Текст книги "Инструментарий человечества"

Автор книги: Кордвайнер Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Все тихо, все спокойно. Он перекатился в канаву.

Люк безмолвно захлопнулся за ним. Род никогда этого не узнает, но дверь была запрограммирована на генетический код потомков Рода Макбана. Если бы за нее взялся любой другой человек, она бы оказала сопротивление – почти неодолимое.

Понимаете, это была не дверь Рода. Он был ее мальчиком.

– Эта земля создала меня, – вслух произнес Род, выбираясь из канавы и оглядываясь. Очевидно, молодой барашек проснулся; храп смолк, из-за тихого холма доносилось пыхтение. Снова хочет пить! Пастбище рока было не настолько богатым, чтобы позволить своим гигантским овцам неограниченное количество воды. Они жили неплохо. Род бы попросил попечителей продать овцу ради воды, если бы воцарилась настоящая засуха. Но не землю.

Землю – никогда.

Земля не продавалась.

В действительности не она принадлежала Роду – он принадлежал ей: сухим холмистым полям, укрытым ручьям и каналам, хитроумным приспособлениям, которые ловили каждую каплю, что в противном случае могла достаться соседям. Таково было фермерство: оно производило бессмертие и расплачивалось за него водой. Со своими финансовыми ресурсами Содружество могло затопить планету и создать маленькие океаны, но планета и люди считались одним экологическим целым. Старая Австралия, легендарный континент Старой Земли, теперь покрытый руинами покинутого китазийского города-мира Нанбьень, во времена своего расцвета была широкой, сухой, открытой, прекрасной; планета Старая Северная Австралия, благодаря мертвому весу собственных традиций, должна была оставаться такой же.

Представьте деревья. Представьте листья – растительность, которая несъеденной падает на землю. Представьте тысячи тонн льющейся воды, которую никто не встречает слезами облегчения или радостным смехом! Представьте Землю. Старую Землю. Саму Родину человечества. Род попытался представить целую планету, населенную Гамлетами, залитую музыкой и поэзией, по колено в крови и трагедии. Но не смог, хотя и пытался.

Ощущая холод, дрожь, трепет в самих нервах, он подумал:

Представьте земных женщин!

Какими ужасающе прекрасными они должны быть! Посвященные в древние, порочные искусства, окруженные предметами, которые Севстралия давным-давно запретила, возбужденные переживаниями, которые закон его собственного мира вычеркнул из книг! Он их увидит; это неизбежно; как, как он поступит, когда встретит настоящую земную женщину?

Надо спросить компьютер, пусть соседи и смеялись над ним за то, что он владел единственным чистым компьютером на всей планете.

Они не знали, что сделал его девятнадцатикратный прадед. Тот научил компьютер лгать. В компьютере хранились все запретные вещи, которые Закон Полной Очистки стер из севстралийской жизни. Он мог лгать, как кавалерист. Род гадал, был ли «кавалерист» неким архаичным земным чиновником, который только и делал, что лгал, день за днем, чтобы заработать на жизнь. Однако Роду компьютер обычно не лгал.

Если девятнадцатикратный прадед обращался с компьютером так же развязно и нетрадиционно, как и со всем прочим, то этот конкретный компьютер знал все о женщинах. Даже то, чего они сами не знали – или не желали знать.

Добрый компьютер! – подумал Род, труся по длинным полям к своему дому. Элеанор уже должна была приготовить обед. И могла вернуться Дорис. Билл и Хоппер рассердятся, если им придется ждать господина, чтобы сесть за стол. Решив поторопиться, Род двинулся прямиком к небольшой скале за домом, надеясь, что никто не увидит, как он с нее спрыгивает. Он был намного сильнее большинства знакомых ему людей, но по какой-то необъяснимой причине не хотел, чтобы они об этом знали.

Путь был свободен.

Он добрался до скалы.

Никого.

Он спрыгнул ногами вперед, оттолкнувшись пятками от обрыва, и заскользил по щебню вниз.

Там его ждала тетушка Дорис.

