Текст книги "Инструментарий человечества"

Автор книги: Кордвайнер Смит

– И это все?

– Все, – ответил компьютер.

– Ты не можешь остановить почсека?

– Не могу, не остановив также всех прочих.

– И как, по-твоему, кто такие люди? Компьютер, ты сотни лет общался с людьми. Ты знаешь наши имена. Ты знаешь мою семью. Разве ты ничего о нас не знаешь? Разве не можешь мне помочь? Кто, по-твоему, я такой?

– Какой вопрос первый? – спросил компьютер.

Род сердито швырнул пустую тарелку и стакан на пол храма. Быстро возникли автоматические руки и унесли их в мусорную корзину. Род посмотрел на старый отполированный металл компьютера. Еще бы ему не быть отполированным. Род провел сотни часов, полируя корпус, все шестьдесят шесть панелей, лишь потому, что эта машина была чем-то, что он мог любить.

– Ты меня не знаешь? Не знаешь, кто я такой?

– Ты Род Макбан сто пятьдесят первый. Более конкретно: ты позвоночник с маленькой костяной коробкой – головой – на одном конце и репродуктивными принадлежностями на другом. В костяной коробке находится небольшое количество материала, напоминающего плотное свиное сало. Им ты думаешь – и думаешь лучше меня, хотя число моих синаптических связей превышает пятьсот миллионов. Ты чудесный объект, Род Макбан. Я могу понять, из чего ты сделан. Но не могу разделить твою человеческую, животную сторону жизни.

– Но ты знаешь, что мне грозит опасность.

– Я это знаю.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что не сможешь остановить Пылкого Простака, не остановив всех прочих? Ты можешь остановить всех прочих?

– Запрашиваю разрешение на исправление ошибки. Я не могу остановить всех. Если я попытаюсь применить силу, боевые компьютеры в Министерстве обороны Содружества уничтожат меня раньше, чем я начну программировать свои действия.

– Ты отчасти боевой компьютер.

– Предположительно, – ответил неутомимый, неторопливый компьютерный голос, – но Содружество обезвредило меня, прежде чем отдать твоим предкам.

– Что ты можешь сделать?

– Род Макбан сто сороковой приказал мне не говорить, никому и никогда.

– Я отменяю его приказ. Отменено.

– Этого недостаточно. Твой восьмикратный прадед оставил предупреждение, которое ты должен выслушать.

– Валяй, – сказал Род.

Повисло молчание, и Род решил, что машина просматривает древние архивы в поисках драматического куба. Он стоял в перистиле Дворца ночного губернатора и пытался увидеть севстралийские облака, которые ползли по небу над головой; ночь казалась подходящей для этого. Но за пределами освещенного крыльца храма было очень темно, и он ничего не видел.

– Ты по-прежнему отдаешь этот приказ? – спросил компьютер.

– Я не слышал никакого предупреждения, – сказал Род.

– Он проговрил из куба памяти.

– Ты его слыжал?

– Я не был на это запрограммирован. Это послание от человека к человеку, только внутри семьи Макбан.

– В таком случае, – произнес Род, – я его отменяю.

– Отменено, – откликнулся компьютер.

– Что я могу сделать, чтобы остановить всех?

– Ты можешь на время сделать Севстралию банкротом, купить саму Старую Землю, а потом на человеческих условиях выторговывать все, что пожелаешь.

– Господи! – воскликнул Род. – Ты снова пустился в логику, компьютер! Это одна из твоих гипотетических ситуаций.

Голос компьютера не изменился. Он не мог измениться. Однако в последовательности слов чувствовался упрек.

– Это не воображаемая ситуация. Я боевой компьютер – и в меня заложено экономическое оружие. Если ты в точности выполнишь то, что я сказал, то сможешь захватить всю Старую Северную Австралию законным способом.

– Сколько времени на это уйдет? Две сотни лет? К этому моменту Пылкий Простак уже загонит меня в гроб.

Компьютер не мог засмеяться, но мог сделать паузу. Он сделал паузу.

