Текст книги "Ослик Иисуса Христа"

Автор книги: Константин Шеметов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Остаток дня Ингрид провела за компьютером, а на ночь глядя прогулялась по Vauxhall Bridge Road к Темзе (река завораживала её). Вернувшись домой, она в который раз уже просмотрела рисунки Ослика, открыла его рукопись и взялась за следующую главу.

IV. Мысленное возвращение

По безнадёжности все попытки воскресить прошлое похожи на старания постичь смысл жизни.

(Иосиф Бродский, «Меньше единицы»)

Подобно Ингрид Ренар вернёмся и мы. Но не домой, а в 12 октября 2018 года (пятница, 21:06, Ширнесский университет, подсобка для животных и крыса, наблюдающая за Генри). Распечатав своё письмо (письмо к самому себе же) под названием «Собственная книга», Ослик засобирался прочь. Опыт эмигранта, «Модель крокодила» и «Додж, королева Иудеи» вызвали в нём острейшую боль по переменам.

Олдос то и дело стучался к нему, а он никак не мог выйти. В сущности Ослик пережил творческий обморок – необыкновенно приятное и давно позабытое состояние полёта мысли. Он вышел на улицу и с минуту постоял под дождём, раздумывая, нужна ли ему машина или нет. Его Audi (серебристая Audi TT Coupe) стояла под навесом у старого кампуса и словно вопрошала всем своим видом, переливаясь бликами от фонарей: «Так мы поедем?»

Вот и ещё одна «гипотеза Римана».

Ослик, безусловно, знал ответ («Поедем»), но доказать его или опровергнуть не мог. Гипотеза, сформулированная Бернхардом Риманом в 1859 году, как известно, предполагает существование некой закономерности в распределении простых чисел. Казус же состоит в следующем: современная математика и её приложения (в частности криптография) основаны как раз на обратном – закономерности нет (и быть не может). Найдись такая закономерность, Генри (как и многие его коллеги-учёные) остался бы без работы, а вопрос Audi («Так мы поедем?») и не возник бы.

Между тем, вопрос о поездке представлялся Ослику весьма важным. Не исключено, что здесь и пролегает линия равновесия («критическая линия» по Риману): чистая неопределённость, утвердившаяся как постулат. Поедь он, не поедь – событие можно списать на случай, но обоснуй он решение, придётся отвечать, а заодно и корить себя, если что не так.

То же касается и всеобщего устройства, разве нет? Любое принципиальное открытие (доказательство чего-либо) зачастую ставит под сомнение предыдущее. (Преемственность открытий – вещь в себе.) Отсюда и хрупкий баланс разумного. Библия – не учебник по физике, Галилей обманулся с приливами (отвергнув действие Луны), а квантовая физика существенно пошатнула уверенность Эйнштейна в глобальном порядке («Бог не играет в кости»).

«Бог не играл бы в кости, если бы он был», – словно оппонировал выдающемуся физику Ослик, неспешно направляясь к старому кампусу за своей Audi. Он основательно промок, но ощущал себя вполне счастливым и всё складывал мысли по дырявым карманам Levis 508.

Уже через минуту структура этих мыслей начнёт меняться. К ночи добрая половина из них покажется Ослику затасканной, а наутро и вовсе – от прежних суждений останется лишь былая любовь. Однако ж Генри и здесь находил подтверждение своей догадки о равновесии гипотезы и теоремы, не говоря уже о любви. Любовь по его убеждению как раз и происходила из нечётких образов, преимущественно ничем не подтверждённых.

В машине Ослик согрелся, выключил телефон и осторожно выехал за ворота. У моря он притормозил – послушать прибой и как стучит дождь (то затихая, то с силой ударяясь о стекло). Стекло у Audi крепкое, впрочем и Ослика дождём не проймёшь – Ослик любил дождь. Он не носил с собой зонта и всякий раз чуть ли не с радостью мок под дождём.

Что ж, пора.

