Текст книги "Нейро-панк (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Нейро-вандалы никогда не были упорядоченным движением. Скорее, напротив, это сборище самых разных людей, которые под влиянием обстоятельств иногда сбиваются в небольшие группы. Как правило, лишь на время.

«Как некоторые хищники, – подумал Соломон, – Собираются вместе для охоты, а потом вновь уходят в свободное плавание. Интересно, какой виток эволюции породил подобное?»

– И между группами нет каналов передачи информации?

– Очень редко.

– Но все же вы уверены в том, что за похищением нейро-софта стоят не нейро-вандалы?

Он ожидал, что Энглин ответит «Уверен» или «Уверена», но загадочное существо лишь тряхнуло непокорными вихрами, словно в насмешку над его бесхитростной уловкой.

– Да. Могу это заявить с очень большой степенью вероятности. Вы, детектив Идитенахренотсюда, как и прочие твидовые ищейки, просто не понимаете того, с чем имеете дело. Очень характерно… Вы не представляете себе сути нейро-вандалов, полагая их обычными хулиганами.

Соломон мысленно скривился. Кажется, с чего-то подобного начинался их недавний разговор с Бароссой.

– Отчасти, – был вынужден сказать он.

– Ну вот. Вы как человек, которому приходится выживать в лесу, но который лес видит одним лишь бледно-зеленым пятном на карте, не различая в нем отдельных деревьев. Нейро-вандалы никогда не были бездумными разрушителями. Нет, им свойственна определенная хулиганская бравада, вызов обществу, даже шокирование… Но в большинстве своем это не те люди, которые совершают преступление из любви нарушать закон. Все… сложнее.

– Расскажите, – попросил Соломон.

Судя по тому, как взглянуло на него Энглин, его ждала очередная острота, но то ли «отрубатор» вовремя подавил нужный позыв, то ли Соломон сумел выглядеть достаточно безобидно, существо лишь вздохнуло. Устало, как утомленный взрослый, которому приходится объяснять ребенку, почему солнце катается по небосводу.

– Нейро-вандалы, как вы их называете, это ответ общества разросшемуся рынку нейро-софта. Своеобразная реакция организма, если вы понимаете.

– Как реакция на лекарство? – тут же уточнил Соломон.

Энглин раздраженно махнуло рукой. Кажется, диалога оно не искало.

– Время, когда нейро-модули были лекарством, давно прошли. Они стали наркотиком, причем наркотиком, намертво вживленным в метаболизм человечества. Когда-то давно люди знали опиум и другие забавные штуки. Примитивные препараты, вызывающие привыкание и дарующие счастье. Сейчас люди загоняют в себя невидимые иглы нейро-терминалов. Каждый нейро-модуль – это точка от укола на вашем предплечье.

Соломон представил себе сорок шесть точек на собственной руке и машинально потер сгиб локтя. Полнейшая глупость, конечно, только философствующие дураки, склонные к эклектике, могут заявлять что-то подобное. Да еще и с подобным апломбом… Но ему придется слушать дальше, если в этой куче песка нужно найти одну золотую песчинку.

– Представили? – Энглин хихикнуло и на несколько секунд опять выглядело довольной отпущенной шуткой девчонкой, – Нейро-вандалы развлекаются тем, что насмехаются над самой сутью нейро-софта, над теми дарами, что он якобы дает человеку. Их цель – люди, которые так увлеклись накачиванием себя всякой дрянью, что уже потеряли человеческий облик и забыли сами себя. Знаете, как бывает… Стоит где-нибудь в центре дом, красивый, блестящий краской и новенький. А заглянешь внутрь – там труха, паутина и сгнившие перекрытия. То же и людьми. Иные становятся настолько зависимыми от нейро-модулей, что прекращают быть людьми в некотором смысле этого слова.

– Это нелогично, – сказал было Соломон, но его оборвали самым решительным образом.