– Где ты был? – спросила она.

– Гулял, мадам, – ответил он.

Тетушка смерила его озадаченным взглядом, но больше не стала спрашивать. Кроме того, разговоры вслух всегда ее раздражали. Она терпеть не могла звук собственного голоса, который считала слишком высоким. Тема была закрыта.

В доме они поели. За дверью и светом масляной лампы серый мир окутала безлунная, беззвездная чернота. Это была ночь, его ночь.

Глава 5
Ссора за обеденным столом

После еды он дождался, пока Дорис вознесет благодарность королеве. Она сделала это, но ее глаза под густыми бровями выражали нечто совсем иное.

– Ты собираешься уйти, – сказала она сразу после молитвы. Это было обвинение, а не вопрос.

Два наемных работника посмотрели на них с безмолвным сомнением. Неделю назад он был мальчишкой. Сейчас он не изменился, но по закону стал мужчиной.

Работница Элеанор тоже на него посмотрела. И незаметно улыбнулась самой себе. Она всегда принимала его сторону, если на сцене появлялся третий человек; когда они были наедине, она придиралась к нему, насколько хватало смелости. Она знала родителей Рода, прежде чем те отправились в иной мир на давно заслуженный медовый месяц и разлетелись на молекулы, попав в схватку грабителей с полицией. Это позволяло Элеанор считать Рода своей собственностью.

Он попытался заговрить с Дорис, просто чтобы посмотреть, получится ли.

Не получилось. Работники вскочили и кинулись во двор, Элеанор осталась сидеть на стуле, крепко вцепившись в стол, но ничего не говоря, а тетушка Дорис завизжала так громко, что Род не мог разобрать слов.

Он знал, что она имела в виду «Прекрати!», а потому прекратил и одарил ее приветливым взглядом.

С этого началась схватка.

Ссоры были обычным делом в жизни севстралийцев, поскольку Отцы утверждали, что они оказывают терапевтическое действие. Дети могли ссориться, пока взрослые не прикажут им прекратить, полноправные граждане могли ссориться, пока в дело не вступали господа, господа могли ссориться, пока не появлялся владелец, а владельцы могли ссориться, если, в конце концов, хотели решить дело дракой. Никто не мог ссориться в присутствии инопланетянина, во время тревоги и с членом вооруженных сил либо полиции при исполнении.

Род Макбан был господином и владельцем, но у него имелись попечители; он был мужчиной, но еще не получил официальных бумаг; он был инвалидом. Все правила смешались.

Вернувшись за стол, Хоппер пробормотал:

– Сделаешь так еще раз, парень, и я хорошенько тебя взгрею!

С учетом того, как редко он говорил вслух, голос у него был очень красивый – звучный баритон, сочный, сильный и искренний, заставлявший ему верить.

Билл ничего не сказал, но по тому, как гримасничало его лицо, Род понял, что он на огромной скорости говрит с другими, выражая свою обиду.

– Если ты говришь про меня, Билл, – произнес Род с нотками заносчивости, которой не испытывал, – сделай милость, используй слова – или убирайся с моей земли!

Голос Билла был скрипучим, как старый механизм.

– Имей в виду, мелкий сопливый англичанишка, что на мое имя в «Сидней эксчейндж» лежит больше денег, чем стоишь ты и вся твоя паршивая земля. Не говори мне убраться с твоей земли, безмозглый недогосподин, иначе я так и сделаю. А потому заткнись!

Род почувствовал, как желудок завязывается узлом от гнева. Гнев вспыхнул ярче, когда он ощутил сдерживающую руку Элеанор на своем предплечье. Он не желал, чтобы другой человек, еще один чертов бесполезный нормальный человек, приказывал ему, как поступить с говреньем и слыжаньем. Лицо тетушки Дорис скрывал фартук: она, как обычно, прибегла к слезам.