Генри развернул машину, поставил в плеере This Town Needs Guns и, миновав королевскую (в прошлом) верфь и предприятие Sheerness Steel (переработка лома), направился в Лондон. Будь что будет – Ослик устал от Шеппи. Остров хоть и нравился ему (взять, к примеру, дождь как сегодня или море), но всё ж таки время от времени надоедал. Хотелось большего.

Лондон? В Лондоне его привлекали шум города, огни, метро, ну и конечно галерея Tate Modern у Темзы. Уже один вид этой старинной электростанции придавал Ослику вдохновения. Генри не раз бывал там, а в кафе напротив, у Vauxhall, мог часами сидеть, размышляя о том, о сём, записывая события и сочиняя утопические рассказы.

В сущности, эти поездки в Лондон стали неотъемлемой частью его эмиграции (включая внутреннюю эмиграцию). Работа в Ширнессе и вид на Tate Modern – вот две составляющих его блужданий по закоулкам мозга. Именно здесь располагались Осликовы «Галапагосы», его вымысел, реальность и в конечном итоге здесь проходила его эволюция.

Около одиннадцати вечера он проехал Морской музей и станцию New Cross Gate. В зеркале справа мелькнула бездомная собака, и тут Генри внезапно припомнил «Марка Марронье» и «Собаку Софи» – его друзей по психиатрической клинике в Москве. Словно почуяв прилив ностальгии, он сбавил скорость и сменил пластинку: вместо новой работы This Town Needs Guns Ослик включил их старый альбом «Animals» (2008) – не то чтобы теорема, но уже и не гипотеза.

В психиатрической клинике Ослик сдружился с несколькими другими «больными». Как и он сам, его новые друзья отбывали здесь пожизненное заключение. Иначе говоря, их всех лечили от свободомыслия, но поскольку болезнь была неизлечимой, то никто из больных и не рассчитывал выйти отсюда.

Особенно трогательные отношения у него сложились с Марком и Таней Лунгу. Совсем ещё молодые люди – они втайне от родителей поженились и сбежали из дому, забросив учёбу. Через год Лунгу нашлись на Каймановых островах, где их схватили, отправили назад в Москву, а здесь, недолго думая, на Мосфильмовскую. Марк и Таня называли себя «Марком Марронье» и «Собакой Софи». «Добрые глаза у собаки ещё не означают, что и собака добрая», – любила повторять Софи, указывая на персонал клиники, – будь то доктор или медсестра с голубыми глазами.

Ослик быстро привязался к ним. По сути, Марк и Софи были последними людьми из его прежней жизни. Приличными людьми, не сомневался Генри, а Софи и вовсе чудо. Собака Софи с первой же встречи заворожила его. Можно сказать, он влюбился в эту «Собаку», и тогда же вдруг понял, как непредсказуемо влечение. Эльвира Додж немедленно померкла. Образ её поутих, а любовь к ней вызвала множество вопросов – новых и отчасти унизительных (молодой Ослик переживал уколы совести).

В дурдоме особенно не разгуляешься, но даже и так – с Марком и Софи – его заключение существенно облегчалось. Они дурачились, воображали себя на свободе, тайком занимались сексом и много болтали, устроившись на веранде, у окна в туалете или в приёмном покое по выходным. Ослик не раз предлагал им бежать, но те не хотели. А что они вообще хотели? Тут как с собакой у подземки (увидишь такую – и всё думаешь о ней): Собака Софи завидела Марка и влюбилась, а Марк завидел её и тоже запал.

Сбежав-таки и кое-как устроившись в Лондоне (сначала дворником, а позже продавцом в магазине Клода Вулдриджа), Ослик без устали порывался спасти друзей, но дело оказалось непростое. В русском посольстве ему отказали («Спасибо, до свидания»), а британские службы образно выражаясь, «ебали Муму».