– Это страшно, – сказало Энглин и на краткий миг показалось даже серьезным, – Даже не представляете, как это страшно. Идет по улице человек, в костюме, с дипломатом… А на самом деле человека в нем и нет. Улыбка у него от «Фирменных солнечных улыбок», взгляд – от «Лимба ЛТД», терпение и такт – от «Кляссе и сыновья», а взгляд на мир – комплексная нейро-модель «Вектор Семь». Вот и попробуй разбери, что в нем человеческого…

Соломон хотел было возразить, но вспомнил консьержку с «Солнечно-лиловым бархатом» – и не возразил.

– Нейро-вандалы просто смеются над теми, кто прочно связал себя с нейро-дурью. Иногда эти шутки могут показаться жестокими, но это всегда шутки. Хулиганство. Проказы. Нейро-вандалы считают себя борцами за свободный разум и действуют исходя из этой позиции.

– Я читал в газете про одного парня из Крайслера, – медленно сказал Соломон, – Где-то на черном рынке он купил нейро-модуль, который едва не убил его. Он просто безостановочно смеялся. Сутки напролет. Стоило ему показать палец – и бедного малого аж скрючивало от смеха. Если бы он не попал в больницу, где у него изъяли злополучный модуль, он бы точно умер в конце концов, смех свел бы его в могилу.

– Могло быть хуже. Он мог сжечь себе к черту мозг и стать нейро-зомби.

– Я лишь хотел сказать, что шутки нейро-вандалов далеко не всегда безобидны.

– Знаю об этом парне, – Энглин удовлетворенно кивнуло, – Классический случай. Знаете, что он хотел получить? Идеальное чувство юмора. В каком-то смысле он его и получил. Когда имеешь дело с нейро-вандалами, надо быть осторожным в желаниях. А доводилось вам слышать про одну даму, которая захотела стать целеустремленной карьеристкой и заработать много денег?

– Не уверен.

– Она стала проституткой. Действительно, совершила неплохой карьерный взлет и стала много зарабатывать. Насколько я знаю, свою новую работу она так и не бросила. Что ж, иногда нейро-модули просто помогают человеку найти себя самого, правда?

Взгляд у Энглин был насмешливый и наглый. Соломон нахмурился, встретив его.

– Не могу одобрить подобных развлечений. То, что вам кажется забавным, у человека может вызвать серьезнейший стресс.

– Нейро-вандалы знают, с кем и как шутить. Помните историю с «Розовым Треугольником»?

Соломон напряг память. Спасибо въедливому и дотошному «Бейли», который помогал держать в уме все, что связано с работой, пусть даже не профильной.

– Одна из контор, разрабатывавшая нейро-софт, – сказал он, – Прикрылась пару лет назад. Официально продавала флирт для мужчин и женщин. Всякие чувственные взгляды, особую щекотку нервов, оригинальные романтические наборы чувств… Потом выяснилось, что хозяин «Розового Треугольника» имел еще и побочный, так сказать, бизнес. В подсознание своих клиентов он, помимо трогательных взглядов, вкладывал любовь к определенным сортам табака, алкоголя и прочего. Получая на выходе преданных покупателей и имея щедрую плату со стороны соответствующих компаний.

– Именно, – Энглин ловко щелкнуло пальцами, – Его владельцу удалось уйти от ответственности даже после того, как махинации «Розового Треугольника» всплыли на поверхность. Но для того, чтоб уйти от нейро-вандалов, мало хорошего адвоката и неограниченного бюджета.

– Они выследили его?

– Да, спустя несколько месяцев. Они взломали его нейро-интерфейс и… внесли небольшие изменения.

У Соломона нехорошо похолодело под ребрами. Ему не очень хотелось знать, какую именно шутку сыграли с незадачливым мошенником нейро-вандалы.

– И что с ним? – спросил он через силу.

– Он стал счастливым обладателем всех известных человечеству сексуальных девиаций, – Энглин заливисто расхохоталось и, кажется, только кислое выражение на лице Соломона заставило его перестать смеяться, – Нет, серьезно! Парень стал ходячей энциклопедией сексопатологии. Среди его предпочтений оказались настолько оригинальные, что и знает-то про них не каждый…

– Он вылечился?

– От чего? – удивилось Энглин, – Вы же сами не считаете нейро-софт болезнью. Он стал получать от этого подлинное удовольствие. А с каких это пор человек добровольно отказывается от удовольствия?..