– Я только что сверил время с «Нью-Мельбурн эксчейндж». Согласно сигналу «Чейндж» они откроются через семнадцать минут. Мне потребуется четыре часа, чтобы твой голос произнес то, что следует. Это означает, что тебе понадобится четыре часа и семнадцать минут, плюс-минус пять минут.

– С чего ты взял, что сможешь это сделать?

– Я чистый компьютер, устаревшая модель. Во все остальные встроен животный мозг, чтобы иметь возможность допускать ошибки. Но не в меня. Более того, твой двенадцатикратный прадед подключил меня к оборонной сети.

– Разве Содружество тебя не отключило?

– Я единственный компьютер, способный лгать всем, кроме семей Макартур и Макбан. Я солгал Содружеству, когда они проверяли, какую информацию я получаю. Я обязан говорить правду только тебе и твоим признанным потомкам.

– Я знаю, но какое отношение это имеет к делу?

– Я предсказываю свою собственную космическую погоду раньше Содружества. – Компьютер произнес последние слова отнюдь не приятным, ровным голосом; Род начинал ему верить.

– Ты это пробовал?

– Я отрабатывал этот сценарий более ста миллионов раз. Мне было больше нечем заняться в ожидании тебя.

– И ты ни разу не проиграл?

– Я проигрывал много раз, когда только начал. Однако за последнюю тысячу лет я ни разу не проиграл учения на основании реальных данных.

– Что случится, если ты проиграешь сейчас?

– Ты лишишься чести и состояния. Меня продадут и разберут на части.

– И все? – радостно спросил Род.

– Да, – ответил компьютер.

– Я бы смог остановить Пылкого Простака, если бы владел самой Землей. Поехали.

– Я никуда не езжу, – возразил компьютер.

– Я имел в виду, приступай.

– Ты хочешь, чтобы я купил Землю, как мы и говорили?

– А чего же еще мне хотеть? – завопил Род. – О чем еще мы говорили?

– Сперва ты должен съесть тарелку супа, горячего супа, и принять транквилизатор. Я не могу работать оптимально, если имею дело с возбужденным человеком.

– Хорошо, – согласился Род.

– Ты должен дать мне разрешение на их покупку.

– Я даю тебе разрешение.

– Это будет стоить три кредита.

– Во имя семи здоровых овец, какое это имеет значение? Сколько стоит Земля?

– Семь тысяч миллионов миллионов мегакредитов.

– В таком случае вычти три кредита за суп и таблетку, если это не испортит твои расчеты! – воскликнул Род.

– Сделано, – произнес компьютер.

Появился поднос с тарелкой супа, рядом с которой лежала белая таблетка.

– А теперь давай купим Землю, – сказал Род.

– Сперва выпей суп и прими таблетку, – ответил компьютер.

Род проглотил суп, запив им таблетку.

– Погнали, приятель.

– Повторяй за мной, – сказал компьютер. – Настоящим сообщаю, что закладываю все тело означенной овцы Душки Уильяма за сумму в пятьсот тысяч кредитов «Нью-Мельбурн эксчейндж» на открытой бирже…

Род повторил.

И снова повторил.

Часы слились в кошмар повторений.

Компьютер понизил голос до тихого бормотания, почти шепота.

Когда Род спотыкался, компьютер подсказывал и поправлял его.

Авансовая закупка… продажа без покрытия… право покупки… упреждающая маржа… предложение о продаже… на время зарезервированное предложение… первое обеспечение… второе обеспечение… депозит на текущий счет… конвертация в кредиты СНЗ… хранение в кредитах ДИО… двенадцать тысяч тонн струна… перенос закладной… обещание продажи… обещание покупки… удержание… маржа… обеспечение, гарантированное предыдущим депозитом… обещание уплатить из средств заложенной земли… гарант… земля Макбанов… земля Макартуров… сам этот компьютер… условная легитимность… продажа… покупка… гарантия… заклад… отказ… подтверждение предложения… отмена предложения… четыре тысячи миллионов мегакредитов… согласие со ставкой… отказ от ставки… авансовая закупка… депозит в счет процентов… прежде заложенное обеспечение… условная ревальцация… гарантия… принятие права… отказ от доставки… солнечная активность… покупка… продажа… заклад… уход с рынка… снятие с продажи… недоступно… без немедленного взимания средств… в зависимости от радиации… рыночные спекуляции… покупка… покупка… покупка… покупка… покупка… твердое право… повторное подтверждение права… операции выполнены… возобновление… регистрация… перерегистрация… подтверждение в земном центре… сборы за сообщение… пятнадцать тысяч мегакредитов…

Род уже шептал, но компьютер был бодр, компьютер не уставал, компьютер отвечал на все вопросы извне.

