Текст книги "За чертой"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– ?Est?s listo, joven?[60]

– Listo.[61]

Повалив волчицу, он обхватил ее руками и ногами. Мексиканец схватил ее переднюю ногу и стал промывать рану.

Волчица полузадушенно взлаяла, приподнялась, выгнувшись в руках у мальчика, и выдернула у мексиканца свою ногу.

– Otra vez,[62]– сказал мексиканец.

Они начали сызнова.

Вторая попытка кончилась тем, что волчица сбросила и поволокла Билли по полу, мексиканец едва успел отскочить. Женщина к тому времени уже отошла назад. Волчица стояла, то втягивая, то выдувая слюну сквозь зубы; мальчик лежал на полу под ней, вцепившись в ее шею. Стоявший во дворе хозяин ранчо вынул было кисет, чтобы свернуть очередную самокрутку, но передумал, убрал кисет в карман рубашки и поправил шляпу.

– Держись, сейчас, сейчас, – сказал он. – Черт подери! Одну секунду.

Протиснувшись в дверь, он ухватил веревку лассо и накрутил ее на кулак.

– Если народ узнает, что я тут помогал лечить волчицу, мне ж в этих краях житья не будет! – сказал он. – Ну ладно. Давайте, делайте свое черное дело.?ndale.[63]

Операция по спасению волчьей лапы закончилась с последними лучами солнца. Мексиканец приладил сорванный кусок шкуры на место и при помощи маленькой кривой иголкии хирургических щипцов мало-помалу зашил рану, после чего наложил на шов ланолиновый бальзам «Корона», обернул салфеткой и забинтовал ногу. Из дому к этому временивышел и Р. Л., стоял и наблюдал, ковыряя в зубах.

– А ты воды ей давал? – спросила женщина.

– Да, мэм. Правда, пить ей довольно трудно.

– Но если морду развязать, я думаю, она укусит.

Хозяин ранчо переступил через волчицу и шагнул во двор.

– Укусит, – пробормотал он. – Размечталась, прости господи… Онаукусит!

Когда минут через тридцать Билли выехал со двора, уже почти стемнело. Капкан он отдал на сохранение хозяину ранчо, а при себе вез огромный тряпичный сверток с провиантом, уложенный в седельную сумку вместе с запасом бинтов и склянкой бальзама «Корона». Снабдили его и старым мексиканским одеялом из Салтийо,{18}которое он привязал к седлу сзади. Мало того, кто-то срастил куском новой кожи порванный чумбур, а на волчице теперь красовался мощный кожаный ошейник с медной пластинкой, на которой был выбит адрес и фамилия хозяина ранчо. Он проводил Билли до ворот усадьбы, отомкнул и распахнул их перед мальчиком, тот вывел коня с волчицей за территорию и вскочил в седло.

– Будь осторожен, сынок, – сказал мужчина.

– Да, сэр. Я постараюсь. Спасибо.

– Я ведь подумывал о том, чтобы тебя задержать здесь. И послать за твоим отцом.

– Да, сэр. Я понимаю вас.

– Как бы он не вздумал теперь наказать меня.

– Нет, он не такой.

– Что ж. Смотри не попадись бандитам.

– Да, сэр. Я постараюсь. И передайте от меня спасибо хозяйке.

Мужчина кивнул. Мальчик поднял руку, повернул коня и направил его вместе с ковыляющей сзади волчицей в темную степь. Хозяин ранчо стоял в воротах, смотрел вслед. На юге, куда они поехали, горизонт был черен из-за громоздящихся гор, так что на фоне неба всадник выделялся мало, а вскоре и коня, и всадника поглотила наступающая ночь.Последнее, что в пустынной, продутой ветром тьме еще было различимо, – это белое пятно повязки на ноге волчицы, пляшущее в дерганом ритме, будто какой-то бледный бес прыгает и кривляется в густеющей тьме и холодрыге. Потом, когда исчезло и оно, он закрыл ворота и пошел в дом.

