканов захлопнуты. Отец долго на все это смотрел, не сходя с лошади.

От Эколса ни ответа ни привета. Билли с Бойдом поехали по дальним пастбищам, стали понемногу собирать скот. Нашли еще двух задранных телят. Потом еще одну нетель.

– Знаешь что… Ты отцу не говори пока, если не спросит, – сказал Билли.

– Это почему?

Они сидели на конях бок о бок: Бойд – в старом седле Билли, Билли – в мексиканском седле, которое отец для него на что-то выменял. Осмотрели кровавый кошмар в кустах.

– Никогда бы не подумал, что она может завалить такую здоровенную телку, – сказал Билли.

– А почему отцу-то не сказать? – спросил Бойд.

– Ну зачем его еще больше расстраивать?

Развернулись, поехали.

– А ведь он может спросить, как тут и что, – сказал Бойд.

– Когда последний раз ты радостно выслушивал плохую новость?

– А если он сам найдет?

– Значит, сам и узнает.

– И что ты тогда ему скажешь? Что не хотел его расстраивать?

– Ч-черт. Ты хуже матери. Я уже жалею, что завел про это разговор.

С того дня Билли было доверено заниматься капканами самому. Он поехал на «Складскую гряду», взял у мистера Сандерса ключ, отпер хижину Эколса и принялся изучать содержимое аптечных полок в сенях. Нашел на полу еще ящик, в нем опять пузырьки и бутылки. Пыльные флаконы с заляпанными жиром этикетками. Один с надписью «Пума», другой «Рысь»… Некоторые из пожелтевших этикеток были оборваны, на других одни только цифры, а кое-какие флаконы коричневого стекла, темные почти до непрозрачности, были вообще без этикеток.

Несколько таких безымянных флаконов он положил в карман, вернулся в жилую комнату хижины и просмотрел полки со скромной Эколсовой библиотекой. Взял в руки книгу, на обложке которой значилось: С. Стэнли Хобейкер, «С капканом на пушного зверя в Северной Америке», сел на пол и стал читать, но родиной Хобейкера оказалась Пенсильвания, так что о волках он мог сказать не так уж и много. Когда Билли проверил капканы на следующий день, они оказались вырыты, как и прежде.

Еще через день он выехал по дороге на Анимас,{14}поселение, до которого было семь часов пути. В полдень сделал привал у ручья на поляне среди огромных тополей и поел холодного мяса с крекерами, а из бумажного мешка, в котором вез съестное, сделал кораблик и пустил его в ручей, где он принялся кружить, понемногу темнея и погружаясь в прозрачную спокойную воду.

Искомый дом был в стороне, к югу от кучно стоящих домиков, и к нему не было даже дороги. Когда-то туда вел наезженный тележный след, и некоторое воспоминание о нем еще оставалось, как это бывает с заброшенными дорогами; по нему Билли и ехал, пока не поравнялся с угловым столбиком забора. Привязал к нему коня, подошел к двери, постучал и стал ждать, озирая простор равнины, с запада окаймленной горами. Вдалеке, где равнина начинала подниматься к горам, паслись четыре лошади; они остановились, повернули головы и стали смотреть в его сторону. Словно услышали его стук в дверь с расстояния в две мили. Он дернулся постучать вторично и уже стукнул, но дверь вдруг открылась, за ней оказалась женщина. Она ела яблоко и ничего не сказала. Он снял шляпу.

– Buenas tardes, – поздоровался он. —?El se?or est??[4]

Большими белыми зубами она с хрустом откусила от яблока. Взглянула на него.

– ?El se?or?[5]– сказала она.

– Don Arnulfo.[6]

Через его плечо она поглядела на коня, привязанного к столбу забора, потом снова на него. Прожевала. При этом не спускала с него взгляда черных глаз.

– ??l est??[7]– повторил он.

– Я думаю.

– А что тут думать? Либо он тут, либо нет.

– Может, и так.

– А денег у меня нет.

Она снова откусила от яблока. С громким, стреляющим хрустом.

– Твоих денег ему не надо, – сказала она.

Билли стоял, держа в руках шляпу. Оглянулся туда, где видел лошадей, но они исчезли, скрытые взлобком саванны.

