Текст книги "Кровавый меридиан"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Переговариваясь шёпотом, люди появились на площади лишь минут через тридцать. Когда они приблизились к бару, в дверном проёме показался, как кровавое привидение, один из тех, кто лежал внутри. У него сняли скальп, кровь заливала ему глаза, и он зажимал огромную дыру в груди, где при выдохе и вдохе пузырилась розовая пена.

Á dónde vas? [144]144
  Куда ты? (исп.).


[Закрыть]спросил один из горожан, положив ему руку на плечо.

Á casa, [145]145
  Домой (исп.).


[Закрыть]проговорил тот.

В следующий городок, прятавшийся за горными хребтами, они попали через два дня пути. Они так и не узнали его названия. Просто скопление глинобитных хижин на голом плато. Когда они въехали туда, люди стали разбегаться, как вспугнутая дичь. То, как они перекрикивались между собой, и, возможно, их явная слабина, вероятно, что-то разбудили в Глэнтоне. Это заметил наблюдавший за ним Браун. Глэнтон послал лошадь вперёд, вытащил пистолет, и после кавалерийской атаки от этой погруженной в сон деревушки остались только груды обломков. Многие жители побежали в церковь и упали на колени, вцепившись в престол. Они разражались воплями, когда их вытаскивали по одному из этого убежища и по одному убивали, снимая скальпы на полу алтаря. Когда отряд проезжал через ту же деревушку четыре дня спустя, мертвецы по-прежнему валялись на улицах, и их пожирали стервятники и свиньи. Падальщики молча воззрились на проезжавших всадников, словно те были лишними во сне. Когда проехал последний, они снова принялись за еду.

Отряд двигался дальше через горы без отдыха. Днём пробирались по узкой тропинке сквозь лес чёрной сосны, а с наступлением темноты ехали в тишине, которую нарушало лишь поскрипывание упряжи и тяжёлое дыхание лошадей. Над остроконечными пиками опрокинулась тонкая скорлупа луны. Ещё до света они въехали в горную деревушку, где не было ни фонарей, ни сторожа, ни собак. Занималась серая заря, и они сидели у какой-то стены и ждали, пока рассветёт. Прокричал петух. Хлопнула дверь. Сквозь утреннюю дымку по переулку мимо обмазанных известью стен свинарника прошла старуха с кувшинами на коромысле. Они встали. Было прохладно, и от дыхания шёл пар. Вынув жерди в загоне, вывели лошадей. Тронулись было по улице, но вдруг остановились. Лошади переминались с ноги на ногу на холодке и били копытами. Глэнтон, первым натянувший удила, вытащил пистолет.

Из-за стены на северной окраине деревушки вынырнул и свернул им навстречу отряд вооружённых всадников. В высоких киверах, облицованных металлическими пластинами, с плюмажами из конского волоса, в зелёных мундирах с алым галуном и алыми кушаками, вооружённые копьями и мушкетами, на лошадях с красивой сбруей, на улочку выехали, фланируя и гарцуя, завзятые кавалеристы на прекрасных скакунах, все – молодые люди хоть куда. Американцы смотрели на Глэнтона. Тот сунул пистолет в ножны и вытащил винтовку. Капитан улан уже поднял саблю, и колонна остановилась. В следующий миг узкая улочка наполнилась дымом винтовочных выстрелов, и около дюжины мёртвых и умирающих солдат лежало на земле. Лошади с пронзительным ржанием вставали на дыбы, падали друг на друга, люди валились на землю и поднимались, пытаясь удержать лошадей. Их ряды разорвал второй залп. В смятении они стали отступать. Американцы вытащили пистолеты и, пришпорив лошадей, рванулись вперёд по улице.

У капитана мексиканцев текла кровь из раны в груди, но он привстал на стременах, чтобы встретить эту атаку с саблей в руке. Глэнтон прострелил ему голову, спихнул ногой с коня и застрелил одного за другим ещё троих. Упавший солдат устремился на него с подобранным копьём, но из дикой суматохи вынырнул один из американцев, наклонился, перерезал солдату горло и промчался дальше. В сыром утреннем воздухе над улочкой серой пеленой повис едкий дым, и цветастые уланы падали в этой гибельной дымке под ноги лошадей, словно солдаты, убиваемые во сне, – с широко открытыми глазами, замерев и не издав ни звука.