Муму? Кафе «Му-Му» в Москве (а не драматическая участь собаки из повести Ивана Тургенева) – вот первое, о чём подумал Ослик, грязно выругавшись абзацем выше, что и не удивительно. Сеть общепита «Му-Му» он помнил как нельзя лучше. Ослик регулярно ходил туда помочиться, а в «Му-Му» у Алексеевской – чуть ли не каждые субботу и воскресенье. Он возвращался из центра, доезжал до «М-Видео», дальше следовали – Johnny Green Pub, туалеты «Му-Му», платформа Маленковская и Анадырский проезд, где Генри снимал квартиру с видом на поезда.

Относительно британских служб: службы что надо. В основном там работали вдумчивые, участливые люди. Они с воодушевлением помогали любому, кто нуждался в помощи. Помогли бы и Марку с Софи, приведи Ослик хоть одно доказательство насилия в отношении друзей. На беду, таких доказательств не нашлось. К тому же британцы получили два весьма убедительных документа: просьбу родителей Марка и Татьяны Лунгу о принудительном лечении детей, а также согласие самих детей на такое лечение. Иначе говоря, пострадавших не было. А раз не было пострадавших, то получалось, что и спасать никого не надо. Как ни старался Ослик ничего не добился.

– С русскими детьми лучше не связываться, – объяснили ему британские дипломаты. – Скользкая тема, Генри, давайте подождём.

– Давайте, – ответил Генри, а чего ждать – и сам не понял.

Вероятно, люди из Foreign Office (неофициальное название МИД Великобритании) имели в виду шумиху, поднятую в России вокруг прав ребёнка. Суть сводилась к следующему: не трожьте наших детей, сами разберёмся. Для начала они запретили их усыновление в США, затем принялись выискивать по всему миру уже усыновлённых, но якобы обиженных. Кое-что найдя (как не найти – с детьми всегда непросто, а с русскими тем более), РФ устроила истерику, завалила суды исками и принялась за «воспитание» уже самих детей.

«Воспитание» очень быстро свелось к запретам, подразумевая прежде всего «тлетворное влияние Запада» (из советской терминологии). Досталось всем, и ладно бы гомосексуалисты (их приравняли к педофилам), были запрещены даже безобидные мультики, детские книжки и спектакли.

Так что с русскими детьми и вправду лучше не связываться. Между тем, их положение в родной стране из года в год становилось всё хуже. Ослик не поленился и кое-что загуглил.

Так, к примеру, в России ежегодно убивали от 1500 до 1700 детей, из них не менее тысячи были убиты собственными родителями. В 2010 году в России убито 1684 несовершеннолетних, в 2011-м – 1761. Со слов премьер-министра РФ, за девять месяцев 2012 года в России убито 1292 ребенка. За тот же период около 11 тысяч детей пропали без вести. Их оставляли замерзать на улице, насиловали, морили голодом и выкидывали в мусорку. По данным Следственного комитета в 2011 году зафиксировано 7179 преступлений против детей, а уже за 6 месяцев 2012-го – 10 509. Дети для русских – обуза, убеждался Ослик, зато прекрасный повод выяснить отношения с Западом.

Но и это не всё. По сведениям правозащитных организаций в РФ ежегодно появляется примерно 120 тысяч новых сирот. В интернатах перебивается около 600 тысяч, а беспризорников в России сегодня столько же, сколько их было во время Гражданской войны (сто лет назад).

Что касается нападок на США, то, как выяснилось, там принципиально не держат детских домов, справедливо считая их унизительными для человека, да и вероятность погибнуть от рук родителей в США существенно ниже, чем в России. Так согласно отчёту Euronews от 28.12.2012, с 1993 по 2008 годы (за 15 лет) в России усыновили 140 тысяч сирот, из них погибло 1220. За это же время американцами было усыновлено 60 тысяч, погибло лишь 19. Почувствуйте разницу.

В конце 2014-го, уже переехав в Лондон и покрутившись там, Ослик вдруг осознал, как же повезло ему, что удалось сбежать. После года с лишним, проведённых в клинике на Мосфильмовской, Генри окончательно возненавидел русский режим и утратил всякую веру в его справедливость. Тогда-то он и сочинил свой первый рассказ под названием «Спасибо, приходите ещё».