Пока не сгустились сумерки, они успели преодолеть широкое вулканическое плато, окаймленное цепочкой холмов. Холмы в синем сумраке были темно-синие, под ногами же сплошь каменные россыпи, по которым глухо хлопали круглые копыта малорослого коняшки. С востока надвигалась ночь, и поглотившая их тьма дохнула внезапным холодом, удивив безветрием; впрочем, последнего хватило ненадолго – полоса безветрия чуть постояла над ними и помчалась дальше. Как будто бы у тьмы своя душа – душа спешащего на запад убийцы солнца, во что когда-то веровали люди и во что они, возможно, снова скоро будут веровать. Но вот плато закончилось, и при последних проблесках света человек, конь и волк двинулись вверх, постепенно втягиваясь в поднимающиеся террасами, изъеденные выветриванием невысокие холмы; потом пересекли изгородь – или томесто, где эта изгородь когда-то стояла: сорванная проволока, перекрученная и оттащенная в сторону, давно валяется на земле, а невысокие покосившиеся столбики мескитового дерева{19}гуськом уходят в даль, в ночь, во тьму, как идущие колонной по одному сгорбленные, кривобокие старикашки. Перевал преодолели в темноте, здесь он остановил коня и посидел в седле неподвижно, наблюдая молнии, сверкающие далеко на юге, где-то над долинами Мексики. Плюясь мокрым снегом, ветер беззвучно хлестал растущие на перевале редкие деревья. Свой лагерь Билли разбил в защищенном от ветра сухом русле к югу от перевала, набрал дров, развел костер и дал волчице столько воды, сколько она смоглавыпить. Потом привязал ее к облезлой культе одного из тополей, вернулся, расседлал и стреножил коня. Развернул и набросил на плечи одеяло, снял седельную сумку и примостился с ней у огня. Волчица сидела столбиком немного ниже по склону и смотрела за ним неусыпным взглядом красных, налитых пламенем костра глаз. Время от времени она наклонялась: хотелось взяться за повязку на ноге зубами, но палка в связанных челюстях лишала ее такой возможности.

Он вынул сэндвич из белого хлеба с мясом, развернул и стал есть. Пламя маленького костерка металось на ветру, косо летящая снежная морось била в лицо и шипела на углях. Он ел и смотрел на волчицу. Та вдруг навострила уши, повернулась и посмотрела в ночь, но если там кто и был, он прошел, и через некоторое время она встала, печально посмотрела на землю, место на которой было ей навязано, провернулась на месте кругом три раза и легла, глядя на огонь и прикрыв нос хвостом.

От холода ночь он провел без сна. Вставал, поддерживал огонь, и все время она за ним наблюдала. Когда пламя разгоралось ярче, ее глаза вспыхивали, как фонари над вратами в иной мир. В мир, светло горящий на краю непознаваемой бездны. В мир, построенный на крови и кровью же управляемый, такой, в котором кровь есть сущность, сердцевина, но она же и оболочка, потому что только крови под силу сдерживать бездну, ежечасно грозящую поглотить его. Билли завернулся в одеяло и продолжал наблюдать за нею.Когда эти глаза и все то племя, от имени которого они славят Господа, в конце концов уйдет, исчезнет, при всем своем величии возвратясь к первооснове, наверное, останутся другие огни, другие способы славить Творца и другие миры, по-другому построенные. Но именно этого не будет уже никогда.

Последние пару часов перед рассветом он все же вздремнул, несмотря на холод. В сером рассветном сумраке вскочил, поплотней навернул на себя одеяло и, став на колени, попытался вдохнуть жизнь в мертвые угли костра. Потом ушел от места ночевки туда, где мог бы наблюдать зарю на востоке. Но безразличное небо пустыни устилала грязная ветошь облаков. Ветер стих, рассвет был беззвучен.

Когда он подошел к волчице с флягой в руке, она не воспротивилась, даже не выгнула спину. Прикоснулся, а она лишь подвинулась. Он взял ее за ошейник, заставил лечь и стал сидя лить тонкой струйкой воду ей между зубов, а она работала языком, ее глотка подергивалась и спокойный раскосый глаз следил за его рукой. Под нижнюю скулу он подложил ей ладонь, чтобы вода не убегала зря на землю, и она выпила всю флягу до дна. Он сидел, гладил ее. Потом протянул руку, пощупал ее живот. Она забилась, глаз дико закатился. Он тихо-тихо с ней заговорил. Мягко приложил ладонь между теплых набухающих сосков. Держал так и держал. И вдруг почувствовал там шевеление.