Много раз Роду и компьютеру пришлось выслушивать телепатические предупреждения, встроенные в рыночную коммуникационную сеть. Компьютер не был к ней подключен, а Род не мог их услыжать. Предупреждения не достигли адресата.

…покупка… продажа… удержание… подтверждение… депозит… конвертация… гарантия… арбитраж… сообщение… налог Содружества… комиссия… покупка… продажа… покупка… покупка… покупка… покупка… депозитарное право! депозитарное право! депозитарное право!

Процесс приобретения Земли начался.

К тому времени, как небо осветили первые чудесные отблески серебристо-серой зари, он завершился. У Рода кружилась голова от усталости и смятения.

– Иди домой и поспи, – сказал компьютер. – Когда люди узнают, что ты проделал с моей помощью, многие могут разволноваться и захотеть подробно обсудить это с тобой. Я советую молчать.

Глава 7
Око на воробье

Пьяный от усталости, Род заковылял по своей земле назад к дому.

Он не мог поверить, что произошло хоть что-нибудь.

Если Дворец ночного губернатора…

Если Дворец…

Если компьютер сказал правду, он уже был богатейшим человеком из всех, кто когда-либо жил. Он рискнул и выиграл, рискнул не парой тонн струна или планетой-другой, а суммой, которой хватило бы, чтобы сотрясти Содружество до основания. Он владел Землей на условиях, что любой сверхдепозит мог быть выплачен при определенной, очень высокой марже. Он владел планетами, странами, шахтами, дворцами, тюрьмами, полицейскими системами, флотами, пограничниками, ресторанами, фармацевтическими и текстильными компаниями, ночными клубами, сокровищами, гонорарами, лицензиями, овцами, землей, струном, еще большим количеством овец, земли, струна. Он победил.

Только на Старой Северной Австралии человек мог проделать все это – и не встретиться с толпой солдат, репортеров, охранников, полицейских, следователей, сборщиков налогов, авантюристов, врачей, охотников за славой, больных, любопытных, сочувствующих и сердитых.

Старая Северная Австралия сохраняла спокойствие.

Скрытность, простота, умеренность – эти добродетели помогли севстралийцам выжить в аду Парадиза VII, где горы пожирали людей, вулканы отравляли овец, безумный кислород заставлял человека впадать в счастливое буйство и мчаться навстречу собственной смерти. Севстралийцы пережили многое, в том числе болезнь и уродство. Если Род Макбан и вызвал финансовый кризис, не было газет, чтобы написать об этом, зрительных ящиков, чтобы об этом сообщить, – ничего, что могло бы взволновать людей. Следующим утром, после завтрака и чая, власти Содружества заберут кризис из корзин с надписью «входящие», а к полудню Род вместе с его кризисом и его компьютером окажется в корзинах с надписью «исходящие». Если дело выгорело, все будет оплачено по совести и букве закона. Если дело обернулось не так, как обещал компьютер, земли Рода выставят на аукцион, а его самого мягко уведут прочь.

Однако именно это и собирался проделать с ним почсек, Пылкий Простак, усталый человек-однодневка, движимый многолетней детской ненавистью!

Род на минуту остановился. Вокруг раскинулись холмистые долины, которые принадлежали ему. Далеко впереди, слева, поблескивало стеклянным червяком речное покрытие, длинная бугристая линия, напоминавшая цепь бочек, которая предохраняла драгоценную воду от испарения; она тоже принадлежала ему.

Возможно. После прошлой ночи.

Он подумал, не рухнуть ли на землю и не уснуть ли прямо здесь. Он уже делал так раньше.

Но не этим утром.