Когда он уже собирался снова заговорить и, быть может, навеки лишиться Билла, его разум загадочным образом прояснился, как это иногда бывало; теперь Род слыжал на мили вокруг. Другие ничего не заметили. Он видел надменный гнев Билла, у которого в «Сидней эксчейндж» хранилось больше денег, чем было у многих владельцев ферм, в ожидании того часа, когда он выкупит землю, покинутую его отцом; он видел честное недовольство Хоппера – и с некоторым смущением понял, что тот смотрит на него с гордостью и насмешливой привязанностью; в Элеанор он увидел только бессловесную тревогу, страх, что она может лишиться его, как лишилась стольких домов из-за хнннхннн-хнн дззммммм, странной, бессмысленной отсылки, которая имела форму в ее сознании, но не в его; а в тетушке Дорис он услышал, как та зовет внутренним голосом: «Род, Род, Род, вернись! Может, это и твой сын, а я Макбан до последней капли крови, но никогда не пойму, как обращаться с таким калекой».

Билл все еще ждал от него ответа, когда в голову Роду пришла новая мысль:

«Ты дурак! Иди к своему компьютеру!»

«Кто это сказал?» – подумал он, пытаясь не говрить, а просто думать в своем сознании.

«Твой компьютер», – ответил далекий мысленный голос.

«Ты не можешь говрить, – возразил Род. – Ты чистая машина, в тебе нет животного мозга».

«Когда ты обращаешься ко мне, Родерик Фредерик Рональд Арнольд Уильям Макартур Макбан, я могу говрить через само пространство. Я настроен на тебя, а ты только что крикнул своим говрящим разумом. Я чувствую, что ты меня слыжишь».

– Но… – вслух сказал Род.

– Полегче, парень, – произнес Билл рядом с ним. – Полегче. Я не серьезно.

– У тебя один из твоих припадков, – сообщила красноносая тетушка Дорис, возникая из-за своего фартука.

Род поднялся.

– Простите, – сказал он всем. – Пойду пройдусь ненадолго. В ночи.

– Ты собрался к тому чертову компьютеру, – сказал Билл.

– Не ходите, господин Макбан, – попросил Хоппер. – Не позволяйте нам настолько вывести вас из себя. Скверно находиться рядом с этим компьютером даже днем, но ночью это должно быть ужасно.

– Откуда ты знаешь? – огрызнулся Род. – Ты никогда не был там ночью. А я был. Много раз…

– В нем мертвецы, – сказал Хоппер. – Это старый военный компьютер. Твоей семье вообще не следовало покупать его. Ему не место на ферме. Такую вещь надо вывести в космос на орбиту.

– Ну ладно, Элеанор, – произнес Род. – Ты скажешь мне, как поступить. Все остальные уже это сделали, – добавил он с затухающими углями гнева. Его способность слыжать угасла, и он вновь видел вокруг привычные непроницаемые лица.

– Без толку, Род. Иди к своему компьютеру. Тебе выпала странная жизнь – и только ты можешь ее прожить, господин Макбан, а не все эти люди.

В ее словах был смысл.

Род поднялся и вместо прощания повторил:

– Простите.

Он нерешительно замер в дверях. Ему бы хотелось попрощаться с ними лучшим способом, но он не знал, как это сделать. Все равно он не мог говрить, так, чтобы его услыжали. Разговор вслух был слишком грубым, слишком убогим для жизненных тонкостей, которые следовало выразить. Все остальные смотрели на него, а он – на них.

– Нга! – издал он вопль, полный недовольства собой и нежного отвращения.

Судя по их лицам, они поняли, что он имел в виду, хотя это слово ничего не значило. Билл кивнул, Хоппер казался приветливым и немного встревоженным, тетушка Дорис перестала шмыгать носом и начала было вытягивать руку, но замерла посреди жеста, а Элеанор осталась сидеть неподвижно за столом, поглощенная собственными невысказанными тревогами. Род повернулся.

Куб света лампы и комната остались позади; впереди лежала тьма всех севстралийских ночей, которую изредка прорезали странные траектории молний. Род направился прочь, в сторону здания, которое кроме него могли видеть лишь избранные и в которое мог войти только он. Это был запретный, невидимый храм; в нем размещался семейный компьютер Макартуров, к которому был подсоединен более старый компьютер Макбанов; храм этот назывался Дворцом ночного губернатора.