Когда он возобновил движение через долину к югу, утреннее солнце уже золотило траву. В полумиле к востоку в степи паслась антилопа. Он обернулся – интересно, заметила ли ее волчица? Нет, не заметила. Стойко и терпеливо хромает себе вслед за конем – ни дать ни взять собака, да и только! Двигаясь таким манером, что-нибудь около полудня они пересекли государственную границу, оказавшись в Мексике, в штате Сонора. По внешности кругом все вроде точно то же, что и в стране, откуда они вышли, а между тем все чужое и все не так. Остановив коня, он посидел, окинул взглядом красные холмы на горизонте. На востоке виднелся один из тех бетонных столбиков, которыми обозначают границу. В этой пустынной глуши он походил на памятник какой-нибудь пропавшей экспедиции.

Двумя часами позже они из долины начали восхождение на холмы. Под ногами реденькая травка, повсюду кусты окотильо.{20}Впереди помаячили и куда-то испарились несколько тощих коровенок. В конце концов вышли к тропе Кахон-Бонита – главному пути через горы на юг, а еще часом позже поодаль обнаружилось небольшое ранчо.

Остановив коня, он за веревку подтащил волчицу к себе поближе, покричал, проверяя, не покажутся ли собаки, но здесь собак не было. Медленно приблизился. Ранчо состояло из трех глинобитных домиков, в дверях одного из которых стоял мужчина в лохмотьях. Все вместе было похоже на старую, заброшенную почтовую станцию. Подъехав, Биллиостановился перед мужчиной и сидел, не сходя с коня и опираясь сомкнутыми ладонями на луку седла.

– ?Adonde va?[64]– сказал мужчина.

– A las monta?as.[65]

Мужчина кивнул. Рукавом вытер нос, повернулся и посмотрел на упомянутые горы. Как будто прежде он толком не сознавал их близкого присутствия. Бросил взгляд на мальчика, на его коня и на волка, потом снова на мальчика.

– ?Es cazador usted?[66]

– S?.

– Bueno, – сказал мужчина. —Bueno.[67]

Несмотря на яркое солнце, день был холодным, мужчина же тем не менее был чуть не голый, да и дыма из трубы домика не наблюдалось. Мужчина посмотрел на волчицу:

– ?Es buena cazadora su perra?[68]

Мальчик тоже посмотрел на волчицу.

– S?,– сказал он. —Mejor no hay.[69]

– ?Es feros?[70]

– A veces.[71]

– Bueno, – сказал мужчина. —Bueno.

Затем он спросил мальчика, не найдется ли у него табака, не найдется ли кофе, не найдется ли мяса. У мальчика ничего не нашлось, и мужчина, похоже, смирился с неизбежным. Стоял, прислонясь к дверному косяку и глядя в землю. Через некоторое время мальчик понял, что тот о чем-то рассуждает сам с собой.

– Bueno, – сказал мальчик. —Hasta luego.[72]

Мужчина взмахнул рукой. Лохмотья на нем всколыхнулись.

– Andale,[73]– сказал он.

Двинулись дальше. Оглянувшись, Билли увидел, что мужчина по-прежнему торчит в дверях. Стоит и смотрит на дорогу с таким видом, будто ждет – вдруг там покажется кто-нибудь еще.

В конце дня каждый раз, когда он спешивался и подходил к волчице с флягой, она неспешно ложилась и в ожидании заваливалась на бок, как дрессированная в цирке. Внимательно смотрела желтым глазом и мелко двигала ухом, будто закрепленным на шаровом шарнире. Он понятия не имел ни сколько она воды выпивает, ни сколько ей нужно. Сидел,тоненькой струйкой лил воду ей между зубов и глядел в желтый глаз. Касался плойчатой мякоти в углу рта. Рассматривал устройство усеянной прожилками бархатной раковины, в которую вливался слышимый ею мир. Разговаривал с нею. При этом конь, переставая щипать придорожную траву, поднимал голову и наделял его долгим взглядом.

