Текст книги "Содом и Гоморра. Города окрестности Сей"

Автор книги: Кормак Маккарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Это черт знает что, вообще-то.

– Скорей всего, ты прав. В отношении этого обормота с нашей стороны это было бы лучшей стратегией.

Помощник конюха вывел чалого четырехлетка с ранчо Маккинни; базовую цену назначили в шесть сотен.

– Да где же наконец тот стринг – ну, табунок тот? – забеспокоился Мэк.

– Не знаю.

– Что ж, будем сидеть до упора.

Мэк приложил палец к уху. Рука помощника аукциониста взметнулась вверх. Высокие динамики, перекрывая друг друга, квакали голосом аукциониста. Я говорю, шесть, грю шесть, рю шесть. Кто семь? Не слышу. Кто скажет «семь»? Ага! Уже семь. Теперь, значит, семь, семь, семь…

– Смотри, смотри на его руку!

– Да вижу я.

Конь поднялся в цене до семи, потом до семи с половиной и до восьми сотен. Потом и до восьми с половиной.

– Смотри, какая активность, а? – сказал Орен. – По всему торгу.

– Зрителей просто нет. Сплошь торговцы.

– Ну, это уж… не в нашей власти. Как думаешь, какова этому коньку цена?

– Откуда ж я знаю. За сколько продадут, такова и цена. А, Джон-Грейди?

– Мне он понравился.

– Лучше бы они вперед тот табунок пустили.

– A ведь цифру-то вы небось уже наметили.

– Наметил.

– Так это же тот самый конь, что был в паддоке!

– А послушать его, вроде джентльмен.

На восьми с половиной сотнях ставки застопорились. Аукционист выпил воды.

– Это прекрасный конь, ребята, – сказал он. – Вы просто что-то не врубаетесь.

Жокей проехался на нем, развернулся и подъехал на прежнее место. Он правил им без узды, одной веревкой вокруг конской шеи, но легко развернул и остановил.

– Я вот что вам скажу! – крикнул он публике. – Мне от него ни цента не обломится, но это классный конь, и он обучен аллюрам.

– Одна только вязка с его мамочкой, – вновь раздался голос аукциониста, – вам обойдется в тысячу долларов. Ну что приуныли, соколики?

Его помощник поднял руку:

– Есть девять, есть девять, есть девять. А девятьсот пятьдесят не слабо́? Сот пятьде-сят-сят-сят. Вот: девять с половиной. Девять, да уже и с половиной!

– А можно мне сказать кое-что? – вступил в разговор Джон-Грейди.

– Дык отчего ж нет-то?

– Вы покупаете его не на продажу, верно?

– Нет, не на продажу.

– Тогда, думаю, коня, который глянулся, надо купить.

– А ты о нем, вижу, соскучился.

– Да, сэр.

Орен покачал головой, вытянул шею и сплюнул. Мэк сидит смотрит в записи.

– Все это дорого мне обойдется, как ни крути и с какого боку ни глянь.

– Ты о коне?

– Да нет, ну при чем тут этот чертов конь!

Ставки поднялись до девятисот пятидесяти, потом до тысячи.

Джон-Грейди искоса посмотрел на Мэка, перевел взгляд на торжище.

– А вон – видали, там сидит один, в клетчатой рубашке, – сказал Мэк. – Я его знаю.

– Я тоже, – сказал Орен.

– Вот бы я посмеялся, если они выкупят назад коня, которым сами же торговали.

– Я бы тоже.

В итоге Мэк купил коня за тысячу сто.

– Так с вами кончишь приютом для нищих, – сказал он.

– А конь-то как хорош! – сказал Джон-Грейди.

– Я знаю, как он хорош. Не надо пытаться меня утешить.

– Не слушай его, сынок, – сказал Орен. – Ему приятно слушать, как ты его коня нахваливаешь, просто боится сглазить, вот и все.

– Как думаете, на сколько меня нагрел на этих торгах тот старый жердяй?

– Да мне так кажется, что ни насколько, – сказал Орен. – Может, на следующих собирается.

Служитель в это время прибивал пыль на торжище, поливая его из шланга. После этого в ангар впустили стринг – табунок из четырех коней; Мэк купил и их тоже.

– Аки тать в ночи, – возгласил аукционист. – Из четырех первый. Продан за пять с четвертью.

– Думаю, могло быть и хуже, – сказал Мэк.

– Выйдя на дождь, как не вымокнуть?

– Эт-то-очно.

Тут служитель вывел следующего коня.

– Вот этого коня запомни, Джон-Грейди.

– Да, сэр. Я их всех запоминаю.

Мэк стал листать свои записи:

– Как заведешь себе привычку все записывать, тут же перестаешь что-либо помнить.

– Так ты привычку записывать почему завел-то? Потому и завел, что ничего не помнил, – сказал Орен.

