Текст книги "СМИ в Древней Греции"
Автор книги: Коринна Куле
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Речь и письмо в полисе
Теперь мы переходим к классической проблеме коммуникации – весомости речи и письма в полисе. Разумеется, дело не в том, чтобы разрешить здесь весьма спорный вопрос об их относительной важности в полисе, и даже не в том, чтобы занять какую-то позицию в этом споре: мы не станем задаваться вопросом, был ли греческий полис устной или письменной цивилизацией. То и другое сосуществует, и их функции зачастую могут пересекаться. Разве даже в наших обществах, где наблюдается возвращение «устной традиции», можно было бы с легкостью определить место и относительную важность речи и текста? Мы просто ставим следующие вопросы: какова роль речи в полисе? Каким было отношение греков к чтению и писанию, будь то книг или общественно-политических текстов?
Греческий полис – цивилизация болтовни?Греческий полис в том виде, в каком он функционировал на агоре и в гимнасиях, может показаться цивилизацией болтовни. Уточним сразу же – болтовни по преимуществу мужской, что неудивительно в стране, где женщины жили затворницами в гинекее[137]137
Гинекей – женская половина в задней части дома.
[Закрыть]. Если женская болтовня там и существовала, возможностей для распространения вовне у нее было немного.
Эту склонность критиковали сами древние. Геродот вкладывает в уста перса Кира следующие слова относительно греков:
Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы. Если я останусь жив, то им [спартанцам] придется толковать не о делах ионян, а о своих собственных[138]138
Геродот, I, 153 (пер. Г.А. Стратановского). Вне контекста этот отрывок звучит довольно загадочно: спартанцы послали к Киру вестника, дабы отсоветовать тому нападать на какой бы то ни было греческий полис – в данном случае на ионийские полисы. Кир только что завоевал Лидию, в зависимости от которой находились ионийцы, и те боялись снова попасть в подчинение, на этот раз к Киру.
[Закрыть].
Тот же автор показывает, что у греков в те моменты, когда требовалось принять важное решение, часто созывались собрания, служившие местом бесполезных споров. Так, только «после многих речей»[139]139
Id., VIII, 9.
[Закрыть] его соотечественники решили остаться на берегах Эвбеи[140]140
Эвбея – остров в Эгейском море близ побережья Балканского полуострова.
[Закрыть]. Перед битвой при Саламине[141]141
Саламин – остров в Эгейском море. Во время греко-персидских войн около Саламина в 480 г. до н.э. греческий флот разгромил персидский.
[Закрыть] «созвали сходку и опять много говорили о том же»[142]142
Id., VIII, 74.
[Закрыть]. Затем греки не поверили правдивым словам Аристида, и «в совете опять начались споры»[143]143
Id., VIII, 81.
[Закрыть].
Плутарх повествует, на сей раз без осуждения, что Перикл целый день обсуждал юридическую проблему:
Так, когда какой-то пентатл[144]144
Атлет-пятиборец.
[Закрыть] нечаянно брошенным дротом убил Эпитима из Фарсала, Перикл... потратил целый день, рассуждая с Протагором о том, кого, по существу, следует считать виновником этого несчастного случая, – дрот, или бросавшего, или распорядителей состязания[145]145
Плутарх, «Перикл», XXXVI (пер. С. Соболевского).
[Закрыть].
Несмотря на эти эксцессы, речь в полисе чрезвычайно важна. Прежде всего, она устанавливает в обществе социальную связь, закрытую для исключенных из числа граждан и маргиналов. Согласно Демосфену, никто не перебрасывается словом с Аристогитоном, обвинителем, открывающим рот только для того, чтобы доносить. Он[146]146
Автор ошибается: в приводимом ниже отрывке речь идет не о самом Аристогитоне, а о его брате. – Прим. пер.