И снова в путь, дальше и дальше. Вокруг было холмистое пустынное плато, тропа шла по гребням кряжей, и хотя казалась наезженной, никто им на ней не попадался. На склонах росли акации, кустарниковый дубняк. Встречались можжевеловые перелески. Вечером в сотне футах впереди на середину дороги выскочил кролик; Билли натянул поводья, свистнул в два пальца, кролик замер, а он соскочил с коня и, выхватив винтовку из кобуры, одним движением вскинул ее к плечу, взвел курок и выстрелил.

Конь в испуге шарахнулся, но Билли нащупал рядом с собой в воздухе повод, повис на нем, и конь успокоился. Волчица тем временем исчезла в придорожных кустах. Держа винтовку на уровне пояса, он выщелкнул рычагом из патронника гильзу, на лету поймал ее, сунул в карман, дослал новый патрон в патронник и, придерживая большим пальцем,снял с боевого взвода курок. После чего сбросил с седельного рожка веревку лассо и, бросив поводья, пошел смотреть, что с волчицей.

Пытаясь спрятаться, она дрожала, лежа в траве у небольшого узловатого можжевелового куста. При его приближении отпрыгнула, натянула веревку и заметалась.

Он прислонил винтовку к дереву, потом, натягивая веревку, подошел к ней, стал обнимать ее и что-то говорить, но не смог ни успокоить ее, ни унять ее дрожь. Забрал винтовку, возвратился к коню, сунул стволом в кобуру и пошел вперед по дороге искать кролика.

Посередине дороги шла длинная борозда, пропаханная пулей, а кролик оказался заброшен в кусты, где и лежал среди вывалившихся серыми петлями внутренностей. Его порвало чуть не пополам, так что, собрав его сначала воедино, Билли взял его – теплого и пушистого, с мотающейся головой – и пошел через лес, пока не встретилось поваленное бурей дерево. Каблуком сбил отслоившуюся кору, смел и сдул сор, очистив на стволе ровное место, положил туда кролика, вынул нож и, оседлав древесный ствол, освежевал и выпотрошил зверька, отрезав голову и лапки. Нарезал кубиками на бревне кроличью печенку и сердце, посидел поглядел. Негусто. Обтер руку о высохшую траву, взял кролика и стал срезать мясо лентами со спины и ляжек и тоже нарезал его кубиками, пока не набралась полновесная горсть, после чего завернул все это в кроличью шкурку, а нож сложил и убрал.

Надел убитого кролика на найденный под ногами сосновый сучок и пошел назад, туда, где, вся подобравшись, лежала волчица. Сел на корточки и протянул к ней руку, но онаотползла, сколько позволила веревка. Взял маленький кусочек кроличьей печенки и протянул ей. Она церемонно его обнюхала. Он наблюдал за ее взглядом: какие мысли в нем отразятся? Смотрел на ее кирзовые ноздри. Она отвернула голову, а когда он пристал к ней с этим более настойчиво, попыталась отползти.

– Может быть, ты просто недостаточно голодна еще, – сказал он. – Однако рано или поздно…

В тот вечер он разбил лагерь на маленьком болотце у наветренного откоса, долго возился, и, только насадив кролика на вертел из свежей ветки дерева паловерде и поставив его жариться над огнем, пошел посмотреть, как там конь и волчица. При его приближении она встала, и первое, что ему бросилось в глаза, – это то, что с ее ноги исчезла повязка. Лишь после этого он заметил и отсутствие палки у нее в зубах. Ну и конечно, веревки на морде.

Она стояла, глядя прямо на него и ощетинив шерсть на загривке. Веревка лассо, привязанная к ее ошейнику, извивалась по земле, и на ней заметно выделялось мокрое и истрепанное место, где она ее грызла.

Он встал как вкопанный. Потом медленно стал пятиться вдоль веревки к коню, там отвязал лассо от седельного рожка. При этом не спускал глаз с волчицы.

Взяв в руку свободный конец веревки, стал ее обходить. Поворачиваясь на месте, она следила. Между собой и волчицей он оставил маленькую сосенку. Пытался двигаться непринужденно, но чувствовал, что его замыслы у нее как на ладони. Петлей перебросил веревку через высокий сук, поймал и попятился, выбирая слабину. Веревка выползла из травы и иголок и потянула за ошейник. Волчица опустила голову и нехотя пошла.