– Когда понимает, что это удовольствие идет ему во вред.

– Вздор. Научившись редактировать сам себя, человек только и делает, что ищет новые способы получения удовольствия. Как голодный без устали выбирает все новые и новые пункты в меню. Люди прививают себе вкус к винам и трубочному табаку, учатся нравиться окружающим, лучше выполнять свои рабочие обязанности… Они всеми путями ищут возможность удовлетворить себя, такова уж их природа.

– Хорошо, – Соломону не улыбалось слушать досужие размышления непонятного существа о сути человечества, – Но я не вижу причины, по которой кто-то из нейро-вандалов не решил бы сыграть шутку над Эмпиреем Тоддом. Ужасно смешную шутку, с его точки зрения. Взять человека, который давно забыл меру и стал одним огромным куском нейро-софта – и забрать у него все. Отличный повод для смеха, не так ли?

Энглин вдруг посерьезнело. Смешливые глаза посерели, сузились, губы плотно сжались, сделавшись совершенно мужскими.

– Нет, господин детектив. Вы ничего не поняли. Во-первых, шутка и в самом деле излишне жестока. Сорвать с человека все пласты иллюзорных сущностей, в которых он пытался спрятаться, это верный способ свести его в сумасшедший дом. Очень немногие способны перенести подобный удар. Это как… Как выковырять улитку из ее раковины. Жестоко и глупо. Кроме того, настоящий нейро-вандал никогда не опустится до банальной кражи. Подчистить все модули – это работа профессионала, но не идейного.

– Тогда кто приложил к этому руку?

– Мне откуда знать? Это ваша работа, детектив. И будет лучше, если вы займетесь непосредственно ею, перестав тратить чужое время.

Соломон вздохнул. Кажется, разговор уже приблизился к логическому финалу.

– Вам не помешало бы проявлять больше почтения к представителю Транс-Пола.

Существо вновь фыркнуло – как мальчишка, услышавший скабрезную шутку.

– Уважение – это то, что проявляют по отношению к людям, детектив Идинахренотсюда.

– А я, значит, не человек?

– Вы не человек. У меня достаточный опыт в этой сфере… Ваша модель… Это же «Бейли», да? Этот хлам сложно с чем-то спутать. Сколько у вас установлено нейро-модулей? Не вздрагивайте так, на самом деле мне это абсолютно безразлично. Тридцать? Пятьдесят? Каждый кусок чужой жизни сродни валуну, который вы грузите на себя. И где-то там, в самом низу, – Энглин пошевелило пальцами, словно копаясь в кучке щебня, – в самом-самом низу находится то, что может называть себя детективом Соломоном Пять. Погребенное под тоннами лишнего груза, маленькое, беззащитное и забывшее о том, что оно такое. И я не испытываю к нему уважения. А это… То, чем вы, по вашему мнению, являетесь… Всего лишь искусственная оболочка вроде твидового плаща. Фальш, обман и дешевка.

Соломон встретился с ним взглядом – и в самом деле вздрогнул, только мысленно. Энглин смотрело на него с нескрываемым презрением, как смотрят на что-то раздражающее и откровенно неприятное. Например, на манекен, которому кто-то шутки ради подрисовал глаза. Странное дело, под этим взглядом он почувствовал себя до крайности неуютно – словно бесполое и лишенное возраста существо каким-то невообразимым волшебством на секунду и в самом деле превратило его в неодушевленный предмет, рядящийся под живого человека. К счастью, дисциплинированность и самоконтроль «Бейли» быстро пришли на помощь.

– Ваши суждения о человеческой душе интереса для следствия не представляют, – Соломон нарочито вежливо улыбнулся и шагнул к двери, – От лица Транс-Пола благодарю вас за сотрудничество.

– Катитесь, – беззлобно буркнуло Энглин, отворачиваясь, – И лучше не выключайте свой «отрубатор» до того, как закроете за собой дверь. А то услышите еще больше.

Соломон охотно воспользовался его советом.