– Этого мелкого конька я знаю, – сказал Мэк. – Ох, как хотелось бы продать его Вольфенбаргеру.

– А я думал, ты собираешься оставить его в покое.

– Да он же нам опять тут цирк устроит!

– Это взрослый конь, чашечки на окрайках его нижних резцов уже сточились, ему примерно восемь лет, – возгласил аукционист. – И как тягловый хорош, и как рабочий ковбойский, да и сто́ит он, уж конечно же, подороже той цены, что объявлена стартовой.

– Он должен, просто обязан купить этого коня. Ради такой цели я пошел бы на что угодно, но только чтобы не впрямую. Уж этот-то покажет ему, где раки зимуют.

Жокей в жесткой манере проехался перед трибунами вперед и назад, резко осаживая коня и заворачивая ему голову назад.

– Пять, пять, пять, – взывал аукционист. – Это хороший конь, ребятки. Здоровый гарантированно. Работает четко. Бегает прямо, как кот по дымоходу. Ага, вот уже пять с половиной, с половиной, с половиной!

Мэк потянул себя за мочку уха.

– …пять с половиной, ага, уже шесть, уже шесть, – заметил его движение аукционист.

С лица Орена не сходила гримаса отвращения.

– Да ладно! – сказал Мэк. – Нельзя уж мне немного постебаться над придурком!

Тем временем конь вырос в цене до семи сотен. Его владелец на трибуне встал.

– Я чего хотел сказать-то, – начал он. – Если кто сможет заставить его выплюнуть удила, я его тому даром отдам.

Конь вырос до семи сотен, потом до семи с половиной и до восьми.

– Джон-Грейди, а ты слыхал про пастора – как он одному придурку слепую лошадь продал?

– Нет, сэр.

– Все свои действия он всегда оправдывал Писанием. Ну, к нему подступили, все хотят знать, почему он с парнем так поступил, а он им: «Парень-то не местный. А в Писании сказано: „Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец“ {29}29
  «Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец». – Лев. 19: 34.


[Закрыть]. Я что, с туземцем чикаться буду?»

– По-моему, вы мне это уже рассказывали.

Мэк кивнул. Порылся в своих записях:

– Он явно не знал, как быть с этим табунком. Невооруженным глазом видно было, как он ломает голову.

– Да, сэр.

– Но уж сейчас-то он созрел купить какую-нибудь лошадь.

– Возможно.

– Слушай, сынок, ты в покер играешь?

– Ну, разок-другой бывало… Да, сэр.

– Как думаешь, эта лошадь может уйти меньше чем за тысячу?

– Нет, сэр. Позвольте в этом усомниться.

– А если через тысячу перескочит, то намного ли?

– Не знаю.

– Вот и я тоже не знаю.

Мэк дважды поднял цену лошади – с восьми сотен до восьми с половиной и с девяти до девяти с половиной. Потом все заглохло. Орен вытянул шею и сплюнул.

– Орен просто не понимает, что чем больше денег в кармане у этого болвана, тем дороже эта уэлбернская лошадь обойдется мне.

– Орен это понимает, – сказал Орен. – Только он понимает так, что вам следовало ковать железо, пока горячо, и постараться купить ее сразу, не дожидаясь, когда цена вырастет так, что всех ваших денег не хватит. У остолопа-то у этого их, видно, больше, чем у датского короля капель от кашля.

Помощник аукциониста поднял руку.

– Пока у нас десять, десять, десять, – возгласил аукционист. – А теперь одиннадцать. Одиннадцать.

Лошадь подержалась на одиннадцати, Вольфенбаргер поднял цену до двенадцати, Мэк до тринадцати.

– Я умываю руки, – сказал Орен.

– Ну, он же явно хочет купить.

– А ты помнишь, какая была заявлена стартовая цена этой лошади?

– Ну, я-то помню.

– Тогда давай, вперед.

– Ах, старина Орен! – усмехнулся Мэк.

В итоге Вольфенбаргер эту лошадь купил за тысячу семьсот долларов.

– Конины накупил – прям завались! – усмехнулся Мэк. – Вот пусть в этом качестве она ему и послужит.

Полез в карман, вынул доллар:

– Слушай, Джон-Грейди, ты бы сбегал принес нам кока-колы.

– Есть, сэр. – И он пошел пробираться между рядами, провожаемый взглядом Орена.

– Думаешь, он точно так же может навести на хорошую лошадь, как и предостеречь от плохой?

– Думаю, да.

– Я тоже так думаю. Этот – может.

– Были бы у меня еще хотя бы шестеро таких работников…

– А ты в курсе, что о лошадях он знает такое, что и сказать-то может только по-испански!

– Да по мне, хоть по-гречески, лишь бы знал. Не так, что ли?