Спасибо, приходите ещё

По сюжету, его возлюбленная Собака Софи, узнав, что Генри упекли в дурдом, приезжает к Берниковской набережной, залазит на мост у клуба «Культ» и прыгает в Яузу, намереваясь покончить с собой. Её спасают, отправляют на лечение в госпиталь Склифосовского, она выходит оттуда, а на следующий день снова бросается в Яузу.

Так продолжается какое-то время, а дальше Софи теряет страховой медицинский полис. Всякий раз за своё спасение она платит наличными, пока однажды лечащий доктор не говорит ей: «Спасибо, приходите ещё». Тут-то Собака и понимает: прыгай не прыгай – всё без толку. Её акция выродилась до китча. К этому китчу все попривыкли, а её Ослик как сидел в больнице, так оставался там по сей день. Единственное, чему она научилась, – плавать. Она прыгала с высоты в мутную реку, опускалась на дно и дразнила тамошних крокодилов. «Видишь, – обращались к ней крокодилы, – как здесь красиво?» Да, она видела.

Её спасали, и всё повторялось сначала.

Рассказ вышел страниц на десять. Ослик понимал, что рассказ так себе, но дело в другом. Сочиняя, он будто воссоздавал новую реальность. Генри мысленно возвращался назад, что по сути (как и у Бродского) было попыткой постичь смысл жизни.

Тогда же он затеял переписку с Таней Лунгу. Письма проверялись ФСБ, шли долго, но худо-бедно шли. Собака Софи всё чаще жаловалась на Марка. Похоже, тот и в самом деле заболел психическим расстройством. Он страдал галлюцинациями, приобрёл некритичность к себе и даже кидался на Софи, намереваясь «разобраться» с нею (выяснить отношения с Западом).

«Лунгу совсем дурачок стал (тлетворное влияние), – написала она как-то Ослику, – разве что слюни не текут. Вот я и группирую мысли». На что Ослик ответил довольно невнятными рассуждениями о неизбежной умственной деградации её соотечественников вообще (а не только Лунгу).

«Не знаю, Собака, читала ли ты „Сказки дядюшки Римуса“, – писал Генри. – Это такая, в своём роде, правда жизни для детей: умом и хитростью можно достичь любой цели. Особенно хороши там братец Опоссум и братец Енот. Впрочем, все тамошние братцы хороши: и те, которые применяют хитрость для корысти, и те, которые просто дурачатся, ну и конечно, те, которых регулярно разводят и те, и другие.

Что интересно: никого из них не жаль, никто не вызывает нежного трепета или неприязни. „Братцы как братцы“, – думает ребёнок и, таким образом подсознательно готовит себя к конкурентной борьбе. Чуть позже ему объяснят некоторые правила т. н. честной конкуренции – и дело сделано: братец готов к большому плаванию. Добьётся он чего-нибудь или нет – не так уж и важно. Зато у братца не будет иллюзий и он не станет кивать ни на Опоссума, ни на Енота (читай «государство», о котором ты так прекрасно высказалась в своём недавнем послании). По сути, он будет кивать лишь на себя, а немного поднаторев, глядишь, – и сам укажет негодяю его место.

Я тут кое-что выяснил. Весьма вероятно, что в основе „Сказок дядюшки Римуса“ лежат не пересказы рабов (как принято считать), а устное творчество коренных жителей Америки, т. е. индейцев. Хотя без разницы – и рабов, и индейцев теперь по пальцам перечесть, зато их наследие живо и, судя по всему, имеет довольно глубокую этическую подоплёку. Оно очень напоминает современное западное право и, мне кажется, имеет непосредственную связь с идеей европейской толерантности. Различные интерпретации этих сказок издаются огромными тиражами, продаются по всему миру и в популярности уступают лишь „Битлз“ и Библии.

И ещё. „Сказки дядюшки Римуса“ издавались в СССР только в специальном пересказе, прошедшем цензуру, а теперь (в связи с новыми законами о защите нравственности) будут запрещены и в России (братцы курят сигары – этого вполне достаточно). Если допустить связь между сказками и здравомыслием (а, похоже, связь таки есть), то население РФ ожидает неизбежная умственная деградация.