[Закрыть]
Точно так же, когда некто официально исключен из общества, кому бы то ни было запрещается с ним разговаривать. Эдип, разыскивающий убийцу бывшего царя Фив Лая, возвещает об этом:
В Коринфе Периандр приказывает объявить ко всеобщему сведению о своем сыне Ликофроне,
Не менее важна речь для передачи новостей. Она есть необходимое дополнение общедоступных надписей, которые, как мы увидим, распространяют только один вид информации – официальные сообщения, тогда как все прочее по необходимости передается из уст в уста.
Наконец, как мы уже упоминали, речь играет важную роль в тех полисах, которые, подобно Афинам, уделяли много внимания публичным дебатам. Отсюда в первой трети V в. до н.э. возникла новая техника коммуникации – риторика. В течение того же века ее в различных греческих полисах представляли в основном софисты.
Расцвет риторики; первые софистыРиторика есть одновременно практика и размышление о языке: она родилась в тот момент, когда люди начали задавать себе вопросы о технике беседы, о том, какие средства можно применять для убеждения. Разумеется, герои Гомера говорили, и говорили хорошо, добиваясь одобрения слушателей, но речь им представлялась даром богов, ее весомость зачастую зависела от авторитета высказывавшегося. Только в начале V в. до н.э. наметился продуманный метод ведения беседы. Это понимали уже древние авторы: так, Цицерон писал, что до первых риторов
Согласно тому же автору, риторика зародилась на Сицилии около 465 г. до н.э. в рамках новой правовой ситуации: двое тиранов, Гелон и Гиерон, обобрали и ограбили часть населения, и после их свержения были образованы специальные суды, призванные помочь гражданам вернуть свое добро. Поскольку адвокатов не существовало, заинтересованным лицам приходилось самим представлять свои интересы. Именно в этом контексте началось настоящее обучение публичной речи.
Но кто наладил обучение? Источники на сей счет расходятся, и только в поздних текстах проявляется подозрительное единодушие. Платон говорит о некоем Тисии, Цицерон, цитируя текст Аристотеля, – к сожалению, утраченный, – о Кораке и о Тисии[151]151
Ibid.
[Закрыть]. Но опирался ли он на пассаж из Аристотеля? Наконец, более поздние комментаторы утверждают, что Корак обучал искусству речи, а его ученик Тисий написал соответствующий трактат. Возможно, конечно, все это лишь басня, с течением времени обросшая подробностями. По Аристотелю, именно тогда была отточена аргументация, основанная на вероятности:
Обвиняемого признают невиновным, или если он не виновен в возводимом на него обвинении, например слабосильного в нанесении побоев, ибо это невероятно, или если он виновен, например человека сильного, ибо это невероятно, поскольку должно было бы казаться вероятным[152]152
Аристотель, «Риторика», II, 140 2а (пер. О.П. Цыбенко).
[Закрыть].
Даже при том, что изложенный принцип в общем-то элементарен, он закладывает основы умозаключений, опирающихся на вероятность, которые определяют обычное поведение людей.
Таким образом, риторика изначально представляла собой как практику обучения, так и кодификацию предписаний. С середины V в. до н.э. она распространяется практически по всей Греции. Ее ярчайшими представителями были софисты, среди которых наибольшую известность получили Протагор из Абдеры, Гиппий из Элиды, Горгий из Леонтины и Продик с Кеоса.
Все они были странствующими учителями и путешествовали из города в город, распространяя свое знание, так что по самому образу жизни были деятелями коммуникации.
Они были популярны и всячески добивались этого. Не довольствуясь чтением тех или иных курсов, они всеми средствами пытались собрать как можно больше слушателей. Они читали публичные лекции на самые разнообразные сюжеты перед смешанной аудиторией, о чем мы можем составить представление по кратким изложениям или подражаниям, которые донесли до нас Платон, Аристотель или Ксенофонт. Гиппий, например, рассказывает Сократу:
...недавно я там [в Лакедемоне] имел успех, когда разбирал вопрос о прекрасных занятиях, которым должен предаваться молодой человек. У меня, надо сказать, есть превосходно составленная речь об этом; она хороша во всех отношениях, особенно своим способом выражения. Вступление и начало моей речи такое: «Когда взята была Троя, – говорится в речи, – Неоптолем спросил Нестора, какие занятия приносят юноше наилучшую славу». После этого говорит Нестор и излагает ему великое множество прекраснейших правил[153]153
Платон, «Гиппий Больший», 286 а-Ь (пер. A.B. Болдырева).