Глава 6
Дворец ночного губернатора

Род бежал по холмистой земле, своей земле.

Другие, телепатически нормальные севстралийцы использовали бы в качестве ориентиров слова, услыжанные в ближайших домах. Род не мог руководствоваться телепатией, а потому насвистывал странный фальшивый мотив с множеством бемолей. Эхо возвращалось в его подсознание благодаря сверхчувствительному слуху, который развился у него, чтобы компенсировать неспособность слыжать разумом. Он почувствовал пригорок впереди и взбежал по нему; обогнул заросли кустов; услышал своего самого молодого барана, Душку Уильяма, который издавал оглушительный храп зараженного сантакларой животного в двух холмах от Рода.

Вскоре он его увидел.

Дворец ночного губернатора.

Самое бесполезное здание на всей Старой Северной Австралии.

Плотнее стали – и все же не видимое обычному глазу, если не считать призрачного силуэта, очерченного осевшей пылью.

Когда-то Дворец действительно был дворцом, на Хеопсе II, один полюс которого всегда был обращен к своей звезде. Местные жители сколотили состояния, когда-то сравнимые с богатством Старой Северной Австралии. Они обнаружили Пушистые горы, гряды высоких пиков, поросших цепким неземным лишайником. Этот лишайник был шелковистым, мерцающим, теплым, крепким и до невозможности прекрасным. Люди разбогатели, аккуратно отделяя его от камня, чтобы пересадить и продать более богатым мирам, где роскошные ткани покупали за сумасшедшие деньги. На Хеопсе II даже было два правительства: дневных жителей, которые занимались торговлей и посредничеством, поскольку жаркие солнечные лучи губили их лишайник, и ночных жителей, которые забирались глубоко в ледяные зоны в поисках малорослого лишайника – мягкого, цепкого и нежно-чудесного.

Даймони прилетели на Хеопс II, как и на многие другие планеты, включая Землю, саму Родину человечества. Они вышли из ниоткуда и туда же вернулись. Одни считали их людьми, которые приспособились жить в подпространстве, связанном с плоскоформированием; другие думали, что у них была искусственная планета, на внутренней поверхности которой они обитали; третьи полагали, что они освоили прыжки в другие галактики; некоторые настаивали, что даймони не существует. Последнюю позицию было трудно удерживать, поскольку даймони расплачивались крайне зрелищной архитектурой – зданиями, которые противостояли коррозии, эрозии, времени, теплу, холоду, напряжению и оружию. На самой Земле их величайшим чудом был Землепорт – сооружение, напоминавшее винный бокал высотой двадцать пять километров, с огромным ракетным полигоном на вершине. На Севстралии они не оставили ничего; быть может, они даже не хотели встречаться с севстралийцами, которые славились своей грубостью и неприязнью к чужакам, что явились на их родную планету. Очевидно, даймони решили проблему бессмертия на собственных условиях и собственным способом; они были крупнее большинства человеческих рас и обладали одинаковыми пропорциями, ростом и красотой; они не выглядели ни молодыми, ни старыми, не проявляли чувствительности к болезням, говорили с медоточивой серьезностью – и приобретали богатства для собственного коллективного пользования, а не ради перепродажи или выгоды. Они никогда не пытались достать струн или сырой вирус сантаклара, из которого его выделяли, хотя торговые корабли даймони проходили рядом с маршрутами вооруженных, сопровождаемых конвоем севстралийских торговых судов. Имелось даже одно изображение, на котором была показана встреча двух рас в главном порту Олимпии, планете слепых приемников: высокие, откровенные, энергичные, грубые и невероятно богатые севстралийцы; не менее богатые, сдержанные, красивые, утонченные и бледные даймони. Севстралийцы проявляли восхищение (и презрение) по отношению к даймони; даймони проявляли изящество и снисходительность по отношению ко всем, включая севстралийцев. Встреча провалилась. Севстралийцы не привыкли встречать людей, которых не интересовало бессмертие, даже задешево; даймони с пренебрежением восприняли расу, которая не только не ценила архитектуру, но и пыталась не пустить архитекторов на свою планету, кроме как в целях обороны, и которая желала вести простую, тяжелую, фермерскую жизнь до конца времен. Лишь когда даймони отбыли, чтобы больше не вернуться, севстралийцы осознали, что проворонили одну из величайших сделок всех времен: лишились чудесных зданий, которые даймони столь щедро строили на других планетах, куда прилетали для торговли или визитов. На Хеопсе II ночной губернатор достал древнюю книгу и сказал:

– Хочу это.

Даймони, чей глаз был наметан на пропорции и фигуры, ответили:

– В нашем мире тоже есть этот рисунок. Это здание с Древней Земли. Когда-то оно называлось Храмом Артемиды Эфесской, но обрушилось еще до начала космической эпохи.

– Я хочу его, – сказал губернатор ночи.

– Это нетрудно сделать, – ответил один из даймони, каждый из которых выглядел как принц. – Мы построим его тебе к завтрашней ночи.

– Минуточку, – запротестовал ночной губернатор. – Мне не нужна вся эта штука. Я хочу только фасад, чтобы украсить мой дворец. У меня отличный дворец, и все защитные приспособления встроены прямо в него.

– Если ты позволишь нам выстроить для тебя дом, – мягко заметил один из даймони, – тебе больше никогда не понадобятся защитные приспособления. Только робот, чтобы закрыть окна от мегатонных бомб.

– Вы хорошие архитекторы, господа, – ответил ночной губернатор, причмокнув губами над моделью города, которую они ему показали, – но я предпочту защиту, которую знаю. Так что мне от вас нужен только фасад. Как на рисунке. Кроме того, я хочу, чтобы он был невидимым.

Даймони переговорили друг с другом на своем языке, который на слух, казалось, имел земное происхождение, но который так и не удалось расшифровать на основании немногочисленных уцелевших записей их визитов.

– Ладно, – сказал один из них, – пусть будет невидимым. Ты по-прежнему хочешь Храм Артемиды Эфесской со Старой Земли?

– Да, – ответил ночной губернатор.

– Зачем, если ты не сможешь его увидеть? – спросил даймони.

– Это третье условие, господа. Я хочу, чтобы его мог видеть я и мои наследники, но больше никто.

– Если он будет плотным, но невидимым, любой увидит его, когда пойдет ваш мелкий снег.

– Об этом я позабочусь, – ответил ночной губернатор. – Я заплачу сумму, которую мы обсуждали: сорок тысяч первосортных кусков шерсти Пушистых гор. Но вы сделаете этот дворец невидимым для всех, кроме меня и моих потомков.

– Мы архитекторы, а не волшебники! – заметил даймони в самом длинном плаще, возможно, главный среди них.

– Я так хочу.

Даймони пообщались друг с другом, обсуждая какой-то технический вопрос. Наконец один из них подошел к ночному губернатору и сказал:

– Я корабельный хирург. Могу я тебя осмотреть?

– Зачем? – спросил ночной губернатор.

– Чтобы понять, сможем ли мы настроить здание на тебя. В противном случае нам не удастся даже предложить способ выполнить твои требования.

– Ладно, – ответил ночной губернатор, – осматривай.

– Здесь? Сейчас? – удивился врач-даймони. – Разве ты не предпочтешь тихое место или уединенную комнату? А может, ты поднимешься на борт нашего корабля? Это было бы очень удобно.

– Для вас, но не для меня, – возразил ночной губернатор. – Здесь мои люди держат вас на прицеле. Вы не вернетесь на свой корабль живыми, если попытаетесь украсть у меня мою шерсть Пушистых гор или похитить меня, чтобы затем обменять на мои богатства. Ты осмотришь меня здесь и сейчас. Так или никак.