Вот она уже под суком, но он все тянет, пока ее передние лапы не начали уже чуть не повисать в воздухе, тут он чуть-чуть веревку потравил и привязал в сторонке, стоит смотрит. Она оскалила зубы, повернулась и попыталась отойти, но не смогла. Казалось, она озадаченно соображает, что делать дальше. В результате подняла раненую ногу и стала зализывать.

Вернувшись к костру, он покидал в него все дрова, которые собрал. Потом вынул из седельной сумки флягу и один из последних сэндвичей, снял с него обертку и пошел с флягой и куском бумаги снова к волчице.

Она внимательно за ним следила, пока он рыл в мягком торфе ямку, наблюдала, как он утаптывает ее каблуком. Затем он расстелил в углублении бумагу, придавил камнем и из фляги налил воды.

Отвязал веревку и дал слабину, одновременно отходя. Все это под ее неотступным взглядом. Он отошел еще на несколько шагов и сел на корточки, не выпуская веревку. Онапосмотрела на огонь, потом на него. Села, облизнула намятые веревкой челюсти. Он встал и, подойдя к ямке, налил туда еще воды, поплескал ею вокруг. Потом завинтил пробку фляги, немного еще постоял у ямки, отошел и сел. Они смотрели друг на друга. Уже было почти темно. Она встала, понюхала воздух, словно мелко-мелко подталкивая что-то носом. Затем начала подходить.

Дойдя до воды, нерешительно понюхала ее и подняла голову глянуть на него. Снова посмотрела на костер и на коня, неясной тенью маячившего за ним. В темноте ее глаза сверкали. Опустила нос, понюхала воду. От него при этом не отводила глаз, таких светящихся, что, когда она опускала голову и пила, отражение горящих глаз появлялось в темной воде, возникая, словно какое-то ее другое «я», иная волчья сущность, свойственная земле как таковой и таящаяся в каждом тайном месте, вплоть даже до фальшивых водопоев вроде этого, чтобы волчица всегда имела на земле поддержку и никогда не была полностью одинока и оставлена в этом мире.

Он сидел на корточках и наблюдал за нею, держа веревку в обеих руках. Как человек, которому вверено нечто такое, чему он и применения толком не знает. Выпив все досуха, она облизнулась, посмотрела на него, после чего потянулась и понюхала фляжку. Фляжка упала, волчица отпрянула и попятилась на свое место под суком, там села и снова начала зализывать ногу.

Выбрав у нее над головой слабину веревки, он привязал ее, потом пошел обратно к костру. Повернув вертел с кроликом, достал кроличью шкурку с кусочками мяса, вернулся и положил перед ней. Раскрыл и расправил шкурку по земле, а потом, отвязав и дав веревке слабину, отошел с ходовым концом в сторону.

– Ну что же ты. Давай.

Она наклонилась и понюхала воздух.

– Это кролик, – сказал он. – Есть подозрение, что кролика ты прежде не едала.

Он ожидал увидеть, как она набросится, но нет. Тогда он по дыму от костра определил направление ветра, опять собрал куски в шкурку и перенес туда, где она была бы от волчицы с наветра, – и все это опять держа сверток в одной руке, а веревку в другой. Положил шкурку наземь и отошел, но волчица по-прежнему не двигалась.

Он обошел вокруг, опять привязал веревку в недоступном месте и возвратился к костру. Кролик на вертеле наполовину сгорел, наполовину остался сырым, но он сел и съелего, после чего при помощи ножа смастерил намордник из поясного ремня и двух длинных полос кожи, которые вырезал из седельного тебенька – широкого и мощного тисненого крыла-подколенника. Отдельные части соединял посредством прорезей и кожаных завязок, время от времени бросая взгляд на волчицу, лежащую свернувшись под деревом с веревкой, уходящей вертикально вверх.

– Чует мое сердце, ты только и ждешь, когда я засну, – сразу начнешь изыскивать способ оторваться, – сказал он.

Она подняла голову и посмотрела на него.

– Да, да, – сказал он. – Это я с тобой говорю.