Последние события в России – убедительное тому подтверждение: мало того что детям морочат голову с Римусом, государство намерено запретить их усыновление за рубежом. Насчёт США вопрос уже решён. По логике этого самого „государства“ и Римус, и США слишком хороши для русских детей, а значит, опасны для будущего страны. Как видим, круг замкнулся: устное творчество рабов (американских индейцев – кому что нравится) и вправду – лучшая терапия от сумасшествия.

К чему я всё это? Честно признаться, и сам не знаю. Ты написала, что группируешь мысли, а я вдруг припомнил братца Черепаху (очень умный и хитрый братец, надо сказать). Припомнив братца Черепаху, я припомнил братца Кролика, а там – братца Опоссума, братца Енота, и пошло-поехало.

Надеюсь, рассказ не утомил тебя.

Напоследок – ещё два слова. Год назад я довольно болезненно переживал расставание с вами (бедный Марк), а тут ещё моя крыса сдохла. Не придумав ничего лучшего, я опустил её в банку из-под кофе (Nescafe Collection Alta Rica), налил туда воды и бросил в Яузу, забравшись на мост у Берникова переулка. „Спасибо, приходите ещё“ – вот мысль, которая с тех пор нет-нет а и приходит мне в голову (и я ничего не могу с этим поделать).

Ясно, что никто не придёт, что, повторив событие, только расстроишься, да и событий, которые хотелось бы повторить, не так уж и много. Тогда-то я и сочинил свой первый рассказ (с тобой в главной роли) и даже написал картину под названием „Спасибо, приходите ещё“.

Стало действительно легче, – завершал письмо Генри. – Может и в самом деле, если написать свою боль, она пройдёт?»

V

Не пройдёт – Ослик и сам это знал. Взять хотя бы историю с «Марком Марронье» и «Собакой Софи». Минуло четыре года с тех пор, как он расстался с ними. Он исписал всю голову своими текстами, но боль не проходила.

Спустя четверть часа Генри подъехал к Tate Modern, вышел из машины и подобрался к реке. Набережная была пустынна. Лишь метрах в двадцати от него – то ли дрались, то ли занимались любовью (и не поймёшь сразу) какие-то люди.

Галерея современного искусства Tate Modern входит в состав группы Tate (музеи в Лондоне, Ливерпуле и Сент-Айвс) и предлагает коллекцию произведений арта, созданных в XX веке и создаваемых по всему миру в настоящее время. Галерея открыта в 2000 году в помещении бывшей электростанции Bankside Power Station на южном берегу Темзы напротив собора Святого Павла. Кроме традиционных выставок известных мастеров Tate Modern успешно реализует различные программы и для новых художников. Взять хотя бы программу «Национальная молодежная сеть визуальных искусств». По замыслу устроителей программа должна вовлечь в мир современного искусства до 80 тысяч молодых людей. Спонсор проекта – фонд Пола Хэмлина, который за 25 лет своего существования выделил в качестве субсидий порядка 200 миллионов фунтов.

Ослик время от времени приезжал сюда, привлекаемый невероятным ощущением комфорта и спокойствия. В отличие от многих других мест, здесь он чувствовал не только доброе отношение к себе, но и словно какое-то единение с окружающими людьми. Доведись ему прыгнуть в Темзу, его не просто спасут («Здравствуйте, господин Фрейд, можно и мне кокаину?»), но и докопаются до истины («Пожалуйста, но сначала узнаем истинную причину ваших бед»).

Честно сказать, он не прыгал и никто не докапывался, если только не он сам. Генри приезжал сюда с регулярностью компьютера, как будто предчувствовал некую перемену. Важную перемену в жизни, что и случилось.

Сегодня он встретит Ингрид Ренар. Это будет первая с нею встреча, в значительной степени предопределившая его дальнейшую эволюцию.