Несколько человек из арьергарда сумели повернуть коней и помчались назад, а американцы колотили лошадей без всадников дулами пистолетов, пытаясь развернуть, те вставали на дыбы, кружили, топча мёртвых, тяжёлые стремена разлетались, а из длинных морд извергались призывные трубные звуки. Американцы отогнали лошадей ударами, прорвались, нахлёстывая своих коней, в самый конец улицы, где она сужалась и шла в гору, и открыли огонь по отступавшим уланам, которые торопливо забирались по тропе, и из-под ног у них с шуршанием сыпались мелкие камни.

Глэнтон послал за ними группу из пяти человек, а сам вместе с судьёй и Баткэтом повернул обратно. Они встретили остальных членов отряда, вместе вернулись на место схватки, собрали трофеи с трупов, лежавших на улице, словно мертвецы из бандитской шайки, разбили о стены домов их мушкеты, сломали шпаги и копья. На выезде из городка они встретили пятерых разведчиков. Как выяснилось, уланы сошли с тропы и рассыпались по лесам. Две ночи спустя из лагеря на одном из холмов, с которого открывался вид на широкую центральную равнину, они увидели крохотную точку света, казавшуюся в пространстве пустыни отражением единственной звезды в озере кромешного мрака.

Они собрались на совет. На неровной каменной плоскости языки пламени их яркого костра закручивались и кружились, и они вглядывались в сущую тьму под ногами, туда, где она обрывалась, точно расколовшаяся поверхность вселенной.

Далеко они, как считаете? спросил Глэнтон.

Холден покачал головой. Они опережают нас на полдня. Их человек двенадцать-четырнадцать, не больше. Никого вперёд они посылать не будут.

А мы далеко от Чиуауа?

Четыре дня пути. Или три. Где Дэйви?

Глэнтон повернулся. Далеко до Чиуауа, Дэвид?

Браун стоял спиной к огню. Он кивнул. Если это они, они могут добраться туда дня за три.

Как считаешь, сможем мы их опередить?

Кто его знает. Зависит от того, считают ли они, что мы за ними гонимся.

Глэнтон отвернулся и сплюнул в огонь. Подняв белую голую руку, судья ловил что-то пальцами под мышкой. Если получится до света спуститься с этой горы, проговорил он, думаю, мы сможем их обставить. В противном случае лучше двигаться к Соноре.

Может, они из Соноры.

Тогда лучше нам до них добраться.

Скальпы можно доставить в Урес.

Языки пламени пригнулись к земле, потом поднялись снова. Лучше нам до них добраться, повторил судья.

Как и предложил судья, с рассветом они спустились на равнину. Костёр мексиканцев в ту ночь отражался на небе к востоку за пределами земной кривой. Отряд ехал весь следующий день и всю ночь, засыпая в сёдлах, вздрагивая и покачиваясь, словно паралитики. Утром третьего дня они увидели на фоне солнца силуэты верховых на равнине, а вечером смогли подсчитать, сколько их тащится по этой бесплодной каменистой пустыне. На рассвете лучи восходящего солнца высветили стены города: бледные, еле различимые, они вставали в двадцати милях к востоку. Американцы уселись в сёдла. Уланы растянулись по дороге в нескольких милях к югу. У них не было причины останавливаться, и надежды в этом было не больше, чем в движении, но раз они двигались, надо было ехать, и американцы снова пустили лошадей вперёд.

Какое-то время оба отряда ехали к воротам города почти параллельно – окровавленные и измождённые, на спотыкавшихся от усталости лошадях. Глэнтон кричал мексиканцам, предлагая сдаться, но те ехали дальше. Он вытащил винтовку. Уланы тащились по дороге, словно истуканы. Глэнтон осадил коня, который остановился, широко расставив ноги и тяжело вздымая бока, навёл винтовку и выстрелил.

У большинства мексиканцев не было даже оружия. Оставшись вдевятером, они остановились, повернули и пошли в атаку через камни и кустарники, чтобы через какую-то минуту полечь под пулями.

