Текст книги "Штурм Рейхстага"

Автор книги: Константин Самсонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

К. Самсонов
Штурм рейхстага

Вместо предисловия

Однажды, было это не так давно, в Москву, где я сейчас живу и служу в Советской Армии, пришло письмо из Челябинска. Автор его – Сергей Васильевич Пешехонов – старый мой знакомый, в некотором роде даже учитель и наставник. Коммунист ленинского призыва, слесарь по специальности, он вплоть до войны жил и работал в столице, а потом вместе со своим заводом был эвакуирован на Урал и остался там навсегда.

На одном из московских заводов Метростроя Сергей Васильевич обучал меня слесарному делу. Это был требовательный, опытный учитель, чуткий человек и кристально чистый, принципиальный большевик. Всегда аккуратный, дисциплинированный и ровный, он эти качества воспитывал и в своих учениках. Один раз, боясь опоздать в кино, я не закончил обработку одной детали, плохо убрал свое рабочее место. Ошибку свою понял уже вечером, но было поздно. Утром я увидел в стенгазете злую карикатуру на себя. Сергей Васильевич весь день молчал, а потом сказал, что срок моего обучения продлевается еще на две недели.

– Понимаешь, Константин, почему? – спросил меня Пешехонов.

– Понимаю, – ответил я.

Позднее, по совету Сергея Васильевича, я стал слушателем стрелковой школы Осоавиахима.

– Военное дело очень полезно молодому человеку, – сказал мне Пешехонов.

В этой школе я узнал, что такое военная дисциплина.

Через год я под влиянием Сергея Васильевича вступил в комсомол.

Не будет преувеличением, если я скажу, что Сергей Васильевич был для меня вторым отцом.

Вместе с моими родными и друзьями Пешехонов провожал меня в 1937 году в армию.

С тех пор мы встречались редко. Но связь наша не порывалась. Нет, нет, да и придет весточка от старого друга.

То самое письмо Сергея Васильевича Пешехонова, о котором я упомянул, меня очень взволновало и заставило призадуматься.

Привожу его целиком:

«Здравствуй, Константин! С первых строк имей в виду, что пишу тебе не один. Напротив, за столом сидит мой внук Федя – ученик седьмого класса, отличник, председатель совета дружины школы. Скажу, не хвалясь – парень он положительный, одним словом, Пешехонов. Я не раз рассказывал ему о тебе, читал ему твои письма, и вот с некоторых пор он стал приставать ко мне с просьбой, чтобы я посоветовал тебе написать о штурме берлинского рейхстага. Долгое время мне удавалось отбиваться от него. Больше всего на него действовал довод, что ты не писатель, а воин. Но вот на днях он принес мне чуть ли не десяток книжек наших знатных советских людей – новаторов производства и сельского хозяйства. Ты знаешь, наверное, эти книжки. Выложил он их из портфеля передо мной и спрашивает:

– Дедушка, Василий Колесов писатель?

– Нет, внучек, – отвечаю, – он, по-моему, известный токарь из Куйбышева.

– А Паша Ангелина?

– Это украинская трактористка.

– А Генрих Борткевич?

– Ленинградский токарь.

Глазенки у моего Феди загорелись, как угольки. Он лукаво улыбнулся.

– Значит, не обязательно быть писателем, чтобы писать книги?

– Выходит так.

– Значит, и воин может написать книжку?

В общем, попался старый Пешехонов.

Понимаешь меня, Константин?