– Видишь ли… – сказала она.

Он посмотрел на нее.

– …он болен. Может, он не захочет говорить с тобой.

– Что ж. Либо захочет, либо не захочет.

– Может, тебе лучше заехать в другой раз.

– У меня не будет другого раза.

– Bueno, – сказала она, пожав плечами. —P?sale.[8]

Она распахнула перед ним дверь и отступила внутрь низенькой глинобитной хижины.

– Gracias,[9]– сказал он.

– Atr?s,[10]– дернув подбородком, сказала она.

Самым дальним помещением дома была крошечная комнатушка, там и лежал старик. В ней пахло печным дымом, керосином и сырым бельем. Мальчик остановился в дверях, пытаясь разглядеть лежащего. Обернулся к женщине, но та ушла в кухню. В углу комнаты стояла железная кровать. С простертой на ней маленькой темной фигурой. Еще в комнате пахло пылью, а может, прахом. Так, словно этот запах издавал сам старик. Впрочем, в комнате и пол был земляной.

Билли произнес имя старика, и тот шевельнулся в постели.

– Adelante,[11]– просипел он.

Билли сделал шаг вперед, по-прежнему со шляпой в руке. Бесплотной тенью пересек полосатый параллелограмм света от маленького окошка в западной стене. Пылинки испуганно закружились. В комнате было холодно, и он видел, как бледное облачко пара при каждом выдохе старика вздымается и, остывая, пропадает. Видел черные глаза и морщинистое лицо на фоне не прикрытого наволочкой грубого чехла подушки.

– G?ero, – сказал старик. —?Habla espa?ol?[12]

– S?, se?or.[13]

Старческая рука слегка приподнялась на постели и вновь опала.

– Говори, чего хочешь, – сказал он.

– Я пришел спросить вас о том, как ловят волков капканами.

– Волков…

– Да, сэр.

– Волков, – повторил старик. – Помоги мне.

– Не понял, что, сэр?

– Помоги, говорю.

Старик поднял и держал так одну руку. Подрагивая, она висела в неверном свете, будто не его; рука как понятие, рука вообще, принадлежащая всем и никому. Мальчик подошел и взял ее. Она была холодна, тверда и бескровна. Будто вещь, состоящая из кожи и костей. Старик завозился, пытаясь приподняться.

– La almohada,[14]– просипел он.

Мальчик чуть было не положил шляпу на кровать, но вовремя спохватился. Старик вдруг сжал его руку сильнее, взгляд черных глаз стал жестче, но впрямую он ничего не сказал. Мальчик надел шляпу, просунул руку за спину старика, схватил смятую и сальную подушку и прислонил ее стоймя к железным вертикальным прутьям изголовья, после чего старик, схватив его и за другую руку, стал осторожно опускаться, пока наконец не затих, обретя опору. Поднял взгляд на мальчика. При всей своей хрупкости он держал руки мальчика неожиданно крепко и, видимо, не собирался выпускать, пока не прочтет по глазам, что у того на уме.

– Gracias, – просипел он.

– Por nada.[15]

– Bueno, – сказал старик. —Bueno.[16]

Он ослабил хват, Билли высвободил одну руку, снял шляпу и снова стал держать ее за поле.

– Si?ntate,[17]– сказал старик.

Билли осторожно присел на край тощего тюфячка, прикрывавшего пружины кровати. Руку старик не отпускал.

– Как тебя зовут?

– Парэм. Билли Парэм.

Старик беззвучно про себя повторил имя.

– ?Te conozco?[18]

– No se?or. Estamos a las Charcas.[19]

– La charca.[20]

– S?.[21]

– Hay una historia all?.[22]

– ?Historia?[23]

– S?,– сказал старик. Он лежал, держа мальчика за руку и глядя на драночный переплет потолочного настила. —Una historia desgraciada. De obras desalmadas.[24]

Мальчик сказал, что не знает этой истории и готов послушать, но старик сказал, что лучше ему ее не знать, поскольку есть на свете вещи, которые ничем хорошим не чреваты, и эта история из таких. Хрип его дыхания утих, вообще исчез всякий звук дыхания, да и белые облачка от него, на краткий миг появлявшиеся в холодном воздухе, тоже пропали. Его рука, однако, продолжала держать руку мальчика так же крепко, как и прежде.

