Текст книги "Прикосновенье"

Автор книги: Константин Ваншенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

В чистой воде ручья.

Пухли в тазах спирали

Выжатого белья.

Будничные фасоны —

Фартуки и платки,

Кофточки и кальсоны,

Платьица и портки.

Что нам таиться, дескать!

Было в руках у них

Женских вещей и детских

Более, чем мужских.

Девки стирали тоже.

Грудой белье в тазах.

Ровный загар по коже,

Сдержанный блеск в глазах.

В брызгах и мыльной пене

Сели они рядком,

Матовые колени

Выставив над мостком.

Впрочем, нашелся довод,

Действующий верней, —

И после службы – в город

Вытянувший парней.

«Груда бревен, а возле…»

Груда бревен, а возле,

Как с картинки былой,

Деревянные козлы

С прислоненной пилой.

Желтой лужей опилки,

Да вразброс кругляки.

А правее развилки —

Блеск холодной реки.

Сумрак пасмурной дали,

Бледно-ясная высь…

Пять минут отдыхали,

Встали, снова взялись.

Еще шибче и строже

Пилят. Старшая – мать,

Но и дочери тоже

Лет уже двадцать пять.

Пусть им лица обвеет

Иногда ветерком.

Ребятишки обеих

Копошатся кругом.

А посмотрят со склона —

Блещет речки слюда,

И пропеллеры с клена

Залетают сюда.

«Шла чуть свет, как бывало, вы…»

Шла чуть свет, как бывало, вы

Ощущая: движенья ловки, —

Встретить девочку из Москвы

На автобусной остановке.

Как неделю и год назад,

Посредине воскресной рани,

Рассекая совхозный сад.

Что пред нею лежал в тумане.

С ветки яблоко сорвала,

Оглянувшись по-молодому,

Тут же сторожу соврала,

Что оно у нее из дому.

И сквозил перед нею день,

А за ним еще дни другие —

В смутных отзвуках деревень,

В неизведанной ностальгии.

КРАНОВЩИЦА

Женская работа – крановщица.

В этом убеждаешься опять.

Кран довольно легкая вещица,

Если им толково управлять.

Плавный круг – как сразу после взлета,

Ветру и дождю наперерез.

Женская и девичья работа.

Лишь дрожит внизу противовес.

Жизнь идет не так, чтоб слишком гладко,

Жизнь, она по-разному идет.

Но, как прежде, длится эта кладка —

День, и сутки целые, и год.

Сладко над сияющим простором,

Где в дыму железные пути,

Кирпичи или бадью с раствором,

Как на коромысле, пронести.

«Северное хмурое село…»

Северное хмурое село.

Божий храм семнадцатого века,

Что приезжим нравится зело,

Несмотря, что в нем библиотека.

Будний день. Не слышно ничего.

Мотоцикл у серого забора,

И девчонка смотрится в его

Зеркальце обратного обзора.

А над ней подобьем колеса,

Этаким изогнутым навесом,

Бледные мерцают небеса,

Кругло ограниченные лесом.

НАД КОСОГОРОМ

На скамеечке, над косогором,

Две старухи сидят в вышине,

И открыта их выцветшим взорам

Вся волнистая местность вполне.

Там шоссе изгибается твердо,

И по краю гудронной волны —

Как дорожные столбики – ведра,

Что напыщенных яблок полны.

Проезжающий лезет в бумажник,

Про себя усмехаясь хитро,

Помещает покупку в багажник,

А рублевку в пустое ведро.

Две старухи сидят на припеке,

Непричастные к этой возне.

Ровной осени тонкие токи

Входят в кровь или бродят вовне.

И, почти задевая соседок, —

Так безбожно сады разрослись, —

Обрываются яблоки с веток

И стремительно катятся вниз…

НА ВОКЗАЛЕ

Духота вокзала.

Храп со всех сторон.

Не стерпела, встала,

Вышла на перрон.

Близок час рассвета.

Чуть качнулась мгла.

По асфальту где-то

Шаркает метла.

Вдалеке, у стрелок,

Отмечает слух

Буферных тарелок

Многократный стук.

Спит солдат на лавке.

Пасмурно. Тепло.

Сколько до отправки —

Видно на табло.

И в вагоне скоро,

Придержав платок,

Ты глотнешь простора

Этого глоток,

Что без всякой позы,

Безо всяких фраз

Молодые слезы

Вышибет из глаз.

СОВРЕМЕННИЦА

На лавочке ждала, купив билет, —

Ей были чужды рестораны с пальмами.

И вообще в теченье долгих лет

Вагонами не пользовалась спальными.

Не громоздила горы барахла,

На малой полке умещала платьица.

Достоинство и гордость берегла.

Случалось плакать, не случалось плакаться.

Работала – не покладая рук.

А отдыхала – разве что урывками.