К счастью те двое, на которых он обратил внимание, не дрались, а и в самом деле занимались любовью. Ослик подошёл ближе, вынул сигареты и даже смог разглядеть их лица. Им было примерно по тридцать. Как и он сам, они явно переживали непростой период, прощаясь с иллюзиями юности – и насчёт окружающего мира, и по поводу себя. Тут тебе и необоснованная гордыня, и амбиции, и радужные планы на жизнь. Оставались семья и секс – последний рубеж оптимизма.

Что до секса у Темзы – он был довольно бурным, но вместе с тем (на улице не принято заниматься любовью) выглядел совершенно приличным и даже возвышенным. Влюблённые напомнили Ослику Ингрид Йонкер и её друга Джека Коупа из фильма «Чёрные бабочки» (Black Butterflies, реж. Паула ван дер Уст, Германия, Голландия, ЮАР, 2011).

Отдадим должное Джеку (Robert Knox Cope, 1913–1991, южноафриканский поэт и прозаик) – Джек явно ощущал себя на втором плане, как и подобает настоящему мужчине. Главной же героиней выступала Йонкер. Она не только феерически занималась любовью, но также вошла в историю как прекрасная поэтесса, в высшей степени приличный человек и непримиримый борец с апартеидом (Ingrid Jonker, 1933–1965, писала на языке африкаанс). Наиболее известная её книга стихов «Дым и охра» (1963) создавалась в драматической обстановке между любовью и безысходностью («Любовь лишена прав» – одно из заключений Ингрид). В тот период Йонкер сделала аборт, спустя время из-за нервного срыва попала в дурдом и вскоре покончила с собой, прыгнув в океан.

Роль Ингрид Йонкер блестяще исполнила Карис ван Хаутен (премия кинофестиваля Трайбека, 2011), а Джека сыграл Лиам Каннингем. «Талантливые актёры», – размышлял Ослик. И тут его окликнула красавица с набережной.

– Мужчина, вы не могли бы подержать меня за руки?

– Мог бы, – ответил Ослик. – Если только ваш друг не против, а вас зовут Ингрид, – добавил он и улыбнулся.

– Нет, друг не против и меня действительно зовут Ингрид, вы знали? Ингрид Ренар, – представилась она, – галерея Tate. Вон та труба через реку, видите?

А теперь, внимание: 18+. Ингрид выглядела необыкновенно счастливой. Она словно предчувствовала нечто новое (что обещало быть незабываемым) и не скрывала радости. Она вообще ничего не скрывала. Задрав юбку, Ингрид присела, разведя колени и облокотившись о поручни набережной. Ослик зашёл сзади, взял её за руки, и та плавно откинулась на него, приняв максимально удобное положение для секса.

«Джек» кивнул Ослику и тут же возобновил свои движения – довольно мощно, но в то же время и мягко, словно стесняясь быть пошлым и удерживая Ингрид за талию. Трусов на ней не наблюдалось, лобок был почти выбрит, а лицом она походила на Мишель Пфайффер из «Знаменитых братьев Бейкер» (The Fabulous Baker Boys, реж. Стивен Кловз, США, 1989).

Что интересно, эти братья (по фильму Джефф и Бо Бриджес) были именно братья, а не так называемые «братаны», которые сплошь и рядом шатались по Москве и искали приключений. Всюду только и слышалось: «Здорóво, братан» или того хуже: «Братан, дай десятку». Россия вообще славилась «братанами». Те разгуливали по улицам, выслеживали вас у магазина, руководили вами в офисе и управляли страной. Братья Бейкер в отличие от них десяток не просили, виртуозно играли на рояле и выступали по клубам. С ними-то Ослик и связывал образ истинного мужчины, а русские «братаны» годились разве что в крокодилы из рассказа про Собаку Софи («Видишь, как здесь красиво?»).

Ничего красивого здесь, конечно, не было. Путинская Россия представляла собой в некотором роде неизлечимо больного ребёнка, которого, безусловно, жаль, но помочь которому уже никто не может (включая НКО, приёмных родителей из Америки и сказки Римуса).