– Ты грубый, черствый человек, губернатор, – произнес другой элегантный даймони. – Лучше скажи своей охране, что просишь нас осмотреть тебя. Иначе они могут занервничать, и могут пострадать люди, – сообщил он со слабой снисходительной улыбкой.

– Действуйте, пришельцы, – сказал ночной губернатор. – Мои люди слышали весь разговор через микрофон в моей верхней пуговице.

Две секунды спустя он пожалел о своих словах, но было слишком поздно. Четверо даймони подхватили его и закружили так ловко, что охрана не смогла понять, каким образом их губернатор вмиг лишился всей одежды. Должно быть, один из даймони парализовал его или загипнотизировал: губернатор также лишился дара речи. Впоследствии он даже не мог вспомнить, что они с ним делали.

Охранники ахнули, увидев, как даймони извлекают бесконечные иглы из глазных яблок губернатора, но не заметив, как эти иглы туда вошли. Охранники подняли оружие, когда ночной губернатор приобрел яркий, флуоресцирующий зеленый цвет, и разинули рты, принялись корчиться и извергать содержимое желудков, когда даймони начали заливать в губернатора содержимое множества бутылочек. Не прошло и получаса, как даймони расступились.

Губернатор, голый, покрытый пятнами, сел, и его вырвало.

Один из даймони негромко сказал охранникам:

– Он не пострадал, но, как и его наследники на протяжении многих поколений, будет видеть ультрафиолетовые волны. Уложите его в постель. К утру он придет в норму. И, кстати, не пускайте никого к дворцовому фасаду сегодня ночью. Мы будем строить здание, которое он попросил. Храм Артемиды Эфесской.

Начальник охраны ответил:

– Мы не можем убрать охрану из дворца. Это наш штаб, и никто, даже сам губернатор ночи, не имеет права оставлять его без охраны. Дневные люди могут снова на нас напасть.

Даймони мягко улыбнулся.

– В таком случае запишите их имена и узнайте последние слова. Мы не станем с ними сражаться, офицер, но если они окажутся на пути нашей работы сегодня ночью, мы встроим их прямо в новый дворец. Завтра их вдовы и дети смогут восхищаться ими в виде статуй.

Начальник охраны посмотрел на своего хозяина, который лежал пластом на полу, сжимая голову руками. Тот выкашлял слова:

– Оставьте… меня… в покое!

Начальник охраны снова посмотрел на холодного, сдержанного даймони. И сказал:

– Я сделаю, что смогу, сэр.

Эфесский храм был готов к следующему утру.

Его поддерживали дорические колонны Древней Земли; фриз украшали боги, жрецы и лошади; здание было совершенным в своих пропорциях.

Ночной губернатор мог его видеть.

Прислужники губернатора – нет.

Сорок тысяч отрезов шерсти Пушистых гор были уплачены.

Даймони отбыли.

Губернатор умер, и его наследники, которые могли видеть здание, тоже. Дворец можно было увидеть только в ультрафиолетовых лучах, и обычные люди могли созерцать храм на Хеопсе II, лишь когда особенно сильная буря очерчивала его жесткой снежной пылью.

Но теперь оно принадлежало Роду Макбану и находилось на Старой Северной Австралии, а вовсе не на Хеопсе II.

Как это случилось?

И кому понадобилось покупать невидимый храм?

Дикому Уильяму, вот кому. Дикому Уильяму Макартуру, который радовал, раздражал, позорил и веселил целые поколения севстралийцев своими фантастическими розыгрышами, невероятными причудами и капризами, охватывавшими весь мир.

Уильям Макартур был двадцатидвухкратным прадедом Рода Макбана по материнской линии. Он был человеком своего времени, настоящим человеком. Счастливым, пьяным от остроумия, когда трезвым как стеклышко; трезвым от очарования, когда вдребезги пьяным. При желании он мог уболтать ноги покинуть овцу, мог уболтать Содружество забыть про законы.

И уболтал.