Но с этим миром, плещущим вокруг,

Обменивалась все-таки улыбками.

ХОЗЯЙКА

Печь топить приближается время.

Входишь в дом. У тебя на руках

Перемерзших поленьев беремя

В нежных, в берестяных завитках.

Дети, каждому зрелищу рады,

Из печи выгребают золу,

А январского солнца квадраты,

Чуть колеблясь, лежат на полу.

Печь охвачена пламенем спорым,

Шум огня ребятишек увлек,

Вылетает смешным метеором

К их ногам небольшой уголек.

Дети студят его на ладони,

Желтый свет им ложится на лбы.

И тепло уже, кажется, в доме

От одной этой мирной пальбы.

А на стенке портреты: хозяин —

Добрый плотник, что ставит дома,

Дети, бабушка, Юрий Гагарин

И совсем молодая – сама.

БРОШЕННАЯ

Не венчана и не расписана,

Жестоко брошена с дитем,

То вверх по улочке, то вниз она

Идет намеченным путем.

Когда она выходит на люди,

Глядят из каждого окна.

Ступает будто бы по наледи

Настороженная она.

С каким скрываемым усилием

Она минует каждый двор.

Старух загорьевских консилиум

Уже ей вынес приговор.

«…Ну, ничего, потерпим капельку

И лучше будет нам, чем тут.

Глядишь, устроимся на фабрику,

И место нам в яслях дадут.

И станешь там ширять лопаткою

В песке, пока не надоест.

А может, будем с новым папкою —

Ужель на жизни ставить крест!..»

А перед взором чуб соломенный,

Что так мучительно знаком,

С цветочком белым над заломленным

Потрескавшимся козырьком.

СОСЕДИ

Я довольно быстро свыкся с вашими

Возвращеньями: примолкший каблучок,

Поворот ключа в замочной скважине,

Смутный смех и выключателя щелчок.

Ни в какой вы не нуждались помощи,

Но огромная стояла тишина,

И среди безмолвья этой полночи

Ваша жизнь была защиты лишена.

«Вы у жизни на краю…»

Вы у жизни на краю

(Как бежит она!)

Юность видите свою

Неожиданно.

Вот вы из лесу домой

С клюквой в коробе.

Вот зима уже. Зимой —

Пар из проруби.

И замерзшие следы

Расплескавшейся воды

Из ведерочка

Там, где горочка.

Стал парнишка на пути,

Ловко выгадал:

– Поцелуешь – дам пройти! —

Вот что выдумал.

Обручальное кольцо,

Слабый свет его.

Позабытое лицо

Парня этого.

Слезы лить из-за него

Вы не будете.

Вспомнили – и ничего,

И забудете.

И глядеться в гладь стекла

Вы устанете.

Потускнели зеркала

Вашей памяти.

В ПОЛЯХ

В полях осенних смерть-старуха

Бредет с косой или клюкой,

А роща кладбища сторуко

Грозит, чернея за рекой.

Неужто к нам она причастна?

При этой мысли всякий раз

Мы сознаем, что жизнь прекрасна

И часто баловала нас.

Не девочка, что лишь невинна,

Не девушка, что лишь робка.

Жизнь – женщина и, как рябина,

Сладка бывает и горька.

Неужто – спросим временами —

Среди обычной кутерьмы

Она стареет вместе с нами,

Хотя и медленней, чем мы?..

ЖЕНА

Он умер, а его жена

Жива-здорова.

Из растворенного окна

Глядит сурово.

Жестока эта полоса

И мысли эти.

Но раздадутся голоса:

Приедут дети.

И жизнь пойдет с их жизнью в лад,

Им карты в руки.

Потом еще смягчится взгляд:

Приедут внуки.

И все как будто ничего.

Родные лица.

И лишь с отсутствием его —

Не примириться.

Ах, молодые, напрямик

Шагали двое…

Как повернется мой язык

Назвать вдовою?

ПОСЛЕВОЕННОЕ

Жмется ситчика пестрота

К гимнастеркам довольно частым.

За рекой еще пустота,

Где садовым дремать участкам.

А где белым стоять домам,

Магазинам, химчистке, школе, —

Полевая дорога там

Да с картофелем пыльным поле.

Но как сбывшийся долгий сон,

Так томительно и уместно,

Возникает прекрасных! стон

Начинающего оркестра.

В мытых окнах дрожит закат,

День безоблачный провожая.

На руках матерей лежат

Дети нового урожая.

ЗА ОКОШКОМ СВЕТУ МАЛО

Песня

За окошком свету мало,

Белый снег валит, валит…

А мне мама, а мне мама

Целоваться не велит.

Говорит: «Не плачь – забудешь!»

Хочет мама пригрозить.

Говорит: «Кататься любишь,

Люби саночки возить».

Говорит серьезно мама.

А в снегу лежат дворы.