[Закрыть].
Софисты давали также сеансы импровизации, состоявшие в основном из пространных рассуждений в ответ на задававшиеся слушателями вопросы. Так Гиппий в одном из диалогов Платона, носящем его имя, заявляет:
Прибывая всякий раз с родины, из Элиды, в Олимпию на всенародное празднество эллинов, я предоставлял себя в храме в распоряжение всякого, желающего послушать заготовленные мною образцы доказательств, и отвечал любому на его вопросы...[154]154
Платон, «Гиппий Меньший», 363 c-d (пер. С.Я. Шейнман-Топштейн).
[Закрыть]
В «Протагоре» мы видим как Гиппий, сидящий на троне и возвышающийся над своими учениками, с блеском отвечает на самые разные вопросы по физике и астрономии[155]155
Платон, «Протагор», 315 с (пер. B.C. Соловьева).
[Закрыть]. Точно так же Горгий в ответ на вопрос Херефонта демонстрирует свое мастерство в искусстве импровизации:
– Скажи мне, Горгий, правильно говорит Калликл, что ты обещаешь ответить на любой вопрос?
– Правильно, Херефонт; как раз это я только что и обещал, и я утверждаю, что ни разу за много лет никто не задавал мне вопроса, который бы меня озадачил[156]156
Платон, «Горгий», 447 d-448 а (пер. СП. Маркиша).
[Закрыть].
Софист, по просьбе слушателей, мог выдавать импровизации разной продолжительности. Вот почему Сократ говорит Протагору:
Блестящие импровизации должны были отчасти состоять из уже подготовленных и выученных наизусть кусков; заранее нельзя было отрепетировать только ответы на вопросы аудитории. Софисты положили также начало эристическим[158]158
Полемическим.
[Закрыть] диспутам вроде тех, что можно видеть в платоновском «Эвтидеме»: оратор просит кого-то из аудитории сделать какое-либо утверждение, которое затем пытается опровергнуть – как правило, с успехом. То были настоящие ораторские турниры.
Софисты обращались к самой разношерстной публике – совещаниям должностных лиц и интеллектуалов, полисным собраниям, толпам, сошедшимся со всей Греции на празднества в Олимпию... Им часто приходилось по многу раз произносить одно и то же перед разными аудиториями. Так, в «Горгии», софист готов начать сначала свою речь ради только что подошедшего Сократа[159]159
Платон, «Горгий», 447 Ь.
[Закрыть]. Гиппий в другом диалоге Платона с наслаждением вспоминает речь, которую произнес в Лакедемоне и вновь собирается произнести в Афинах:
Не было ли это первым опытом массовой коммуникации, не единовременной, достижимой сегодня при помощи телевидения, но растянутой по времени? Разумеется, аэды задолго до софистов исполняли в разных местах героические сказания, но рассказывали истории, которые все знали, тогда как странствующие учителя привносили новое знание или полностью перерабатывали старое.
Софисты, однако же, прекрасно умели в случае надобности приспособиться к аудитории. Так, в Спарте невозможно было заинтересовать лакедемонян обычными лекциями по геометрии, арифметике, языку. На вопрос Сократа, отказывающегося гадать, что могло бы затронуть чувства этого народа, Гиппий отвечает:
Успех софистов был огромным: Горгий, предтеча «литературной» прозы, собирал толпы, подпадавшие под влияние его красноречия. Отправленный леонтинцами в 427 г. до н.э. с посольством в Афины, он покорил участников Народного собрания[162]162
Диодор Сицилийский, XII, 53, 1 сл.