Содружество скупало все строения даймони, которые могло отыскать, и использовало их вместо сторожевых аванпостов. Симпатичные маленькие викторианские коттеджи отправляли на орбиту в качестве дальних опорных пунктов. В других мирах покупали театры и доставляли через космос на Старую Северную Австралию, где они становились бомбоубежищами или ветеринарными центрами для вечно больных овец, дающих богатство. Никто не мог разобрать построенное даймони здание, и потому оставалось только срезать его с недаймонийского фундамента, поднять при помощи ракет или плоскоформирования и зашвырнуть через космос на новое место. О разгрузке севстралийцы могли не беспокоиться: они просто роняли дома. С ними при этом ничего не происходило. Некоторые простые строения даймони разваливались, поскольку были сделаны разборными, но если они были цельными, то цельными и оставались.

Дикий Уильям прослышал про храм. Хеопс II лежал в руинах. Лишайник заболел растительной инфекцией и погиб. Немногочисленные оставшиеся хеопсяне стали нищими, выпрашивавшими у Инструментария статус беженцев и эмигрантов. Содружество купило их маленькие домики, но даже Содружество Старой Северной Австралии не знало, как поступить с невидимым и невероятно красивым греческим храмом.

Дикий Уильям посетил его. Серьезно осмотрел, в прямом смысле, через снайперский прицел в ультрафиолетовом режиме. Убедил правительство позволить ему потратить половину своего колоссального состояния на то, чтобы поставить храм в долине, рядом с Пастбищем рока.

И теперь он принадлежал Роду Макбану. И там размещался его компьютер. Его собственный компьютер.

Род мог общаться с ним через удлинитель, который шел в провал со спрятанными сокровищами. Иногда он беседовал с ним через переговорную точку в поле, которая детально воспроизводила блестящий красно-черный металл старого компьютера. Или он мог прийти в это странное здание, во Дворец ночного губернатора, и, подобно древним почитателям Артемиды, воскликнуть: «Велика ты, о Артемида Эфесская!» Если он входил таким образом, перед ним возникала полнофункциональная консоль, которую автоматически разблокировало его присутствие, как ему показал его дед три детства назад, когда старик Макбан еще питал надежды, что Род станет обычным севстралийским мальчиком. Дед, использовав собственный личный код, разблокировал панель доступа и предложил компьютеру сделать защищенную от случайных ошибок запись Рода, чтобы машина всегда узнавала Родерика Фредерика Рональда Арнольда Уильяма Макартура Макбана CLI, какого бы возраста тот ни достиг, как бы ни покалечился или ни замаскировался, каким бы больным или отчаявшимся ни вернулся к машине своих праотцов. Старик даже не поинтересовался у компьютера, каким образом проводилась идентификация. Он ему доверял.

Род поднялся по ступеням Дворца. Своим вторым зрением он видел сверкающие колонны с древней резьбой; он не знал, почему может видеть в ультрафиолете, поскольку не замечал различий между собой и другими людьми по части глаз, разве что у него чаще болела голова от долгого пребывания на улице при слабой облачности. Но в такие моменты, как этот, эффект был потрясающим. Это было его время, его храм, его собственное место. Он мог видеть, в отраженном Дворцом свете, то, ради чего многие его родственники выбирались по ночам из дома. Они тоже видели Дворец – частью семейного наследия была способность созерцать храм, которого не могли видеть друзья, – но не могли в него войти.

Он один мог.

– Впусти меня, компьютер! – крикнул Род.

– Запрос избыточен, – ответил компьютер. – Вход для тебя всегда открыт. – У него был мужской севстралийский голос, в котором звучали театральные нотки. Род не был уверен, что этот голос принадлежал его собственному предку; когда он прямо спросил компьютер, чей голос тот использует, машина ответила: «Данная информация была удалена из моей памяти. Я не знаю. Исторические свидетельства указывают на то, что это был мужчина, который жил в то время, когда меня здесь установили, уже пожилой, когда была сделана запись».

Род ощущал бы себя энергичным и умным, если бы не чувство благоговения, которое ему внушал Дворец ночного губернатора, ярко сиявший под темными севстралийскими облаками. Он хотел сказать что-нибудь легкомысленное, но смог только пробормотать:

– Вот я.