Дней немало, лет немало

Миновало с той поры.

И ничуть я не раскаюсь,

Как вокруг я погляжу,

Хоть давно я не катаюсь,

Только саночки вожу.

За окошком свету мало,

Белый снег опять валит.

И опять кому-то мама

Целоваться не велит.

СТАРИННАЯ ДЕВИЧЬЯ ПЕСНЯ

Хорошо мне было в девушках сидеть.

Мне у батюшки работушка легка.

Мне у матушки так вольно было петь,

А с дружками мять муравушку лужка.

Размолоденьки любезные дружки,

Мне от слов-то ваших ласковых тепло,

Без огня-то вы мне сердце разожгли,

И без ветру мои думы разнесло.

Разнесло их, где густые зеленя,

Разнесло их, где над полем благодать.

Осердились тогда в доме на меня,

Захотели меня замуж отдавать.

Разлучить меня с подружками хотят.

На себя решила руки наложить,

Чтоб не видеть этот луг и этот сад.

Только род свой пожалела погубить.

Я сидела в новой горнице одна.

Я лежала белой грудью на окне.

Я смотрела из открытого окна,

И так тихо и печально было мне.

У РУЧЬЯ

Песня

Меня довел он до ручья,

Орешником поросшего,

И все ждала чего-то я

Хорошего-хорошего.

Он про любовь не говорил,

Стругал он ветку ножичком.

А узкий мостик без перил

Меня смущал немножечко.

Пройти здесь можно одному,

Не взять другого под руку.

И улыбнулась я ему,

Почти готова к подвигу.

И вот иду и не могу

Я скрыть свое волнение.

А он стоит на берегу

И смотрит тем не менее.

Стоит он, ветку теребя,

В своей рубашке беленькой.

«А знаешь, я люблю тебя», —

Мне говорит он с берега.

Сто раз пойду через ручей

По тоненькой жердиночке,

Чтоб вздрогнуть от таких речей

На самой серединочке.

РЫЖАЯ

Рыжая, вышла, в мать.

Видно, уж так бывает:

Рыжая эта масть

Прочую забивает.

Только зима к концу,

Солнышко на опушке,

Как по всему лицу

Яростные веснушки.

Нету других таких!

В прихоти неустанной

Долго сводила их

Сливками да сметаной.

Не пропадает знак —

Жгучих лучей награда.

Плюнула – мол, и так

Влюбится, если надо.

Ох, а язык остер!

Девка она такая,

Рыжих волос костер

Мечется полыхая.

В этом огне дотла

Можешь сгореть, мальчишка.

Будет одна зола

От твоего сердчишка.

Рыжая благодать!

Что ж это впрямь за диво?

И ведь нельзя сказать,

Чтобы была красива.

Встретится на пути,

Сердце заставит биться.

Можно с ума сойти,

Если в нее влюбиться.

ФИАЛКИНА

Дивится женская бригада:

Опять Фиалкина брюхата,

Опять подходит к рубежу

И говорит опять: – Рожу!

А что без мужа или с мужем,

Мы не пожалуемся, сдюжим.

Я не какая-то овца.

Я выращу и без отца.

Еще скажу тебе, бригада:

Коль не судьба, то и не надо.

И чем постылого костить,

Я буду деточек растить.

НАЕЗДНИЦА

Свободно спрыгнула с седла,

Хвалу не слушая и толки.

Кобылу, что была смела,

Слегка похлопала по холке.

Глаза спокойны и строги.

Похожа чем-то на испанку.

Перчатка стянута с руки

И вывернута наизнанку.

«Море с дивной ласкою…»

Море с дивной ласкою,

Страшной рыбакам,

Лодочку скуластую

Гладит по щекам.

Волн высоких сутолока,

Дождь косой да мгла.

Как нарочно, судорога

Руку вдруг свела.

«Там, где жил когда-то я,

У начала вод,

Красотой богатая

Женщина живет.

И на море серое

Изредка в тоске

Смотрит с прежней верою.

А у ног, в песке, —

Будто бы фонарики,

Утешая взгляд,

Желтые янтарики

Ласково горят».

СОЛОВЬИ

Соблюдая привычки свои

И природы закон принимая,

Из далеких земель соловьи

Прилетели десятого мая.

И в черемухе белой лесной

Лишь успели на ветках рассесться,

Затопили щемящей волной

Нашу землю, и душу, и сердце.

Рвутся трели пернатых певцов,

Их трепещущий голос чудесен…

А позднее выводят птенцов

И смолкают: уже не до песен,

Не до разных пустячных затей.

Принимайся всерьез за работу:

Прокормить надо малых детей,

Да еще обучить их полету,

Защитить от возможных невзгод…

Надо этому только дивиться,

Что до августа рядом живет

Соловей – молчаливая птица.