– Мистер Сандерс говорит, что у вас, может быть, есть такая отдушка, которую я бы купил. Он сказал, надо вас спросить.

Старик не ответил.

– Он дал мне некоторые из тех, что были у мистера Эколса, но волк все время выкапывает капканы и захлопывает их.

– ?D?nde est? el se?or Echols?[25]

– No s?. Se fu?.[26]

– ??l muri??[27]

– Нет, сэр. Насколько я знаю, нет.

Старик закрыл глаза и опять открыл. Он лежал, опираясь на подушку так, что его шея слегка скривилась. Возникало впечатление, будто на кровать его грубо швырнули. В неверном свете по его глазам было ничего не понять. Казалось, он водит ими по комнате, рассматривая тени.

– Conocemos por lo largo de las sombras que tard?o es el d?a,[28]– сказал он.

Потом он сказал, что люди думают, будто в такой час предвестия особенно заметны, но это совершенно не так.

– Я взял одну бутылочку с надписью «Смесь номер семь», – сказал мальчик. – И еще одну, на которой ничего не написано.

– La matriz,[29]– сказал старик.

Мальчик ждал, что старик продолжит, но тот не продолжил. Помолчав, мальчик спросил его, из чего эта смесь состоит, но старик лишь с сомнением скривил тонкие губы. Он по-прежнему держал мальчика за руку. Посидели. Мальчик готов был уже задать очередной вопрос, но старик заговорил вновь. Он сказал, что состав этой смеси поди еще определи. Формула должна быть у каждого охотника своя. Сказал, что правильно назвать составляющие – это еще полдела: это не гарантия того, что смесь будет работать. Кроме того, по его мнению, нужный запах можно брать только от волчицы во время гона. Мальчик сказал, что волк, о котором он говорил, – это как раз волчица, и спросил, надо ли ему учитывать это обстоятельство, придумывая, как ее ловить, на что старик только и сказал, что волков тут больше нет вообще.

– Ella vino de Mexico,[30]– сказал мальчик.

Тот вроде и не слышит. Сказал лишь, что Эколс уже всех волков выловил.

– El se?or Sanders те dice que el se?or Echols es medio lobo el mismo. Me dice que el conocelo que sabe el lobo antes de que lo sepa el lobo.[31]

Но старик сказал, что ни один человек не может знать того, что знает волк.

Солнце стояло низко на западе, и свет от окна лежал в воздухе, как бы не падая, протянутый от стены до стены. Как будто в этом месте воздух сделался электризован. Помолчав, старик повторил:

– El lobo es una cosa incognoscible, – сказал он. —Lo que se tiene en la trampa no es mas que dientes y forro. El lobo propio no se puede conocer. Lobo o lo que sabe el lobo. Tan como preguntar lo que saben las piedras. Los arboles. El mundo.[32]

Речь утомила старика, его дыхание вновь стало хриплым. Он тихо кашлянул и затих. Но вскоре вновь заговорил.

– El cazador, el lobo, – просипел старик. —Cazador.?Me entiendes?[33]

Мальчик не знал, понимает он или нет. Заговорив снова, старик сказал, что охотник – это не то, что о нем думают люди. Люди думают, будто кровь убитых не имеет значения, тогда как волки понимают, что это не так. Старик сказал, что волк – это существо очень высокого порядка и что он знает то, чего не знают люди: что в мире нет иного порядка, кроме того, который привносит в него смерть. Потом сказал, что люди, хотя и пьют кровь Господа, не понимают серьезности того, что сами делают. Люди, мол, только силятся быть мудрыми, но не понимают, как этого достичь. У них между обрядами и реальными делами лежит пропасть шириной в целый мир, и в этом мире проносятся ураганы, наветру гнутся деревья и мечутся звери, которых Господь сотворил, чтобы они ходили своими тропами, а люди всего этого не видят. Они видят деяния собственных рук или то, чему придумали названия, и хвастают этим друг перед другом, но мир остается для них невидимым.