Между тем, «Джек» двигался всё интенсивней, а Ингрид подбиралась к оргазму. Ослик держал её за руки, разглядывал её, вдыхал её запах и по сути влюблялся, переживая небывалую лёгкость. При этом его завораживало и само движение, ведь вместе с «Джеком» двигался и он с Ингрид – шаг за шагом продвигаясь к наивысшей точке эмоционального подъёма.

Явление идеальной итерации.

В какой-то момент Ослик представил этот процесс в виде блок-схемы, затем математически, и вдруг подумал про итерацию в психиатрии. Надо же – при патологическом возбуждении больной то и дело повторяет слова или фразы, и это состояние наиболее выражено как раз при глубоком слабоумии. Именно с таким диагнозом его в своё время отправили на Мосфильмовскую, и вот теперь он рисует блок-схемы полового акта.

(На заметку – в дальнейшем Ослик не раз ещё вернётся к своим алгоритмам, а столь необыкновенная встреча с Ингрид Ренар обернётся сильнейшим генератором его творчества на многие годы вперёд.)

Наконец Ингрид кончила, отпустила Осликову руку и чуть присев, погладила клитор – нежно и прищурив глаза, словно хитрая кошка (глаза закрыты, но мышь никуда не денется – кошка чувствует её). Спустя интервал, она подтянула чулки, поправила юбку и обернулась к Ослику:

– Было хорошо, спасибо.

– Пожалуйста, – ответил Ослик.

– Как вас зовут?

– Генри.

– Что ж, тогда мы пойдём.

«Джек» попрощался с ним, и они ушли.

О тротуар вновь застучал дождь. Капли были довольно крупными. Ударяясь об асфальт, они мгновенно взрывались, точно инопланетные снаряды, прилетевшие покончить с Землёй, но без толку: Земля держалась, а дождь лишь придавал красоты окружающему миру.

«Джек» и Ингрид перебежали улицу и заторопились прочь. Ещё немного – и они вовсе скроются из виду, но вот о чём подумал Ослик: у Ингрид удивительно переменчивое лицо. При малейшем изменении мимики Ингрид Ренар преображалась. Она менялась: от Карис ван Хаутен через Мишель Пфайффер и до Эмили Блант (внешность которой уже сама по себе – бесконечная завораживающая перемена).

Способность к изменению образа давно и устойчиво ассоциировалась у Ослика с мимикрией. Мимикрия же в его понимании была функцией приспособляемости. Той самой приспособляемости, что как раз и обеспечивает виду выживание. «Механизм естественного отбора, – прочёл он как-то у Барнса (и вновь храбрый Барнс, «Нечего бояться»), – зависит от выживания, но выживает не тот, кто сильней или обладает более высокими интеллектуальными способностями, а тот, кто лучше всех приспосабливается». По-любому, здесь было над чем подумать, но думать не хотелось.

Ослик пребывал в эйфории. Он понимал, что влюбился, ему хорошо, а сколько это продлится – не так уж и важно. Ингрид Ренар из галереи Tate Modern постучалась в его голову, он впустил её, и Ингрид постепенно обустраивалась. Впрочем, обустроиться здесь несложно: пустая голова – делай что хочешь. Пустые комнаты, собрание картин, развешанных по стенам, полки с книжками, да сотня-другая любимых пластинок. Можно сказать, Осликова голова была готова к приёму чего угодно, хотя и тут как посмотреть.

Его коллекцию живописи, к примеру, составляли выдающиеся импрессионисты: Клод Моне с работой «Впечатление. Восход солнца», Огюст Ренуар («В кафе»), Эдгар Дега («На сцене»), Фредерик Базиль, Берта Моризо и тому подобные.