Да и в самом деле, дружище, почему бы тебе не рассказать о своем воинском пути, о незабываемых боях на Курской дуге, в Польше, за Одером, о штурме берлинского рейхстага? Берлинская операция Советской Армии перед всем миром ярко продемонстрировала необоримую мощь нашего оружия, богатырскую силу нашего советского народа. Если ты расскажешь о подвигах своих боевых друзей-однополчан, такая книжка, ой, как полезна будет! Советую рассчитывать ее на юношество, на ребятишек, подобных моему Феде. Пусть знают, как рождается воинский подвиг, как много труда и знаний требует от солдата и офицера победа. Не забудь добрым, душевным словом помянуть славных тружеников тыла, которые в цехах заводов и на колхозных полях ковали победу над врагом…

Вот и все. Нет, не все. Федя диктует:

– Дядя Костя! Это просьба не только моя и дедушки, это просьба всех ребят нашей дружины. Ведь когда мы вырастем, будем служить в рядах Советской Армии.

Привет и поклон всем Самсоновым от всех Пешехоновых».

Много воспоминаний о днях минувшей войны всколыхнули во мне строки этого письма. Я переворошил всю свою фронтовую переписку, отыскал старые боевые карты и по ним мысленно снова прошел по суровым дорогам войны. Пожелтевшие от времени листки окопных блокнотов воскресили в памяти имена дорогих и близких мне людей – славных сынов советского народа, настоящих богатырей.

С большим волнением перечитал я письма, полученные от Сергея Васильевича Пешехонова в годы войны.

И решил и на этот раз последовать совету своего старого друга.

Свои записи я посвящаю Феде Пешехонову и его товарищам, своему сыну Володе и вообще всем нашим замечательным советским ребятам.

От солдата до офицера

Поезд идет на восток. Мы едем в большом товарном вагоне, едем сутки, двое, трое, а станцию назначения не знаем. Сопровождающие офицеры на наши вопросы отвечают шутками.

Мимо проплывают все новые города и села, широко и вольно раскинулся вокруг простор Советской Родины. Ночью у Куйбышева проехали Волгу. И вот уже Урал. Уфа – Златоуст – Челябинск. Без конца мелькают высокие заводские трубы, навстречу несутся поезда с металлом, машинами, лесом.

За Челябинском начались степи. По обе стороны железной дороги поля пшеницы, а чем дальше к Омску, тем чаще стали попадаться нетронутые массивы земли, на которых буйно росла трава, и было так много цветов, что от пестроты рябило в глазах.

Один из моих спутников, колхозник из подмосковного Кунцевского района, восхищенно восклицает:

– Земли, земли-то сколько!

Ему отвечают соседи:

– Сюда бы тракторы да людей покрепче. Урожаи сказочные дала бы эта целина.

Кунцевский колхозник замечает уверенно:

– Дай срок, доберемся и до этих земель…

Монотонно стучат колеса на стыках рельсов. Мы проехали Омск, Новосибирск.

Хочу сказать о том, что ни географическая карта, ни самая талантливая книга не могут дать такого полного, ощутимо материального представления о величии необъятной советской земли, как путешествие по ее просторам. Учитель говорит: «От Москвы до Владивостока девять тысяч километров». Ты удивлен и поражен. Но вот когда ты эти девять тысяч километров проедешь, удивление сменяется восхищением, ты начинаешь чувствовать себя здоровее, сильнее, гордость за любимую Родину переполняет твою душу, и ты веришь, что советский человек – самый богатый человек в мире. Ну, кто еще на земном шаре владеет такой землей, такой ширью!

Красноярск… Москвичи и вообще жители центральной России привыкли с детства любить Волгу. А сейчас перед нами Енисей. Он у Красноярска раза в два шире Волги у Куйбышева. Темная вода под мостом пенится, и кажется, что ей тесно в каменистых берегах реки.

Еще величественнее мне показался Амур. До армии я никогда не видел моря. Разлив этой реки у Хабаровска – настоящий морской простор.

Наконец красавец Владивосток. Чистые, словно умытые улицы, бескозырки матросов, запах моря и рыбы, в бухте корабли. Владимир Ильич Ленин когда-то сказал: «Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский!». И слова эти невольно приходят на память, когда бродишь поэтому раскинувшемуся на прибрежных сопках большому шумному русскому городу.