Лошадей поймали и пригнали назад на дорогу, сёдла и сбрую срезали. Мертвецов раздели, форму и оружие сожгли вместе с сёдлами и другой амуницией, вырыли на дороге яму и закопали их в этой общей могиле. Обнажённые трупы, покрытые ранами, как тела жертв хирургического опыта, лежали в яме, уставясь в пустынное небо невидящими глазами, пока их не забросали землёй. Участок затаптывали лошадьми, пока он не перестал отличаться от дороги; дымящиеся ружейные замки, клинки сабель и кольца сбруи вытащили из догоравшего костра, отнесли в сторонку и закопали отдельно. Лошадей без седоков отогнали в пустыню, к вечеру пепел разнесло ветром, и этот ветер дул в ночи, раздувая последние тлеющие головешки и отправляя в полёт слабые искорки, эфемерные, как искры от кремня, в этом противостоящем им мраке мира.

Они въехали в город, измученные и грязные, от них разило кровью граждан, которых они подрядились защищать. Скальпы убитых деревенских жителей вывесили из окон губернаторского дворца, наёмникам заплатили из почти иссякшей казны, союз был расторгнут и договорённость о вознаграждении отозвана. Через неделю после их отъезда будет назначена награда в восемь тысяч песо за голову Глэнтона. Они выехали по северной дороге, как все отправлявшиеся в Эль-Пасо, но когда город ещё не пропал из виду, повернули измученных лошадей на запад, одержимые и уже чуть ли не пристрастившиеся к своему занятию, – на запад, туда, где умирал, одевшись в красное, день, б край вечера и пылающего адским пламенем солнца вдалеке.

XIV

Грозы в горах – Tierras quemadas, tierras despobladas [146]146
  Земли сожжённые, земли безлюдные (исп.).


[Закрыть] – Хесус-Мария – Постоялый двор – Лавочники – Ресторанчик – Скрипач – Священник – Лас-Анимас – Процессия – Cazando las almas [147]147
  Охота на души (исп.).


[Закрыть] – На Глэнтона находит – Продавец собак – Ловкость рук судьи – Флаг – Перестрелка – Исход – Караван – Кровь и ртуть – На броде – Спасённый Джексон – Джунгли – Собиратель трав – Судья коллекционирует образцы – Точка зрения на его деятельность как учёного – Урес – Толпа – Los pordioseros [148]148
  Нищие (исп.).


[Закрыть] – Вечер с танцами – Собаки-изгои – Глэнтон и судья

К северу, куда ни глянь, из грозовых туч тянулись щупальца дождя, словно полоски упавшей в широкий стакан ламповой сажи, и ночью было слышно, как в прерии на многие мили вокруг барабанит дождь. Они забирались на скалистый перевал, и молния выхватывала далёкие дрожащие горы, молния звенела вокруг в камнях, и пучки синего огня цеплялись к лошадям, точно светящиеся твари, которых невозможно стряхнуть. Тусклые дуги появлялись на металлических частях упряжи, свет переливался синевой на стволах винтовок. В этом ослепительном голубом сиянии вскакивали и замирали обезумевшие зайцы, а высоко среди громыхавших утёсов, нахохлив перья и косясь жёлтым глазом на раскаты грома внизу, восседали соколы-хохотуны.

Четыре дня ехали под дождём, под дождём, под градом и снова под дождём. В сером грозовом свете пересекли залитую равнину, где в воде среди облаков и гор отражались ногастые фигуры лошадей, а ссутулившиеся всадники со вполне оправданным скепсисом почитали за мираж блистающие города на далёком берегу моря, по которому они чудесным образом ступали. Они забирались в горы по вздымающимся волнами холмистым луговинам, где из-под копыт вылетали маленькие птички, и щебет их разносился по ветру, где, хлопая крыльями, как крутящаяся на верёвочке детская игрушка, с груды костей тяжело взлетал стервятник и где залитые водой участки на равнине превращались под длинными красными отсветами заката в лужи первобытной крови.