К дому Соломона «Лексус-Москвич» подполз уже в сумерках. Фуджитсу тонул в липкой, зарождавшейся у горизонта, темноте, его обелиски серого камня превращались в полные звезд коробки – в каждой светились сотни окон-огоньков. Настоящих звезд видно не было, вместо них над головами клубилось месиво сродни тому, что бывает обычно в вымоине после дождя – грязь вперемешку с мутной водой.

Соломон ощущал себя уставшим, даже иррационально-уставшим. Точно прошедший день был бесконечной продувочной трубой в каком-то цеху, где его тело потоком воздуха несло вперед сквозь сухие клочья паутины. Выматывающий день. Суматоха, даже пообедать не успел. Нейро-софт, нейро-вандалы, нейро…

Он никогда не любил сумерки, странное время между днем и ночью, тревожное, муторное, наполняющее душу чем-то холодным и тягучим. Возможно, стоило поставить модуль «Чарующий закат», предлагали же когда-то с хорошей скидкой… Поставить – и навеки избавиться от этого ощущения неуютности, которое овладевает им в этом время суток.

Соломон улыбнулся – сам себе. Может, поэтому улыбка получилась вялой, какой-то ненастоящей, как глянцевое изображение блюд на витрине ресторана. Так просто полюбить сумерки. Сунуть кредитную карточку в щель нейро-корректора, нажать несколько клавиш на клавиатуре, опустить на голову обруч и прикрыть на секунду глаза. Когда он откроет глаза, сумерки уже не будут казаться ему тревожными, напротив, мягкими и уютными, как тяжелая домашняя штора. Проще некуда. Но…

Как знать, вдруг это странное существо по имени Энглин, не так уж и заблуждается?

«Глупости, – сказал сам себе Соломон, наблюдая за тем, как серая полоса асфальта с шуршанием втягивается под массивный капот автомобиля, – Сам себя растравил. Это все Эмпирей Тодд… Некоторые люди просто не знают, когда надо остановиться, не знают чувства меры. Для некоторых нейро-софт просто становится фетишем, культом, вот они и теряют голову… Разумный взвешенный подход и голова на плечах – вот и все, что необходимо, когда имеешь с этим дело. У меня голова на плечах есть».

Но внутренний голос, зудевший всю дорогу злым болотным комаром, не успокаивался, сбивал с мысли, чего-то требовал, не намереваясь замолкать.

«Ты можешь поставить себе еще пять, десять, сорок нейро-модулей, – говорил он, – Ты можешь полюбить сумерки, котов, запеканку с ревенем и хоккей. Ты часто уверял себя в том, что нейро-софт, в сущности, неопасен, он – лишь костыли и распорки, которые помогают твоему характеру выдерживать постоянство. Но коль скоро ты начинаешь диктовать сам себе, что тебе любить, не время ли задуматься о том, не много ли каменных глыб ты водрузил себе на загривок? И помнишь ли ты Соломона Пять таким, каким он был сорок шесть итераций назад?.. Может, ты уже давно не Соломон Пять, а просто искусственный комплекс симпатий, антипатий и воззрений, сплетенный вместе нейро-нитью. Комплекс, ходящий на двух ногах и искренне считающий, будто он и есть Соломон Пять?..»

«Парадокс Арго», вспомнил Соломон, вот как это называется. Еще в университете проходили. Если в старом корабле из года в год проводить ремонт, меняя доски и оснастку, рано или поздно возникнет вопрос – тот ли это корабль, что был, или уже совершенно новый, просто повторяющий форму старого? И если новый, то в какой момент наступает это превращение?

А потом за поворотом мелькнули огни дома – и неприятные мысли ушли сами собой, растворились в зарождающейся ночи. Дом был небольшим, двухэтажным, тоже немножко старомодным. Но это был его, Соломона, дом. Дом, в котором его ждут.

Он завел «Лексус-Москвич» в гараж, выключил двигатель и подошел к входной двери. Он знал, что та распахнется быстро, стоит ему коснуться пальцем звонка, но специально тянул секунды, замедляя шаг. Собственные мысли, досаждавшие всю дорогу, уже казались ему мелочными и нелепыми. Нейро-модули, вздор какой… Он – это он. И в одном доме из нескольких сотен тысяч домов Фуджитсу его ждут и любят. Его, Соломона Пять, только его и никого кроме. Настоящего.