– Ты хочешь поймать волка, – сказал старик. – Может быть, ты хочешь его шкуру, чтобы заработать денег. Может быть, купишь сапоги или еще что-нибудь такое. Да, ты этоможешь. Но где же волк? Волк – он ведь какcopo de nieve.[34]

– Снежинка?

– Снежинка. Ты можешь поймать снежинку, но глянешь на ладонь, а там ее и нет. Может, ты и успеешь увидеть ееdechado.[35]Но едва ты увидел ее, как она исчезла. А хочешь поглядеть – изволь смотреть на ее территории. А поймаешь – потеряешь ее. И оттуда, куда она уйдет, вернуться будет уженельзя. Сам Бог не сможет вернуть ее.

Мальчик посмотрел на тощую, узловатую птичью лапку, держащую его за руку. Свет из высокого окошка поблек, солнце село.

– Esc?chame, joven,[36]– просипел старик. – Если бы у тебя была такая сила духа, что только дунул – и задуешь волка… как задувают огонек свечи или топят снежинку… Волк сделан из того же,что и весь мир. Ты ведь не можешь потрогать мир. Не можешь взять его в руку, потому что он сделан из одного лишь духа.

Старик не говорил – взывал, для этого немного даже приподнялся, но потом снова обмяк, упав на подушку; его глаза с видимым равнодушием уставились на балки потолка. Холодный жесткий хват его руки ослаб.

– Где солнце? – спросил он.

– Se fu?.[37]

– А у. Andale, joven. Andale pues.[38]

Мальчик вынул из пальцев старика свою руку и встал. Надел шляпу и коснулся тульи:

– Vaya con Dios.[39]

– Y t?, joven.[40]

Однако не успел он дойти до двери, как старик окликнул его.

Он остановился. Обернулся.

– ?Cu?ntos a?os tienes?[41]– спросил старик.

– Dieciseis.[42]

Старик тихо лежал в темноте. Мальчик ждал.

– Esc?chame, joven, – сказал старик. —Yo no s? nada. Esto es la verdad.[43]

– Est? bien.[44]

– Пузырьки и бутылки не помогут тебе, – сказал старик. И еще сказал, что каждый сам должен найти такое место, где дела божеские и людские соединяются. Где они неразделимы.

– ?Y qu? clase de lugar es ?ste?[45]– спросил мальчик.

– Lugares donde el fierro ya est? en la tierra, – объяснил старик. —Lugares donde ha quemado el fuego.[46]

– ?Yc?mo se encuentra?[47]

Старик сказал, что вопрос скорее не в том, как такое место сыскать, а в том, как его распознать, когда оно само себя обнаружит. Сказал, что именно в таких местах Господь сидит и ждет, с кем бы на пару уничтожить то, что сам же Он в поте лица создавал.

– Y por eso soy hereje, – усмехнулся он. —Por esoу nada m?s.[48]

В комнате было темно. Билли поблагодарил старика еще раз, но старик не ответил, а если и ответил, то мальчик его не услышал. Повернулся и вышел вон.

Женщина стояла, прислонившись к кухонной двери. В желтоватом свете рисовался ее силуэт, сквозь тонкое платье проглядывал абрис тела. Ее, похоже, не беспокоило, что в задней комнате лежит старик, что он один и в темноте. Она спросила мальчика, рассказал ли ему старик, как поймать волка, и он ответил, что нет.

Она коснулась пальцем своего виска.

– Ему теперь частенько изменяет память, – сказала она. – Старый стал.

– Да, мэм.

– И никто его не навещает. Жалко, правда?

– Да, мэм.

– Даже священник. Как-то раз зашел или, может быть, два раза, но больше не приходит.

– Почему?

Она пожала плечами:

– Люди говорят, онbrujo.Ты знаешь, что значитbrujo?[49]

– Да, мэм.

– О нем говорят, что онbrujo.Говорят, что Господь оставил этого человека. На нем грех Сатаны. Грехorgullo.[50]Знаешь, что такоеorgullo?

– Да, мэм.

– Он думает, что все знает лучше священника. Думает, что знает лучше Бога.

– Мне он сказал, что ничего не знает.

– Ха! – сказала она. – Ха. И ты поверил? Ты видел этого старика? Ты знаешь, как это ужасно – умирать без Бога? Быть тем, кого Господь отринул? Подумай на досуге.