Не тогда, когда он может быть человеком, которым может быть: человеком, который покачнул миры своим богатством.

Компьютер начал с простого. Род мог воспользоваться своей собственностью только в чрезвычайной ситуации. Поэтому компьютер заставил его создать чрезвычайную ситуацию, продав урожай сантаклары за три года по рыночной цене. Для любого фермера это было достаточно серьезное происшествие, чтобы столкнуться с большими проблемами.

За этим последовало все остальное.

Род сел.

Он не пытался вспомнить. Воспоминания путались. Он хотел просто отдышаться, просто добраться домой, просто уснуть.

Рядом с ним росло дерево, оснащенное термостатическим колпаком, который накрывал его всякий раз, когда ветер становился слишком сильным или слишком сухим, и подземным опрыскивателем, который позволял ему выжить, если поверхностной влаги было недостаточно. Это была одна из причуд старика Макартура, которую унаследовал и добавил к Пастбищу рока один из предков Рода. Модифицированный земной дуб, очень большой, высотой целых тринадцать метров. Род гордился им, хотя и не слишком любил, но некоторые его родственники были просто одержимы деревом и могли проделать трехчасовое путешествие, чтобы посидеть в тени – смутной и рассеянной – настоящего дерева Земли.

Когда Род посмотрел на дерево, он услышал ужасный шум.

Безумный, неистовый хохот.

Хохот, выходивший за рамки всех возможных шуток.

Хохот больной, дикий, пьяный, ошеломляющий.

Род сперва разозлился, потом озадачился. Кто-то уже смеется над ним? И, кстати, кто-то непрошеным зашел на его землю? И в любом случае над чем тут смеяться?

(Все севстралийцы знали, что юмор был «приятным, поддающимся исправлению расстройством». Так было записано в Книге риторики, которую каждый должен был изучить под присмотром назначенных родственников, если хотел быть допущенным к экзамену в Саду смерти. У севстралийцев не было школ, классов и учителей, не было библиотек, не считая частных. Имелось семь общеобразовательных предметов, шесть прикладных наук и пять наборов полицейских и оборонных курсов. Специалисты обучались в других мирах – но они отбирались лишь из числа прошедших Сад смерти, а никто не мог добраться до Сада, если спонсоры – которые в вопросе соответствия ставили на кон свою жизнь вместе с жизнью ученика – не гарантировали, что кандидат постиг восемнадцать видов севстралийского знания. Книга риторики шла второй, сразу после Книги овец и чисел, и потому каждый севстралиец знал, над чем следует смеяться и почему.)

Но этот смех!

Аагх, кто это мог быть?

Больной человек? Невозможно. Враждебные галлюцинации, вызванные почсеком в его почсековских традициях посредством необычных телепатических сил? Вряд ли.

Род тоже начал смеяться.

Это было нечто редкое и прекрасное, зимородок-хохотун, та же птица, что смеялась в Первой Австралии, на Старой-Престарой Земле. Очень немногие экземпляры добрались до новой планеты, и размножались они весьма неохотно, хотя севстралийцы уважали и любили их и желали им здоровья.

Их безумный птичий смех приносил удачу. Человек буквально чувствовал, что впереди его ждет хороший день. Удача в любви, беда у недруга, свежий эль в холодильнике или везение на рынке.

Смейся, птичка, смейся! – подумал Род.

Быть может, птица поняла его. Смех стал громче и достиг маниакальных, оглушительных масштабов, Казалось, зимородок смотрит самую уморительную птичью комедию из всех, что когда-либо видело птичье общество, с невероятными, рискованными, умопомрачительными птичьими шутками, от которых надрывался живот и начинались конвульсии. Птичий смех стал истерическим, и в него вкралась испуганная, предупреждающая нотка.

Род шагнул к дереву.

За всю свою жизнь он ни разу не видел зимородка-хохотуна.

Он вгляделся в дерево, щурясь от светлеющего края неба, который свидетельствовал о наступлении утра.

Дерево казалось ему ослепительно зеленым, поскольку оно сохранило земной цвет и не стало бежевым или серым, как земные травы после того, как их адаптировали и высадили в севстралийскую почву.