– Просто вот – пришло в голову. Забавно. Думаешь, он правда из Сан-Анджело {30}30
  Сан-Анджело– город в Западном Техасе, центр округа Том-Грин.


[Закрыть]?

– Думаю, что как он скажет, пусть так и будет.

– А что, может, и впрямь.

– У него все из книг.

– Каких таких книг?

– Хоакин говорит, будто про лошадь он знает все вплоть до названия каждой косточки.

Орен кивнул.

– Что ж, – сказал он. – И это может быть. Но я-то вижу, что некоторые вещи он явно выучил не по книгам.

– Я это тоже вижу, – согласился Мэк.

На торговую площадку вывели следующего коня, и его родословную аукционист читал довольно долго.

– Ты смотри! Не конь, а библейский патриарх, – ухмыльнулся Мэк.

– Это ты хорошо сказал.

Начальной его ценой назначили тысячу долларов, она быстро поднялась до восемнадцати с половиной сотен, и все заглохло. Коня сняли с торгов. Орен вытянул шею, сплюнул.

– Парень что-то больно уж высокого мнения об этом своем коне, – сказал он.

– Эт-точно, – согласился Мэк.

На рысях ввели коня уэлбернской породы, и Мэк купил его за тысячу четыреста долларов.

– Все, парни, – сказал он. – Пошли-ка домой.

– А не хочешь немного тут поваландаться, – может, заставим Вольфенбаргера еще раскошелиться?

– Это какого такого Вольфенбаргера?

Сокорро сложила и повесила полотенце, развязала завязки и сняла фартук. Обернулась к двери.

–  Buenas noches, – сказала она.

–  Buenas noches, – отозвался Мэк.

Она вышла и закрыла за собою дверь. Слышно было, как она заводит старые ходики. Чуть погодя донеслось тихое потрескивание – понятно, это тесть в коридоре заводит высокие напольные часы с боем. Почти неслышно закрылась их стеклянная дверца. И тишина. И в доме тишина, и во всей окрестности. Мэк сел и закурил. В остывающей кухонной плите что-то щелкнуло. Далеко за домом в горах взвыл койот. Раньше, когда зимы они проводили в старой усадьбе, расположенной на самом юго-востоке их владений, последним, что он слышал перед тем, как уснуть, обычно бывал гудок поезда, идущего на восток из Эль-Пасо. Сьерра-Бланка, Ван-Хорн, Марфа, Элпайн, Марафон. Поезд катит и катит по голубой прерии сквозь ночь, дальше и дальше, в сторону Лэнгтри и Дель-Рио {31}31
  …поезда, идущего на восток из Эль-Пасо. Сьерра-Бланка, Ван-Хорн, Марфа, Элпайн, Марафон. Поезд катит и катит по голубой прерии сквозь ночь, дальше и дальше, в сторону Лэнгтри и Дель-Рио. – Южно-Тихоокеанская железная дорога, которая первоначально проходила через Лэнгтри, там не проходит с самого начала ХХ в. Автор этим показывает, что Мэк вспоминает времена не менее чем полувековой давности.


[Закрыть]. Белый луч прожектора то освещает чахлые кусты, то выхватывает из тьмы глаза коров, пасущихся у дороги, эти глаза плывут во тьме, как искры из паровозной топки. На ближнем склоне пастухи встают в своих накинутых на плечи одеялах-серапе, смотрят, как внизу проносится поезд, а потом на потемневшее дорожное полотно выходят мелкие пустынные лисы, нюхают еще теплые рельсы, которые гудят и поют в ночи.

Той части ранчо давно нет вовсе, да и остальные скоро за ней последуют. Он допил из чашки холодные остатки кофе, прикурил на сон грядущий последнюю сигарету, потом встал, выключил свет и, вернувшись в кресло, сел докуривать в темноте. Еще под вечер с севера надвинулась гряда грозовых туч, похолодало. Но дождя нет как нет. Видать, прошел где-то восточнее. Где-нибудь в горах Сакраменто. Часто думают, что, если уж ты засуху пережил, впереди у тебя несколько тучных лет на то, чтобы попытаться наверстать, но это то же, что при игре в кости ожидать семерки. Засуха понятия не имеет, когда она приходила в прошлый раз, и уж тем более никто не знает, когда придет следующая. Да и из бизнеса этого скотоводческого его все равно уже практически выперли. Он курил медленно, редкими затяжками. Огонек сигареты разгорался и притухал. В феврале уже три года будет, как умерла жена. На Сокоррово сретенье. Candelaria. Что-то там такое, связанное с Приснодевой {32}32
  В феврале… На… сретенье. Что-то там такое… с Приснодевой. – В США Сретенье празднуют 2 февраля в честь принесения ребенка Христа родителями во храм и очищения Святой Девы Марии на сороковой день после родов. Сретенье символизирует собой встречу Ветхого и Нового Завета.