Когда намордник был готов, Билли повертел его в руках, испробовал пряжку. Ну, вроде бы нормально. Сложил и убрал нож, сунул намордник в задний карман; вынув из седельной сумки последние пиггинстринги, повесил их на себя, продернув в шлевку на брюках, а лошадиные путы сунул в другой задний карман. Потом пошел туда, где был привязанконец веревки лассо. Волчица поднялась и встала в ожидании.

Он медленно начал подтаскивать ее за ошейник. Она забила по веревке лапой, пробовала ухватить зубами. Пытаясь ее успокоить, он заговорил с ней, однако тщетно, и тогда он просто подтащил ее волоком и, задвоив часть веревки, закрепил ее узлом с таким натяжением, чтобы волчица стояла чуть не подвешенная, почти касаясь сука головой. Затем упал на землю и подполз туда, где она стояла, вертясь на месте и пытаясь освободиться, и связал лошадиными путами задние ноги волчицы; в путы вдел и привязал свободный конец веревки лассо, после чего выкатился из-под волчицы, поднялся и задом стал отходить. Узел распустил и, потравливая привязанный к ошейнику конец веревкиодной рукой, другой стал подтаскивать ее за ноги к себе. «Если бы это кто-нибудь увидел, – сказал он ей, – меня бы тут же утащили в желтый дом, предварительно взнуздав примерно таким же манером».

Когда волчица оказалась обездвижена, он вынул из кармана вторую веревку от лошадиных пут и привязал ее задние ноги к сосенке, которую и прежде уже использовал в качестве крепительной тумбы, после чего, отвязав конец веревки лассо от задних ног, сложил ее кольцами и перекинул через плечо. Едва волчица почувствовала, что веревка ослабла, она попыталась встать и зубами принялась рвать путы. Он ее снова повалил и пошел обходить широкой дугой, пока не смог дотянуться до сука, через который была перекинута веревка. Бросив свободный конец веревки через сук в обратном направлении, он снял с него веревку, отошел и растянул волчицу по земле уже горизонтально.

– Я знаю, ты думаешь, я собираюсь убить тебя, – сказал он. – Но это не так.

Он привязал веревку лассо еще к одной сосенке и, вынув пиггинстринг из брючной шлевки, подошел к волчице, которая лежала вся напряженная, дрожа и задыхаясь. Сделал петлю и попытался набросить ее волчице на нос. Вторая попытка кончилась тем, что та схватила шнурок зубами. А он стоял и ждал, когда она отпустит. Волчица следила за ним желтым глазом.

– Отпусти, – сказал он.

– Так. Хорошо, – сказал он. – А теперь давай-ка без глупостей.

Но это он говорил уже не с волчицей.

– Потому что, если она до тебя доберется, – сказал он, – от тебя не найдут даже пуговиц.

Когда выяснилось, что пиггинстринг она отпускать не хочет, он взялся за веревку, привязанную к ее ошейнику, и натянул так, что перекрыл ей воздух. Затем схватил пиггинстринг и, по-прежнему держа веревку туго натянутой, сделал петлю и набросил волчице на щипец, заставил ее закрыть пасть и, сделав вокруг ее челюстей шнуром три оборота, завязал его узлом и только тогда вновь ослабил веревку. Сел. Огляделся. Костер уже еле теплился, стало темновато.

– Ладно, – сказал он. – Будем доделывать. Надо же, у тебя до сих пор еще целы все десять пальцев!

Вынул из кармана намордник, надел его ей на нос. Что ж, вроде бы размер совпадает. Хотя тот ремень, что идет вдоль носа, пожалуй, длинноват. Он снова снял намордник, вынул нож, сделал новые прорези, развязал, вновь приладил и снова завязал ременные завязки; опять надел намордник на волчицу и застегнул пряжку у нее за ушами. Подумал и затянул на одну дырку туже. Двумя завязками соединил намордник с ошейником и, просунув в намордник сбоку лезвие ножа, перерезал пиггинстринг, которым были связаныее челюсти.