Птица действительно была здесь: крошечный, щуплый, дерзкий, смеющийся силуэт.

Внезапно она каркнула, и это был не смех.

Вздрогнув, Род шагнул назад и начал высматривать опасность.

Этот шаг спас ему жизнь.

Небо со свистом обрушилось на него, он ощутил удар ветра, темный силуэт пронесся мимо со скоростью реактивного снаряда. Прямо над землей он выровнялся, и Род увидел, что это было.

Безумный воробей.

Вес воробьев достигал двадцати килограммов, а их длинные, похожие на мечи клювы вырастали почти до метра. Большую часть времени Содружество их не трогало, поскольку они питались гигантскими пухоедами размером с футбольный мяч, которые выросли вместе с больными овцами. Время от времени воробей сходил с ума и нападал на людей.

Род повернулся, следя за воробьем, который запрыгал прочь примерно в ста метрах от него.

По слухам, некоторые безумные воробьи были отнюдь не безумными, а ручными, посланными ради коварной мести или убийства севстралийцами, чей разум стал преступным. Это случалось редко, это было преступлением – но это было возможно.

Мог ли почсек уже напасть на Рода?

Род хлопнул по ремню в поисках оружия. Воробей взлетел и начал с невинным видом подниматься в воздух. У Рода были при себе только поясной фонарик и фляга. Этого надолго не хватит, если кто-нибудь не придет ему на помощь. Что мог противопоставить усталый, безоружный человек мечу, который пронзал воздух, движимый маниакальным птичьим мозгом?

Род приготовился к следующему пикированию воробья, держа флягу, словно щит.

Щит из фляги был никакой.

Птица ринулась вниз, со свистом рассекая воздух головой и клювом. Род следил за ее глазами и, увидев их, прыгнул.

Взметнулась пыль: огромный воробей отклонил свой мечевидный клюв от линии почвы, раскинул крылья, забил ими, в сантиметрах от земли обрел равновесие и могучими взмахами полетел прочь. Род стоял и молча смотрел, радуясь, что уцелел.

Его левая рука была мокрой.

Дожди были такой редкостью на севстралийских равнинах, что он не понимал, каким образом намочил ее. Он мельком посмотрел вниз.

Это была кровь, причем его собственная.

Птица-убийца не попала в него клювом, но задела похожими на бритву маховыми перьями, которые, мутировав, превратились в оружие; ость и опахало крупных перьев стали очень твердыми, а придаточные перья на концах крыльев приобрели исключительную остроту. Воробей порезал Рода так быстро, что тот ничего не заметил и не почувствовал.

Как и любой приличный севстралиец, он рассуждал с позиции оказания первой помощи.

Кровь текла не очень сильно. Как поступить: попробовать перевязать руку или скрыться от следующей атаки?

Птица решила этот вопрос за него.

Вновь раздался зловещий свист.

Род бросился на землю, пытаясь оказаться как можно ближе к основанию древесного ствола, где воробей не сможет на него спикировать.

Птица совершила серьезный стратегический просчет, решив, будто обезвредила Рода. Захлопав крыльями, она спокойно села и, склонив голову, принялась его разглядывать. Когда воробей двигал головой, мечевидный клюв грозно блестел в слабом солнечном свете.

Род добрался до дерева, обхватил ствол и начал подниматься.

Это едва не стоило ему жизни.

Он забыл, как стремительно воробьи могут перемещаться по земле.

Вот птица стоит, забавная и злобная, изучая его внимательными, яркими глазами, – а вот ее острый клюв уже впивается в тело Рода прямо под костью в плече.

Род испытал странное, влажное тянущее ощущение, когда воробей извлек клюв из его тела, боль в изумленной плоти, за которой последует агония. Он швырнул в птицу фонариком. И промахнулся.

Он уже ослабел от двух ран. Из руки по-прежнему капала кровь, рубашка на плече промокла.

Птица отступила и вновь изучала Рода, склонив голову. Род попытался оценить свои шансы. Один сильный удар рукой – и воробей погибнет. Птица думала, что обезвредила его, но это было верно лишь отчасти.