Соломон позвонил в дверь и та действительно почти тотчас распахнулась. На пороге стояла Анна. В пушистом белом халате, с россыпью золотых локонов на плечах, она распространяла вокруг себя ауру безмятежного тепла – и Соломону на миг показалось, что его окружает не зябкий осенний вечер, а ласковое дуновение тропического острова.

Обычно Анна приникала к нему и втягивала внутрь. Он любил мягкое прикосновение теплых и неожиданно сильных рук, любил ее сияющий взгляд, устремленный в упор, запах ее волос, похожий на запах каких-то неведомых цветущих растений. Но в этот раз Анна не стала его обнимать. Напротив, отстранилась с вежливым недоумением на прекрасном лице.

– Кажется, вы задержались на работе, господин Пять? – сказала она, ослепительно улыбаясь, в нарочитой строгости ее голоса угадывалась тлеющая страсть, – Это очень, очень плохо. У нас по этому поводу будет серьезный разговор!..

ГЛАВА 5

Баросса нашел Соломона в участковой картотеке. Едва ли ему долго пришлось искать – последние два дня Соломон провел именно здесь, в тесном закутке, уставленном десятками стальных стеллажей и шкафов. Пожелтевшие от времени картонные папки занимали все свободное пространство. Соломон снимал их с полок по очереди, развязывал трещащие от старости тесемки – и вытаскивал документы.

Рапорты, донесения, отчеты, информационные сводки, статистические выкладки, докладные, протоколы, пояснительные, квартальные справки, выписки, извещения и рабочие записи. Невообразимое множество листов бумаги, исписанных неровным почерком или шаблонными ровными строками печатных машинок. Атмосфера тут была тяжелая, душная, может, оттого, что окон в комнатушке не планировалось изначально. Неудивительно, что в участке ее именовали Склепом Мертвых Документов.

Запах здесь тоже царил своеобразный, запах старой бумаги и картона. Поначалу он нравился Соломону, было в нем что-то от благородного аромата старинных фолиантов, но со временем этот запах сделался невыносим. От тусклого освещения слезились глаза, от духоты ныл правый висок.

– Вот, значит, где ты коротаешь время, – сказал Баросса, с усмешкой обозревая заваленный документами стол, над которым нависал Соломон, – Ребята из отдела сказали, ты решил удалиться от мира и стать отшельником. Уютное местечко. Правда, слишком много пыли, как по мне. Впрочем, если один из способов угнетения плоти…

– Смейся, смейся… – Соломон даже не поднял головы, – Как бы потом не пришлось раскаиваться.

– Все мусолишь дело Эмпирея Тодда?

– Да.

– И как?

– То же самое, что вытягивать из болота грузовик, – Соломон позволил себе прикрыть на несколько секунд глаза. Облегчения это не принесло, только острую резь под веками от всепроникающей бумажной пыли, – Причем уже после того, как он ушел на дно. Вчера весь день наводил справки. Чуть телефонная трубка к уху не приросла. Похищенный софт нигде не всплывал, ни целиком, ни по частям. Я говорил с менеджерами из «Мафии», с коллекционерами, с завязавшими ворами, даже с министерствами иностранных дел Сони и Тойоты. Ноль. Ничего. Даже на черном рынке, насколько мне известно, этот софт не всплывал. Одним словом, канул без следа.

Баросса осторожно привалился широкой спиной к стене, тщательно пытаясь не задеть ни одного из пыльных шкафов. Любому из них он мог дать фору, если бы кто-то вздумал сравнивать их габариты.

– Чего ты вообще схватился за это дело? – спросил он, – Нейро-кражи – не твой конек. Гоняй уличную шпану, хватай подпольных букмекеров, допрашивай взяточников… Почему нейро-софт?

– Не знаю, – признался Соломон, – Но это дело меня увлекло. Есть в нем что-то… не знаю. Что-то странное, необъяснимое. Вроде бы лежащее у поверхности, но все равно какое-то загадочное. Таинственная кража, таинственный похититель – так ведь, кажется, всегда начинаются хорошие детективы.