[Закрыть]. А что у них с ней не связано? В Мексике Бога-то ведь нет. Сплошная Приснодева. Смяв окурок, он встал и задержался, глядя на тускло освещенную площадку перед воротами конюшни.

– Ах, Маргарет! – проговорил он.

Подъехав к салуну «У Мод», Джей Си вышел, хлопнул дверцей пикапа, и они оба с Джоном-Грейди зашли.

– Ого-о! Как-кие лю-уди! – расплылся в улыбке Трой.

Они подошли к бару.

– Вы что будете? – спросил Тревис.

– А мы, пожалуй, парочку пивка – «Пабст блю-риббон».

Достав бутылки из холодильника, он откупорил их и выставил на стойку бара.

– Получено, – сказал Джон-Грейди.

– Получено, – сказал Джей Си.

Он положил сорок центов на стойку, взял бутылку за горлышко, крепко к ней присосался, после чего вытер рот тыльной стороной ладони и облокотился на прилавок бара.

– Небось тяжелый день был? Всю дорогу в седле?

– Да я в основном-то по ночам езжу, – сказал Джей Си.

Билли стоял, склонившись над настольным шаффлбордом, толкая шайбу то туда, то сюда. Бросив взгляд на Троя, он покосился на Джея Си и послал шайбу по полированной деревянной дорожке. Кегли на ее конце попадали, на табло загорелись лампочки, и звяканье колокольчиков обозначило счет. Трой сощурился, сдвинул сигару в уголок рта, шагнул ближе и, склонившись над столом, взялся за шайбу.

– Хочешь сыграть?

– Джей Си, сыграем.

– Хочешь поиграть, Джей Си?

– Ага, давай. На что играем?

Трой пустил шайбу, на счетчике загорелось число очков, Трой щелкнул пальцами и отступил:

– Давай мы с Джеем Си против вас с Аскинсом.

Аскинс встал у аппарата с бутылкой пива в одной руке, другую сунув в задний карман.

– Нет, лучше мы с Джесси будем против вас с Троем, – сказал он.

Билли прикурил сигарету. Глянул на Аскинса. Потом на Джея Си.

– Играйте против них вы с Троем, – сказал он.

– Ну так поехали.

– Играйте вы с Троем. Начали.

– На что играем? – спросил Джей Си.

– Мне без разницы.

– Нет, ты уж реши что-нибудь.

– На что будем играть, Трой?

– Да как они скажут, так и будет.

– Мы, пожалуй, на доллар.

– Вот ведь богатенькие какие! Ну давайте, раскошеливайтесь каждый на двадцать пять центов. Джесси, ты за?

– Я за, – сказал Джесси.

Билли присел на табурет к бару рядом с Джоном-Грейди. Оба смотрели, как игроки опускают в автомат монетки в четверть доллара. Цифры на табло обнулились, звякнул звоночек. Трой посыпал из банки дорожку парафиновым порошком, подвигал туда-сюда шайбу и запустил.

– Открываю школу боулинга, – провозгласил он.

– Давай, покажи класс!

– Тому, чему можно научиться у опытного игрока, ты, да и все вы удивитесь.

Он запустил по дорожке шайбу. Звякнул звоночек. Отступив на шаг назад, он прищелкнул пальцами:

– Научитесь таким вещам, которые будут вам исправно служить всю оставшуюся жизнь.

– Мне надо поговорить с тобой, – сказал Джон-Грейди.

Билли пустил через всю комнату струю дыма.

– Давай, – сказал он.

– Отойдем.

– Давай.

Взяв свои бутылки пива, они отошли в другой конец заведения, где стояли столики со стульями, – ближе к эстраде для оркестра и отполированному бетонному танцполу. Отпихнув от столика два стула, они за него сели, поставили бутылки. Вокруг полутьма и затхлость.

– Спорим, я знаю, о чем речь, – сказал Билли.

– Н-да. Скорей всего.

Он сидел и слушал, ногтем большого пальца сковыривая этикетку с пивной бутылки. На Джона-Грейди даже не смотрел. Джон-Грейди рассказал ему про девушку, про «Белое озеро», про Эдуардо и про то, что сказал ему слепой маэстро. Он уже закончил, а Билли все сидел, не поднимая глаз, но сковыривать этикетку перестал. Сидит молчит. Немного погодя он вынул из кармана сигареты, одну сунул в рот, прикурил, а пачку и зажигалку выложил на стол.

– Ты со мной шутки шутить вздумал, признайся, – сказал он.

– Да нет. Нет вроде бы.

– Ты что, вообще, белены объелся? Может, растворителя для краски напился, нет?

Джон-Грейди сдвинул шляпу на затылок. Огляделся по сторонам.