Первое, что она сделала, – это долго, долго пила воздух. Потом попыталась достать зубами кожу намордника. Но широкую полосу кожи, пущенную впереди ее носа, он вырезал из толстой седельной кожи, слишком жесткой, чтобы она могла уцепить ее зубом. Он развязал волчице задние ноги и отступил. Она встала и закружилась, заметалась на конце веревки. Он наблюдал, сев на хвою, устилавшую землю. Когда она наконец унялась, он встал, отвязал веревку и повел ее к костру.

Думал, огонь ее испугает, но нет. Накинув веревку серединой на рожок седла, которое сушилось у костра, он вынул перевязочный материал и бутылку с лекарством, сел на волчицу верхом и перевязал, промыв и намазав бальзамом ее рану. Он думал, что она попытается укусить его, даже будучи в наморднике, но никаких таких попыток не последовало. Когда он закончил и позволил ей подняться, она встала, отошла на длину веревки, понюхала бинты и легла, не сводя с него глаз.

Лег спать с седлом вместо подушки. Дважды за ночь просыпался, когда седло начинало из-под головы выезжать, тогда он нащупывал веревку, хватал рукой и говорил с волчицей. Лежал ногами к огню, чтобы, если она ночью обойдет его и потащит веревку через огонь, сперва волчице пришлось бы протащить ее через него, тем самым разбудив. Он уже знал, что она умнее любой собаки, но еще не знал насколько. Где-то внизу, среди холмов, затявкали койоты, и он обернулся посмотреть, обращает ли она на них внимание, но она, казалось, спала. Однако, едва на нее упал его взгляд, открыла глаза. Он отвел его. Подождал и попробовал снова, более скрытно. Ее глаза открылись, как и прежде.

Кивнув ей, он уснул, костер прогорел до углей, и, проснувшись от холода, он обнаружил, что волчица за ним наблюдает. Когда проснулся снова, луна уже села и костер почти погас. Было мучительно холодно. Звезды стояли на своих заданных местах, как дырочки в жестяном абажуре. Билли поднялся, подкинул в костер дров, шляпой раздул огонь.Койоты давно умолкли, ночь была тихой и темной. Он вспомнил только что приснившийся сон: как с юга, откуда-то с равнин, к нему пришел гонец с вестью, написанной на листе, вырванном из гроссбуха, но прочесть написанное он не смог. Посмотрел на гонца, но у того лицо было стертым, без черт, к тому же терялось в тени, и он понимал, что гонец – это всего лишь гонец, и только, поэтому о том, что за весть он принес, рассказать все равно не сможет.

Утром он встал, снова развел костер и, завернувшись в одеяло, сел перед огнем на корточки. Съел последний бутерброд из тех, которыми его снабдила жена владельца ранчо, после чего достал из седельной сумки узелок из кроличьей шкурки и пошел с ним туда, где лежала волчица. При его приближении она встала. Он развернул заскорузлую шкурку и содержимое предложил ей. Она понюхала кучки мяса, взглянула на него, потопталась вокруг и встала над шкуркой, внимательно на нее глядя и наклонив уши слегка вперед.

– Да, сам бы ел, да денег нету, – сказал он.

Сходил в лес, нашел там палку, расщепил вдоль и выстрогал из нее нечто вроде лопатки. Потом вернулся, сел на землю и, притянув волчицу за ошейник к бедру, удерживал ее в таком положении, пока она не перестала биться. С разложенной на земле шкурки взял на лопатку темный кусочек кроличьего сердца и, прижав к себе голову волчицы, провел лопаткой у нее перед мордой, чтобы понюхала. Затем, охватив ее длинный нос ладонью, он приподнял большим пальцем черную кожаную складку ее верхней губы – такую странную… Она открыла рот, и он сразу же сунул лопатку сперва в зазор между ремнями намордника, а потом и меж зубов; перевернул, вытер об язык и вынул.

Он думал, что она, не ровен час, вцепится в лопатку зубами, но она не стала. Закрыла рот. Облизнулась. Явственно сократились и расслабились глотательные мышцы. Когда она снова открыла рот, мясо было проглочено.

Когда она съела всю ту горстку кроличьего мяса, что он для нее приберег, он отшвырнул в сторону шкурку, вытер о траву и сунул в карман деревянную лопатку и пошел туда, где в последний раз видел коня. Тот, оказывается, спустился на половину склона и стоял в гуще сухой зимней травы; подобравшись к нему с уздечкой в руке, Билли привел его обратно в лагерь, поседлал, привязал веревку с волчицей к седельному рожку, сел верхом и, ведя за собой волчицу, поехал по тропе Кахон-Бонита к югу, все дальше в горы.