А затем, покидая сады

И приречные рощи густые,

Точно в клювы набрали воды,

Улетают молчком из России.

Соловьиная доля трудна.

Мы ж забыли про это терпенье, —

Помним трели, да ночи без сна,

Да черемухи белой кипенье.

Помним, как из росистых ветвей,

Словно вдруг вырываясь из плена,

Возвратившийся к нам соловей

Сыплет двадцать четыре колена.

«За занавесками герань…»

За занавесками герань.

Дробится свет в стекле веранды.

А над окошками тарань,

Ее здесь целые гирлянды.

Внизу холодная река,

Но женщина немолодая

Проходит в гору, лишь слегка

Под коромыслом приседая.

Чтоб воду ей не расплескать,

В ведре – березовые плашки.

И смотрит вслед на эту стать

Задумчивый рыбак в фуражке.

Воды холодной полоса,

А вдоль реки, вдоль серой глади,

Торжественно, как на параде,

Стоят навытяжку леса.

ДВА ЧЕЛОВЕКА

Здесь края обширные от века,

Только этим землям не в пример

Населенье – два лишь человека

На один квадратный километр.

Посреди безмолвного покоя

Не спеша беседуют со мной

В маленькой избушке над рекою

Молодые оба – муж с женой.

А на полках тонкие пробирки,

Баночки с мальками и с икрой,

Пестрые таблицы, схемы, бирки,

Пахнущие школьною порой.

Мы толкуем запросто за чаем,

За вопросом следует ответ:

– Как живем? Вот рыбу изучаем.

– Скучно ли? Весной, конечно, нет…

Пьет хозяйка медленно из блюдца,

И не понимаю почему,

Но глаза – глаза ее смеются,

Нежно улыбаются ему.

Представляю бури и ненастье

И вот эту дружную семью,

На земле живущую в согласье.

Что ж я им вопросы задаю?

От речной сверкающей излуки

Белый дым клубится по траве.

Я им жму по очереди руки:

– Заходите – будете в Москве…

Машут мне, как водится:

– Счастливо!..

Долго в поле зрения моем

На краю высокого обрыва

Над водой стоят они вдвоем.

Лодка. Дом. Бревенчатые стены.

И, вбирая мира голоса,

Немудреный веничек антенны

Словно подметает небеса.

Вот уже исчезла эта веха,

Никаких особенных примет…

Два зато хороших человека

На один квадратный километр.

«Сквозь березник тлеют купола…»

Сквозь березник тлеют купола

Старой церкви. И крепчает ветер.

Ты почти такая, как была

Той порой, когда тебя я встретил.

Шутка ли сказать, когда кругом

Перемены, только перемены.

На пути, все более крутом,

Так они теперь обыкновенны.

Шутка ли сказать, когда вдали

Смешаны построек этих стили.

Сколько поломали, возвели.

Даже купола позолотили!

Только предвечерняя звезда

Не сдается времени на милость.

И, со мной пришедшая сюда,

Ты, как небо, мало изменилась.

5

«На фоне неба все крупнее…»

На фоне неба все крупнее

И резче: всадник на мосту,

В прозрачном воздухе темней,

Нам ясно виден за версту.

И дети кажутся нам выше

На гребне дальнего холма,

И голубятники на крыше,

И даже самые дома.

И над рекой, как на карнизе,

Твой силуэт в том давнем дне,

Как прежде, четко виден мне.

…Вся суть в оптическом капризе.

«Хотел бы я проникнуть в этот мозг!..»

Хотел бы я проникнуть в этот мозг!

Не скальпелем, конечно, не рентгеном,

А словно перекинуть легкий мост,

.войти, вбежать в порыве откровенном.

Хотел бы, если б выпала судьба,

Узнать – пускай не сразу, а помешкав, —

Что там таится, под прикрытьем лба,

Когда блуждает на губах усмешка.

Хотел бы я увидеть только раз,

Уж если мне досталось это диво,

Что кроется за тихим светом глаз,

Глядящих так спокойно и правдиво.

СКРЫТНОСТЬ

Он жил вблизи, но жил не на виду,

Он все скрывал. Зачем? На всякий случай.

Скрывал привычно радость и беду,

И лишь не скрыл он смерти неминучей.

Враги о том, что он врагом их был,

Догадывались, думаю, едва ли,

И женщины, которых он любил,

Ш этом даже не подозревали.

ОДИНОКАЯ

От спешки малый прок —

Показывает опыт.

Над чашкою парок,

Однако чай не допит.

Хозяйку по гудку

Как будто ветром сдуло.

Халатик на бегу

Повис на спинке стула.

Прозрачностью блестят,

Попав под вспышку света,

Шесть рюмок, ставших в ряд

За створками буфета.

Шесть чашек, как бутон,

Уложены на блюдце.

А на столе батон.

В луче пылинки вьются.

Течет гудок в окно

Ревет неугомонно.