– Нет, – сказал он.

– Ну-ка, давай, проверим, все ли я понял правильно. Ты хочешь, чтобы я пошел в мексиканский бордель в Хуаресе и выкупил эту проститутку за наличные, а потом переправил ее через реку и сюда на ранчо. Примерно так? Я ничего не перепутал? Нет?

Джон-Грейди кивнул.

– Сдурел совсем? Смеешься надо мной или как? Черт тебя подери. Такое впечатление, что ты совершенно спятил.

– Нет, я совсем не спятил.

– А я говорю, спятил.

– Я люблю ее, Билли.

Билли расслабленно откинулся на стуле. Его руки бесполезно свесились по сторонам.

– Уй-ё-оо! – проговорил он. – Черт тебя дери.

– Ну да, звучит дико, но я ж не виноват.

– Это все моя вина. Не надо было мне вообще тебя туда таскать. Ни в коем случае не надо было. Никогда. Никогда, вот ведь как. Это моя вина. Ч-черт, что теперь жаловаться, сам виноват.

Потянувшись вперед, он взял зажженную сигарету из жестяной пепельницы, куда только что положил ее, затянулся и выдул дым. Покачал головой.

– Ты мне вот что скажи… – проговорил он.

– Что сказать?

– Что, к дьяволу, ты собираешься с ней делать, если тебе удастся ее оттуда вызволить? Чего тебе, конечно же, не удастся.

– Женюсь на ней.

Билли замер, не донеся сигарету до рта. Снова отложил ее.

– Ну да, – сказал он. – Ну да. Вот теперь отвечай за тебя.

– Я серьезно, Билли.

Билли откинулся на стуле. Посидел, вскинул руку:

– Нет, ч-черт, я не могу поверить собственным ушам! По-моему, это я тут спятил. А если нет, то я последний сукин сын. Ты что, вообще последнего своего кроличьего ума лишился? Да, дружище, я последний сукин сын. Никогда, за всю свою жизнь я не слыхал ничего подобного.

– Я понимаю. Но что ж я могу поделать?

– Да ясно, что ни черта.

– Но ты поможешь мне?

– Нет и еще раз нет. Да ты знаешь хоть, что они с тобой сделают? Прицепят тебя за башку к этой их какой-нибудь машинке, включат большой рубильник и так поджарят твои мозги, что ты забудешь, как лезть во всякие неприятности.

– Я серьезно, Билли.

– А думаешь, я не серьезно? Я им помогу даже провода подсоединить.

– Понимаешь, мне туда нельзя. Он знает, кто я.

– Взгляни-ка на меня, сынок. Ты сам-то себя послушал бы! Что ты за чушь городишь! Ты хоть подумай, с какими ты людьми связался! Неужто ты и в самом деле полагаешь, что можешь прийти туда и начать торговаться с каким-то грязным сутенером, который запросто покупает и продает людей. Это тебе не ножиками торговать на лужайке напротив городского суда.

– Что ж тут поделаешь.

– Что ты мне все «поделаешь» да «поделаешь»! Что это значит – «ничего не поделаешь?»

– Ничего. Чему быть, того не миновать. Пускай.

– Пускай? Дерьмо собачье! – Он сгорбился на стуле.

– Еще пива хочешь?

– Нет, не надо. Под это дело я бы сейчас литр виски освоил.

– За то, что ты не хочешь в это ввязываться, я не виню тебя.

– Ну, уважил! Приятно слышать. Я прямо весь расцвел. – Он вытряхнул из пачки еще сигарету.

– Э! У тебя уже есть одна, причем зажженная, – сказал Джон-Грейди.

На это Билли не обратил внимания.

– У тебя и денег-то нет, – сказал он. – Поэтому я вообще не понимаю, как это ты, на хрен, собираешься закупками проституток заняться.

– Достану.

– Где это ты их достанешь?

– Достану.

– И сколько ты собираешься ему предложить?

– Две тысячи долларов.

– Две тысячи долларов.

– Ну да.

– Н-да. Если поначалу у меня еще и были кое-какие сомнения, то теперь-то их точно нет. Ты совершенно спятил, и больше по этому поводу сказать нечего. Разве не так?

– Не знаю.

– Зато я знаю. Откуда, из какой чертовой задницы ты возьмешь две тысячи долларов?

– Не знаю. Но я достану.

– Ты столько за год не зарабатываешь.

– Знаю.

– Твои мозги, сынок, находятся сейчас в спутанном состоянии. Опасно спутанном. Ты понимаешь это?

– Может быть.

– Такое я уже видал. Между прочим, странно себя вести ты начал еще со времени той аварии, ты знаешь об этом? Об этом ты не задумывался? Взгляни-ка на меня. Я не шучу.

– Я не сумасшедший, Билли.