Они миновали высокогорный луг с его ковром диких цветов, целыми акрами золотистого крестовника, циннии, тёмно-пурпурной горечавки, вьющегося, как дикий виноград, синего вьюнка; обширные равнинные пространства, где всё многообразие мелких цветов простиралось пёстрой тканью всё дальше к терявшимся в голубой дымке и смыкавшимся вдалеке краям земли; несокрушимые горные цепи, что вставали ниоткуда, словно хребты морских тварей в девонском рассвете. Снова пошёл дождь, и они, ссутулившись под накидками, грубо скроенными из жирных полуобработанных шкур, закутанные в эти первобытные одежды от серости проливного дождя, походили на служителей неведомой секты, посланных обращать в свою веру самых свирепых зверей этой земли. Впереди всё было обложено тучами и темно. Они ехали в нескончаемых сумерках, солнце закатилось, луна не взошла, горы на западе снова и снова подрагивали в грохочущих рамках молний, пока в конце концов не догорели, оставив лишь непроглядный мрак ночи, в котором всё так же шелестел дождь. Пробираясь у подножия гор среди сосен и голых скал, они забирались всё выше, оставляя позади можжевельник, ели, иногда попадавшиеся большие алоэ и высившиеся стебли юкки, бледные и молчаливые цветы которой казались неземными среди её вечнозелёных соседей.

Ночью ехали вдоль горного потока в диком ущелье, задыхавшемся среди мшистых утёсов, проезжали по тёмным гротам, где капала и разлеталась мелкими брызгами отдававшая железом вода, перед ними представали серебряные нити водопадов, разделявшихся на поверхности крутых далёких холмов, которые сами по себе казались знамениями и чудесами небесными, настолько темна была земля, которая их породила. Миновали гарь с почерневшими деревьями, проехали через участок асимметрично расколотых надвое огромных валунов с гладкими поверхностями, проехали по склонам этой насыщенной железом земли, где когда-то прошёл огненный вал, оставивший после себя почерневшие кости деревьев, этих жертв гроз, что бушуют в горах. На следующий день стали попадаться остролист и дуб, начались лиственные леса, так похожие на те, что они оставили в юности. В карманах на северных склонах среди листьев жались друг к другу куски града, напоминающие тектиты, а ночи стали прохладными. Они забирались по высокогорью всё дальше в горы, туда, где обитали в своих берлогах грозы, где всё сверкало и грохотало, где по вершинам пробегали язычки белого пламени, а от земли пахло чем-то горелым, как от использованного кремня. По ночам волки, словно друзья рода человеческого, обращали к ним призывный вой из тёмных лесов мира, лежащего у их ног, и пёс Глэнтона, поскуливая, жался к безостановочно двигавшимся ногам лошадей.

Через девять дней после выезда из Чиуауа они миновали проход в горах и начали спуск по тропе, протоптанной на сплошном каменном утёсе в тысяче футов над облаками. Сверху, с серого уступа, за ними наблюдала огромная, похожая на мамонта каменная глыба. Спускались осторожно, по одному. Проехали через вырубленный в скалах туннель, и на другой стороне открылся вид на крыши городка, лежавшего далеко внизу в ущелье.

Они преодолевали крутые повороты каменистого спуска, переходили вброд горные речки, где молодь форели вставала на бледные плавники, разглядывая носы пьющих лошадей. Из ущелья поднималась пелена тумана с металлическим запахом и привкусом, она проплывала над ними и двигалась дальше через лес. Понукая лошадей, перешли вброд речку, выбрались на протоптанную колею, и в три часа пополудни под мелким моросящим дождём въехали в старинный, сложенный из камня городок Хесус-Мария.

Цокая копытами по омытым дождём булыжникам, облепленным листьями, отряд пересёк каменный мост и двигался вдоль по улице мимо домов с длинными галереями. С карнизов ещё скатывались капли дождя, а по всему городку бежали потоки воды с гор. На отполированных камнях в реке были устроены небольшие приспособления для обогащения руды, а в холмах по-над городом повсюду виднелись входы в штольни, подмости, шрамы штреков и отвалы. Оборванные всадники, о чьём пришествии известили воем несколько мокрых собак, свернувшиеся в дверных проходах, повернули на узкую улочку и остановились, насквозь промокшие, у двери постоялого двора.