– Только те, что в мягких обложках, – Баросса изобразил зевок, вышло достаточно натурально, – Теперь, значит, решил покорить бездны архивов? Что ты пытаешься найти среди этого хлама?

– То, что должен был начать искать с самого начала. Иногда следы остаются не на мостовой, а на бумаге. И именно эти следы я хочу найти.

– И какого рода следы тебя заинтересовали?

– Просто ищу аналогичные случаи в недалеком прошлом Фуджитсу. Случаи столь же дерзкого и необычного похищения нейро-софта. Раз наш воришка – профессионал, вполне может быть, что Эмпирей Тодд – не первая его жертва. На ком-то же он должен был набить руку…

– Допустим, – кивнул Барроса, сделавшись серьезным, – Допустим. Я даже помню нечто похожее. Была одна необычная кража в прошлом году…

Соломон кивнул.

– В октябре. Уже нашел.

– Может быть. Но и в тот раз все закончилось пшиком. Преступника не нашли.

– Если мы знаем о двух случаях, вполне может быть, что речь идет и о десяти. Или двадцати. Просто никто не занимался этим дотошно, верно? Куда проще списать все на нейро-хулиганов и задвинуть папку в темный угол архива.

– Ты стал опытным детективом Транс-Пола, – Баросса одобрительно кивнул, – Теперь ты понимаешь суть.

– То октябрьское дело спихивали друг на друга до тех пор, пока оно не оказалось в архиве. Точно так же, как ты сам спихнул мне Эмпирея Тодда. Как знать, сколько обобранных до нитки бедняг встретится мне еще под слоем вековой паутины?

Баросса пожал своими широкими плечами. Задетым он не выглядел.

– Подобные случаи чрезвычайно редки, Соломон, не рой землю копытом. Даже если ты найдешь несколько схожих, нельзя просто обвести их карандашом и сделать переменными одного и того же уравнения. Это было бы слишком легко.

– У нас есть преступления с характерным почерком. А значит, всегда есть…

– Дело уже закрыто, – сказал Баросса, голос его прозвучал неожиданно тихо, – И ты бы знал об этом, если б не сидел здесь безвылазно, нюхая прошлогоднюю пыль. Господин Эмпирей Тодд уже никогда не вернет себе свою собственность.

– Не закрыто, – возразил Соломон, – Пока еще нет. И не будет закрыто, пока я не вытащу на свет то, что ищу… Кстати, благодарю покорно за информатора. Где ты откопал такое чудовище?

– Полагаю, вы мило пообщались.

– Еще как. Но что это за странное создание?

– Энглин? А что такое? – притворно удивился Баросса, ущипнув себя за ус, – Вы быстро нашли общий язык?

– Совершенно безумное существо, аж дрожь берет, – признался Соломон, – Стыдно сказать, я так и не понял, какого оно пола.

Баросса хохотнул.

– Ну, это, старик, загадка века. Я ее тоже не решил. И сомневаюсь, что кто-то вообще способен ее решить. В какой-то момент я просто подумал, что дальнейшее любопытство невежливо. В конце концов, нельзя же требовать у мира раскрыть все его загадки?

– Но почему… Я имею в виду, что оно вообще такое, это Энглин? – не выдержал Соломон. Напряжение последних дней и душная замкнутая комната лишили его привычной сосредоточенности, – Ты, как я понимаю, вел с ним дела? Никогда не поверю, что ты способен общаться с информатором, совершенно не представляя его подноготную. Только не ты.

Но Барросу таким выпадом было не пробить. Для того, чтоб потопить его огромный пиратский бриг, требовалось орудие совсем другого калибра.

– Что такое Энглин?.. – он приподнял густые брови, – Человек, я полагаю.

– Очень смешно. Но без ответа я не останусь, не надейся. Что это за человек?

– Человек, который мне немного обязан. Не настолько сильно, чтоб я этим злоупотреблял. Но достаточно, чтоб предоставлять мне консультации время от времени.

– Чертовски странный человек, я бы сказал. Как будто… Нет, не знаю. Какое-то совершенно увечное мышление, дерзость, путанность…

– Да, у него или нее необычная манера общения. Но я никогда не придавал этому большого значения, мне куда важнее то, что оно может мне дать.