Если удар не достигнет цели… запишите одно очко птичке, признайте заслуги почсека, присудите победу Пылкому Простаку!

Теперь Род не сомневался, что за нападением стоит Хьютон Сайм.

Птица бросилась на него.

Род забыл, что собирался делать.

Вместо этого он пнул птицу ногой – и попал прямо по тяжелому, крупному телу.

Это было все равно что ударить по огромному мячу с песком.

Ноге было больно, однако птицу отбросило на добрых шесть или семь метров. Род метнулся за дерево и оттуда посмотрел на воробья.

Кровь, пульсируя, лилась из плеча.

Птица-убийца поднялась на ноги и уверенно, спокойно обходила дерево. Одно ее крыло обвисло – судя по всему, пинок пришелся по нему, а не по ногам или очень крепкой шее.

Птица вновь склонила свою смешную голову. Собственная кровь Рода капала с ее длинного клюва, теперь красного, а не серебристо-серого, как в начале схватки. Род пожалел, что мало интересовался этими птицами. Прежде он никогда не видел вблизи мутировавшего воробья и понятия не имел, как с ним бороться. Он знал только, что в очень редких случаях они нападали на людей – и иногда люди погибали.

Он попытался заговрить, попытался крикнуть, чтобы прибежали соседи и полиция. И понял, что совсем не владеет телепатией, только не сейчас, когда требовалось сосредоточить все внимание на птице, потому что следующее ее движение может обернуться для него окончательной смертью. Это будет не временная смерть, когда поблизости дежурят спасательные отряды. Рядом никого не было, совсем никого, за исключением возбужденного и сочувствующего зимородка-хохотуна, безумно заливавшегося на дереве.

Род закричал на птицу, надеясь ее испугать.

Воробей-убийца не обратил на крик никакого внимания, словно глухая рептилия.

Глупая голова качалась туда-сюда. Яркие глазки следили за Родом. Алый мечевидный клюв, быстро буреющий в сухом воздухе, примеривался, просчитывая наилучший путь к мозгу или сердцу. Род успел задуматься, каким образом птица решает геометрические задачи – угол приближения, линию удара, движение клюва, вес и направление удирающего объекта, то есть его самого.

Он отпрыгнул на несколько сантиметров, собираясь посмотреть на птицу с другой стороны ствола.

Послышалось шипение: такой беспомощный звук могла бы издать робкая, маленькая змейка.

Когда Род увидел птицу, у той вдруг оказалось два клюва.

Род удивился.

Он понял, в чем дело, лишь когда птица неожиданно упала на бок и осталась лежать – явно мертвая – на холодной сухой земле. Ее глаза были по-прежнему открыты, но опустели; тело едва заметно подергивалось. Крылья распахнулись в предсмертном спазме. Одно едва не задело древесный ствол, но охранная система выставила пластмассовую планку, чтобы отбить удар; жаль, что это устройство не было заодно предназначено и для защиты людей.

Только теперь Род увидел, что второй «клюв» на самом деле был дротиком, острие которого аккуратно вошло сквозь птичий череп прямо в мозг.

Неудивительно, что воробей рухнул мертвым!

Род огляделся в поисках своего спасителя, но тут земля поднялась и ударила его.

Он упал.

Кровотечение оказалось сильнее, чем он предполагал.

Он осмотрелся, почти по-детски ошеломленный и растерянный.

Сверкнула бирюза, и над ним выросла Лавиния. Она держала раскрытую аптечку и опрыскивала его раны криптодермом – живым бинтом, который стоил столько, что лишь Севстралия, экспортер струна, могла позволить себе снабжать им аптечки первой помощи.

– Тихо, – произнесла Лавиния вслух, – тихо, Род. Сначала нужно остановить кровь. Святые пастбища, ну тебе и досталось!

– Кто?.. – слабо спросил Род.

– Почсек, – сразу ответила она.

– Ты знаешь? – сказал он, потрясенный тем, что она так быстро все поняла.