– Ну, один из нас точно сумасшедший. Черт! Это моя вина. Что мне еще остается? Только винить себя.

– Все это не имеет к тебе никакого отношения.

– Да уж конечно. Не имеет.

– Ладно, все нормально. Пусть идет как идет.

Билли откинулся на стуле. Сидит смотрит на две сигареты, горящие в пепельнице. Немного погодя сдвинул шляпу на затылок, провел ладонью по глазам, по рту, снова надвинул шляпу на лоб и оглядел помещение. Около стойки бара звякнул звоночек шаффлборда. Билли вновь устремил взгляд на Джона-Грейди:

– Как тебя угораздило впутаться в такую передрягу?

– Не знаю.

– И допустить, чтобы дело так далеко зашло!

– Я не знаю. У меня такое чувство, будто все это как бы помимо меня. Как-то само образовалось. Будто всегда так было.

Билли грустно покачал головой.

– Опять рассуждаешь как сумасшедший, – сказал он. – Но еще не слишком поздно, ты понимаешь это?

– Да нет, поздно.

– Слишком поздно не бывает. Тебе надо просто все обдумать и определиться.

– Я уже определился.

– Тогда переопределись. Начни сызнова.

– Еще пару месяцев назад я бы с тобой согласился. Теперь все по-другому. Есть вещи, которые не мы решаем. Да и вообще наши решения тут ни при чем.

Долго сидели в молчании. Билли то смотрел на Джона-Грейди, то обводил глазами комнату. Пыльный танцпол, пустой помост для музыкантов. Громаду зачехленной барабанной установки. Оттолкнув стул, он встал, аккуратно придвинул стул на прежнее место к столу, потом повернулся и, пройдя через комнату мимо бара, вышел за дверь.

Поздней ночью, лежа в темноте на койке, Джон-Грейди услышал, как хлопнула кухонная дверь, потом закрылась сетчатая. Лежит слушает. Потом сел, сбросил ноги на пол, нашел сапоги и джинсы, натянул их, надел шляпу и вышел во двор. Светила почти полная луна, было холодно и поздно, из кухонной трубы дым не шел. На заднем крылечке сидел в брезентовой куртке мистер Джонсон, курил сигарету. Поднял глаза на Джона-Грейди и кивнул. Джон-Грейди сел на ступеньку рядом с ним.

– Что вы тут делаете на таком холоде без шляпы? – сказал он.

– Не знаю.

– Как вы себя чувствуете?

– Да ничего. Нормально. Иногда просто хочется ночью выйти на свежий воздух. Хочешь сигарету?

– Нет, спасибо.

– Что, тоже не спится?

– Да, сэр. Наверное, так.

– Как тебе новые кони?

– Думаю, он все сделал правильно.

– Да видел я их в коррале: ледащенькие какие-то жеребятки.

– Некоторых из них он, кажется, собирается продавать.

– Тоже мне, барышник, – усмехнулся старик. Покачал головой. Затянулся сигаретой.

– А вы занимались выездкой, мистер Джонсон?

– Приходилось. Но только так, в пределах необходимого. Особо-то лихим вольтижером я никогда не был. Что бы это ни значило. Однажды лошадь меня крепко приложила. Такое остается в памяти, сознаешь ты это или нет. И потом мешает. Пусть даже в мелочах. Таких, что их даже не замечаешь.

– Но вам же нравится ездить верхом.

– Нравится. Но Маргарет ездила в два раза лучше меня. Чтобы женщина так управлялась с лошадьми, я и не видывал никогда. Куда мне до нее! Мужчине в этом признаваться трудно, но что ж поделаешь, если это правда.

– А работали вы тогда на ранчо «Матадор» {33}33
  А работали вы тогда на ранчо «Матадор»? – Ранчо «Матадор» действовало с 1882 по 1951 г. Поселок, а затем город Матадор возник в 1912 г.


[Закрыть]?

– Да, было дело.

– И как?

– Да как… Тяжелая была работа. Как-как…

– Работа, думаю, с тех пор не изменилась.

– Да нет, все-таки изменилась, наверное. Немножко. Никогда я не был особенно влюблен в скотоводство. Но это был единственный бизнес, в котором я хоть что-то понимал.

Сидит курит.

– А можно вас кое о чем спросить? – сказал Джон Грейди.

– Спрашивай.

– Сколько вам было лет, когда вы женились?

– А я женат-то никогда и не был. Так и не нашел женщину, которая бы согласилась терпеть меня. – Он бросил взгляд на Джона-Грейди. – Маргарет была дочерью моего брата. В восемнадцатом году брата с женой обоих свела в могилу эпидемия инфлюэнцы.

– Я и не знал…

– Она родителей практически не помнила. Когда лишилась их, маленькая была. Лет что-нибудь пяти. А ты чего без куртки?