– Оно было нейро-вандалом, так ведь? – напрямик спросил Соломон.

– Так, – подтвердил Баросса, делая вид, что разглядывает обложку какой-то пыльной папки, – Наверняка. Но уже давно этим не занимается. Скажем так, этот человек в свое время оказался неспособен сотрудничать с другими представителями своего вида. И стал изгоем. Был вышвырнут из закрытого круга нейро-вандалов в наш мир, мир обычных скучных людей и никчемных бумаг. Это не просто исключение из клуба, это жестокое наказание. То же самое, что пинком скинуть с Олимпа на грешную землю.

– У этого наказания была причина?

Баросса ковырнул пальцем корешок какого-то каталога и брезгливо сдул с ногтя пыль.

– Конечно. И был виновник. Скажем так, существо, которое ты знаешь как Энглин, сделало то, что не следовало делать. Или то, что другие нейро-вандалы сочли предосудительным. А они весьма скоры на суд, даже в отношении себе подобных. Наказание было скорым и достаточно жестоким. И я имею в виду не просто остракизм.

Соломон напрягся. Он вспомнил странные манеры странного существа – и странные слова, некоторые из которых за прошедшие дни так и не удалось вытряхнуть из памяти.

– Они сделали с ним что-то, верно? Не просто сослали? В чем заключалось наказание?

Баросса взглянул на Соломона едва ли не с сочувствием.

– А ты не понял? До сих пор не понял? Эх ты… Я-то всегда полагал, будто у тебя острый ум и развитая наблюдательность.

– Ни черта я не понял, – огрызнулся Соломон, – И буду благодарен, если растолкуешь.

– Извини, старик. Но я не чувствую себя вправе говорить о таких вещах. Хочешь – спроси Энглин. В сущности, оно милое создание, если не считать некоторых… Ну, ты сам знаешь. Впрочем, теперь, когда дело Эмпирея Тодда закрыто…

– Не закрыто! И не будет закрыто, пока я не найду того, что ищу!

Баросса положил ему руку на плечо. Осторожно, как касаются взведенной бомбы. Ладонь у него была тяжелая, но ее тяжесть не вызывала дискомфорта.

– Соломон, ты что, не понял? Дело закрыто. Сегодня утром, в десять часов. Комиссар Бобель подписал все бумаги.

– Почему вдруг закрыто? – не понял Соломон, – Кража произошла всего пять дней назад!

– Да, всего пять дней. Но вернуть украденную собственность потерпевшему ты уже не сможешь. Даже если превратишься в мумию среди здешних скрижалей.

– Почему? – поднял голову Соломон.

– Потому что господин Эмпирей Тодд скончался сегодня утром.

Соломон уставился на Бароссу снизу вверх. Черные глаза детектива Бароссы, обычно насмешливые и часто подмигивающие, были торжественно-печальны. Не шутка. Да и кто шутит такими вещами.

– Умер? Убит?

– Нет. Самоубийство, – Баросса развел руками, и этот жест дался ему с трудом, учитывая объем комнаты, – Самое обычное самоубийство.

Соломон не знал, что сказать, поэтому безотчетно сказал самую глупую вещь из всех возможных:

– Этого не может быть.

Баросса лишь вздохнул:

– Это случилось. Полчаса назад я был на месте его смерти. Самоубийство.

– Стой, стой, стой… Да не мог он убить себя! Он жил надеждой на то, что ему вернут его нейро-софт!

– Угу. Его нейро-душу. Видно, не дождался. Винить некого.

– Пять дней!..

– Пять вечностей муки, – Баросса взял с полки какую-то папку наугад, брезгливо перелистнул несколько желтоватых страниц, нахмурился, – Знаешь, подводные лодки обыкновенно лопаются, оказавшись на критической глубине, если у них нет достаточного прочной обшивки, позволяющей выдержать давление. Как оказалось, у Эмпирея Тодда не было своей природной брони. Он держался, сколько мог, а потом его просто раздавило.

– Уверенные в себе взрослые мужчины не сводят счеты с жизнью из-за каких-то нейро-модулей!