Не буду говорить, куда нас повезли из Владивостока. Скажу одно, что недалеко оказалось озеро Хасан. Края здешние на редкость красивы и исключительно богаты. Зимой в этих местах немного холоднее, чем в Крыму, а летом Приморье смело может поспорить с любым южным районом страны. Растет тут все, даже виноград.

Начались напряженные солдатские будни. Нас учили строю, знакомили с другими армейскими порядками, потом выдали оружие.

Большинство юношей с самого раннего возраста мечтают стать летчиками или танкистами, моряками или артиллеристами, саперами. Никто не думает о воинской профессии пехотинца. Лично я тоже пережил нечто подобное. Лет с тринадцати меня увлекало небо. Поэтому, когда в райвоенкомате мне сказали, что я зачислен в пехоту, сердце тоскливо сжалось. Разочарованы были и родные.

И только один Сергей Васильевич Пешехонов тогда дружески сказал:

– Пехота, Костя, – царица полей. В ней служба самая трудная, однако победу в бою закрепляет она. Без пехоты не надо ни артиллерии, ни авиации, ни танков. Поверь мне. Я пехотинцем был всю мировую войну. Тебе, пехотинцу, будут подчиняться все.

И потом я в этом сам убедился. А сейчас надо было учиться.

Время было напряженное. В Германии у власти стояли фашисты. На Дальнем Востоке нашим соседом была самурайская Япония. И Германия, и Япония угрожали Союзу войной.

Учеба пехотинца – непрерывный труд. Чтобы хорошо научиться стрелять из винтовки, надо ежедневно тренироваться. Тренировать глаз, тренировать руки, пальцы. И, конечно, идеально смотреть за оружием. Чтобы не уставать в походах, уметь маскироваться, уметь ползком преодолеть большое пространство, уметь, быстро вырыть окоп, опять нужна неустанная тренировка.

Я учился, что называется, на совесть.

Военное дело увлекало меня. Очень хорошо помню первую ночь в карауле. Я стоял на посту у склада с боеприпасами. Склад был расположен на берегу небольшого озера. Часа в два утра я увидел в воде какой-то темный предмет. До боли в глазах напряг зрение, и мне показалось, что это плывет человек. Крикнул:

– Стой!

Темный предмет продолжал плыть к берегу. «Это диверсант!» – мелькнуло в голове. Дал предупредительный выстрел, потом четыре пули одну за другой послал в плывущего.

Мои выстрелы послужили сигналом тревоги. На пост прибежали начальник караула, разводящий, караульные. И каково же было удивление всех, когда темным предметом оказалось обыкновенное бревно. Товарищи от души смеялись. Я был смущен.

Утром в нашу казарму пришел командир полка, построил роту и сказал:

– Ночью на посту номер три произошло происшествие. Рядовой Самсонов увидел в воде предмет, который принял за диверсанта. Сделав предупредительный выстрел, Самсонов четыре раза затем выстрелил по воображаемому диверсанту. Сегодня я осмотрел бревно, которое часовой принял за нарушителя. В бревне четыре пулевых пробоины, в двух и трех сантиметрах друг от друга. За меткий, хладнокровный огонь объявляю рядовому Самсонову от лица службы благодарность.

Я, стоя на посту, о благодарности, конечно, не думал. Я знал, что мне доверено беречь покой моей страны, знал, что у родины есть недруги и враги, и был начеку. А когда показался этот темный предмет, сделал то, что должен был сделать на моем месте каждый. Выстрелы мои, правда, оказались очень меткими. Но это не было неожиданностью, ни для меня, ни для товарищей. Недаром я учился в стрелковом кружке Осоавиахима, недаром чуть ли не каждую свободную минуту тратил на тренировку с учебной винтовкой, на изучение баллистики.