На блюдечке одно

Колесико лимона.

«Тупую боль загнал…»

Тупую боль загнал

Мне в сердце новый приступ

Болезни явный признак,

Прямой ее сигнал.

Утихла – и опять.

Спасение в уколе.

Терпеть не надо боли,

Боль следует снимать.

Но если в поздний час,

С улыбкой, на вокзале,

Разлуки нож вонзали

Спокойно, прямо в вас,

Тогда напрасный труд —

Таблетки и уколы,

Мольбы или укоры.

Лишь время – лекарь тут.

ИЗБАВЛЕНЬЕ

Вы, конечно, отмечали

Не единый в жизни миг

Избавленья от печали,

От иных еще вериг.

Избавленья от болезни, —

Как ее ни назови, —

От рождающейся песни,

От любви и нелюбви.

«День пасмурен, и солнца нет…»

День пасмурен, и солнца нет,

Низины прячутся в тумане,

И вдруг в тебя ударит свет

Сквозь ветви на лесной поляне.

И замирает все в тебе,

Как если бы упали стены,

Как если бы в своей судьбе

Ты ожидала перемены.

Все дело в том, что жизнь опять,

Тебя имея на примете,

Зачем-то хочет доказать,

Что стоит жить на этом свете,

Что долго хватит сил твоих,

Что все отныне будет лучше,

Что день и пасмурен, и тих,

Но солнце греет и сквозь тучи.

УЧАСТЬ

В глухом лесу, где пахнет прелыо,

А сумрак стоек и глубок,

Под черной царственною елью

Ютится крохотный дубок,

Как бы под юбкой великанши

Ошеломленный Гулливер,

Являя, как сказали б раньше,

Печальной участи пример.

«Я смотреться в зеркала…»

Я смотреться в зеркала,

Молодой была – любила.

Я их много завела.

Мне приятно это было.

И жила, маня, дразня.

Но – иная в жизни веха:

Стали зеркалами смеха

Зеркала вокруг меня.

«В природе наметился спад…»

В природе наметился спад —

В ночи, не мечтая о чуде,

Дневные растения спят

Гораздо спокойней, чем люди.

Все стихло. От старых дубов

Ползла полоса дождевая.

И плакала чья-то любовь,

Последний свой миг доживая.

ОСЕНЬЮ

Сидя в доме у окна,

Наблюдаете оттуда,

Как качается сосна,

И все шире амплитуда

Колебаний той сосны.

Вы ученая такая.

Дождь шумит не умолкая,

Листья с веток снесены.

Ветер дует тяжело,

Заполняя рябью лужи.

И сквозь мокрое стекло

Я смотрю на вас снаружи.

Мокрых листьев кутерьма,

Ветер, холод, дождь осенний.

В гуще этих отношений

Зарождается зима.

«Это было давно. Мы расстались тогда…»

Это было давно. Мы расстались тогда.

А назавтра по старой аллее

Я, забывшись, пришел машинально туда,

Где обычно встречались мы с нею.

И опомнился

лишь под лучом фонаря

Возле дома ее, перед входом…

Так, случается, в первые дни января

Письма

прошлым датируют годом.

«Предложил ей тут же сесть…»

Предложил ей тут же сесть,

Извинясь, что сроки круты,

Уточнив притом, что есть

У пришедшей три минуты.

Ощущая сквозь чулок

Холод кожаного кресла,

Улыбнулась лишь чуток

И надолго в душу влезла.

ПУТНИК

Книг в этом доме было мало,

Читать их тоже было лень,

Но радио зато играло,

Как в парикмахерской, весь день.

Привычно действуя и мощно,

Со лба сдувая тень волос,

Хозяйка все, что было можно,

Надраивала, как матрос.

Подушек разбирала штабель.

Кровати белой ныл металл.

И платья глаженого штапель

Со стула венского свисал.

Спал путник в доме прочной кладки,

И лишь сознание того,

Что сроки жизненные кратки,

Сквозь сон тревожило его.

«В длинных аллеях стоит полумрак…»

В длинных аллеях стоит полумрак.

Дали и дачи.

Вдруг он почувствовал: что-то не так

В этой задаче.

Понял до стона: куда ни ступи —

Жутко и зыбко.

Где-то в логической этой цепи

Скрыта ошибка.

Чем она жжет? Наговором друзей?

Девичьим платьем?

Как мы за промахи жизни своей

Дорого платим!

Силясь понять, в середине она

Или вначале,

Как ученик, он сидел у окна,

Полон печали.

Собственной жизни ошибку найти —

Мало быть магом.

Нужно, вернувшись, все снова пройти

Медленным шагом.

Жесткой рукой он провел по лицу,

Сникший до срока.

Нужно искать, да подходит к концу

Время урока.

ХАРАКТЕР

Погладила утром белье,

Усердно умылась.