– Не разговаривай, и я тебе скажу. – Она достала полевой нож и срезала с Рода липкую рубашку, чтобы наклонить бутылку с криптодермом и впрыснуть лекарство прямо в рану. – Я догадалась, что у тебя неприятности, когда Билл проехал мимо дома и сказал нечто безумное: что ты скупил полгалактики, потому что всю ночь играл в азартные игры со спятившей машиной и выиграл. Я не знала, где тебя искать, но подумала, что ты можешь быть в вашем старом храме, которого не видит никто посторонний. Я не знала, чего ждать, а потому захватила вот это. – Она шлепнула себя по бедру. Глаза Рода расширились. Лавиния стащила отцовскую килотонную гранату, которую разрешалось снимать с подставки только в случае инопланетной атаки. Прежде чем он успел задать вопрос, девушка ответила на него:

– Все в порядке. Сперва я сделала модель и поставила на ее место. Потом, когда я выносила ее из дома, включилась защитная система, и я объяснила, что задела ее своей новой шваброй, которая оказалась длиннее обычного. Неужели ты думаешь, что я буду просто стоять и смотреть, как Пылкий Простак убивает тебя? Я твоя кузина, твоя родня. Вообще-то я двенадцатая по счету после тебя в линии наследников Рока и всех чудесных вещей, что есть на этой ферме.

– Дай мне воды, – попросил Род. Он подозревал, что она болтает, чтобы отвлечь его внимание от плеча и руки. Когда Лавиния опрыскала его руку криптодермом, та полыхнула огнем, утихшим до простой ноющей боли. Плечо, которое обрабатывала Лавиния, время от времени взрывалось болью. Лавиния воткнула в него диагностическую иглу и теперь разглядывала крошечную яркую картинку на ее конце. Род знал, что игла обладает антисептическим и обезболивающим действием, а также является ультраминиатюрной рентгеновской установкой, но не думал, что кто-то захочет самостоятельно воспользоваться ею в полевых условиях.

На этот вопрос Лавиния тоже ответила прежде, чем Род успел его задать. Она была очень проницательной девушкой.

– Мы не знаем, что дальше предпримет почсек. Он мог втянуть в свои козни не только животных, но и людей. Я не осмелюсь обратиться за помощью, пока ты не окажешься в кругу друзей. Особенно с учетом того, что ты скупил половину миров.

– Откуда ты знаешь, что это он? – выдавил из себя Род. Ему не хватало дыхания.

– Я видела его лицо – услыжала его, когда заглянула в птичий мозг. Я увидела Хьютона Сайма, который общался с птицей каким-то странным способом, и увидела твое мертвое тело птичьими глазами, и почувствовала мощную волну любви и одобрения, счастья и вознаграждения, которые ждали птицу, когда дело будет сделано. Я думаю, этот человек злой, очень злой!

– Ты лично его знаешь?

– А кто из местных девушек его не знает? Он мерзкий человек. Его детство было отравлено, когда он понял, что у него будет короткая жизнь. Он так и не оправился. Некоторые жалеют его и не возражают против того, чтобы он был почсеком. Будь на то моя воля, я бы давным-давно отправила его в Комнату смеха! – Лицо Лавинии застыло маской ханжеской ненависти, столь нехарактерной для нее, обычно сияющей и веселой, что Род задумался над тем, какая глубокая горечь могла ее терзать.

– За что ты его ненавидишь?

– За то, что он сделал.

– А что он сделал?

– Он посмотрел на меня, – сказала она. – Посмотрел так, как не понравится ни одной девушке. Затем он заполз ко мне в сознание, пытаясь продемонстрировать все те глупые, бессмысленные, грязные вещи, которые хотел проделать.

– Но ведь он ничего не сделал? – уточнил Род.

– Нет, сделал, – огрызнулась она. – Просто не руками. Иначе я бы могла на него донести. И донесла бы. Причина в том, что он сделал своим разумом, в вещах, которые говрил мне.

– На это ты тоже можешь донести, – сказал Род. Он очень устал от разговоров, но испытал непонятное воодушевление, обнаружив, что у почсека есть еще враги.

– Нет, не могу, – ответила Лавиния; гнев, исказивший ее лицо, постепенно обращался печалью. Печаль была нежнее и мягче, но глубже и реальней гнева. Впервые Роб испытал тревогу за Лавинию. Что с ней не так?