Глэнтон забарабанил в дверь, она открылась, и из неё выглянул подросток. Появилась женщина, посмотрела на них и скрылась за дверью. В конце концов вышел мужчина и открыл ворота. Немного навеселе, он придерживал ворота, пока всадники один за другим въезжали на маленький, залитый водой двор, а потом закрыл за ними.

Наутро дождь перестал, и они появились на улицах – вонючие, в лохмотьях, с украшениями из человеческих органов, как каннибалы. С огромными пистолетами за поясом и мерзкими шкурами с глубоко въевшимися пятнами крови, сажи и пороховой копоти на плечах. Выглянуло солнце, на них уставились стоявшие на коленях старухи с вёдрами и тряпками, которые мыли камни перед входом в лавки, а лавочники, выставлявшие товар, насторожённо кивали, приветствуя необычных клиентов. Те стояли, хлопая глазами, перед дверьми, за которыми в маленьких клетках из ракитовых прутьев сидели зяблики и беспокойно кричали стоявшие на одной ноге наглые зелёные попугаи. Там были ristras [149]149
  Связки (исп.).


[Закрыть]сушёных фруктов и перца, гроздья оловянной посуды, покачивавшиеся, как музыкальные подвески, и бурдюки с пульке, которые свисали с балок, как раздувшиеся свиньи на живодёрне. Кого-то послали за стаканами. Появился скрипач, он пристроился, сгорбившись, на каменном порожке и запиликал какой-то мавританский народный мотивчик, а все проходившие мимо по своим утренним делам не могли оторвать глаз от этих бледнолицых тошнотворных гигантов.

К полудню они обнаружили кабачок, принадлежавший некоему Фрэнку Кэрроллу, дешёвый ресторанчик, устроенный в бывшей конюшне, где двери были распахнуты настежь на улицу, потому что другого освещения не было. Скрипач, который, казалось, был исполнен великой печали, последовал за ними и занял позицию сразу за порогом, откуда ему было видно, как чужеземцы пьют и с треском выкладывают на стол золотые дублоны. В дверях грелся на солнце какой-то старик, он наклонялся со слуховой трубкой из козьего рога, прислушиваясь к нарастающему в кабачке гулу, и всё время согласно кивал, хотя на понятном ему языке не было сказано ни слова.

Давно следивший за музыкантом судья подозвал его и бросил монету, которая со звоном покатилась по камням. Скрипач быстро рассмотрел её на свет, будто она могла оказаться негодной, сунул в складки одежды, пристроил под подбородком инструмент и заиграл мелодию, которая устарела у шутов Испании ещё пару сотен лет назад. Судья вышел в залитый солнцем дверной проём и с такой необычной точностью исполнил на камнях несколько па, что они со скрипачом казались пришлыми менестрелями, случайно встретившимися в средневековом городишке. Сняв шляпу, судья отвесил поклон паре дам, которые перешли на другую сторону улицы, чтобы не приближаться к ресторанчику, и, выделывая семенящими ножками немыслимые пируэты, налил пульке из своего стакана в слуховую трубку старика. Тот быстро заткнул трубку большим пальцем, прочистил ухо, осторожно держа трубку перед собой, и стал пить.

С наступлением темноты на улицах было полно напившихся до одурения, они покачивались, сквернословили и устраивали безбожные развлечения, паля из пистолетов по церковным колоколам и заставляя их звенеть, пока не вышел священник, неся перед собой распятие с Христом, и не начал увещевать их, произнося нараспев что-то на латыни. Его побили тут же на улице, непристойно тыкая пистолетами, он лежал на земле, сжимая распятие, а американцы бросали ему золотые монеты. Поднявшись, он счёл ниже своего достоинства подбирать золото, подождал, пока его соберут прибежавшие ребятишки, и велел отдать всё ему, а варвары, улюлюкая, подняли за него тост.

Зеваки разошлись, и узкая улочка опустела. Некоторые американцы забрели в холодную воду речки; поплескавшись там, мокрые с головы до ног, вылезли на улицу и стояли в тусклом свете фонарей тёмными курящимися апокалиптическими фигурами. Ночь была холодная, они брели, окутанные паром, по мостовым городка, как сказочные чудища, под снова припустившим дождём.