Однако в движеньях ее

Сквозила унылость.

Спокойна и даже мила,

Прилежно оделась.

В лице и фигуре была

Заметна несмелость.

На каждом иная печать:

У тех облегченность,

У этих любовь обличать,

А здесь – обреченность.

А как бы все славно велось,

Когда б ее сбросить,

Пока еще русых волос

Не тронула проседь.

ГОРОДСКОЙ МОТИВ

Нас желтым светофором отсекло,

Нас отсекло ударом светофора.

Сквозь ветровое мокрое стекло

Смотрю, какая вам дается фора.

Как ваши тормозные огоньки,

Чья жизнь для нас совсем уже чужая

Недолго тлеют, словно угольки,

Навек в дожде и мраке исчезая.

Но кто вы мне, чтоб я жалел о вас,

От вас не получая даже вести!

Хотя в недавний миг, почти сейчас,

Как равные, мы были с вами вместе.

ДВА ПОЛЮСА

Пошел с твоей легкой руки

Тот слух, что, жестоко рассорясь,

Вы стали теперь далеки,

Как Южный и Северный полюс.

На все повторяют лады

Наивную версию тут же.

Но ведь одинаковы льды.

Полярные ночи и стужи.

ЖЕНЩИНЫ ВЕСНОЙ

Нарастающей волною,

Словно вывешен приказ,

Вышли женщины весною,

Обнаружились при нас.

И на зависть

Всем богиням,

И на радость

Всем разиням,

На крыльце или в окне

Возникали в чем-то синем —

Просто в синем-синем дне.

«Переодевалась у окна…»

Переодевалась у окна, —

Непонятно, что ее тянуло,

Только, обнаженная, она

Подходила, платье взяв со стула.

Ей бы отдалиться в глубину

Комнаты – о скромности забота, —

Но ее к широкому окну

Словно бы выталкивало что-то.

Женщины столь странная черта —

Безразличной смелости минута.

Но она спокойна и чиста,

И не предназначена кому-то.

Всю себя сиянию открыв,

Движется в задумчивости вроде.

Острый неосознанный порыв —

К листьям, свету, воздуху – к природе.

В МАСТЕРСКОЙ

Полотно стояло у стены,

По нему синела эстакада.

Стекла были вкось освещены

Вспышками далекого заката.

На полу лежал батальный лист,

А еще – чего не показали —

Несколько похожих женских лиц

С влажными губами и глазами.

«Как будто бы с картины Грабаря…»

Как будто бы с картины Грабаря,

Голубизна ударила большая.

Друг другу ничего не говоря,

Они стояли, головы сближая.

Ко лбу ее он так прижал свой лоб,

Что для нее слились его два глаза.

А где-то далеко, над синью снежных троп,

Звучала недосказанная фраза.

«Темнея колонной ствола…»

Темнея колонной ствола

Над крышей из толя,

Огромная липа спала,

Как принято, стоя.

Был весь ее облик суров, —

Плыл полдень, рассвет ли,

Чернели подобьем стволов

Вершинные ветви.

Но в память давнишних побед

Двухсотой весною

Вдруг выгнала гибкий побег

Над самой землею.

И были листочки на нем

Свежи и пахучи,

Мерцали зеленым огнем

Лишь каплю похуже.

Но в грозных законах родства

И вешнего сока

Шумела другая листва

Уж больно высоко.

«Сквозь цветение и вьюгу…»

«Сквозь цветение и вьюгу,

Среди лета и зимы,

Пребывание друг другу

В этом мире скрасим мы»…

Услыхала, обернулась,

Ровным взором повела

И согласно улыбнулась.

Ничего не поняла.

«Эта женщина, здесь, на углу…»

Эта женщина, здесь, на углу,

Так ступает по каменным плитам,

Будто где-то она на балу,

В звуках музыки, в платье открытом.

Выделяясь сиянием глаз,

Мысль, быть может, лелеет благую.

И рассеянно смотрит на вас,

Принимая себя за другую.

«У нее точеные лодыжки…»

У нее точеные лодыжки,

Стан прямой и гибкий, как лоза.

Но ее ладошки как ледышки,

И совсем холодные глаза.

Дремлют отопленья батареи,

Вялостью предзимней только злят.

И сидит она, ладони грея.

Ну а кто согреет этот взгляд?

КРЫЖОВНИК

По виду – словно горсть

Рассыпавшихся бусин,

Просвеченный насквозь,

Крыжовник был так вкусен.

Не к чаю, не в дому —

В саду, в конце дорожки,

Протянутый ему

На маленькой ладошке.

«Растерянный, остался у окна…»

Растерянный, остался у окна,

Не сознавая в горе и обиде,

Что у влюбленных логика одна:

– Я вас люблю, и вы меня любите.

За что любить? Да именно за то,

Что мне отдельно смысла в жизни нету.