– Ничего, мне нормально.

– Я тогда был в Форт-Коллинзе, Колорадо {34}34
  Я тогда был в Форт-Коллинзе, Колорадо. – Форт-Коллинз – город на западе США. Основан в 1864 г. как военный форпост для защиты от индейских племен.


[Закрыть]. За мной послали. Я погрузил в вагоны лошадей и вернулся с ними на поезде. Ты смотри не простудись тут.

– Нет, сэр. Не простужусь. Мне не холодно.

– Сколько я ни старался (а я, видит бог, старался), так и не нашел такую, чтоб подошла для Маргарет.

– Такую – это кого?

– Жену. Такую жену. Ну и в конце концов мы перестали искать. Может быть, зря. Не знаю. В основном ее воспитывала Сокорро. И она освоила испанский лучше самой Сокорро. Ужасно было тяжело. Сокорро сама чуть не умерла. Да она и до сих пор не совсем оправилась. И никогда, наверное, не оправится.

– Да, сэр.

– Мы уж как только ее не баловали – вроде должны были вконец испортить, но к ней как-то ничего не приставало. Даже не знаю, почему она стала такой, какой стала. Можно сказать, просто чудо какое-то. Во всяком случае, моей заслуги в этом точно нет, ты меня понимаешь?

– Да, сэр.

– Вон, взгляни-ка. – Старик дернул подбородком в сторону луны.

– А что такое?

– Нет, сейчас не видно. А ну-ка, ну-ка… Нет. Исчезли.

– Кто?

– Птицы пролетели. Прямо по луне. Может, гуси. Не знаю.

– Я не заметил. В какую сторону летели?

– Туда, вглубь пустыни. Наверное, летят на болото, которое вдоль реки около Белена.

– Да, сэр.

– Когда-то я любил скакать ночью.

– Я тоже.

– Ночью в пустыне можно увидеть вещи, которых и не поймешь даже. И конь тоже видит всякое. Может, конечно, и шарахнуться, а может увидеть что-нибудь такое, что вроде и не напугался, а ты все равно поймешь, что он что-то такое увидел.

– Ну, например?

– Не знаю.

– Это, в смысле, духов, нечисть какую-то?

– Нет. Я не знаю что. Просто едешь и понимаешь, что он их видит. Там они есть.

– То есть это и не звери?

– Нет.

– Не то, чего он просто опасается?

– Нет. Это, скорее, что-то ему очень знакомое.

– А нам нет.

– А нам нет. Вот так-то.

Старик сидит курит. Поглядывает на луну. Но птицы больше не пролетают. Помолчал, потом говорит:

– Нет, ну при чем тут привидения? Это я больше о том, какова жизнь. Если ты ее понимаешь.

– Да, сэр.

– Однажды ночью, когда мы стояли на реке Плэт {35}35
  Река Плэт– главная река штата Небраска.


[Закрыть]неподалеку от Огаллалы {36}36
  …неподалеку от Огаллалы… – В конце XIX в., когда железная дорога Юнион-Пасифик заканчивалась в Огаллале (Небраска), этот городок был конечным пунктом перегона стад из Техаса. Название происходит от индейского племени оглала-сиу.


[Закрыть], сплю это я на своей спальной скатке немного в стороне от лагеря. Ночь лунная – прямо как нынче. Холодно. Время года – весна. Просыпаюсь, и такое чувство, будто я слышал их даже сквозь сон: мощное шуршание, как шепот повсюду, а это были гуси, тысячами летящие вверх по реке. Их стая пролетала надо мной битый час. Луну собою напрочь заслонили. Я думал, у нас коровы со страху разбегутся, но ничего, устояли. Встал это я, отошел чуток, стою смотрю. И вижу: некоторые из молодых ковбоев нашей команды тоже повскакали, стоят прямо в исподнем, смотрят. Такой шурш стоял! Летели они высоко, так что звук не был громким, дело не в том, просто странно, как этот звук нас разбудил, – мы ж так уставши были. В моей ремуде был конек, который служил мне специально для всяких ночных поездок, – Бузер его звали, – смотрю, старина Бузер уже тут как тут. Он, видимо, подумал, что вот-вот все стадо с места снимется, но обошлось. А стадо тогда подобралось – ох не подарок.

– А бывали случаи, когда все стадо бросалось опрометью невесть куда?

– Бывали. Мы тогда направлялись в Абилин {37}37
  Абилин– город в Центральном Техасе.


[Закрыть] – году этак в тысяча восемьсот восемьдесят пятом. Я был тогда совсем еще шкетом. А случилось это с нами по вине одного хмыря из другой компании; он шел за нами следом до того места, где мы, форсировав Ред-Ривер около фактории Доуна, перешли через границу на индейские территории {38}38
  …на индейские территории. – Оклахома вплоть до 1890-х гг. была населена индейцами, считалась индейскими территориями и в состав США не входила; штатом Оклахома эти земли стали в 1907 г.