[Закрыть]. Выступал он не только в этом полисе, но и в местах, где, как в Олимпии, собиралась вся Греция. Прибытие софистов всякий раз вызывало воодушевление. Начало платоновского «Протагора» шутливо изображает возбуждение молодого человека при мысли о том, что он увидит великого Протагора во плоти и крови. Кроме того, они умели окружить себя поклонниками, изображавшими клаку в тех местах, где они выступали. Даже в таком полисе, как Спарта, где красивые речи не пользовались популярностью, Гиппия, как мы видели, восхваляли и приветствовали.
Софисты также вели обучение, за которое запрашивали немалую цену. Опять-таки Гиппий рассказывает Сократу о своих материальных достижениях:
Если бы ты знал, сколько денег зарабатывал я, ты бы изумился! Не говоря об остальном, когда я однажды прибыл на Сицилию в то время как там находился Протагор, человек прославленный и старше меня по возрасту, я все-таки, будучи много его моложе, в короткое время заработал гораздо больше ста пятидесяти мин, да притом в одном только совсем маленьком местечке, Инике, больше двадцати мин[163]163
Платон, «Гиппий Больший», 282 d—е.
[Закрыть].
Теперь самое время спросить себя, чему же именно обучали софисты. Этим вопросом задавались уже древние, поскольку Платон в ряде своих произведений ставит его перед мыслителями, в частности перед Горгием:
– ...Объясни, что ты имеешь в виду говоря о величайшем для людей благе и называя себя его создателем.
– То, что поистине составляет величайшее благо и дает людям как свободу, так равно и власть над другими людьми, каждому в своем городе.
– Что же это наконец?
– Способность убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в Народном собрании, да и во всяком ином собрании граждан. Владея такою силой, ты и врача будешь держать в рабстве, и учителя гимнастики, а что до нашего дельца, окажется, что он не для себя наживает деньги, а для другого – для тебя, владеющего словом и умением убеждать толпу[164]164
Платон, «Горгий», 457 а—с.
[Закрыть].
Таким образом, Горгий обучает своих учеников искусству убеждения и представляет это искусство оружием; древние часто сравнивали риторику с оружием, а ее применение с битвой. Это очень заметно в ораторских поединках, где один из соперников буквально подавляет другого. Скажем, в «Эвтидеме» юный Клиний, которого забрасывают вопросами софисты Эвтидем и Дионисодор, отвечает односложно, а потом и вовсе замолкает[165]165
Платон,»Эвтидем», 275 d-277 с.
[Закрыть]. Итак, в конце концов противник уничтожен. Можно ли при этом говорить о коммуникации?
И в самом деле, здесь заключен один из пороков, в которых могла погрязнуть софистика, однако мастера своего дела умело избегали этих подводных камней. Горгий, если верить Платону, считал, что риторика содержит в самой себе собственное ограничение:
Оратор способен выступать против любого противника и по любому поводу так, что убедит толпу скорее всякого другого. Короче говоря, он достигнет всего, чего ни пожелает. Но вовсе не следует по этой причине отнимать славу ни у врача (хотя оратор и мог бы это сделать), ни у остальных знатоков своего дела. Нет, и красноречием надлежит пользоваться по справедливости, так же как искусством состязания. Если же кто-нибудь, став оратором, затем злоупотребит своим искусством и своей силой, то не учителя надо преследовать ненавистью и изгонять из города: ведь он передал свое умение другому для справедливого пользования, а тот употребил его с обратным умыслом. Стало быть, и ненависти, и изгнания, и казни по справедливости заслуживает злоумышленник, а не его учитель[166]166
Платон, «Горгий», 457 а—с.
[Закрыть].