На следующий день в городке праздновали Лас-Анимас – День поминовения усопших, и на улицах появилась процессия – лошадь везла телегу с грубой фигурой Христа на заляпанном старом катафалке. За ним плотной группой следовали благочестивые миряне, а впереди шёл священник, который звонил в маленький колокольчик. Шествие замыкали одетые в чёрное босоногие монахи со скипетрами из травы в руках. Мимо, покачиваясь, проплывал Христос, незамысловатая фигурка из соломы с головой и ногами, выструганными из дерева. На нём был венец из горного тёрна, на лбу нарисованы капли крови, а на рассохшихся деревянных щеках – голубые слёзы. Местные жители становились на колени и осеняли себя крёстным знамением, некоторые подходили к повозке, дотрагивались до одеяния фигуры и целовали кончики пальцев. Шествие скорбно двигалось по улицам, а маленькие дети сидели в дверях, смакуя сласти в форме черепов [150]150
  День мёртвых (поминовения усопших) – традиционный праздник коренных жителей Латинской Америки, когда души усопших якобы возвращаются в свои дома; сласти в форме черепов – один из непременных его атрибутов.


[Закрыть]и глазея на процессию и на дождь.

Судья сидел в баре один. Он тоже смотрел на дождь крошечными глазками на огромном безволосом лице. Потом набил карманы конфетками-черепами, уселся у двери и стал предлагать их детям, проходившим по тротуару под навесом, но они шарахались от него, как маленькие лошадки.

Вечером местные жители группами стали спускаться с кладбища на склоне холма, а позже, когда стемнело, при свете свечей или светильников вышли из домов и направились в церковь на молитву. Почти всем на пути попадались кучки обалдевших от выпивки американцев, эти чумазые пришельцы дурашливо снимали шляпы, ухмылялись, спотыкались и делали непристойные предложения молодым девицам. С наступлением сумерек Кэрролл закрыл было своё убогое заведение, но потом открыл вновь, боясь, что ему выломают дверь. Когда стемнело, появилась группа всадников, направлявшихся в Калифорнию. Все они чуть не падали от усталости, но через час снова отправились в путь. К полуночи, когда души мёртвых якобы снова появляются среди живых, охотники за скальпами опять горланили на улицах и палили из пистолетов. Им всё было нипочём – и дождь, и смерть; бесчинства продолжались, то вспыхивая, то угасая, до самого рассвета.

К полудню следующего дня на Глэнтона что-то нашло с перепоя, и он, обезумевший и растрёпанный, вышел, пошатываясь, во дворик и открыл огонь из револьверов. Во второй половине дня он уже лежал, привязанный к койке, словно буйный помешанный, а судья сидел рядом, прикладывая мокрые тряпки к воспалённому лбу, и тихо его увещевал. Снаружи на крутых холмах разносились громкие крики. Пропала маленькая девочка, и группы горожан отправились на поиски к шахтам. Через некоторое время Глэнтон заснул; судья поднялся и вышел.

День был серый, дождливый, с деревьев падали листья. Из дверного проёма рядом с деревянным водостоком шагнул подросток в лохмотьях и потянул судью за рукав. За рубашкой у мальчика были два щенка, он вытащил одного за шкирку и предлагал их купить.

Взгляд судьи был устремлён в другую сторону куда-то вдоль улицы. Когда он опустил глаза на мальчика, тот вытащил второго щенка. Они беспомощно висели у него в руках. Perros a vender, [151]151
  Купите собак (исп.).


[Закрыть]предложил он.

Cuanto quieres? [152]152
  Сколько хочешь? (исп.).


[Закрыть]спросил судья.

Мальчик посмотрел сначала на одного щенка, потом на другого. Он словно хотел выбрать, который пришёлся бы по вкусу судье; есть, наверное, где-то такие собаки. Он протянул щенка, зажатого в левой руке.

Cincuenta centavos. [153]153
  Пятьдесят сентаво (исп.).


[Закрыть]

Щенок вертелся и отворачивался у него в кулаке, словно пятясь задом в нору, и хотя бледно-голубые глаза ничего не выражали, он боялся и холода, и дождя, и судьи.

Ambos, [154]154
  Обоих (исп.).


[Закрыть]проговорил судья. И стал шарить в карманах, ища монеты.