Всякий упорный труд приносит свои плоды. Вспоминается, например, такой случай. Наша рота вышла в поле на тактические учения. Один взвод был условно поставлен в оборону, два взвода вели наступление. Однако наступающая сторона не может сделать ни одного шага вперед без разведки. Надо было узнать, где «противник» расположил свои огневые точки, в каком порядке построены им окопы и ходы сообщения, какова его бдительность. Командир роты послал на разведку группу бойцов во главе с младшим командиром Анисимовым. Анисимову нужен был помощник, и его выбор пал на меня.

Анисимов сказал:

– Мы с вами хотя и на учении, но будем действовать, как на войне. Прошу делать все то, что буду делать я, и внимательно слушать мои команды.

Теневой стороной сопки Анисимов провел нас к оврагу. По дну его проходила тропинка. Я и другие товарищи пошли по ней. Младший командир остановил нас.

Тропа наверняка «минирована», а может быть, что и находится под наблюдением «противника».

И мы пошли по зарослям дикого винограда. Колючий кустарник больно цеплялся за руки, царапал лицо. Открытые места разведчики преодолевали ползком. Пот разъедал спину, мокрыми стали гимнастерки. Оружие казалось в два раза тяжелее обычного. Кто-то захотел закурить. Анисимов категорически запретил.

– На боевом задании не курят.

И вдруг впереди оказалась вода. Целое озеро мутной дождевой воды.

– За мной! – тихо, но властно скомандовал Анисимов.

Я вошел в воду за командиром. В иных местах вода доходила до груди.

Мокрые, оборванные и усталые, мы повалились на траву, а наш командир поднялся наверх. Прошло несколько минут. Анисимов махнул рукой – ко мне!

– Смотрите, Самсонов! – шепнул командир, и я чуть не воскликнул от удивления. Перед нами лежал обратный скат сопки. Здесь и там на нем работали солдаты «противника».

Часа через два с полным планом обороны разведчики возвращались назад. Анисимов и тут остался верен своему завету «действовать, как на войне». Он не повел нас прежним путем.

– «Противник» мог обнаружить наши следы и устроить засаду, – объяснил командир.

Обратный путь был еще более труден и сложен. Мы карабкались по камням, переползали поле по-пластунски, по тонкому бревнышку перешли через горную речку.

Вечером наши силы атаковали «противника» и «малой кровью» добились победы.

Год прошел в походах, на стрельбищах, в карауле. Я загорел, физически окреп. Осенью 1938 года, после известных событий на озере Хасан, меня направили в школу младших командиров.

Школа младших командиров в армии – это школа, которая воспитывает и формирует опытный младший командный состав, людей, подобных Анисимову.

Чтобы сказать солдату «делай, как я», надо самому постичь в совершенстве солдатское искусство. Младший командир в армии должен быть одновременно и блестящим стрелком, и ловким разведчиком, и хорошим сапером, и примерным строевиком, и т. д.

Из наших школьных командиров я на всю жизнь запомнил старшего лейтенанта Михаила Федоровича Ставицкого. Я ни разу не видел его усталым, помятым, плохо выбритым. У него было железное здоровье и стальные мускулы. Стрелял он из всех видов оружия очень метко, в походах одинаково быстро и хорошо ориентировался по карте, по компасу, по солнцу, по звездам, по растительности. А как он любил историю нашей Родины, какие увлекательные рассказы слышали мы от него о славных русских полководцах, о Суворове, Кутузове, Нахимове, о героях гражданской войны Чапаеве, Фрунзе.

Пример сильного и волевого, отлично знающего свое дело человека всегда вызывает желание хоть немножко быть похожим на него. И когда нам, курсантам, говорили, что «у тебя шаг, как у Ставицкого», или «ты на турнике работаешь, как старший лейтенант», – это было самой высокой похвалой.

В этой школе я был принят в кандидаты партии.

Окончив школу на отлично, я был назначен помощником командира взвода. Прошло некоторое время – и снова учеба. На этот раз я был командирован на курсы младших лейтенантов.

Тут оказалось труднее. Однако знания, полученные в средней школе, и солдатский опыт в сочетании с горячим желанием стать таким офицером, как старший лейтенант Ставицкий, помогли мне и здесь учиться только отлично.