– Да, мэм. Мне надо ехать.

Коснувшись пальцами шляпы, он протиснулся мимо женщины к наружной двери и вышел в вечернюю темноту. Огни поселения, разбросанные по степи, лежали в этой грустной юдоли, как огненная змейка в синей чаше – яркая брошь, усыпанная драгоценными камнями и сверкающая в вечерней прохладе. Когда он обернулся, женщина по-прежнему стояла в дверях.

– Спасибо, мэм, – сказал он.

– Он ведь никто мне! – крикнула она. —No hay parentesco.[51]Ты знаешь, что значитparentesco?

– Да, мэм.

– Вообще неparentesco.Он былt?o[52]покойной жены моего покойного мужа. Кто он мне? Ты понимаешь? А все равно я тут его содержу. Кто бы еще его взял к себе? Понимаешь? Всем все равно.

– Да, мэм.

– Вот, подумай на досуге.

Он отмотал чумбур от столба и разобрал поводья.

– Ладно, – сказал он. – Подумаю.

– Такое и с тобой может случиться.

– Да, мэм.

Он вскочил в седло, повернул коня и поднял одну руку. На юге лиловое небо прочерчивали черные силуэты гор. Снег на северных склонах бледный-бледный. Вроде пустых пробелов, оставленных для посланий невесть кому.

– La fe, – крикнула она. —La fe es toda.[53]

Он направил коня на ухабистый след колес и поехал прочь. Когда оглянулся, она все еще стояла у открытой двери. Стояла и стояла на холоде. Когда он обернулся в последний раз, дверь была все еще отворена, но женщины там уже не было, и он подумал: может быть, это старик позвал ее? Но, поразмыслив, решил, что этот старик, пожалуй, никогда и никого не зовет.

Двумя днями позже он ехал по дороге на Кловердейл и вдруг безо всяких на то причин свернул, прискакал туда, где обедали теvaqueros,и остановился, глядя с коня на мертвые черные угли. В пепле костра кто-то уже покопался.

Он спешился, взял палку и пошуровал в кострище. Сел снова на коня и объехал по периметру место привала. Думать, что помоечником мог быть кто-то иной, кроме койота, никаких причин не было, но кружок он все же сделал. Ехал медленно и поворачивал коня аккуратно. Как наездник на соревнованиях по выездке. На втором круге – чуть дальше от костра – остановился. В ветровой тени камня намело барханчик песка, и на нем был четкий отпечаток ее передней лапы.

Он спешился и стал на колени, держа поводья за спиной. Сдул пыль со следа, потрогал большим пальцем хрупкие краешки. Затем опять сел на коня, выехал на дорогу и поскакал домой.

На следующий день, объезжая капканы, установленные с новым запахом, он обнаружил их вырытыми и захлопнутыми, как и прежде. Он восстановил все закладки, в дополнениепоставил еще две без привады, но делал это кое-как. Спускаясь с перевала в полдень, бросил взгляд через ущелье и первое, что увидел, – это тонкий столб дыма над костром тех жеvaqueros.

Остановил коня, сидел смотрел. Взявшись рукой за заднюю луку седла, обернулся, посмотрел в сторону перевала, потом снова устремил взгляд через долину. Затем развернулся и снова поехал в гору.

К тому времени, когда он разоружил капканы и, упаковав их в корзину, съехал в ущелье и пересек дорогу, начало вечереть. Вновь шириной ладони оценил высоту солнца надгоризонтом. Светлого времени оставалось не больше часа.

У кострища спешился, вынул из корзины лопатку, сел на корточки и принялся расчищать место, отгребая пепел, угли и свежие кости. В центре кострища угли еще тлели, он отпихнул их в сторону остужаться, вырыл в земле под кострищем яму и достал из корзины капкан. Причем не стал даже надевать перчатки оленьей кожи. Двумя скобами обезопасив пружины, раскрыл челюсти, вставил зуб собачки в канавку и, на глаз проверяя зазор, подвывернул регулировочный винт. После чего снял скобы, всадил стопорный якорь в землю, опустил в яму цепь и заложил капкан под кострище.