Софисты были не просто блистательными ораторами и прекрасными учителями, озабоченными исключительно собственным имиджем и деньгами. Их успех, зависть, которую они возбуждали, затенили, как для современников, так и для потомков, другие стороны их личности. Горгий, скажем, был теоретиком языка. Мы остановимся здесь только на тексте Протагора, который в носящем его имя платоновском диалоге рисует настоящую теорию коммуникации. Он излагает через миф идею о том, что добродетели можно обучиться: Прометею и Эпиметею было поручено распределить между живыми существами все достоинства и умения – скорость, силу, способность постоять за себя и защищаться от холода... Но Эпиметей, который хотел лично произвести распределение, забыл о человеке, и тот оказался голым, без одежды и оружия. Прометей нашел выход: похитить «мастерство Гефеста и Афины», а также огонь. Этого, однако, оказалось недостаточно:
С тех пор как человек стал причастен божественному уделу, только он один из всех живых существ благодаря своему родству с богом начал признавать богов и принялся воздвигать им алтари и кумиры; затем, вскоре, стал членораздельно говорить и искусно давать всему названия, а также изобрел жилища, одежду, обувь, постели и добыл пропитание из почвы. Устроившись таким образом, люди жили разбросанно, городов еще не было, они погибали от зверей, гак как были во всем их слабее, и одного мастерства обработки, хоть оно и хорошо помогало им в добывании пищи, было мало для борьбы со зверями: ведь люди еще не обладали искусством жить обществом, часть которого составляет военное дело. И вот они стали стремиться жить вместе и строить города для своей безопасности. Но чуть они собирались вместе, как сейчас же начинали обижать друг друга, потому что не было у них умения жить сообща; и снова приходилось им расселяться и гибнуть[167]167
Платон, «Протагор», 322 а-Ь.
[Закрыть].
Итак, люди обрели способность общаться между собой посредством языка, общаться с богами. Но без «искусства жить обществом» всякая попытка объединиться тщетна, идет постоянная война. Каких же качеств не хватает людям? «Стыда и правды», которые посылает им Зевс, «чтобы они служили украшением городов и дружественной связью».
Итак, простой коммуникации посредством речи недостаточно. Простого собрания людей тем более недостаточно для возникновения настоящего сообщества. Нужны социальные связи, основанные на этике, которые только и позволяют людям жить вместе, не убивая друг друга. И это «искусство жить обществом» есть то самое искусство, которое собирались преподавать софисты.
Станем теперь на точку зрения не интеллектуала, а обычного гражданина. Мы видели, что он, разинув рот, слушал блестящие выступления софистов, что он ходил в театр... Были ли у него другие способы приобщиться к тому, что сегодня называют «культурой», или просто-напросто получить информацию? В частности, владел ли он искусством чтения?
Чтение, письмо, распространение книгиРазумеется, алфавит предназначался для всеобщего пользования... Но умел ли средний грек читать и писать? Вопрос очень спорный: некоторые знатоки полагают, что в V в. до н.э. греки были в основном неграмотными. Впрочем, этой гипотезе противоречит множество доводов, позволяющих предполагать, что большинство граждан по крайней мере «знало грамоте», было в состоянии разобрать простое сообщение.
Во-первых, наличие школ, и притом с первых лет V в. до н.э. Любопытно, что для этого периода тексты упоминают учебные заведения только при сообщении о катастрофах. Именно в этом контексте Геродот говорит, что на Хиосе в 492 г. до н.э. обрушилась крыша школы, убив сто девятнадцать детей[168]168
Геродот, VI, 27.
[Закрыть]. Фукидид[169]169
Фукидид, VII, 29,5.
[Закрыть] и Павсаний упоминают, как школы обрушиваются или как в них убивают учеников. Так, согласно Павсанию, один кулачный боец, сошедший с ума после того, как его лишили награды в Олимпии, опрокинул столб, поддерживавший крышу школы, от чего погибло шестьдесят находившихся там детей[170]170
Павсаний, V, 9, 6-7.
[Закрыть]. Кроме того, школьные сцены часто изображают на аттической керамике. Таким образом, археология и литературные тексты предоставляют бесспорные свидетельства существования специализированных заведений для обучения детей по крайней мере с начала V в. до н.э.