– Под слоем нейро-модулей, как оказалось, скрывался слишком слабый человек. Печальная, глупая картина. Но что ж с того.

– Где его нашли? – спросил Соломон, теребя край папки, которую до этого просматривал.

– Тело нашли в его собственной квартире. Записки не оставил.

– Как он умер?

– Не слишком изобретательно. Взял нож для бумаг у себя в кабинете и перерезал вены на руках. Получилось не очень опрятно. Но достаточно эффективно.

Соломон вспомнил Эмпирея Тодда – бледное человекоподобное существо в дорогом сером костюме. Вспомнил его прыгающий подбородок и подрагивающие пальцы, страдание в голосе и опустошенность в глазах. Этот человек был пуст, когда зашел в кабинет детектива Соломона Пять.

«Украли меня! Понимаете? Мою суть. Душу мою. Всего… всего меня. Верните. Верните, умоляю вас! Пустота… Как вакуум в груди. Верните меня! Настоящего меня! Денег не жалко, черт с деньгами… Но душу…»

И он, детектив Соломон Пять, даже не понял, насколько пуст был господин Эмпирей Тодд. Ныне уже не господин, да и не Эмпирей Тодд, а сверток на холодной полке прозекторской комнаты. Человек, потерявший самого себя и не способный жить с этой потерей.

– Это могло быть замаскированное убийство, – сказал Соломон, понимая, что голос его звучит без особой убежденности, – Об этом ты подумал?

– Первым же делом. Но… – Баросса неопределенно пошевелил пальцами, – Это все-таки самоубийство. Дверь заперта изнутри, а привратник показал под присягой, что этим утром в дом не заходил ни один человек. Сам понимаешь. Он сломался, просто сломался. Так бывает.

Соломон потер лоб. Где-то в голове блуждала мысль, настолько слабая и размытая, что ее невозможно было зафиксировать и расшифровать.

– Я видел его спустя три дня после кражи. Он был подавлен, ужасно выглядел, но он был жив.

– Значит, следующие два дня многие изменили в его отношениях с жизнью. Сам понимаешь, никто не может вечно терпеть депрессию. Он превысил запас прочности своей психики и… – Баросса щелкнул языком и быстро чиркнул пальцем по своему же запястью, – Тянул, сколько мог, потом все. Раздавлен, как подводная лодка. Ну и хватит о нем. Давай, складывай свои ветхие бумажки. Успеем перехватить по порции сашими на углу. Эй!

Соломон рассеянно смотрел на папку перед собой, даже не пытаясь ее закрыть.

– Да, – сказал он невпопад, облизнув губы, – Ты иди. Я… потом. Хочу еще кое-что посмотреть.

Баросса покачал головой.

– Что толку?

– Не знаю.

– Даже если ты найдешь таинственного похитителя, Эмпирею Тодду это уже не поможет. Он ушел туда, где нейро-модули отбирают на входе.

– Он ушел. Но тот, кто обрек его на смерть, остался. А значит, преступление может быть раскрыто.

Баросса внимательно вгляделся в лицо Соломона. Кажется, увиденное его не обрадовало – на пиратском лице с ухоженными усами появилось выражение легкой тревоги.

– Что это ты так, старик? У самого-то все в порядке?

– В полном, – сказал Соломон с усмешкой.

Но провести Бароссу искусственной улыбкой было не проще, чем всучить прожженному корсару фальшивый дублон.

– Дома? – только и спросил он, сам мрачнея.

Старенький «Бейли» не был приспособлен для игры на тонких струнах. Это была простая, проверенная временем модель, с которой Соломон сроднился, как с «Лексусом-Москвичом». Если ты – «Бейли» – ты априори немного простодушен и прям. Многозначительные улыбки, ловкие смены темы, филигранно-отточенные жесты – это все тебе недоступно, если ты любишь старомодные вещи и безапелляционно-устаревшие нейро-модели. Соломон почувствовал, что не сможет ни отшутиться, ни смолчать.

– Дома, – неохотно сказал он, – Ничего, ерунда. Это Анна…

– Она опять заставляет тебя выкинуть на помойку ту помесь асфальтового катка со стиральной машинкой, которой ты пугаешь людей на улицах?