Помню волнения перед нашим выпускным вечером. Вспоминаю, с какой гордостью я впервые надевал и пригонял новое обмундирование с офицерскими знаками различия.

Вскоре после этих торжественных дней из Москвы от Сергея Васильевича Пешехонова пришло мне письмо.

«Молодому офицеру Константину Самсонову привет и почтение от старого метростроевца, – писал Сергей Васильевич. – Не обижайся, если в этом письме будет много наставлений и советов. Ты хотя и офицер, а молоко-то на губах еще, поди, не обсохло… Одобряю и то, что вступил в партию, одобряю и то, что стал офицером. Здесь, в Москве, задатки у тебя были хорошие. Я помню, как ты был настойчив и неутомим в овладении секретами нашего слесарного дела. Не забуду и то, с какой решимостью ты добивался звания ворошиловского стрелка. Если в армии эти задатки ты сумел развить, значит ты на правильном пути. Имей в виду, однако, Константин, что без труда ты и офицером хорошим не сумеешь быть. Труд – основа жизни на земле. Недаром говорят: гений – это труд. Все великие люди нашей земли русской были великими тружениками. Вспомни царя Петра, Суворова, Кутузова, Нахимова… Хорошие старые офицеры тоже были неутомимыми тружениками. Я помню прапорщика Самохвалова из нашей роты в первую мировую войну. Дворянин, человек белой кости был, а ведь минуты, бывало, в окопах без дела не сидит. Хлопочет об улучшении перекрытий, наблюдает за противником, читает солдатам книжки и журналы, зубрит „Науку побеждать“ Суворова, делает огневые расчеты, занимается со снайперами. Зато и рота у него была, должен тебе сказать! Орлы, а не солдаты! Любили мы его, как отца, а ведь многие из нас старше его в два раза были.

Солдат – человек своенравный. Громким да красивым словом его трудно пронять. А вот если офицер все, даже иной раз и щи сварить, умеет лучше его, такому офицеру сердце солдата открыто. Говорят, что один человек все знать не может. А офицер, да еще такой страны, как наша, все должен знать.

Вывод один: трудись неустанно, учись беспрерывно и тогда ты будешь настоящим офицером. Воспитывай в своих подчиненных любовь к Родине и партии, – если эти чувства не живут в человеке, он не может быть настоящим советским воином.

Что касается нас, метростроевцев, то мы все рады за тебя, а я больше всех».

На защиту Отечества

Весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз застала нас на Дальнем Востоке. Я к тому времени уже командовал ротой.

На митинге солдат и офицеров нашей части вся рота дружно заявила:

– На фронт! На врага!

В те дни все советские люди именно так и были настроены. Но разве можно всем пойти на фронт? Кто-то должен был работать на фабриках и заводах, кто-то должен был двигать вперед науку, кто-то должен был беречь границы Родины на востоке и на юге. Мы хорошо знали о недобрых намерениях наших соседей – Японии и Турции.

Поэтому на наше заявление нам веско ответили:

– Когда нужно будет, получите приказ ехать на фронт…

В армии не допускаются споры и пререкания. Воинская дисциплина не допускает дискуссий. Старший командир сказал – закон. Но каково было сидеть хотя и на границе, но в тылу, когда вражеские сапоги топтали священную землю России, Украины, Белоруссии, Латвии, Литвы, Эстонии! Какое сердце было спокойно в дни, когда немецко-фашистские полчища подошли к Москве и Ленинграду!

Я в общей сложности написал, наверное, не меньше ста рапортов с просьбой отправить меня на фронт. И на каждый из них получал один и тот же ответ: «Не горячитесь. Время для этого еще не пришло».

Наконец в 1942 году часть была погружена в эшелоны и направлена на запад. Не было границ нашей радости. Но оказалось, что мы ошиблись. Нас доставили… в Челябинск. Здесь нам было поручено готовить резервы для фронта. Характерная деталь: с первым батальоном, отправлявшимся в район боевых действии, вызвались ехать все офицеры.