Челюсти прикрыл листом промасленной бумаги, чтобы какой-нибудь уголек, случайно закатившийся под тарелочку насторожки, не помешал срабатыванию механизма, потом засыпал капкан пеплом, просеяв его через рамку с сеткой, сверху накидал углей, почерневших головешек и вернул на прежнее место кости и подгорелые шкурки; поверх всего этого натряс еще пепла, после чего встал и, отступив назад, стал вытирать лопатку о штанину джинсов, по ходу дела внимательно оглядывая кострище. Напоследок разгладил перед кострищем песчаную плешку, предварительно выдрав из нее пучки травы и кустики колючек, и палочкой написал на ней послание дляvaqueros,стараясь буквы проковыривать поглубже, чтобы их не изгладил ветер.«Cuidado, – написал он. —Hay una trampa de lobos enterrado en el fuego».[54]Палочку выкинул, лопатку сунул назад в корзину, забросил ее на спину и вскочил в седло.

Над луговиной и дорогой уже голубели сумерки; он обернулся, в последний раз окинул взглядом закладку. Наклонился с седла и сплюнул.

– Читайте все, – проговорил он вслух. – Если сможете.

Потом направил лошадь в сторону дома.

Когда он вошел в кухню, темно было уже часа два. Мать возилась у плиты. Отец еще сидел за столом, пил кофе. Перед ним на столе, чуть сбоку, лежала потертая конторская книга, в которую они записывали траты.

– Тебя где носит? – спросил отец.

Он сел и стал рассказывать, а когда закончил, отец покачал головой.

– Всю мою жизнь, – сказал он, – я сталкиваюсь с тем, что все без конца приходят не тогда, когда положено, а непременно позже. И у всех всегда находятся веские причины.

– Да, сэр.

– Но истинная причина всегда одна.

– Да, сэр.

– И знаешь какая?

– Нет, сэр.

– Она в том, что они не умеют держать слово. Это единственная причина, и только она всегда была, есть и будет.

– Да, сэр.

Мать вынула его ужин из духовки и поставила перед ним; положила на стол ложку и вилку.

– Давай-ка ешь, – сказала она. И вышла из комнаты.

Отец сидел, смотрел, как он ест. Потом встал, отнес свою чашку к раковине, сполоснул и поставил кверху донышком на буфет.

– Я утром разбужу тебя, – сказал он. – Надо успеть туда пораньше, пока там не попался кто-нибудь из этих твоих мексиканцев.

– Да, сэр.

– А то потом хлопот не оберешься.

– Да, сэр.

– Где у тебя гарантия, что хоть один из них умеет читать?

– Да, сэр.

Покончив с ужином, он лег в кровать. Бойд уже спал. А он все лежал без сна и думал о волках. Пытался увидеть мир таким, каким его видит волк. Силился вообразить, как он там бегает по горам в ночи. Думал, ну неужели волк и правда так непознаваем, как говорит тот старик. Представлял себе, как постигают мир на запах и на вкус. Вот интересно: когда волк лижет кровь жертвы – живую, горячую, – чувствует ли он тот же вкус, что и он сам, когда слизывает отдающую железом густую жидкость с раненого пальца. Или когда причащается крови Господней. Выйдя утром из дому до рассвета, он на ощупь седлал коня в холодной тьме конюшни. И выехал за ворота прежде, чем отец встал. Так что увидеться им уже не довелось.

Скакал по дороге к югу и нюхом чуял коров в темноте полей за кюветом и бесконечной проволочной изгородью. Вокруг едва начинало сереть, а он уже ехал через Кловердейл. Повернул на дорогу, ведущую в ущелье, и поскакал дальше. Сзади, над перевалом Сан-Луи, показалось солнце, и едва народившаяся тень всадника длинной и узкой полосой запрыгала перед ним по дороге. Миновал старую деревянную танцплощадку среди деревьев, а через два часа, когда, съехав с дороги, через луговину направил коня к тому месту, где был полуденный костер бакерос, навстречу ему вдруг поднялась волчица.