Особое же место среди художников (и это бросалось сразу) занимали картины Жоржа Сера. Редкий пример «социального импрессионизма», по мнению Ослика. Взять хотя бы «Купание в Аньере» (работа слева) и «Воскресную прогулку на острове Гран-Жатт» (работа справа). Люди из разных миров и разделённые плавным течением реки, будто смотрят друг на друга, но на этом и всё. Слева – молодые люди (рабочие местной фабрики), справа – разноцветные зонты, леди, их дети, джентльмен с проституткой и, похоже, ещё одна (за ловлей «форели» – стоит себе у самой воды и удит).

Жорж Сера создал лишь семь больших полотен, что и понятно. Во-первых он прожил всего ничего (32 года), а во-вторых, придуманная им техника рисования – так называемый «пуантилизм» (крошечные точки контрастного цвета) – была невероятно трудоемкой.

Ингрид всё «обустраивалась».

Из книжек у Ослика присутствовали в основном научные издания (преимущественно по математике, биологии и искусственному интеллекту). Коллекция художественной литературы была представлена большей частью западными писателями (примерно от Байрона до Бернара-Анри Леви), если не считать отдельной полки с античными авторами. Неплохая коллекция как ни странно: там тебе и «Одиссея» Гомера (совсем уж архаика), и «Лисистрата» с «Облаками» Аристофана.

Что касается музыки – в голове у Генри то и дело крутились малоизвестные панк-группы, такие как Tiny Moving Parts, Precursor, Alcoa, Vinnie Caruana, Shai Hulud, ну и конечно его распрекрасные This Town Needs Guns из Оксфорда. Группы не ахти какие, но, по-любому, одарённые – и поэтически, и музыкально.

Кроме того Ослик бережно хранил и несколько флаеров на клубные концерты своих любимцев. Среди них наиболее памятный – флаер на This Town Needs Guns (при поддержке L’étranger и Forbiros) в московском клубе Б2. Дело в том, что Ослик так и не попал на этот концерт 12 февраля тринадцатого года из-за ареста («Пройдёмте с нами»). Ослика схватили как раз накануне, а 12 февраля, во вторник, он уже проходил медицинскую комиссию в ведомственной санчасти.

Осликова голова, таким образом, была хоть и пуста, но весьма романтична, и приживётся ли там Ингрид – было неясно. Наташа Лобачёва, к слову, не прижилась. Не прижилась, похоже, и Эльвира Додж, не говоря уже о Собаке Софи из дурдома на Мосфильмовской. Люди ценят реальность. Даже в искусстве они большей частью ищут именно её. Реальность же Ослика походила на вымысел, да и ни к чему ему, если подумать, лишние заботы. «Оставьте меня в покое» – вот наиболее часто возникавшая в его голове мысль. Так что шансов у Ингрид было немного.

Ослик перешёл улицу и направился к собору Святого Павла. Возведением собора (1675–1708) занимался Кристофер Рен (1632–1723, математик, архитектор и профессор Оксфорда), но самым сложным для Рена оказался купол. Его конструкция должна была быть очень лёгкой, иначе церковь грозила бы развалиться: фундамент и без того просел. И тогда Рену помог Роберт Гук, изобретатель микроскопа (1635–1703, английский естествоиспытатель). Он предложил трёхуровневую архитектуру по принципу свисающих цепей.

И вновь уровни. Находились ли Ослик и Ингрид Ренар на одном уровне или были распределены? – вот о чём думал Генри. Лучше бы на одном. В противном случае придётся и жёсткость пересчитывать (жёсткость перекрытий), и цепи городить («перевёрнутые цепи» купола обычно собирались из досок), а так не хотелось.

(Роберт Гук признан одним из основоположников экспериментальной физики. Он открыл закон всемирного тяготения (что впоследствии успешно оспорил Исаак Ньютон), закон пропорциональности между упругими растяжениями (закон Гука) и явление интерференции света. Кроме микроскопа Гук изобрёл оптический телеграф и множество других механизмов.)

Постояв у Saint Paul’s Cathedral, Ослик съел гамбургер в «Макдоналдсе» у Wood Street и вернулся к своей Audi. Занимался рассвет. Он дослушал «Animals» и под утро уснул, убаюканный Стюардом Смитом (вокалистом This Town Needs Guns).