А потом, когда посылают детей к учителям, велят учителю гораздо больше заботиться о благонравии детей, чем о грамоте и игре на кифаре. Учители об этом и заботятся; когда дети усвоили буквы и могут понимать написанное, как до той поры понимали с голоса, они ставят перед ними творения хороших поэтов, чтобы те их читали, и заставляют детей заучивать их – а там много наставлений и поучительных рассказов, содержащих похвалы и прославления древних доблестных мужей, – и ребенок, соревнуясь, подражает этим мужам и стремится на них походить[171]171
Платон, «Протагор», 325 е-326 а.
[Закрыть].
Из данного текста видно, что нравственное воспитание представлялось более важным, чем приобретение знаний. Качество обучения разнилось, поскольку общественной системы образования не существовало. Школы открывали частные лица, иногда какой-нибудь grammatistes, учитель, который по возможности нанимал других преподавателей, помогавших ему в работе. Понятно, трудно сказать, что в этом образовании было необязательным, предназначенным только свободным[172]172
Женщины и рабы на образование, разумеется, права не имели.
[Закрыть]. Множество литературных свидетельств демонстрирует, что каждый гражданин мог по меньшей мере разобрать письменный текст. Во «Всадниках» Аристофана один мясник так отзывается об уровне своего образования:
Персонаж – утверждающий, что научился только драться и сквернословить, а потом продавать колбасы, – несмотря ни на что читает, и без видимых затруднений, текст оракула[174]174
Ibid., 1030 sqq.
[Закрыть]. По этому человеку весьма невысокой культуры можно судить о среднем уровне грека – или во всяком случае афинянина – в V в. до н.э. У того же автора в прологе к «Облакам» Стрепсиад, которого не берет сон, велит рабу принести расходную книгу:
Мы имеем дело с весьма обычным персонажем: коль скоро подобная сцена помещена в начало комедии, подведение счетов было привычной практикой. Чем дальше, тем больше на протяжении V в. до н.э. литературные тексты упоминают об использовании письменности в повседневной жизни: так, в «Ипполите» Еврипида Федра оповещает Тезея о своем самоубийстве письмом, написанным на табличке, которую она, умирая, сжимает в руке[176]176
Еврипид, «Ипполит», 856-865.
[Закрыть].
Кроме того, минимального уровня образования настоятельно требовала политическая жизнь. Тогда как во многих как древних, так и современных государствах административные обязанности берет на себя специализированная бюрократия, в Греции, по крайней мере в демократических полисах, взять на себя этот труд мог каждый гражданин, избранный на ограниченный срок. Именно таким образом формировались многие советы и коллегии, создававшиеся для принятия бюджета, одобрения тех или иных предложений, наблюдения за строительством всякого рода сооружений, обновления списка фил, триттий и домов[177]177
Филы – территориальные подразделения Аттики, созданные Клисфеном в количестве десяти. Каждая фила включала три триттии, более мелкие территориальные единицы, в свою очередь состоявшие из демов.
[Закрыть], а также «призванных» в войско и т.п. В случае с Афинами в поддержку идеи о том, что простой народ умел читать и писать, часто приводят практику остракизма, когда гражданина можно было изгнать, написать его имя на подручном материале, для чего, понятно, нужно было знать грамоту.
Даже когда гражданин не был избран и не участвовал в Народном собрании, он постоянно должен был читать законы, объявления, списки призванных и т.п. Аристофан, конечно, описывает афинян, подобно птицам кидающихся каждое утро, едва воспрянув ото сна, на судебные дела и законы[178]178
Аристофан, «Птицы», 1289.
[Закрыть].
Наконец, свидетельство Демосфена показывает, что во всяком случае в IV в. до н.э. грамотность была распространена. Речь идет о судебном деле, в котором ответчик должен представить список претендентов на наследство. Он отказывается от мысли представить его в письменной форме по следующей причине:
Сперва у меня, граждане судьи, было намерение составить список всех родственников Гагния так, чтобы показать вам каждому в отдельности. Но полагая, что не всем судьям будет одинаково хорошо виден текст и сидящие далеко лишатся этой возможности, я предпочитаю сообщить вам об этом на словах: ведь это будет всем доступно[179]179
Демосфен, «Против Макартата о наследстве Гагния», 18 (пер. Л.М. Глускиной).