Ехал весь день. Волчица вроде даже стала проявлять интерес к окружающей местности: поднимала голову и оглядывала саванну, расходящуюся по сторонам мягкими увалами желтой травы с отдельными кустиками агавы лечугийи и постепенно понижающуюся к западу от боковых отрогов. На очередной гривке он останавливался, давал коню передышку, и тогда волчица скрывалась в придорожном бурьяне, присаживалась, пускала струйку, а потом оборачивалась понюхать лужицу. Первые попавшиеся по дороге путники шли на север, ведя в поводу нагруженных осликов; увидев всадника, они остановились в сотне ярдов, чтобы уступить ему дорогу. Скупо поприветствовали. Припав к земле, волчица вжалась в траву, вздыбив шерсть. И тут первый из осликов учуял ее запах.

Ноздри животного раскрылись, как две норы в мокрой грязи, а глаза сделались белыми и невидящими. Ослик прижал уши, наклонил голову и взбрыкнул обоими задними копытами, сбив с опоры переднюю ногу ослика, шедшего следующим. Тот с ревом упал рядом с тропой, и в мгновение ока развернулся форменный бедлам. Там и сям ослики стали рвать поводья и разбегаться по всему склону горы, словно вспугнутый выводок огромных куропаток, погонщики кидались за ними, те натыкались на деревья, теряли равновесие,падали, катились по склону, снова вставали и бежали дальше, грубый деревянный крепеж вьючных корзин трещал, сами корзины лопались, и из них, раскатываясь по всей горе, вываливались тюки каких-то шкур, одеяла и всевозможные прочие товары.

Конь Билли тоже хотел было понести, забил копытом, но Билли осадил его и отвязал от седельного рожка веревку лассо. Потому что волчица, кинувшись вниз с горы, уже обмоталась вокруг дерева; пришлось подъехать, освободить. К тому времени, когда он вернулся, волоча за собой одеревенело растопырившую ноги полубезумную волчицу, дорога была пуста, за исключением старухи и молоденькой девушки, которые сидели на обочине и сворачивали самокрутки, передавая друг дружке табак и обертки от кукурузных початков. Девушка была на год или на два моложе Билли, она прикурила отesclarajo,[74]передала ее старухе, выпустила дым, откинула голову и смело на него посмотрела.

Он свернул веревку кольцами, спешился, бросил поводья, повесил свернутую веревку на рожок седла и коснулся двумя пальцами поля шляпы.

– Buenos d?as,[75]– сказал он.

Ему кивнули, старшая женщина поприветствовала его в ответ. Девушка следила за ним глазами. Удерживая волчицу за веревку, он подошел к тому месту, где она скорчиласьв бурьяне, стал на колени, поговорил с нею и вывел за ошейник обратно на дорогу.

– Es Americano,[76]– сказала старуха.

– S?.

Она жадно затянулась самодельной сигаретой и прищурилась на него сквозь дым:

– ?Es feroz la perra, по?[77]

– Bastante.[78]

На них были домотканые платья и грубой работы уарачи – сандалии из сыромятины и обрезков ремней на подметках из кусков автомобильной шины. Старуха кутала плечи в черную шальrebozo,девчонка же в тонком ситцевом платье была чуть не голой. Цвет кожи у обеих был по-индейски темным, глаза угольно-черными, а курили они, как бедные едят – истово, словно молятся.

– Es una loba,[79]– сказал он.

– ?C?mo?[80]– сказала старуха.

– Es una loba.

Старуха посмотрела на волчицу. Девушка посмотрела на волчицу, потом на старуху.

– ?De veras?[81]– сказала старуха.

– S?.

У девушки стало такое выражение лица, будто она сейчас вскочит и убежит, но старуха, увидев это, усмехнулась и успокоила ее: дескать, не бойся, кабальеро шутит. Сдвинув сигарету в уголок рта, она стала звать волчицу. Хлопать по земле – мол, подходи сюда.