Продавец решил, что это такой приём при торговле, и снова стал рассматривать собак, чтобы поточнее определить, сколько они стоят, но судья уже выудил откуда-то из перепачканной одежды золотую монетку, на которую можно было купить по такой цене целую уйму собак. Положив монету на ладонь, он протянул руку, а другой взял щенков, держа их в кулаке как пару носков. И тряхнул монетой.

Ándale. [155]155
  Зд.:держи (исп.).


[Закрыть]

Мальчик не сводил с монеты глаз.

Судья сжал ладонь в кулак, потом разжал. Монета исчезла. Помахав пальцами в воздухе, он полез к мальчику за ухо, вытащил оттуда монету и вручил ему. Держа монету перед собой обеими руками, словно маленький священный сосуд, мальчик поднял глаза на судью. Но тот уже шагал вперёд, а щенки болтались у него в руке. Выйдя на каменный мост, он глянул вниз на вздувшиеся воды, поднял щенков и швырнул их вниз.

Другим концом мост выходил на улочку вдоль реки. Там на каменной стене стоял вандименец и мочился в воду. Увидев, что судья бросает щенков с моста, он вытащил пистолет и закричал.

Щенки исчезли среди пены. Их несло, одного и другого, по широкой зелёной полосе мчащегося потока через отшлифованные каменные плиты вниз, к запруде. Вандименец поднял пистолет и прицелился. В прозрачных водах запруды, жёлто-зеленоватые, словно плотва, кружились листочки ивы. Пистолет подпрыгнул у него в руке, и один из щенков подскочил в воде. Вандименец навёл пистолет ещё раз и снова выстрелил, и по воде стало расходиться розовое пятно. Прицелившись, он выстрелил в третий раз, вода расцветилась вокруг другого щенка, и тот ушёл под воду.

Судья шагал дальше через мост. Подбежавший мальчик глянул вниз, на воду, по-прежнему сжимая в руке монету. На противоположном берегу стоял вандименец, в одной руке пиписька, в другой – револьвер. Дым от выстрелов относило вниз по течению, и в запруде уже ничего не было.

Где-то к вечеру Глэнтон проснулся и умудрился освободиться от пут. Они узнали об этом, когда он срезал ножом мексиканский флаг перед самой казармой и привязал к хвосту мула. Потом взгромоздился на этого мула и погнал через площадь, волоча за собой в грязи священный bandera. [156]156
  Флаг (исп.).


[Закрыть]

Сделав круг по улицам, он, яростно колотя животное по бокам, появился перед казармой снова. Не успел он вывернуть на площадь, как прозвучал выстрел, и мул свалился под ним замертво с мушкетной пулей в мозгу. Глэнтон откатился в сторону, вскочил на ноги и открыл бешеную стрельбу. Какая-то старуха беззвучно сползла на камни. Из заведения Фрэнка Кэрролла, задыхаясь, прибежали судья, Тобин и Док Ирвинг, они встали на одно колено в тени какой-то стены и принялись палить по верхним окнам. Ещё полдюжины американцев появились из-за угла на другой стороне площади; двое упали под шквальным огнём. Куски свинца с визгом отскакивали от булыжников, и во влажном воздухе над улицами повис пороховой дым. Пробравшись вдоль стен к навесу за posada, [157]157
  Постоялым двором (исп.).


[Закрыть]где стояли лошади, Глэнтон и Джон Ганн начали их выводить. Во двор бегом ворвались ещё трое из отряда и принялись вытаскивать из дома снаряжение и седлать лошадей. На улице не прекращалась стрельба, двое американцев уже были мертвы, другие лежали, взывая о помощи. Когда тридцать минут спустя отряд стал выезжать, с обеих сторон обрушились одиночные выстрелы из мушкетов, камни и бутылки, и они потеряли ещё шестерых.

Через час их догнали Кэрролл и ещё один американец по имени Сэнфорд, живший в городе. Бар горожане сожгли. Раненых американцев причастил священник, потом он отошёл, и их прикончили выстрелами в голову.

Ещё засветло отряд встретил на западном склоне горы с трудом поднимавшийся вверх conducta [158]158
  Караван (исп.).