[Закрыть].
Причина, по которой родословная не предъявлена в письменном виде, состоит не в неграмотности судей, а в том, хуже или лучше был бы им виден текст... В самом деле, нужно представить себе огромную залу, где находится множество граждан.
Имеются и другие свидетельства, удостоверяющие минимальный уровень образования. Литература изобилует сообщениями о письменных посланиях, особенно много их упоминает Геродот.
Фемистокл, например, во время мидийских войн, желая побудить ионян, присоединившихся к персидскому войску, перейти на сторону греков, приказал вырезать на камнях там, где имелась питьевая вода, довольно длинные надписи, начинавшиеся следующими словами:
Стратагема Фемистокла едва ли имела бы смысл в рамках цивилизации, в которой чтение не было бы постоянным занятием. Существование множества частных посланий подтверждает археология. На афинской агоре были обнаружены вырезанные на камне и других материалах надписи, касающиеся самых обычных повседневных дел.
Таким образом, можно заключить, что греки в целом умели читать и писать. Это огромное достижение для древней цивилизации, если вспомнить, что и сейчас еще в мире насчитывается большой процент неграмотных. В Греции неграмотные, чему есть более поздние свидетельства, становились мишенью для насмешек. Плутарх рассказывает о крестьянине, который в день голосования об изгнании Аристида попросил соседа написать за него на черепке имя этого деятеля; сосед же оказался тем самым Аристидом[181]181
Плутарх, «Аристид», 7.
[Закрыть]. Отрывок из утерянной комедии рисует некоего персонажа, с трудом разбирающего имя Тезея на корабле, с грехом пополам описывая каждую букву[182]182
Афиней, 454 В-Е.
[Закрыть]. Чтобы такая сцена стала возможной, нужно, чтобы публика ее поняла, т.е. чтобы она хотя бы знала на память форму описанных таким образом букв. Приведенными примерами упоминания неграмотных в греческой литературе практически исчерпываются.
Каким был уровень грамотности среди женщин? Школы, которые мы упоминали, были предназначены исключительно для мужчин, и если женщины чему-то и учились, то только у себя дома. Кроме того, они не обладали гражданскими правами, а значит, у них отсутствовала необходимость использовать в повседневной жизни чтение и письмо. Изображение женщин в греческой литературе напоминает женские персонажи комедий Мольера. По крайней мере некоторые умели читать и писать: будущая жена Исхомаха в «Экономике» Ксенофонта[183]183
Ксенофонт, «Экономика», 7, 5.
[Закрыть] к моменту выхода замуж могла во всяком случае прочесть список кухонной утвари. Тем не менее до пятнадцати лет она воспитывалась почти в полном невежестве...
Феофраст вне всякого сомнения выражает мнение образованного грека, когда говорит, что женщина должна знать грамоту, чтобы уметь вести домашнее хозяйство, но больше ничего знать не должна, потому что тогда она может стать ленивой и болтливой[184]184
Феофраст Стобей, Florilegium, изд. Meineke, Leipzig, 1857, S. 193, №31.
[Закрыть].
Некоторые, более радикальные, присоединялись, должно быть к мнению персонажа Менандра:
Разумеется, были и образованные женщины: писательницы, как поэтесса Сапфо, или влиятельные фигуры, как Аспасия, подруга Перикла[186]186
Платон, «Менексен», 235 е sq.
[Закрыть], но, без сомнения, весьма и весьма немногочисленные.