Успокаивало только сознание того, что ты и здесь приносишь пользу фронту.

В Челябинске я встретил Сергея Васильевича Пешехонова. Внешне старик здорово сдал. Похудел, брови и усы побелели, и только одни глаза цвета морской гальки оставались по-прежнему пешехоновскими. Он, по-моему, был огорчен, что встретил меня в таком глубоком тылу. Но, выслушав мой рассказ, сказал:

– Бывает, Костя. Ведь кому-нибудь надо и резервы готовить. Но ты-то рано или поздно все равно попадешь на фронт. А я вот застрял здесь. Одно утешение – что и наша продукция очень фронту нужна…

Через несколько дней мы с ним простились. Но я и на этот раз поехал не на фронт. Меня командировали на курсы «Выстрел» в группу командиров батальонов.

Опять учеба! Таков девиз нашей Советской Армии: учиться и учиться, все время идти вперед и выше по крутой лестнице военной науки.

На курсах было много фронтовиков. Я особенно сдружился с украинцем Иваном Колесниченко – капитаном по званию и артиллеристом по специальности. Его рассказы о боях западали мне в душу, заставляли думать и думать. Рассказывая о том, как надо в бою ценить время, Колесниченко вспомнил такой пример.

– Под Харьковом моя противотанковая батарея стояла на обороне перекрестка шоссейных дорог. Огонь по врагу мы вели прямой наводкой. Как только фашистские танки показывались из-за высотки, артиллеристы выкатывали пушки на заранее подготовленные позиции и открывали по ним огонь. Я, да и все орудийные расчеты по опыту знали, как важно опередить противника в открытии огня. Обычно мы начинали палить по танкам противника сейчас же, как только выкатим орудия из укрытия. И вот один раз, когда на счету батареи было уже более десятка подбитых и сожженных танков врага, разведчики-наблюдатели доложили, что со стороны высоты двигаются на перекресток дорог пять фашистских машин. Я подал соответствующую команду, По другой команде артиллеристы выкатили орудия на открытую позицию. А с третьей командой я опоздал на секунду – другую. Дело в том, что танки шли более рассредоточение, чем обычно, и я на мгновение растерялся. В это время вблизи разорвался немецкий снаряд, и я был ранен. Конечно, танки врага и на этот раз не достигли цели. Артиллеристы подбили три машины. Но цена выигранного боя была слишком дорога: на батарее было четверо убитых, шестеро раненых. Было выведено из строя два орудия…

Вот чего иногда стоит в бою одна секунда.

Вручая мне диплом об отличном окончании курсов, генерал после слов поздравления добавил:

– В два часа загляните ко мне.

Неужели фронт?

Я пришел в приемную генерала не в два часа, а в час.

– Самсонов? – удивился генерал, выходя из кабинета. – Ведь я вас просил зайти позднее.

Я покраснел и ответил что-то невпопад.

А генерал понял мое состояние и сказал:

– Ладно, входите!

В кабинете он вручил мне запечатанный конверт.

– Направляетесь в распоряжение отдела кадров Брянского фронта.

Шла весна 1943 года. Я не ехал, а летел на фронт. Летел мыслями, конечно, потому что обогнать медленно идущий поезд я при всем желании никак не мог.

На фронте мне дали назначение на должность командира батальона в стрелковую гвардейскую дивизию. Батальон состоял сплошь из сибиряков. Это были рослые, плечистые ребята, которые уже одним внешним видом вызывали расположение к себе.

Не буду описывать, как мы готовились к предстоящим боям. Впрочем, вот одна подробность: офицерам приходилось отдыхать не более четырех часов в сутки.

В июле немцы предприняли наступление на Курской дуге. Гитлер хотел в этом районе взять реванш за Сталинградский разгром. Наши войска стойко отразили бешеные атаки врага и измотали его в оборонительных боях, сами перешли в наступление.