Конь под ним встал, попятился, забил копытом. Он удержал коня, стал говорить с ним, гладить, похлопывать, а сам все глядел на зверя. В груди так стучало, так билось сердце, словно это отдельное существо, которое хочет выйти. Волчице защемило правую переднюю лапу. Стопорный якорь зацепился за здоровенный кактус чолья менее чем в сотне футов от кострища, там она и стояла. Он гладил, похлопывал коня, говорил с ним, а сам потянулся назад, расстегнул пряжку седельной кобуры, вынул винтовку, спешилсяи бросил поводья. Волчица сжалась, чуть припав к земле. Словно пытаясь спрятаться. Потом снова выпрямилась, бросила взгляд на него и сразу отвела, стала смотреть на горы.

Когда он приблизился, она оскалила зубы, но не зарычала; ее желтые глаза по-прежнему смотрели мимо. В кровавой ране между челюстей капкана виднелась белая кость. Сквозь тонкий подшерсток на животе проглядывали соски, хвост поджат; она натянула цепь капкана и не двигалась.

Он стал обходить ее. Она поворачивалась и отступала. Солнце окончательно взошло, и ее шерсть в его лучах была серовато-коричневой с более светлыми кончиками на шее и черной полосой вдоль спины; она поворачивалась и отступала, сколько позволяла цепь, а ее бока западали и выпячивались в такт дыханию. Он присел на корточки, поставил перед собой винтовку и, держа ее за цевье, просидел так довольно долго.

Он оказался совершенно не готов к такому обороту дела. Кроме всего прочего, было неясно, надо ли ему скакать на ранчо, чтобы возвратиться с отцом прежде, чем наступит полдень и явятся бакерос (если они, конечно, вообще явятся). Пытался вспомнить, что говорил отец. Если ее нога сломана или в капкан попала только лапа… Он поглядел, высоко ли стоит солнце, потом обернулся к дороге. Когда он снова посмотрел на волчицу, она лежала, но, почувствовав на себе его взгляд, снова вскочила. Конь стоял, помахивая головой, удила звякали, но на коня она не обращала внимания вовсе. Билли встал, вернулся и вложил винтовку в кобуру, взял поводья, сел в седло и направил коня к дороге. На полпути опять остановился, обернулся, посмотрел назад. Волчица смотрела на него, как и прежде. Он долго сидел неподвижно. Солнце грело спину. Мир ждал. И он поехал обратно к волчице.

Она поднялась и стояла, втягивая и раздувая бока. Голову держала низко, язык, подрагивая, свешивался между длинными клыками нижней челюсти. Билли отстегнул конец лассо, перекинул через плечо и спустился наземь. Из седельной сумки вынул несколько пиггинстрингов – так ковбои называют шнуры потоньше, которые возят с собой, чтобы стреноживать заарканенных животных, – заткнул их за пояс, снял всю бухту свернутого лассо с седельного рожка и опять пошел вокруг волчицы. Конь ему в данном случае был без надобности, потому что если как следует дернет конь, он этим просто убьет волчицу, или выдернет из капкана, или и то и другое. Обходя волчицу кругами, он заодно искал, за что бы зацепиться, чтобы растянуть ее. Такого, через что можно было бы перекинуть веревку и уже сдвоенной достать волчицу, ничего не нашлось, так что в конце концов он снял с себя куртку, замотал ею коню глаза и отвел в другое место, чтобы тот стоял от волка с наветренной стороны; там бросил поводья: конь никуда не денется и так. Затем вытравил побольше слабины, сделал петлю и набросил на волчицу. Переступив, она прошла сквозь петлю вместе с капканом, оглянулась на петлю, снова посмотрела на него. Теперь у него в руках оказалась веревка, привязанная через цепь к капкану. С досадой поглядев на эту комбинацию, он бросил веревку наземь и пошел бродить по пустыне, пока, наткнувшись на дерево паловерде,{15}не срезал двухметровый шест с рогатиной на конце; возвращаясь, очистил его ножом от ненужных веток. Она наблюдала. Зацепив петлю концом палки, подтащил к себе. Думал, волчица станет кусать палку, но она не стала. Когда петля вновь оказалась у него в руках, он распустил ее, продернув через хонду – малую, не затягивающуюся от натяжения петлю в основании лассо – все сорок футов, и начал сызнова. Волчица наблюдала за его манипуляциями с лассо очень внимательно и, когда конец веревки, скользнув поперек цепи, уполз в сухую траву, снова легла.