Глядя мимо него, она сказала открытым полям и большой мертвой птице:

– Хьютон Сайм – худший из всех людей, кого я когда-либо знала. Надеюсь, он умрет. Он так и не примирился со своим испорченным детством. Старый больной мальчишка – враг мужчине. Мы никогда не узнаем, кем он мог стать. И если бы ты не был столь поглощен своими заботами, господин Род сто пятьдесят первый, то вспомнил бы, кто я такая.

– А кто ты? – само собой, спросил Род.

– Я – Отцовская Дочь.

– И что? Это можно сказать про всех девушек.

– Значит, ты ничего про меня не знаешь. Я – та самая Отцовская Дочь из «Песни отцовской дочери».

– Никогда ее не слышал.

Она посмотрела на него; в ее глазах стояли слезы.

– Тогда слушай, я спою ее тебе. И все это правда, правда, правда.

 
Нет, ты не знаешь этот мир.
И я хочу, чтоб так и было.
Ведь я надеждой сердца жил,
Но словно лед оно застыло.
Моя жена сошла с ума.
 
 
Мы были молоды. Любовь
Я ей отдал, себя всего.
Она рожала мне детей.
Но не осталось ничего.
Моя жена сошла с ума.
 
 
Полубольна, немолода,
Она за гранью всех границ.
И страхом отцвела любовь,
И нет уж прежних наших лиц.
Моя жена сошла с ума.
 
 
Да, ты не знаешь этот мир.
До войн мне, право, дела нет.
Ведь может шторм в твоем мозгу,
Изгнать из глаз небесный свет.
Моя жена сошла с ума.
 

– Вижу, ты все-таки слышал ее, – вздохнула Лавиния. – Именно так, как написал мой отец. Про мою мать. Мою собственную мать.

– О Лавиния, – сказал Род. – Мне так жаль. Я не думал, что это про тебя. А ведь ты моя четвероюродная или пятиюродная сестра. Но, Лавиния, здесь что-то не так. Как может твоя мать быть сумасшедшей, если на прошлой неделе в моем доме она выглядела совершенно нормальной?

– Она и не была сумасшедшей, – ответила Лавиния. – С ума сошел мой отец. Он сочинил эту жестокую песню про мою мать, и соседи пожаловались. У него был выбор: умереть в Комнате смеха или вечно жить безумным в больном месте. Он и сейчас там. А почсек… почсек угрожал вернуть его к нам, если я не сделаю то, чего он просит. Думаешь, я смогу простить такое? Когда-нибудь? После того, как люди пели эту отвратительную песню мне с тех самых пор, как я была младенцем? И тебя удивляет, что я ее знаю?

Род кивнул.

Проблемы Лавинии произвели на него впечатление, однако у него были собственные проблемы.

Солнце на Севстралии никогда не бывало жарким, но внезапно он почувствовал, что вспотел и хочет пить. Он также хотел спать, но его тревожили опасности, которые были повсюду.

Лавиния опустилась рядом с ним на колени.

– Закрой на секунду глаза, Род. Я буду говрить очень тихо, и, быть может, меня услышат только твои работники, Билл и Хоппер. Когда они придут, мы спрячемся и переждем день, а вечером сможем вернуться к твоему компьютеру и отсидеться там. Я попрошу их принести еду. – Она помедлила. – Род?

– Да?

– Прости меня.

– За что?

– За мои проблемы, – виновато сказала она.

– Теперь у тебя есть другие проблемы. Я, – сказал он. – Давай не будем винить себя. И ради овец, подруга, дай мне поспать.

Род соскользнул в сон, а Лавиния сидела рядом с ним, насвистывая громкий, чистый мотив с очень долгими нотами, которые не гармонировали друг с другом. Он знал, что некоторые люди, обычно женщины, делают так, когда пытаются сосредоточиться на телепатической передаче.

Прежде чем окончательно уснуть, он поднял на нее взгляд. Заметил, что глаза у нее странного темно-голубого цвета. Словно безумные, дикие, далекие небеса Старой Земли.