Что вытащил, как в картах иль в лото,

Счастливую, к несчастью, долю эту.

ИЗМЕНА

Вот вошла к нему со света,

С лета – в комнатку его,

Не спросившая совета

На земле ни у кого.

И в каком-то странном раже,

Отвернув слегка лицо,

Все сняла с себя – и даже

Обручальное кольцо.

РАЗЛАД

В звоне томительных дней,

После каникул,

Вдруг он из жизни твоей

С легкостью выпал.

Не из созвездья звезда

В гаснущем крике, —

Выпал птенцом из гнезда,

Строчкой из книги.

АРТИСТКА

Печально сжала пухлый рот,

Глаза наполнила слезами:

– Я не люблю таких острот,

Вот так мы все и портим сами…

– Каких острот? Не будь смешной!..

– О! Ты считаешь, это малость? —

Но говорила не со мной,

А словно бы в кино снималась.

Я все упорствовал: – Позволь!..

Отрезала: – Не место спорам! —

Как прима, что играла роль,

А я случайным был партнером.

«Я прошу у Вас давно…»

Я прошу у Вас давно:

После часа

Разрешите к Вам в окно

Постучаться.

Травы зыблются светло.

Что Вам снится?..

Постучаться к Вам в стекло,

Как синица

Или дождик ноготком

По карнизу.

Только дайте мне тайком

Вашу визу, —

Встречным сдержанным кивком,

Взором – книзу.

ПРИЗНАНИЕ

Опять эта память взлетает, как птица —

Размолвки забыты, обиды не в счет.

Пусть я виноват, но ведь, как говорится,

Повинную голову меч не сечет.

Ах, как эта память светла и крылата.

Но если правдивым и вправду почет,

Я вам признаюсь, что любил вас когда-то, —

Повинную голову меч не сечет.

Былое вдали проступает все резче,

И снова рассвет вдоль заборов течет.

Осталось сказать, что люблю вас, как прежде,

Повинную голову меч не сечет.

Но только боюсь, это будет словами

И в сторону попусту нас отвлечет.

Поэтому молча стою перед вами, —

Повинную голову меч не сечет.

ВДАЛЕКЕ ОТ ДОМА

Вдалеке от дома в добрый час

Вспомним тех, кто вспоминает нас,

А еще, коли достанет сил,

Позабудем тех, кто нас забыл.

ТВЕРДОСТЬ

Не умолкли в мире трубы,

Не окончены труды.

И скажу, что ваши губы

Недостаточно тверды

Для того, чтобы, ликуя,

Песни петь среди ветров.

А еще – для поцелуя.

А еще – для жестких слов.

«Сидела она в уголке…»

Сидела она в уголке,

Где ходики чутко стучали,

И книгу держала в руке

С закладкою в самом начале.

И весь ее ласковый вид,

Приятный внезапному взору,

Уютен и так домовит

Был в ту неуютную пору.

Не раз над ручьями потом

Я шел к ней по доскам настила.

Когда поднимался я в дом,

Предательски сердце частило.

И сквозь поредевший туман

Глаза ее влажно сияли.

А мне попадался роман

С закладкою в самом начале.

Я помню тот двор и крыльцо,

Но дом не нашел бы я снова.

Я помню тот взгляд и лицо,

Однако не помню ни слова.

Хрустящая ночью весна,

И долгого дня измененье,

Тот город, и я, и она —

Все словно в ином измеренье.

Сомненья, и даже обман,

И снова надежды ночами —

Весь наш неудачный роман

С закладкою в самом начале.

СОПЕРНИК

Мой соперник был худ и сутул,

Раздражал меня также походкою.

Я сапог свой поставил на стул

И протер его желтой бархоткою.

Посмотрел в заоконную тьму,

Где снежок загорался под фарами,

И обоим – и ей и ему —

Предложил прогуляться бульварами

Он ответил: «Ступайте вдвоем,

Я здесь что-нибудь лучше поделаю…

И она мне кивнула: «Пойдем»

И мы вышли на улицу белую.

Я по городу с ней проходил,

Не сумев оценить положение:

Я решил, что уже победил…

Я уже потерпел поражение.

6

БУКЕТ

Я шел к тебе с таким букетом,

Его подняв над миром ввысь,

Что молодые пчелы следом,

Ошеломленные, вились.

Ступая тапочками звонко,

Зажав замурзанный платок,

Шла незнакомая девчонка

И ныла: – Дядя, дай цветок!..

И на глаза довольной паре

Потом попался мой букет.

Простите, где вы покупали?

Какая прелесть этот цвет!..

Спросила встречная старуха:

– Им георгины не родня?..

И чей-то вздох коснулся слуха:

– А ведь и ты любил меня…

«Весна мокрой тряпкой снега уже стерла…»

Весна мокрой тряпкой снега уже стерла,

Лишь в чащах они залегли.