В это время подошла к линии фронта и наша гвардейская дивизия. Собственно, фронт был уже в движении, так как оборона немцев была прорвана.

Батальон получил задачу взять высоту 111 с последующим выходом к железнодорожной станции Хатынец. К исходному рубежу шли форсированным маршем. И вдруг – авиация противника. Десять немецких пикирующих бомбардировщиков ясно выделялись на фоне вечернего неба. Батальон, как и полагается в таких случаях, рассыпался по полю, солдаты и офицеры залегли, используя складки местности. Заревели бомбы, ухнули взрывы, все заволокло дымом.

Мы с заместителем по политической части, помня наставления фронтовиков, перебегали от роты к роте, и наше хладнокровие удивительно хорошо действовало на солдат. Новый заход «Юнкерсов» застал нас во второй роте. Когда самолеты стали пикировать, я подал команду:

– По авиации противника – огонь!

Затрещали винтовочные выстрелы. Потом раздался ликующий крик:

– Горит, смотрите, фашист горит!

Один из «Юнкерсов», объятый пламенем и дымом, падал. Трудно установить, кто его поджег, так как по самолетам, кроме нас, била и зенитная артиллерия. Важно было другое: первая встреча с хваленой немецкой авиацией окончилась поражением врага. Солдаты кричали «ура», подбрасывали вверх каски.

Уже стемнело, когда батальон пришел на исходные позиции для атаки. Здесь мы накормили солдат и дали им отдых. На рассвете батальон без артиллерийской подготовки атаковал высоту 111. То, что атаке не предшествовала артиллерийская подготовка, было хитростью нашего командования. На войне такие примеры бывают. Немцы были застигнуты врасплох, но очень скоро опомнились и стали оказывать все возрастающее сопротивление. Вот тут-то и начала во всю свою мощь работать наша артиллерия. Она подавила минометные и артиллерийские батареи врага, взяла под обстрел все подходы к высоте, по которым могло прийти к гарнизону атакованной высоты подкрепление.

Бой за высоту длился до полудня. Гвардейцы-сибиряки дрались отчаянно. Не все, конечно, шло гладко, были ошибки, на некоторых участках понесли напрасные потери. Это ведь был только первый бой батальона! Но боевая задача была выполнена. Многие солдаты и офицеры показали образцы мужества и отваги. Сержант Яков Смирнов гранатой вывел из строя станковый пулемет противника. Рядовой Николай Безусов обезвредил двух вражеских снайперов. Старшина Семен Сорокин с тыла подполз к огневым позициям минометной батареи противника и гранатой, штыком и прикладом уничтожил семь фашистских солдат. Младший лейтенант Володин взял в плен немецкого капитана.

Геройской смертью пал учитель математики одной из омских средних школ сержант Федор Сатюков. Ворвавшись в траншею врага, он был ранен в ногу, но в тыл не пошел. Кое-как перевязав рану, Сатюков лег в один из отсеков траншеи и стал из укрытия вести огонь по перебегающим вражеским солдатам. Пять немцев уложил отважный сержант. Когда он стал перезаряжать винтовку, немцы в отсек бросили гранату, осколком которой был сражен Сатюков.

Мы назвали эту высоту именем сержанта Сатюкова.

Заняв высоту, мы в упорном бою очистили от противника ближний лес и утром следующего дня подошли к станции Хатынец. На станции стоял бронепоезд противника, дымили паровозы. Пока батальон готовился к атаке, по станции был нанесен удар нашей авиацией и артиллерией.

Солдаты и офицеры устали, слипались глаза от бессонницы, но передышки врагу нельзя было давать.

Я прополз по фронту батальона добрым словом, шуткой подбадривая солдат. Воины говорили:

– Давайте сигнал, станция будет наша!