Наконец, невозможно судить о грамотности рабов. Рабы общественные, demosioi, должны были уметь читать и писать, поскольку их занятием было обновлять государственные реестры. Что до частных рабов, все зависело от их положения до плена и от хозяина, в руки которого они попали: так, в одной из поздних комедий раб хвастается преимуществами, достигнутыми благодаря хозяину, который, кроме всего прочего, выучил его читать и писать. Многие тексты говорят, без дальнейших уточнений, о рабах, умеющих читать; так, в «Теэтете» Платона один из них читает текст. Во «Всадниках» Аристофана раб по имени Демосфен читает предсказание. У Фукидида раб Павсания вскрывает и прочитывает письмо. Но, разумеется, эти случаи не стоит обобщать: в полисах, где этих людей считали вещами и обращались с ними как с таковыми, им, за редкими исключениями, не давали никакого образования.
Если грек и умел разобрать письменный текст, из этого еще не следует, что чтение было для него постоянным занятием. Книги, как мы увидим, были в классическую эпоху редкостью, распространяемой в ограниченном количестве экземпляров, так что немногие греки могли иметь их у себя. Известные им тексты они либо запоминали во время учения, либо слышали на крупных театральных состязаниях или на публичных выступлениях.
Многие литературные произведения архаической и классической эпох были написаны для чтения или разыгрывания перед зрителями. В доказательство этого можно обратиться к одному из литературных жанров, лирической поэзии, создававшейся для чтения на пирах аристократов и лирических празднествах. Говорят, что Солон, сам бывший автором элегий, излагал свои политические теории на рыночной площади. Драмы писались ради того, чтобы тут же быть разыгранными во время празднеств. Политические и юридические речи в большинстве случаев сочинялись по определенному случаю; что до фиктивных речей, их также читали перед аудиторией, либо потому, что это были упражнения, выставлявшиеся в качестве образцов, либо потому, что автор желал таким образом познакомить с ними публику. Даже исторические произведения читали вслух, поскольку сообщается, что Фукидид расплакался, слушая отрывок из Геродота. Спортивные состязания становились поводом для публичного чтения Гомера и других авторов, подобного тому, как это было на Панафинеях при Писистрате. Таким образом, произведение «выходило в свет» в тот момент, когда его рецитировали или читали перед зрителями, а до этого тексты обычно не были известны.
Подобная практика налагала определенные ограничения на литературную продукцию: произведения, предназначенные для разыгрывания или чтения, либо сравнительно коротки, дабы не утомить аудиторию, либо композиционно составлены так, чтобы их можно было читать отрывками[187]187
Например, «Илиаду», состоящую из около 15 000 стихов, читали по кускам.
[Закрыть]. Большое значение в такой литературе, часто предназначенной для пения или исполнения под музыку, придавалось ритму. Перелом происходит в середине V в. до н.э., с появлением, в частности, технической литературы или произведений, подобных Фукидидову; откуда берет начало постепенный переход к произведениям, сочиненным в расчете на отдельного читателя, а не только на собравшихся слушателей.
Кроме того, чтение литературных текстов в одиночестве если и существовало, то не совершалось в молчании. Наиболее распространенной практикой на протяжении всей античной эпохи было чтение вслух. Так, согласно Геродоту, лидийский царь Крез обратился за советом к разным оракулам. Его посланцы записали ответы и доставили их Крезу. Далее следует знаменательный пассаж:
...Крез развернул свитки и стал читать. Ни одно прорицание, однако, не удовлетворило царя, и, только услышав[188]188
По-гречески errkouse.
[Закрыть] ответ дельфийского оракула, Крез отнесся к нему с благоговейным доверием. По словам царя, единственно правдивый оракул – это дельфийский, так как он угадал, чем он, Крез, был занят тогда один, без свидетелей[189]189
Геродот, I, 48.
[Закрыть].
Крезу явно никто не читал речения оракулов, он изучал их сам. Все заставляет думать, что слышал он собственные слова, а значит, он читал вслух. Другие употребления глагола akouein (слышать) в контекстах, где другого читателя не предполагается, также свидетельствуют в пользу того, что обычным было именно чтение вслух.