На голых пространствах зеленые сверла

Дырявят поверхность земли.

На самом ходу, посреди тротуара,

Мешая прохожим пройти,

Весной, как войной, оглушенная пара

Не в силах расстаться в пути.

Мы пишем стихи, рассуждаем, пророчим.

Бумага под словом горит.

Толкуем о жизни… А жизнь, между прочим,

Сама о себе говорит.

ГУЛЯНЬЕ

Легко наездница гарцует,

И конь пускается в полет,

И так под музыку танцует,

Что странно, как он не поет.

Мы за живой стоим стеною,

Тебя я за руку держу

И потихонечку, спиною,

С тобой от круга отхожу.

Реши, куда пойти нам проще —

Вдоль тротуара иль тропы.

Что скроет нас надежней – роща

Иль движущийся лес толпы?

ЖЕНСКИЕ ЛИЦА

Набирает силу лист.

Я маршрут себе намечу.

Сколько ранних женских лиц

Попадается навстречу.

На троллейбус, на метро

Накатила дымка эта.

Вон их сколько намело —

Словно вишенного цвета.

Сколько свежих женских лиц

Чистым утром на припеке.

И какой-то старый лис,

Промелькнувший в их потоке.

«Все было стойким зноем залито…»

Все было стойким зноем залито,

К утру не охлаждался дом.

Нам сдали комнату лишь на лето.

Найдем ли что-нибудь потом?

Заката длительное зарево

В окошках множило огни.

На дачу выбрались хозяева.

Вот и остались мы одни.

Твое зардевшееся личико,

И рассудительность в речах,

И от девического лифчика

Полоски на твоих плечах.

В РАЗЛУКЕ

«Куда пойти? Что сделать?» – не решу я.

Стою, фуражку сдвинув набекрень.

Неистовствуя, мучаясь, бушуя,

Из-за заборов ломится сирень.

Природа зазевается немного,

И в тот же миг свободно и легко

Сирень, кипя, прольется на дорогу,

Как через край кастрюли – молоко.

И все заполнит чадом лиловатым…

Нет! Я не то сравнение нашел, —

Она с громовым яростным раскатом

Хлестнет как в бурю волны через мол.

Тих городок по имени Барятинск,

Закутался садами до бровей.

Трещат заборы, сдерживая натиск

Тяжелых, перепутанных ветвей.

Хрустит сирень, тоскует и теснится, —

И тоже тесно сердцу моему, —

Сопротивляясь, медленно кренится

И тонет мир в сиреневом дыму…

ВДАЛИ

Стволы за окошком белёсы,

Едва проступают из мглы.

Но это совсем не березы,

А яблонь беленых стволы.

И кто-то у самого дома

Смеется среди темноты.

И песенка эта знакома —

Поешь ее только не ты.

«Дорогая…»

Дорогая,

Помнишь ты, как в метельной ночи,

Догорая,

Дышат угли живые в печи?

А снаружи,

Если к стеклам приникнуть тесней,

В мире стужи

Видно клочья летящих теней.

До рассвета

Без лопаты за дверь не ступи!

Будто где-то

В белой хатке средь белой степи.

Временами

В кухне дужкою звякнет ведро.

То под нами

Осторожно проводят метро.

Полквартала,

Даже меньше – и вот он, Арбат.

Ты устала?

А за окнами хлопья свистят.

Будь же прочен,

Старый дом средь ревущих ветров.

(Между прочим,

Это, в сущности, первый наш кров.)

Звон метели.

Да от печки, что стихла во сне,

Еле-еле

Зыбкий отсвет дрожит на стене.

«О если бы ты хоть на миг увидала…»

О если бы ты хоть на миг увидала,

Как я выбивался из сил.

Но что было делать – сирень увядала,

Пока я ее довозил.

Но ты никогда не была равнодушной,

Ты гладила каждый листок,

А мне говорила: «Немедленно нужно

Поставить сирень в кипяток».

Сначала я спорил. Но мало-помалу,

Буквально у нас на виду

Сирень распрямлялась, сирень оживала,

Как в самом заправском саду.

Сейчас мы шагаем дорогой одною,

И мне улыбаешься ты,

Когда мы весной замечаем с тобою

Цветущей сирени кусты.

Но я б не хотел, чтоб в жару и в бураны

Цвела она так же весь год.

Она потому навсегда дорога нам,

Что только весною цветет.

ОСЛЕПЛЕНЬЕ

Как будто бы чьих-то грехов искупленье,

Порою нисходит на нас ослепленье.

Не видит садовник раскрывшейся розы,

А шахматный гений – простейшей угрозы.

Не видит грибник, что в грибах вся поляна,

Беспечное сердце не видит обмана.

Не видит охотник когтей отпечатки,

А старый наборщик – смешной опечатки.