Но сигнал дать легко. Труднее взять станцию. Тут командованию батальона помог предложением гвардии младший лейтенант Сажин. Метрах в трехстах от нас под насыпью дороги находилась водосточная труба. Сажин осмотрел ее и предложил воспользоваться трубой, чтобы зайти в тыл немецкому гарнизону станции.

– Дайте мне пятнадцать – двадцать ребят, прикажите артиллерии, в случае необходимости, прикрыть меня огнем. Если враг не заметит мою группу, ждите сигнала. Атакуем станцию с фронта и тыла.

В ротах нашлось не двадцать, а сорок добровольцев на это дело. Сажин отобрал двадцать пять человек и двинулся оврагом к трубе.

Минут черев двадцать на той стороне железной дороги взвилась в небо ракета. Это был сигнал Сажина.

Я закричал «ура» и вместе со своим подразделением устремился к станции. Впереди шли бойцы первой роты.

Но врага не так-то просто было одолеть. Появление наших сил с фронта и тыла распылило внимание фашистов, дало нам возможность ворваться на станцию, но зато в самом Хатынце пришлось с боем брать каждое строение.

Очень важно было нарушить связь врага с соседними станциями. Поэтому я группу солдат направил к помещению дежурного по станции и сам пошел с ними. Из окна вдруг раздалась автоматная очередь, и меня что-то больно кольнуло в грудь. Около меня в это время был рядовой Никитин. Он бросил в окно гранату, вбежал в дежурку и выбросил из окна труп немецкого телеграфиста. А я все стоял на одном месте, не понимая, что произошло, но чувствуя, что теряю силы. Никитин вышел и, взглянув на меня, закричал:

– Вы же ранены, товарищ командир!

Да, я был ранен в грудь. Меня перевязали. Я передал командование батальоном заместителю по политической части и пошел в сопровождении Никитина в санбат.

Только мы спустились с насыпи, как появились фашистские самолеты. Невдалеке чернела воронка от разрыва снаряда. Никитин подтолкнул меня к ней.

– Ложитесь, товарищ командир!

Я посмотрел на его красивое молодое лицо, на темные вьющиеся волосы и ответил:

– Ложитесь в воронку вы, Никитин. Живо, слышите?!

– Вы за кого меня принимаете, товарищ командир? – сказал с укоризной Никитин и силой втолкнул меня в воронку…

Этой же ночью я был эвакуирован в один из московских госпиталей.

Примерно через месяц после этого медсестра принесла мне письмо. Я узнал почерк Сергея Васильевича Пешехонова и с волнением разорвал конверт.

«Все знаю, дорогой мой, все знаю, – писал Сергей Васильевич. – Мне сообщила о твоем ранении твоя супруга. Сожалею, очень сожалею о случившемся, но скажу: на войне без этого нельзя. А война-то какая, Константин! Ведь речь идет не о твоей или моей жизни или смерти. Гитлер поставил целью уничтожить все наше социалистическое государство, сделать рабами всех советских людей. Во имя победы не жалко не только крови, не жалко и самой жизни. Так, по крайней мере, думаю я. Уверен, что и ты думаешь не иначе.

И по всему видать, что наша берет. Курская битва позорно проиграна Гитлером и его генералами. А что делается, Константин, у нас в тылу! Один наш завод сейчас дает продукции в три раза больше, чем в начале войны. Люди, просто, не выходят из цехов завода, прямо живут у своих станков.

Здесь у меня есть ученик Митенков Коля. Ему едва минуло шестнадцать лет. Недавно не спал этот Коля двое суток подряд. Спрашиваю его:

– Когда же спать-то будешь, Николай?

– Вот победим, тогда и отосплюсь…

Чуешь, настроение какое у народа? Народ, Константин, не жалеет для вас, фронтовиков, ничего.

Что касается тебя, то я уверен, что ты не только выживешь, но еще побываешь и в Берлине. Дело идет к этому, Константин, ей-богу, к этому!

Так что крепись, выздоравливай и снова спеши на фронт добивать проклятого врага!»

Разве после такого письма лучше не станет!..