[Закрыть]из ста двадцати двух мулов, гружённых бутылями ртути для шахт. Было слышно, как далеко внизу на поворотах тропы щёлкают кнуты и кричат arrieros, [159]159
  Погонщики (исп.).


[Закрыть]и было видно, что животные еле карабкаются, как козлы, у самого края голой каменной стены. Не повезло. Двадцать шесть дней пути от моря и меньше двух часов ходу до шахт. Мулы лезли по осыпям и хрипели, их подгоняли погонщики в цветастых костюмах, от которых остались одни лохмотья. Когда первый погонщик поднял глаза и увидел наверху всадников, он привстал на стременах и оглянулся. Колонна мулов растянулась вниз по тропе на полмили или больше, далеко внизу они сбивались в кучу и останавливались, и было видно, что на поворотах тропы караван разделился на части по восемь-десять мулов, мордами туда и сюда. Хвосты животных были начисто, как кости, общипаны шедшими сзади собратьями, а в бутылях из гуттаперчи тяжело волновалась ртуть, словно каждый мул вёз по паре неизвестных зверей, которые шевелились в этих раздувшихся сумах и тяжело дышали. Снова повернувшись, погонщик бросил взгляд вверх по тропе. К нему уже подъезжал Глэнтон. Погонщик дружелюбно приветствовал американца. Глэнтон проехал мимо, не сказав ни слова, он держался внутренней стороны каменистого проезда и опасно потеснил на подвижных сланцах мула погонщика. Погонщик помрачнел и, обернувшись, что-то крикнул тем, что остались ниже на тропе. Мимо него уже протискивались остальные всадники. На чёрных, как у кочегаров, измазанных пороховой сажей лицах выделялись прищуренные глаза. Сойдя с мула, погонщик вытащил из-под тебенька ружьё. Тут с ним поравнялся Дэвид Браун с пистолетом в руке. Перенеся пистолет через луку седла, он выстрелил погонщику прямо в грудь. Тот тяжело осел, а после ещё одного выстрела Брауна скатился по камням вниз в пропасть.

Никто из отряда даже не повернулся посмотреть, что случилось. Все уже в упор расстреливали погонщиков. Те падали и оставались лежать на земле или соскальзывали с уступа и исчезали. Ниже по тропе погонщики поворачивали лошадей и пытались спастись бегством, а гружёные мулы с побелевшими безумными глазами карабкались, точно огромные крысы, на сплошную каменную стену утёса. Всадники протискивались между ними и скалой, методично сталкивая животных с утёса, и те падали без единого звука, словно мученики, спокойно переворачиваясь в воздухе и разлетаясь внизу на камнях жуткими всплесками крови и серебра, ёмкости разрывались, ртуть, подрагивая, взлетала в воздух огромными пластами, дольками и маленькими трепещущими спутниками, потом эти формы сливались внизу воедино и устремлялись по каменным руслам, точно вырвавшееся из неизвестности высшее достижение алхимика, декокт из мрачных тайн сердца земли, не дающийся никому олень древних, ускользающий по горному склону. Сверкающие потоки ртути проворно пробирались вниз по высохшему ложу грозовых стоков, принимали формы углублений в камне и стремились быстрее перескочить с одного выступа на другой, мерцающие и ловкие, как угри.

Погонщики выскочили на изгиб тропы, где по склону уже почти можно было проехать, и с суматошными криками ринулись, падая, вниз через сосёнки и невысокие заросли можжевельника, а всадники, направив вслед за ними отставших мулов, продолжили бешеную скачку вниз по каменной тропе, словно им самим грозило нечто ужасное. Подотставшие от отряда Кэрролл и Сэнфорд доехали до места, где исчезли последние arrieros, и, натянув поводья, бросили взгляд назад. Тропа была пуста, если не считать трупов караванщиков. С обрыва было сброшено с полсотни мулов, и на изгибе утёса виднелись разбросанные по камням фигуры разбившихся животных и сверкающие в вечернем свете озерца ртути. Лошади топали копытами и выгибали вверх шеи. Отведя глаза от этой гибельной бездны, всадники переглянулись – говорить было не о чем, – повернули лошадей и, дав им шпоры, поскакали вниз с горы.