– Принято и учтено, – сообщил компьютерный голос. – Будь я человеком, принес бы тебе поздравления, поскольку ты еще жив. Но я компьютер, и у меня нет мнения на этот счет. Я просто отмечаю факт.

– Что мне теперь делать? – спросил Род.

– Слишком общий вопрос, – ответил компьютер. – Хочешь выпить воды или посетить уборную? Я могу показать, куда идти. Хочешь сыграть со мной в шахматы? Я могу выиграть ровно столько партий, сколько ты скажешь.

– Заткнись, идиот! – крикнул Род. – Я имел в виду не это.

– Компьютеры становятся идиотами, только когда ломаются. Я не сломан. Следовательно, обращение «идиот» применено ко мне некорректно, и я удалю его из своей памяти. Пожалуйста, повтори вопрос.

– Что мне делать со своей жизнью?

– Ты будешь работать, женишься, станешь отцом Рода Макбана сто пятьдесят второго и еще нескольких детей, умрешь, и твое тело с большими почестями запустят на бесконечную орбиту. Ты хорошо справишься.

– А если я этой же ночью сломаю шею? – возразил Род. – Тогда ты окажешься неправ.

– Я окажусь неправ, но вероятность все равно в мою пользу.

– Что мне делать с почсеком?

– Повтори.

Роду пришлось рассказать историю несколько раз, прежде чем компьютер понял.

– Я не обладаю данными касательно этого человека, которого ты столь путано именуешь то Хьютоном Саймом, то Пылким Простаком, – сказал он. – Его личная история мне неизвестна. Шансы против того, что ты сможешь убить его незамеченным, составляют одиннадцать тысяч семьсот тринадцать к одному, поскольку слишком много людей знают тебя и знают, как ты выглядишь. Я вынужден предоставить тебе самому решать проблему почсека.

– У тебя нет никаких идей?

– У меня есть ответы, а не идеи.

– Тогда достань мне кусок фруктового пирога и стакан свежего молока.

– Это обойдется тебе в двенадцать кредитов, а дойдя до своего дома, ты сможешь получить то же самое бесплатно. В противном случае мне придется купить запрошенное в Чрезвычайном центре.

– Я сказал, достань их, – повторил Род.

Машина зажужжала. Новые огни вспыхнули на консоли.

– Чрезвычайный центр одобрил доступ к своим запасам. Завтра ты оплатишь их восполнение.

Открылась дверь. Наружу выскользнул поднос с сочным куском фруктового пирога и стаканом пенящегося свежего молока.

Род уселся на ступени своего дворца и принялся за еду.

– Ты должен знать, как поступить с Пылким Простаком, – небрежно сказал он компьютеру. – Будет ужасно обидно, если окажется, что я прошел Сад смерти лишь для того, чтобы этот придурок раздавил меня.

– Он не сможет тебя раздавить. Ты слишком крепкий.

– Это идиома, дурак! – воскликнул Род.

Машина задумалась.

– Идиома распознана. Коррекция внесена. Я приношу тебе извинения, дитя Макбан.

– Снова ошибка. Я больше не дитя Макбан. Я господин и владелец Макбан.

– Я сверюсь с центром, – ответил компьютер. Снова повисла долгая пауза, заплясали огни. Наконец компьютер ответил: – Твой статус не определен. Ты и то и другое. В случае чрезвычайной ситуации ты господин и владелец Пастбища рока, в том числе и меня. В остальное время ты по-прежнему дитя Макбан, до тех пор, пока твои попечители не подготовят соответствующие документы.

– Когда они это сделают?

– Преднамеренное действие. Человеческое. Время не определено. Судя по всему, через четыре или пять дней. Когда они освободят тебя, почсек получит законное право ходатайствовать о твоем аресте по причине твоей некомпетентности и опасности как владельца. С твоей точки зрения, это будет печально.

– А что думаешь ты? – спросил Род.

– Я думаю, что это дестабилизирующий фактор. Я говорю тебе правду.