[Закрыть]. Он сделал это специально: знал, гад, как трудно будет снова собрать стадо, но мы поймали паршивца, и это был именно он, потому что от него все еще воняло угольным маслом {39}39
  Угольное масло– старинный аналог керосина; его получали перегонкой каменного угля.


[Закрыть]. Гаденыш подкрался ночью, поджег кошку и запустил ее в гущу стада. То есть буквально швырнул ее туда. Уолтер Деверо, помню, как раз в этот момент сменялся с ночной вахты, он первый услышал шум и оглянулся. Говорит, с виду это было будто пронеслась комета, только с диким визгом. Боже, какой поднялся тарарам! Мы стадо потом целых три дня собирали, а когда двинулись дальше, все равно не хватало что-то около сорока голов. Часть из них охромело, часть под шумок было разворовано, да еще и двух лошадей загубили.

– А что было с тем парнем?

– Каким таким парнем?

– Ну, который кошку поджег.

– А. Щас трудно вспомнить, но, скорей всего, ничего хорошего.

– Да уж, наверное.

– Ковбои – народ такой, они на все способны.

– Да, сэр. Эт-точно.

– Подольше поживешь, сам увидишь.

– Да, сэр. Я уж и так знаю.

Мистер Джонсон не ответил. И щелчком послал через весь двор окурок, который пролетел медленной красной дугой.

– Загореться там нечему. А ведь я помню времена, когда в здешних местах было столько травы, что случались степные пожары.

– Это я не к тому, что я будто бы все уже повидал, – сказал Джон-Грейди.

– Да я понимаю.

– Просто я хотел сказать, что видел то, чего, вообще-то, не должен бы.

– Знаю. Этот мир преподносит жестокие уроки.

– А для вас какой был самым жестоким?

– Не знаю. Может быть, просто осознание того, что когда что-то ушло, оно ушло. Назад уже не возвратится.

– Да, сэр.

Посидели. Через некоторое время старик сказал:

– На следующий день после того, как в марте семнадцатого мне стукнуло пятьдесят, я подъехал к старому правлению ранчо «Колодец Уайлда» и там смотрю, на заборе шесть мертвых волков висят. Проехал я вдоль забора, рукой по ним провел. Глаза их посмотрел. Был там человек такой специальный, у министерства сельского хозяйства на жалованье, охотник. Обычно он их капканами ловил. Но этих всех он отравил привадой. Со стрихнином, что ли. Где-то в горах Сакраменто – неподалеку от Аламогордо. Неделю спустя приносит еще четырех. И с той поры я волчьего воя в наших местах не слыхивал. Наверное, это и хорошо. Для коровьих стад волки были просто бич божий. Но тогда какой-то во мне, помню, протест возник, можно сказать, страх какой-то суеверный. Что дело не в религии, это точно: веры во мне с гулькин хрен было. Я всегда понимал так, что охота – дело нормальное: сегодня зверь жив, завтра его убили, но чтобы вот так, под корень… Ведь раньше-то они всегда здесь жили. Да и насчет яда тоже – мне бы, честно говоря, в голову не пришло. И вот уже тридцать с лишним лет волчьего воя не слышно. Не знаю даже, куда теперь и ехать, чтобы услышать его. Вполне возможно, что такого места вовсе не осталось.

Возвращаясь в конюшню, Джон-Грейди столкнулся с Билли, тот стоял в дверях.

– Что старикан? Пошел обратно спать?

– Ага.

– А что это он вдруг всколесился?

– Говорит, бессонница напала. А ты чего?

– То же самое. А ты?

– И со мной то же.

– Ну, тогда это, видать, в воздухе что-то.

– Не знаю.

– О чем он с тобой говорил?

– Да так…

– Но что-то он конкретное сказал?

– Ну-у, сказал… вроде как, что коровы понимают разницу между тем, когда над ними летят гуси, и тем, когда летит горящая кошка.

– Слушай, по-моему, тебе не стоит с ним так подолгу беседовать.

– Возможно, ты прав.

– Что-то, на мой взгляд, ты становишься уж слишком на него похож.

– Да вовсе он не сумасшедший, Билли.

– Может быть. Вот только не знаю, к тебе ли первому я бы обратился, если б хотел услышать на этот счет непредвзятое суждение.

– Ладно, я спать пошел.

– Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Той женщине он сказал по-испански, что хотел бы оставаться при шляпе, две ступеньки, ведущие к бару, преодолел, держа ее в руках, там снова надел. У барного прилавка стояли какие-то мексиканские бизнесмены; проходя мимо, он им кивнул. Их ответные телодвижения были весьма небрежны. Бармен постелил перед ним салфетку.